Жена Берсерка

ГЛАВА 2. Сестры

После того, как ярл Харальд заглянул в рабский дом, Красаве не спалось. И она, высунув голову в проход, зашипела:

— Нежданка. Иди сюда, поганая девка.

Для рабыни, которую ей дали в услужение, места на нарах поблизости не нашлось. Так что змеища улеглась далеко от нее.

Рабыни, уже начавшие засыпать, заворочались. Несколько баб подняли головы, что-то забубнили — по-своему, на здешнем чужанском наречии.

— Нежданка. Иди, говорю, гадина, — уже в голос крикнула Красава.

И победно посмотрела на бабу напротив. Подумала — ничего, потерпят. Все, небось, уже знают, что сам ярл ей в услужение рабыню дал. И то, как сюда вечером заскакивал, все видели.

А вышел ярл Харальд только после того, как посмотрел на нее.

Проведать заходил, гордо подумала Красава. Приглядывает, ждет, когда она от порки оправится. Небось, соскучился уже по ее ласке, устал об Забавкины мослы колотиться.

А что выпорол — не беда. Она сама в том виновата. Зачем напраслину на себя возвела? Да еще такую срамную? Хорошо хоть, ярл Харальд в это не поверил. И доискался до правды. Зато теперь ярл знает, что она ни с кем, кроме него…

Нежданка наконец притопала из своего угла. Поклонилась низко, как она ей приказывала, спросила тихо:

— Нужно чего, Красава Кимрятовна?

— Иди постиранное принеси, — велела Красава. — А то как бы не уперли. С утра снова повесишь.

Девка покорно двинулась к выходу, и Красава, изловчившись, напоследок пнула ее ногой под коленку. Чтобы быстрей шевелилась.

Неждана выскользнула из рабского дома и несколько мгновений стояла на зябком холоде, стягивая на груди потрепанный шерстяной плат, служивший ей накидкой на зиму.

Хорошо тут было, тихо. Вокруг никого.

В доме у Свенельда, подумалось ей вдруг, и то легче приходилось. Хоть и злой была старая Халла, но весь день над душой не стояла. Как поймает где, так и ткнет под ребро острым старушечьим кулаком.

Но нарочно за ней не бегала. А сама Неждана весь день по хозяйству, да немаленькому, хлопотала — так что встречались они только утром да вечером.

А тут все иначе. Хоть Красава, которой ее в услужение отдали, и из своих, а позлее Халлы будет. То за волосы ухватит, то по ногам пнет. И весь день пришлось при ней быть, неотлучно. Пинки терпеть, слушать, как та честит ее на все корки. И гадина-то она поганая, и тварь-то ленивая, и чернавка грязная…

Странно все было в крепости у ярла Харальда, того самого змея-оборотня. Непривычно. До этого Неждана в таких больших поместьях не жила.

И самым удивительным тут была красивая девка, что вечером приходила, да разговаривала с Красавой на их наречии. Про нее Неждана слышала еще у Свенельда. Только тогда ей это сказкой небывалой показалось. Что завел ярл Харальд себе рабыню, а потом дал ей свободу и женился.

Выходит, все правда. Потому Красаве ее и дали в услужение — раз уж она приходилась сестрой той самой жене ярла, как сама похвалялась.

Непонятно только, почему самой Красаве свободу не дали. Или хотя бы не поселили ее отдельно от других рабынь, где получше…

Неждана съежилась, потому что холод пронял уже до самых косточек, и побежала к бане.

Свальду не спалось. И хоть время было позднее, в опочивальню он не торопился. Посидел в главном зале, слушая разговоры тех, кто засиделся там после ужина, вспоминая прежние походы.

После сходил к воротам, похохотал с Бъерном, который этой ночью приглядывал за крепостной стеной.

А затем решил пройтись по задам Йорингарда. Вдруг, на его удачу, попадется какая-нибудь баба? Если уж совсем повезет — то молодая девка.

С той самой ночи, когда он был с Ингрид, прошло уже больше месяца. И сны, которые к нему приходили, были в основном про баб.

Иногда Свальд даже ловил себя на том, что начал смотреть слишком пристально на жену Харальда, попадавшуюся ему в крепости.

Той девки, что он привез когда-то из Ладоги, больше не было. Была другая. Гибкая, как ива, даже в косматых медвежьих плащах. Синие глаза, дымка неяркого румянца — только на скулах, не во всю щеку…

И припухлые губы. Всегда темно-розовые, отливающие красным. Кричавшие о том, что Харальд их целует каждую ночь.

При виде этих губ перед глазами вставало и тело, которое он успел повидать. Пусть даже запачканное тогда сажей и обожженное — но все равно красивое. Тонкое, девичье. Холмики ягодиц, узкая в поясе спина, перечеркнутая в ту страшную ночь ожогом…

В глаза, как Рагнхильд, жена Харальда не бросалась. Не было у нее налитой спелости и безупречной белизны кожи, яркости губ, глаз, сияющих небесной голубизной.

Но отвести от нее взгляд было даже трудней.

И чем дальше, тем больше жена Харальда напоминала Свальду Ингрид. Та тоже была красива неярко, по-тихому.

Пару раз Свальд даже думал — знай он, что девка станет такой, оставил бы ее себе. Подарив Харальду только темноволосую.

Может, тогда в его жизни не появилась бы Ингрид. И не осталась бы в ней печальной тенью, воспоминанием, тянущим за собой сожаления.

Впрочем, тогда и Харальд не стал бы хозяином Йорингарда — если верить всему, что говорили о ночи, когда он штурмовал крепость. А после виденного на пожаре Свальд этим разговорам верил.

В любом случае, засматриваться на жену брата, да еще такого брата, да еще такую жену, не следовало. Да и бесчестно это по отношению к Харальду. Недостойно его самого.

Ему нужно было завалить какую-нибудь бабу. Просто чтобы успокоить тело. Потому что в последнем сне под ним лежала уже не Ингрид, как в первое время после пожара — а Кейлевсдоттир.

Хотя лежала почему-то ничком. И мягкие ягодицы под собой он чувствовал бедрами, как наяву…

Свальд тряхнул непокрытой головой, отгоняя непрошенные мысли о жене брата. Мысли и видения.

Потом он двинулся вперед мягким шагом, стараясь, чтобы снег не скрипел под подошвами. Бывало, что рабыни выскакивали наружу в такое время. Когда по нужде, когда крались в баню, чтобы ополоснуться, пока все спят.

Однако чаще всего выскакивали потому, что договорились с кем-то о встрече за сараями. Но тут уж как на охоте — кто первым поймал, тому и сытым быть.

Ноги почему-то сами собой привели его к бане, где он в первый и последний раз встретился с Ингрид. Свальд поморщился. Прошел уже месяц. Пора забыть об этом.

Пора забыть обо всем.

И тут впереди, обрывая его раздумья, тихо заскрипел под чьей-то ногой снег. Свальд замер, прижавшись к бревенчатой стене бани. Кажется, ему повезло.

Теперь следовало дождаться, пока рабыня подойдет поближе. Чтобы не сумела сбежать, когда он метнется вперед — и снег под его ногами тоже захрустит.

Снег скрипел все громче, баба шла прямо на него. Удачней не бывает. Еще б она оказалась помоложе, чтобы было по чему пройтись рукой…

Свальд дождался, пока рабыня приблизится. Дал ей миновать угол сруба, к которому он прижимался — и рванулся вперед. Обхватил бабу сзади, прижав ее руки к телу, чтобы не билась.

Теперь оставалось только притиснуть ее к стенке, отловить ладони, развернуть. Зажать рот, если посмеет крикнуть. Тело в его объятьях оказалось крепким, стройным. Повезло…

Идя к бане, Неждана вспоминала прошедший день. То, как косились на нее на кухне, когда она по приказу Красавы объявила, что пришла за едой для сестры жены самого ярла. Молча косились, с осторожным любопытством.

Как хмурился старший раб, надзиравший за стряпней, толстый мужик лет сорока, наполняя миску для Красавы — глубокую, широкую.

Как вкусно пахло от той миски. Так вкусно, что она не утерпела — и выгребла по дороге ложки три, пока никто не видел. Мясо с приправами, тушеная морковь с овсяной кашей, щедро приправленные маслом…

Сама она поела лишь вечером, когда отправилась за едой для Красавы во второй раз. Попросила — и на кухне тут же дали ей ячменной похлебки, в которой плавал рыбий хвостик. Сунули два жестких хлебца.

Похлебку Неждана съела там же, на кухне, а хлебцы припрятала на потом, засунув в полотняный мешочек, который сшила себе из лоскутов еще у Свенельда. Спрятала их под тонкое покрывало, брошенное на нары, где спала.

Как вернусь, сразу один съем, думала Неждана на ходу. По крошечке рассосу. В холодную пору, в такой одежонке, есть хочется все время. Вот и сейчас живот снова подвело. С утра у Свенельда ей даже куска хлеба не дали. Подняли затемно, велели одеваться, сказали, что поведут продавать…

И прямо посреди этих мыслей ее кто-то сзади схватил.

Через такое Неждана уже проходила, когда к Свенельду приезжали гости. Знала, что делать.

Она дернулась вперед, пытаясь вырваться — но ноги уже оторвались от земли.

И Неждана, одним махом пригнув голову к груди, выпрямилась, запрокидывая подбородок. Затылок с силой врезался во что-то.

Сзади влажно чвакнуло, схвативший ее мужик издал хриплый звук. Без слов, просто выдох на грани стона.

Зато хватка рук резко ослабла — и Неждана нащупала ногами землю. Рванулась, приседая и выкручиваясь из лап…

А потом, уже вырвавшись, пнула назад не глядя. Угодила пяткой в изношенном сапоге во что-то мягкое — мужик за спиной взвыл. Уже в голос, без хриплых вздохов.

Но у Нежданы не было времени слушать, что с ним. Она кинулась прочь от бани, к ближайшему сараю. Стрелой пролетела вдоль бревенчатой стены, завернула за один угол, другой — и выскочила на сторону, что смотрела на ту же баню. Затаилась там, перестав даже дышать.

Знала — нартвегу и в ум не придет, что она вернулась почти туда же, откуда убежала. Сейчас он кинется искать ее в той стороне, куда она метнулась поначалу.

Но темно, следов не видно, и снег под ее ногами уже не скрипит… так что поищет и уйдет.

А ей без стиранного возвращаться нельзя, Красава опять погонит в ночь.

И о случившемся ей рассказывать нельзя. Новая то ли хозяйка, то ли рабыня может во всем обвинить ее саму. Известное дело — у хозяев сами же рабыни всегда и виноваты.

Одно хорошо — нарвеги, когда чужую рабыню для потехи ловят, да неудачно, потом об этом молчат.

Особенно если при этом по морде съездила да отбилась. Никогда никому не рассказывают. И про синяки, если останутся, обязательно соврут. Позором у них считается, когда мужик с бабой совладать не смог.

Даже не мстят после всего. Низким полагают за собственную слабость бабе мстить.

А отбиваться Неждане было не в первой. И сила в руках у нее была. У Свенельда воды приходилось носить без счету каждый день. Да деревянными ведрами, которые от влаги разбухают, тяжеленными становятся. Для дома, для бани, для коров, для овец, для прочей живности.

Тот, кто на нее напал, похоже, задержался у бани надолго, потому что снег с той стороны неожиданно заскрипел.

Хорошо же она ему саданула, раз так нескоро оклемался…

Шел мужик не спеша. Сплевывал, выдыхал коротко, с присвистом. Еще побаливало?

Впредь наука будет, подумала Неждана. И ощутила злую радость.

Даже темная ночь словно посветлела. Хоть кому-то она сегодня за плохое плохим отплатила. Не все же ей лишь молчать да терпеть?

А что лучше всего, порки за это не будет. Даже если бы нартвег увидел ее лицо и узнал потом — все равно и слова не проронил бы, побоявшись насмешек от своих.

Неждана стояла неподвижно, пока хруст снега под чужими ногами не стих полностью. Шаги удалились в другую сторону крепости — мужик даже не пытался ее искать.

Она добежала до бани, собрала вещи, бегом вернулась в рабский дом. Скинула принесенное на пустые нары рядом со своим местом.

Красава уже спала. И ее позднего возвращения не заметила.

А под покрывалом ждали хлебцы…

Свальд шел, выхаркивая на снег кровь. Нос распух, дышать приходилось ртом.

Кровь бежала по лицу и щекотно затекала в рот. Приходилось сплевывать.

Проклятая девка саданула его по носу затылком. И пнула между ног. По тому самому месту, которое уже потяжелело, пока он прислушивался к ее шагам.

Я тебя найду, молча и зло пообещал он неведомой девке. Даже если ради этого придется перетискать всех рабынь Йорингарда. Ощущение от ее тела он запомнил, одежонка на ней оказалась тонкая.

Хорошее было тело, крепкое, молодое. И сильное — раз так врезала.

А когда он эту девку найдет, то выкупит ее у Харальда. Все равно ему нужна какая-нибудь баба — чтобы не видеть тех снов.

Забава и сама не заметила, как ее всхлипы перешли в частые вздохи.

Поцелуи Харальда оказались хозяйскими, требовательными. И останавливался он только для того, чтобы слизнуть у нее с виска или щеки очередную слезинку. Потом снова впивался в губы…

Горячая ладонь гладила грудь. Мозоли на ней проходились по соскам, шершаво их задевая — отчего в животе что-то сжималось.

И Забава понемногу успокаивалась.

А когда уже совсем перестала плакать, и задышала глубоко, прогибаясь под его рукой — Харальд наконец оставил в покое ее губы, уже начавшие ныть. Прижался щекой к щеке, уколов короткой щетиной. Прошептал на ухо:

— Я сын Ермунгарда, Сванхильд. Я не человек. Если ты будешь жить с родичами, я приду к тебе. Из моря. Поэтому береги себя. Защищай себя. Для меня. И все будет хорошо. Помнишь, сколько раз я тебе это говорил?

Много, молча согласилась Забава. И решила, что завтра же расспросит Гудню и Тюру об этом Ермунгарде. Вызнает у них, что за зверь такой…

То есть бог. Раз Харальд его сын, то, наверно, на него похож?

Потом она со вздохом бесстыже вскинула и согнула ногу — ту, что не была прижата его коленом. Обхватила Харальда, дернула изо всех сил к себе. Зазывно, опять-таки бесстыже…

Он почему-то коротко рассмеялся. И, не торопясь наваливаться сверху, медленно погладил ее ногу. Ту самую, вскинутую. От колена — и вниз.

Сванхильд вдруг заспешила, потянула на себя, откровенно приглашая.

Но Харальд не хотел торопиться.

И его тело, после того, как он обедал с ней сегодня в опочивальне — причем не только обедал — прямо сейчас своего удовольствия не требовало.

Помучить ее, что ли, подумал вдруг Харальд. Приласкать так, чтобы змеей закрутилась на покрывале, упрашивая, чтобы взял. А то затаскивает на себя не столько потому, что действительно хочет — а от страха, что может потерять. Боясь за него.

А еще жалея, по своей всегдашней привычке…

Он коротко хохотнул и потянулся к ее ноге. Той самой, что Сванхильд согнула и даже приглашающе отставила в сторону. Аж на целых две ладони от другой ноги отвела.

Белое бедро вздрогнуло, когда Харальд положил ладонь на хрупкую коленку. Он потянулся вниз, к поросли, мягко золотившейся в свете светильника…

И вдруг застыл. Рука, скользившая по коже Сванхильд, потемнела, став черно-серой по локоть.

На белизне ее кожи ладонь казалась вылепленной из только что отгоревших углей. Но без багровых глазков.

Руку Харальд отдернул так, словно обжегся. Но стоило пальцам оторваться от бедра Сванхильд, как темнота на коже тут же прошла.

Он так и замер — с ладонью, зависшей над ее животом. Внутренности скрутило, но не от страха. От тянущей тревоги.

И непонятного ожидания.

Лишь потом Харальд перевел взгляд на Сванхильд.

Девчонка тоже успела увидеть. И сейчас смотрела на его ладонь удивленно, непонимающе.

— Я не человек, Сванхильд, — шипяще повторил Харальд те слова, которые шептал ей до этого.

А следом ощутил, как по телу побежала волна зыбкого холода. Как шея раздувается, утолщаясь. Подумал — снова меняюсь. Но не вовремя, в постели с ней…

И ведь касался ее боком сейчас. Обычно прикосновение к ней помогало.

Что странно, ни ноги его, ни живот, ни грудь, касавшиеся тела Сванхильд, цвета не изменили. Только рука, почти дотянувшаяся до золотистой поросли под животом.

На Харальда вдруг накатило такое желание, какого он никогда не испытывал. Хотелось дико, до безумия.

Опустить бы руку, зависшую над ней. Коснуться завитков под животом, раздвинуть ноги…

И войти.

Лучше уйти, мелькнула у него последняя разумная мысль. Уйти, попробовать перебороть это самому. Как тогда, в лесу под Йорингардом. Он не может все время…

И в этот миг тело Сванхильд засияло горящей ветвью на холодной серости покрывала. Позвало, излучая свет и тепло.

С Харальдом опять было что-то не так. Хотя рука, которую он отдернул, и посветлела, но сам он вдруг показался Забаве и крупнее, и мощнее. Жгуты на шее и плечах вздулись, зашевелились толстыми змеями.

Словно его тело боролось с темнотой, снова нырнувшей внутрь, под кожу.

Там, где бок Харальда касался Забавы, жар, идущий от него, исчез. Теперь она ощущала холод. Не ледяной, режущий — а глубинный, какой бывает в жаркий полдень у колодезной воды, подчерпнутой с самого дна.

Но самое страшное — серебро глаз Харальда потемнело, обернувшись темно-серой окалиной.

И от этого Забава задохнулась. Внутри плеснуло и жалостью, и болью за него.

Она вскинулась, обхватила одной рукой Харальда за шею. Потянула к себе. Другой рукой надавила на ладонь Харальда, так и зависшую над ней, заставляя коснуться себя.

Подумала поспешно — снова замерз. Опять греть…

Холодная рука скользнула по животу, замерла на мгновенье у нее между ног. А потом Харальд обхватил ее, наваливаясь сверху. Вошел торопливо.

И тут же весь потемнел. Но уже не в цвет погашенных углей — а словно густо-серым туманом обметало его по коже и волосам.

Между ног Забава чувствовала холод. Но ознобом от него не пробирало. Только сжималось все в животе в ответ на вторжение плоти Харальда в нее.

Медленные, тягучие вторжения.

И хотелось не обнимать, а раскинуть руки по покрывалу, и просто лежать, ощущая, как движется в ней Харальд. Слушать его дыхание.

Забава так и сделала.

А когда он наконец отогрелся, и с долгим шипением вошел в нее последний раз — острое наслаждение вдруг растеклось по всему телу прохладной волной. И осталось внутри, не уходя, не стихая. Без сладких судорог, к которым она уже привыкла, без громких вздохов…

Забава дремотно улыбнулась Харальду, почему-то смотревшему на нее с тревогой. Пробормотала:

— Все будет хорошо, Харальд.

И даже смогла напоследок погладить его по щеке — а затем уснула, утонув в прохладном удовольствии, плескавшемся в теле.

Проснувшись утром, Харальд долго лежал, слушая дыхание Сванхильд. Встал лишь тогда, когда девчонка, вскочив, побежала умываться в углу. Поднялся, в четыре шага обогнал…

И перехватил кувшин, к которому она потянулась. Сказал, встретив ее взгляд:

— Я полью.

Она, помедлив, кивнула. Осторожно, даже боязливо как-то, подставила руки.

Харальд щедро плескал в маленькие пригоршни. Смотрел, как Сванхильд умывается, мокрыми ладонями заправляет за уши пряди, свесившиеся вниз. Потом улыбается ему, выпрямляясь — просто, ясно.

И мысли, мучившие его все утро, отступили.

А думалось Харальду о серьезном. О том, куда приведут его все эти изменения. И не устанет ли девчонка всякий раз вытаскивать его из этих бед, отогревая своим телом.

Надо было все-таки переломить себя. И уйти ночью из опочивальни.

— Сванхильд, — уронил Харальд.

И замер. Что тут скажешь? Разве что предложить ей перебраться в другую опочивальню.

Но он все равно будет приходить туда каждую ночь, и лишь потом возвращаться к себе. А Сванхильд, с ее мыслями про других баб, тут же решит, что муж собрался завести наложницу. Поэтому и ее выставил…

К тому же все изменения всегда начинались лишь тогда, когда рядом была Сванхильд. И никогда, если припомнить, без нее…

Харальд уставился на девчонку уже по-другому. Разглядывая. Вспоминая.

Сванхильд уже повернулась к нему, вскинула руку к голове — легко, быстро. Пригладила спадавшие на глаза пряди и взялась за кувшин, который он держал.

— Возьму? Поставить?

Харальд разжал пальцы, не отводя от нее глаз.

Мысли текли одна за другой. Всякий раз, когда он менялся не от крови Змея, не от зелья с его ядом, а сам, наперекор всему — Сванхильд оказывалась рядом.

Но каждый раз все происходило по-другому. В лесу под Йорингардом, хоть и с запозданием, но все вышло как надо — он посветлел и уничтожил драугаров.

Зато на пожаре впал в беспамятство. И как раз тогда, когда ее следовало спасать. Серебряная тварь, сидевшая в нем, похоже, недолюбливала девчонку. Хоть и смирялась под ее рукой.

А прошлой ночью проснулось то, что досталось ему от родителя. Темнота, спавшая в теле, вылезла посмотреть на Сванхильд? И показать, какой он ее увидит, если уйдет в море и потом вылезет на берег…

Она была красива даже так. Даже когда он смотрел глазами темного зверя, бывшего частью его самого.

Сванхильд, поставив кувшин, обернулась. Посмотрела доверчиво и счастливо. Почему-то она не торопилась спрашивать, что случилось это ночью и с ним, и с ней.

А Харальд не хотел объяснять. Еще будет время. Она вчера и так много чего узнала…

Он торопливо отступил, отворачиваясь от нее и опуская взгляд.

Подумалось вдруг — не будь у девчонки способности усмирять дар родителя, она сейчас была бы мертва.

Не было бы ничего — ни этих распахнутых глаз, легкой полуулыбки, так и не сошедшей с лица. Сванхильд, тогда еще Добава, умерла бы страшно, кроваво.

От его руки.

Может, даже Добавой не стала бы. Просто не успела бы, так и оставшись в его памяти безымянной тенью.

Хотя она достойна жизни, как никто другой. Даже не будь у нее дара — достойна.

Харальд, стараясь не смотреть на девчонку, поспешно оделся и вышел.

И лишь оказавшись во дворе, тряхнул головой, отгоняя нерадостные мысли. Сванхильд жива, это главное. Жива и рядом с ним. Теперь она должна научиться защищать себя, как это делают женщины Нартвегра.

Над двором уже занялся день. И небо над Йорингардом сияло ярко-голубыми тонами — впервые за столько дней. Над кромкой крепостных стен поднималось солнце.

Свальд этой ночью спать так и не лег. Но не из-за нывшего носа.

Как найти девку, сумевшую отбиться от него, он придумал еще по дороге, пока топал к своей опочивальне.

Топал, сплевывая кровь на снег.

В Йорингарде было два рабских дома. В одном жили только бабы. Второй делился на две части — и с одной стороны спали рабыни, а с другой рабы.

Он посторожит утром у одного из домов. На следующее утро придет к дверям другого. Но выйти придется затемно, потому что большинство рабынь разбегается по делам, которые им поручены, до рассвета. Лишь малая часть — после.

Два дня, и он найдет ту, что посмела расквасить ему нос. Ради такого дела можно обойтись и без сна — чтобы не проспать эту девку.

А если она ночует не там, откуда он начнет, и успеет узнать о его поисках, что-то поймет, перебежит на следующую ночь в другой рабский дом, надеясь спрятаться от него…

Тогда на второй день он сунет по полмарки серебром старым рабыням, которые присматривают за порядком в домах. И они назовут ему имя беглянки. После чего останется только подойти к Харальду.

Свальд скривился, пощупал опухший нос. Хорош он будет, если кто-то из девок похудей и постройней, которых придется обнимать на входе, саданет по лицу еще раз.

Впрочем, вряд ли кто решится на такое. Особенно, если уже начнет светать. Одет он так, что сразу видно — не простой воин. А те, кто поумней и поглазастей, уже наверняка знают его в лицо. И даже успели разузнать, кто он.

Разве что та, наглая, осмелится.

Свальд растянул губы в кривой улыбке. И, стаскивая с себя рубаху, окровавленную на груди, решил, что начнет с того дома, где живут одни бабы.

Платок с головы был испачкан кровью нартвега.

Неждана нащупала мокрое пятно еще ночью, раздеваясь. Пальцы после него стали липкими.

Но не расстроилась. Радость, которую ощутила, отбившись, все еще кипела внутри.

До утра мокрое пятно высохнет. Завтра она накинет испачканный платок на плечи, для тепла. Укрыв голову другим, с плеч. Он у нее длинный, даже так достанет до пояса.

А кровавое пятно ототрет, когда Красава снова пошлет ее стирать.

Неждана уснула, радостная и довольная собой. Утром проснулась еще до рассвета, по привычке. Лежала, слушая, как поднимаются другие рабыни, убегают по своим делам…

Ее работа начнется, когда проснется Красава. Ну а та, как Неждана уже сообразила, к работе и раннему подъему была непривычна.

Дверь хлопала, рабыни выскакивали наружу. И почему-то то ахали, то охали. Иногда даже повизгивали.

Наверно, подморозило снаружи, дремотно подумала Неждана, поворачиваясь на другой бок. Вот и шумят бабоньки, выскакивая на холод.

В рабском доме было тепло — натопили с вечера, да и надышали за ночь. С этой стороны в Йорингарде житье было лучше, чем у Свенельда. Там спать ей приходилось в сенях. Только в большие морозы хозяева позволяли переночевать в доме. Когда и только что родившихся телят с ягнятами туда затаскивали…

Неждана потянулась на покрывале, одним концом которого укрывалась, и задремала.

Баб постарее и потолще Свальд не трогал — ни к чему.

Ни одна из рабынь, которых он перехватывал у двери и обнимал, притискивая к себе вместе с руками, на ощупь не походила на ту наглую девку.

Несколько баб взвизгнули, но остальные только охали и ахали. Потом поток женщин иссяк. И Свальд решил зайти в рабский дом. Мало ли, вдруг она все-таки там…

Переступив порог, он огляделся.

Когда дичь преследуешь, мелькнуло у него, шуметь не следует. Свальд молча взял с полки светильник, посмотрел влево, вдоль первого от двери длинного прохода между нарами.

И как раз там в проход высунулась голова. Плеснули темные распущенные пряди, свесившись до пола.

Он поморщился, узнав темноволосую девку, которую сам же и подарил Харальду. И которую выпороли как следует за глупую ложь, что та произнесла по указке Рагнхильд. У него было время узнать эту историю…

Девка уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она все еще была красива — и Свальд задержал на нее взгляд чуть дольше, чем следовало.

Но тут же напомнил себе, что зарвавшаяся рабыня, чуть было не оставившая его без мужского копья, может прятаться где-то тут. Он повернул направо и двинулся по проходу между нар, удаляясь от темноволосой.

Сон у Красавы теперь был некрепкий, зыбкий, потому что рубцы на спине болели — и всю ночь приходилось ворочаться с боку на бок. Проснулась она от того, что сквозь утреннюю дрему различила шаги.

Кто-то вошел в рабский дом, а не вышел из него. И шаг был мужской, тяжелый. Вошедший остановился у двери, не торопясь идти дальше…

Харальд, заполошно подумала Красава. И тут же вскинулась, высунувшись в проход.

Даже на враз занывшие рубцы не поглядела, самую малость поморщиться себе не позволила. Пусть Харальд видит, что она уже оправилась. Что вот-вот станет такой, какой прежде была.

Но у входа стоял не Харальд, а другой чужанин. Тот самый, что привез ее когда-то сюда, вместе с гадиной Забавкой.

И ведь тоже князь чужанский, мелькнуло у Красавы. Там, в прежнем поместье ярла Харальда, за одним столом с ним сидел. Из таких же серебряных тарелок ел. Опять же, корабль у него есть…

Чужанский князь повернулся к ней спиной и зашагал в другой конец рабского дома.

— Нежданка, — негромко, но быстро позвала Красава, надеясь, что дурища услышит, поднимет свои мослы — и прибежит. — Живо сюда, тварь поганая. Кому сказала, ну? Вставай, змея подколодная.

Возглас Красавы вырвал Неждану из дремы — и она, подхватившись, спешно сунула ноги в сапоги, а потом помчалась на зов.

То, чем ей пригрозил новый хозяин за непослушание, было живо в памяти.

Красава уже сидела на нарах, спешно натягивая поверх посконной рубахи шелковое платье. Прошипела, когда Неждана подлетела к ней — и, как было приказано еще вчера, склонилась в низком поклоне:

— Встать помоги, подлюка. Да осторожней, за бока меня не хватай.

Неждана, зайдя сбоку, потянула Красаву вверх, ухватив за предплечья.

— Платье одерни, — велела та, едва встав на ноги.

Неждана послушно расправила поверх рубахи два полотнища, которые по бокам прежде были сшиты. Шелк лип к простой ткани, цеплялся за неровные нити.

— Гребень возьми да волосья мне быстро пригладь, — велела Красава.

Свальд, дойдя до самого конца прохода, развернулся и зашагал назад.

Блеск шелка впереди он заметил еще издалека. Вскочившую темноволосую разглядел уже потом. Смотрела она на него как-то уж очень жадно…

И Свальд, поморщившись, решил от двери свернуть ко второму проходу.

Но тут заметил светлый овал лица за плечом у темноволосой. И зашагал вперед.

Уже через несколько шагов у него мелькнула мысль — может, ночью за баней он встретился как раз с темноволосой? Но тискать девку, которую подарил брату, Свальд не хотел. Вдруг Харальд снова о ней вспомнит…

Впрочем, подумал он, у подаренной девки тело крупнее даже на вид. И потом, ее же совсем недавно выпороли. Делают это в Нартвегре на совесть, люди потом месяца два двигаются с трудом…

А вот на рабыню, смотревшую из-за плеча темноволосой, следовало взглянуть поближе. И примериться руками к ее пояснице.

За каким таким делом сюда явился нартвег, шагавший сейчас по проходу, Неждана поняла сразу — стоило ей только увидеть его лицо.

В руке у мужика горел светильник, высвечивая неровный, припухший посередке нос. А над ноздрями косым полумесяцем багровела ранка. Свежая, с плохо замытым кровавым потеком снизу.

Это он, с ужасом подумала Неждана. Тот самый мужик, с которым она схлестнулась у бани. Пришел разыскивать свою обидчицу. И ведь не постыдился свой позор на люди выносить…

Внутри у Нежданы все похолодело от страха и ненависти.

Мужик был красив — для нартвега, конечно. Грива длинных белесых волос, отчеркнутая двумя тонкими косицами, заплетенными от висков, высокий лоб, бледно-голубые глаза. И широкая нижняя челюсть, упрямо торчащий вперед подбородок — ровный, без раздвоины.

Между полами не застегнутого плаща, косматого, зимнего, виднелась рубаха из дорогой тонкой шерсти, темно-зеленая, украшенная по вороту лентой с золотой вышивкой. Скалились на ленте морды, гладко выстеленные золотой нитью, закручивались между ними завитки волн…

А личико я ему все же попортила, мелькнула вдруг у Нежданы шальная и безумная мысль. На всю жизнь памятка останется.

Красава, стоявшая перед ней, возбужденно заявила:

— Волосы, тварь навозная, ты мне так и не расчесала… а ну, махни ему поклон и спроси, зачем пожаловал. Ты по-чужански знаешь, хоть в этом пригодишься. Да говори с вежеством (вежливость) — мол, Красава Кимрятовна доброго дня ему желает. И спрашивает, что почтенному чужанину тут надо…

Придется вперед выступить, заморожено подумала Неждана. За спиной у Красавы поклон не отвесишь. Но выхода нет.

К тому же лица ее нартвег не видел — ночью все дело было. А стало быть, и не признает.

Неждана протиснулась между нарами и Красавой, торопливо поклонилась. Забормотала на здешнем наречии, глядя на мужика равнодушно, чтобы не заподозрил чего по ее лицу:

— Красава Кимрятсдоттир желает тебе доброго дня и спрашивает, зачем…

Светильник, бывший у нартвега в руках, вдруг оказался рядом на нарах. Огонек от быстрого движения моргнул, почти погас.

А Неждану стремительно развернули две руки — и тут же обхватили, притиснув спиной к мужской груди. Пол сразу же ушел из-под ног.

Нартвег вздернул ее в воздух, как вчера, у бани.

Неждану облило холодным ужасом — до дрожи по всему телу. А нартвег еще и выдохнул у самого уха:

— Ты.

Светильник снова разгорелся, плеснул трепетным сиянием. Высветил Красаву — та смотрела на них, выпучив глаза.

То ли это, то ли отчаяние, ледяной дрожью колотившее тело, придало Неждане сил. И она огрызнулась:

— Узнал? Вот и молчи. Иначе всем расскажу, какой ты слабак. Рабыням разболтаю, как пошел на охоту — а ушел битым. От них и до воинов дойдет.

Руки, державшие ее, разжались — и Неждана бухнулась на пол. Покачнулась, но устояла. Торопливо отступила к Красаве.

— Уже виснешь на нем, потаскуха? — медовым голосом спросила та. — Что ему сказала, тварь поганая? Отвечай.

Неждана молча развернулась. Встретилась взглядом с нартвегом — тот смотрел на нее угрюмо. Резко спросил:

— Как тебя зовут? Говори, все равно узнаю.

— В ваших краях Нидой назвали, — так же резко ответила Неждана. И заявила: — Красава Кимрятсдоттир…

Она кивнула, указывая на стоявшую у нее за плечом Красаву.

— Спрашивает, чего тебе здесь нужно. Да, и желает тебе доброго дня.

— Мой день уже стал добрым, — зло сказал нартвег. — Я нашел, кого искал. Еще увидимся… Нида. А скажешь кому хоть слово — узнаешь, что не только мой брат умеет разделывать людей на куски. Молчи, и будешь жить. Откроешь рот — просить о пощаде придется долго.

Он развернулся и зашагал к выходу из рабского дома.

А Красава тут же вцепилась Неждане в косы, так и не расплетенные с вечера. Дернула за них с силой, запрокидывая голову Нежданы назад…

Нартвег, уже было шагнувший за порог, но так и не закрывший двери, вдруг снова появился у входа. Застыл там, уставившись на них. Свет, падавший из дверного проема, высвечивал половину лица — красивую, с ровными чертами…

И с мятой припухлостью на носу.

Красава, как только завидела нартвега, разжала пальцы. Неждана снова выпрямилась. Мгновение она и мужик у входа мерялись взглядами — а потом тот ушел. Уже совсем.

Красава снова вцепилась Неждане в волосы, но теперь уже повыше, над косами. Дернула, заставив упасть на колени, приложила ее лбом об край нар…

Неждана не сопротивлялась — помнила, чем такое может для нее кончиться.

Так и так умирать, мелькнуло у нее в уме. Эта теперь бить начнет еще злее — и ведь наверняка пожалуется после сегодняшнего на нее хозяину. Хоть и языка не знает, но найдет как…

А если хозяин все-таки не запорет до смерти — тогда отомстит тот мужик, что сегодня приходил. Мало того, что он не из простых, так еще и братом приходится хозяину крепости, судя по его словам. Это про того болтали здешние, что он людей голыми руками на лохмотья рвет.

Что ж делать-то, с ужасом подумала Неждана, по-прежнему стоя на коленях у нар — и утирая кровь, текущую из ранки на лбу. Красава пнула ее сзади по пояснице, она глухо охнула. И развернулась, приняв следующий пинок уже на скрещенные руки.

Может, ярловой жене в ноги броситься, подумала она вдруг. Попросить о милости, о защите. Может, хоть она заступиться? А иначе не выжить…

Правда, жену ярла она видела всего один раз — но лицо у нее, как показалось тогда Неждане, было доброе. И сестру свою ярлова жена не забыла, хоть та и рабыня. Проведывала…

— Может, поутренничать тебе принести, Красава Кимрятовна? — Глухо спросила Неждана, подставляя руки под следующий пинок.

На кухне, решила она, у баб выспрошу, где и как проводит свой день жена ярла. Потом отыщу, буду молить, в ноги брошусь…

— Что, уже успела сговориться с чужанином о встрече? — пропыхтела Красава. — У меня за спиной, подлюка? Да я с тебя глаз теперь не спущу. Ты у меня света белого не взвидишь, гадина. Позже за едой пойдешь, когда чужанина тут рядом не будет.

Потом Красава, задыхаясь, бухнулась на нары. Приказала разгневано:

— Ноги мне потри. Все пальчики на них об твои кости отбила, гадюка ты мослатая. И волосья расчеши. А как поутренничаю, в баню отведешь. Вымоешь меня дочиста.

Забаве было радостно. И когда муж ушел, одевалась она не спеша.

После прошлой ночи, странное дело, все вокруг виделось ей более чистым и ярким, чем прежде. Бревна в стенах опочивальни отливали яичным желтком, огоньки светильников сияли морковными тонами, сходя в белизну на фитиле. Остро пахло стружкой, свежей древесиной, немного — горящим жиром…

Главное, думала Забава, Харальд Красаву не хочет. И вторую жену не желает. А серая напасть, опять пришедшая к нему ночью, и затемнившая кожу — прошла, словно ее и не было.

Наверно, следовало спросить у Харальда, отчего с ним такое случается. Но ночью они сам удивился, Забава это видела. Значит, находит на него внезапно, когда он этого не ждет. Как болезнь, внезапно прихватывает…

А утром Харальд ей еще и воду на руки лил, не считаясь с тем, что мужу такое не положено. Потом глаза прятал. Оделся поспешно и убежал поскорей, словно боялся расспросов.

Нешто я нелюдь какая, думала Забава, нешто не понимаю — нет вины Харальда в том, что чернота на него находит. Все потому, что отец у него не человек, а нартвегский бог. Но отца себе не выбираешь. Рождаешься, а он уже есть…

И Забава, пока Харальд одевался, его не тревожила. Будет время, еще спросит об этом — но потом, когда-нибудь.

Хотя что тут спрашивать? Если Харальду было бы что сказать, и захоти он этого — давно бы рассказал.

Забава пригладила ладонью платье из тонкой шерсти, крашенной в синий цвет, и темный, и яркий одновременно. Могла ли она подумать всего три месяца назад, что будет носить такое? А Тюра с Гудню еще говорили, что надо бы золотым поясом его украшать. Каждый день…

Она закончила одеваться, выскочила за дверь. Поздоровалась со стражниками, уже ждавшими ее у выхода, и побежала к псарне. Выгуливать подросшего Крысеныша.

Забава носилась за сараями, радостно тявкавший пес прыгал рядом, когда от одного из сараев, к ней метнулась какая-то женщина. Стража, до этого лениво трусившая следом, сразу рванулась вперед. Забаву обступили, и широкая спина одного из стражников заслонила обзор как раз со стороны подбежавшей бабы.

— Хозяйка, — выкрикнул с дрожью женский голос — на родном наречии Забавы. — Мне больше пойти не к кому — только к тебе. Заступись, если можешь.

— Посмотреть дайте, — потребовала Забава у мужиков, стеной стоявших перед ней.

Те не двинулись. И она просто прыгнула вбок — а потом увидела сложившуюся калачиком женщину. Вставшую на колени и уткнувшуюся лбом в снег. В темном одеянии рабыни…

В следующее мгновение стражники опять обступили, отрезая бабу, сложившуюся в темный комок на снегу. Крысеныш, решив, что с ним играют, тут же запрыгал рядом с мужиками, залаял.

Ненавидь, вдруг вспомнила Забава уроки Харальда. Но не позволяй себе бояться.

И сказала тихим напряженным тоном, вскидывая голову:

— Ярл приказал — не пускать на берег. Вечером — в опочивальню. Тут не берег. Не вечер. Прочь. Я хочу посмотреть.

— Это может быть опасно, Кейлевсдоттир, — проворчал один из стражников, оборачиваясь к ней. — Откуда мы знаем, что у этой рабыни на уме? Я ее в крепости до сегодняшнего дня не видел. Кто она, откуда здесь взялась? А если метнет нож?

— Да и кричит она не пойми что, — не оборачиваясь, заметил другой.

— Я понимаю, что кричит женщина, — по-прежнему напряженно сказала Забава.

И, сообразив, что переубедить стражников, закрывавших ее собой, трудно, а рабыня меж тем лежит в тонкой одежонке на снегу, крикнула на родном наречии:

— Да встань, простудишься. Как тебя зовут?

— Неждана я, — всхлипнули с той стороны стенки из воинов. — Сестре твоей прислуживаю…

И Забаве сразу вспомнилась та рабыня, которую она видела прошлым вечером рядом с Красавой. В памяти разом всплыли все подозрения, что появились у нее после этого. Забава нахмурилась, отгоняя недобрые мысли. Забыть об этом надо. И Харальду верить…

Еще мгновение она раздумывала, как и что сказать — а потом заявила:

— Поднять ее. Если вы бояться — держать руки женщине. Но я хочу с ней говорить.

Рабыню подняли, завернув ей руки за спину и прихватив за локти. Поставили перед Забавой. Она наконец посмотрела ей в лицо.

Девке было лет двадцать пять. На голове серый шерстяной платок, длинные концы которого крест-накрест завязаны под грудью. Из-под него выбиваются пряди — цвета дубовой коры, не такие темные, как у Красавы, посветлей. Глаза серые, отчаянные…

А лицо худое, заморенное. Платок утекает к груди, и в просвете между концами видна длинная истончившаяся шея, с проступившими жилами. Кожа на лбу рассечена — короткой полосой, вокруг которой кожа посинела и опухла. Кровь по лбу размазана…

Забава уже хотела спросить, кого Неждана так боится, что молит заступиться за нее, но спросила почему-то совсем о другом:

— Это Красава тебя так? Я про лоб… неужто рукой так ударила?

— Об нары стукнула, — как-то равнодушно сказала Неждана. И выдохнула умоляюще: — Возьми меня к себе в услужение. Жаловаться на Красаву Кимрятовну не хочу — все же она тебе сестра, а кровь не водица… но если возьмешь, ноги тебе мыть стану, пуще матери родной почитать. Верой и правдой буду служить. Не смотри, что я худая — я крепкая. Надо будет, и тебя на закорках унесу.

Гудню бы сюда, подумала Забава. Спросить у нее, можно ли взять эту девку к себе в услужение. Что вообще позволено жене ярла в том, что касается рабынь?

Нет, про то, что наказывать за нее могут и стражники, Гудню с Тюрой уже говорили. Но вот про остальное…

— А как получилось, что ярл Харальд велел тебе прислуживать Красаве? — спросила наконец Забава.

— Продали меня ему вчера, — глухо ответила Неждана. — Хозяин мой, Свенельд, с раннего утра сюда привез, а ярл Харальд и купил. И сразу же отвел к твоей сестре, приказал ей служить. Сказал — если Красава Кимрятовна хоть раз пожалуется, он меня или выпорет, или по…

Неждана споткнулась на полуслове, отвела взгляд. И Забава похолодела.

Покоя и тихого счастья, что были внутри у нее с прошлой ночи, сразу не стало.

Неужто опять своим делом решил заняться, подумала она со страхом. Баб на куски рвать начал? Или только словом грозит?

А важнее всего, что теперь делать с Нежданой? Без помощи ее оставлять нельзя. Красава, видать, умом тронулась после того, как ее чуть до смерти не запороли — раз девку безответную головой об нары бьет.

Но Неждану в услужение Красаве отдал сам Харальд. И если она поступит по-своему — пойдет против воли мужа.

И так нехорошо, и этак неладно.

Был лишь один выход. И хоть Забаве от этого выхода было не по себе, но девка смотрела с такой мольбой и отчаянием…

— Я пойду, — объявила Забава на наречии Нартвегра, обращаясь уже к стражникам. — Женщина идет со мной.

Она обошла мужиков, как забор — и на этот раз ей не препятствовали, потому что Неждану держали крепкие руки. Зашагала к рабскому дому, где жила Красава, лишь раз оглянувшись.

Стражники шли следом, ведя Неждану.

Крысеныш, уставший молчать, снова запрыгал вокруг. Весело залаял.

— Тихо, — хмуро сказала Забава. Голос ее прозвучал так, что пес растерянно примолк.

Внутри тек холодок. Было не то что страшно — а неуютно. Как-то еще Харальд на все это посмотрит…

Вот только отступить она не могла. Если все и дальше так пойдет, Красава может изувечить бедную девку. Со зла да в ярости даже слабая рука до смерти забить может…

Красава сидела на нарах, причесанная, с аккуратно заплетенными косами — но почему-то недовольная. Хмурая. Однако расплылась в улыбке, едва завидела Забаву.

— Ты, что ли? Рановато сегодня…

Забава встала в паре шагов от сестры. Уронила:

— Я.

И обернулась к стражникам. За крепкими, высокими мужиками Неждану даже не было видно. Забава облизнула пересохшие губы, объявила:

— Та женщина — служит Красаве.

Она махнула рукой, указывая на сидевшую сестру. Распорядилась:

— Отпустить ее. К хозяйке.

И добавила, тут же перейдя на родную речь:

— Иди сюда, Неждана.

— Так эта мерзавка здесь? — изумилась Красава. — А ведь я за утренней снедью ее посылала. К тебе, что ли, побежала? Ах ты…

Забава молча на нее глянула — и сестра замолчала, словно осеклась. Воины, обменявшись парой тихих слов, вытолкнули Неждану к нарам, где сидела Красава. Но один из них тут же шагнул вперед, замер в шаге от Забавы. Смотрел на Неждану, не отводя от нее взгляда…

Вот и хорошо, подумала Забава. Будет кому подтвердить ее слова — если… нет, не если, а когда Харальд начнет спрашивать о том, что случилось. Почему рабыня, которую он отдал в услужение Красаве, вдруг начала прислуживать его жене.

Она подавила вздох, тихо попросила:

— Встань, Красава.

Та поднялась. Прошипела, зло глянув на Неждану:

— Что, нажаловалась? Хочешь с сестрой меня поссорить, гадюка?

Неждана выслушала ее, покорно опустив глаза. Забаватоже слушала, вспоминая, что сказал когда-то ей Харальд — "а началось все с тебя, Сванхильд… с твоей жалости к тем, кто ее недостоин".

Тут тоже все началось с нее. Не бегай она к Красаве, не показывай, что не помнит зла, что по-прежнему считает ее сестрой — может, та и не стала бы зверствовать. Огляделась бы вокруг, попыталась бы с людьми жить по-человечески.

— Поссорить нас эта гадина хочет, — с напором сказала Красава. — И я тебе вот что скажу, Забава — мне сам ярл Харальд велел ее наказывать. Даже бить. На нашем языке приказал, не на чужанском. Ради меня выучил. Мне не веришь, вон ее спроси.

Она кивнула на Неждану. Забава глянула на рабыню в упор, спросила удивленно:

— Правда?

Рабыня, помедлив, кивнула. И опустила голову.

Забава вдруг задохнулась.

Это что же получается, подумала она. Сам Харальд… но почему?

Сейчас нужно делать то, зачем сюда пришла, решила она наконец. И сказала — осторожно подбирая каждое слово, потому что такого никогда и никому не говорила:

— Помучила девку — и хватит, Красава. Зря я к тебе ходила…

— Так ты что, попрекать пришла? — каким-то медовым голосом спросила Красава.

Забава качнула головой.

— Не попрекать. Сказать, что больше не приду. И вот еще что — сейчас ты при всех повторишь за мной слова. Чужанские. Чтобы и чужане, которые тут стоят, их слышали…

Красава нахмурилась.

— Что за слова?

— Я скажу, — Забава вдруг поразилась — до того спокойно ей стало сейчас.

Словно на горку боялась взойти — а тут раз, и уже взошла.

— Ты на местном наречии скажешь при чужанах, что ты эту рабыню не хочешь — и гонишь ее от себя. Что отказываешься от нее.

Красава ощерилась.

— Не дождешься. Муж твой милость мне оказал — а ты ее отнять хочешь? Чтобы я сама от его заботы отказалась? Не на ту напала. Ищи кого подурней.

Забава одно мгновение смотрела на нее.

И разом вдруг все навалилось — те воспоминания, которые она почти забыла, растворившись в счастье и в бедах, которые переживала с Харальдом. Как Красава ее пинками потчевала, пока плыли сюда. Как обещала, что пожалуется чужанину, хозяину корабля, и тот бросит ее своим воинам на потеху…

Не будь этой девки, Нежданы, может, Забава и не позволила бы себе это вспоминать. Потому что ее судьба вознесла — а Красаву, что ни говори, скинула вниз. Из любимой дочки, жившей в богатом дому, сделала рабыней. Без дома, без защиты, без отца с матерью…

— Меч, — сказала вдруг Забава ломким, звонким голосом — и на нартвегском. Протянула руку к чужанину, стоявшему в шаге от нее, не глядя, снова потребовала: — Меч.

— Зачем тебе, Кейлевсдоттир? — изумленно спросил тот. — Если что надо, ты только прикажи…

— Меч, — повторила Забава.

И наконец посмотрела на нартвега. Попросила, вдруг смутившись:

— Пожалуйста. Ненадолго. Я потом возвращать.

Красава, заподозрив что-то неладное, медленно сделала шаг по проходу, удаляясь от нее. Нартвег глянул в ее сторону — и вдруг выхватил из ножен на поясе, спрятанных под плащом, длинный кинжал. Сказал, протягивая клинок рукоятью вперед:

— Тут и этого хватит. Не поранься, Кейлевсдоттир.

Забава развернулась к Красаве с кинжалом в руке. Сказала уже на своем наречии:

— Ради себя не стала бы. Не будь тут замешан Харальд, тоже не стала бы…

Оправдываюсь, мелькнула у нее стыдная и короткая мысль. Красава безоружна — а она-то стоит с кинжалом в руках…

Но не бить же Красаву при всех, и тоже головой о нары? Одна надежда запугать, чтобы сказала нужные слова.

Иначе Харальд может снова послать Неждану к ней. Он всегда поступает по-своему. Вон и Красаву с больной рабыней тогда выпорол. Хотя она просила их пожалеть.

А так выйдет, что Красава сама отказалась. При стражниках.

— Да ты что, Забавушка… — испуганно выдохнула Красава.

И вдруг рванулась в дальний конец рабского дома. Нартвег рядом что-то пробормотал, один из мужиков, стоявших за ним, перепрыгнул через нары, оказавшись во втором проходе. Понесся туда же, куда побежала Красава.

— Нет, — крикнула Забава. Оглянулась на нартвега, потребовала: — Верни. Не надо.

И подумала, стискивая рукоять — еще не хватало, чтобы она стражников на бабу натравливала. И так стыдно до того, что щеки горят. И шею сводит от противной судороги…

Мужик что-то крикнул, убежавший вернулся. Забава вздохнула. Сказала громко, на весь рабский дом:

— Иди сюда, Красава. Скажешь несколько слов, и все. Иначе я сама я пойду за тобой. Побереги личико. А то ведь попорчу. Возвращайся.

— Хочешь, я ее приведу? — громким шепотом предложила вдруг Неждана.

Забава глянула на рабыню с жалостью. Подумала — ох и рискует девка. Видать, допекла ее Красава.

— Ты тут стой. Мало ли как оно потом повернется.

Красава все не приходила, и Забава шагнула вперед. Один из стражников снова вскочил на нары, пробежался, спрыгнул в проход уже перед ней.

— Так надо, — прогудел над ухом нартвег, шедший следом. — Тут темно, вдруг баба нападет…

Красава попыталась выскочить во второй проход — но чужанин, что шел перед Забавой, перепрыгнул через нары. И перерезал ей путь.

Красава замерла на месте, в полутьме. Отблески далекого светильника высвечивали лоснившийся нос, гладкий лоб, широко распахнутые глаза.

Надо собраться, лихорадочно подумала Забава. Пригрозить Красаве так, чтобы поверила — если не сделает, как ей велят, потом пожалеет.

Ненавидь, но не позволяй себе бояться…

— Повторяй за мной, — низким и каким-то чужим голосом приказала Забава.

А потом заявила уже на нартвегском:

— Я эту рабыню не хочу. Отказываюсь от нее.

Красава кое-как повторила сказанное, нещадно коверкая слова.

А теперь к Харальду, подумала Забава, отворачиваясь от нее.

Нартвег, стоявший за спиной, аккуратно отловил в полумраке ее ладонь, забрал кинжал.

— Вдруг споткнешься, Кейлевсдоттир. Еще поранишься…

Из рабского дома Свальд почти бегом вылетел на берег. Там разминались люди, звенели мечи, слышались веселые выкрики.

Он постоял в проходе между навесами, остывая и вспоминая то, что сказала ему наглая девка. Усмехнулся. Отчаянная…

У него было два выхода — или выкупить ее у Харальда и приглядеть за тем, чтобы молчала, или свернуть ей шею за сараями. По-тихому. Иначе рано или поздно у него за спиной воины начнут насмешливо переглядываться. Похохатывать. Если дойдет до деда, то старый Турле при следующей встрече непременно спросит ядовито, не пора ли внуку снять штаны и одеть бабье платье, которое подойдет ему больше…

Свальд сморщился. До чего он дошел? Думает, как бы прикончить какую-то рабыню. Интересно, получилось бы у него сделать так, чтобы эта девка в рот ему заглядывала?

Он огляделся, задумался. Раньше получалось.

Только сначала лучше бы ее выкупить. Так оно спокойнее.

Свальд еще какое-то время стоял на берегу, а потом пошел искать Харальда.

Харальд шел вдоль крепостной стены.

Бродил он тут не столько ради того, чтобы проверить посты, сколько для того, чтобы еще раз подумать.

Прошлая ночь все вспоминалась — и распускалась в его памяти серым холодным туманом, посреди которого светом и теплом горело тело Сванхильд. Нельзя сказать, что этой ночью он не получил своего удовольствия, совсем нет. Но…

Но оно было непривычно сильным. Накрывающим с головой, как штормовая волна. И Сванхильд после этого тут же уснула, к тому же крепко.

И сейчас, когда Харальд шагал вдоль крепостной стены, он все вспоминал, как девчонка провалилась в сон — быстро, сразу же, едва он перевалился на бок, улегшись рядом с ней. Уже посветлевший, уже такой, как всегда…

Вчерашний сон Сванхильд чем-то походил на то забытье, в которое она провалилась на его драккаре, сразу же после Веллинхела.

Надо поговорить с родителем, решил Харальд, глянув на крыши Йорингарда, полого спускавшиеся вниз, к фьорду. За ними пронзительно синела гладь морской воды. Пускала блики под холодным, уже зимним солнцем.

У Змея и до него были сыновья, он должен знать, как они менялись. Что случалось с их женщинами…

Во всяком случае, больше ему спрашивать не у кого.

Вот только человека, годного в жертву, под рукой сейчас не было. Даже мужика, предавшего ради сына и принесшего в его опочивальню гостинец от Ермунгарда, Харальд отпустил — велев больше никогда не попадаться ему на глаза.

Одна надежда на то, что Ермунгард уже достаточно оклемался, раз уж его сын продолжает меняться. И придет на зов даже без жертвы…

Тут, обрывая его размышления, сбоку торопливо подошел Свальд. Бросил на ходу:

— Доброго дня, брат. Мне нужно с тобой поговорить.

Харальд, останавливаясь и разворачиваясь, окинул того взглядом. Спросил спокойно:

— Кто-то сломал тебе нос, Свальд?

— Я сам поскользнулся, — угрюмо ответил брат. И нетерпеливо добавил: — Я хочу попросить тебя о милости, Харальд. Продай мне свою рабыню. Зовут Нида, живет в том же рабском доме, что и темноволосая девка, которую я тебе подарил…

Харальдвдруг ощутил, как его губы дрогнули — и изогнулись в усмешке. Дело было слишком ясное.

— Значит, ты поскользнулся, Свальд? Да, дорожки в моей крепости скользкие. Скажи, а откуда ты знаешь, где живет эта девка — как ее, Нида? В рабский дом, как я помню, посторонним не положено входить. Это тебе не баб на скользких дорожках поджидать…

Свальд набычился.

— Я зашел туда лишь для того, чтобы посмотреть, та ли это девка, которую я случайно увидел — и захотел. И я ее не тронул. Один раз взглянул, тут же вышел. Рабыня, о которой я говорю, похоже, спит рядом с темноволосой…

— Ну и какова она из себя? — поинтересовался Харальд. — Спрашиваю, потому что я своих рабынь по именам не помню…

Он уже примерно догадывался, о ком речь, но следовало убедиться.

— Серые глаза, — ответил Свальд. — Темные волосы — но светлей, чем у твоей темноволосой. Худая. Заморенная.

— И злая, — завершил Харальд. — Раз уж сумела расквасить тебе нос.

— Говорю тебе, я упал, — рявкнул Свальд.

И воровато оглянулся.

— Рядом никого нет, — успокоил его Харальд. — Не бойся, я буду молчать. Рабыня, думаю, тоже. Но ты ее не получишь, Свальд. Вместо этого съезди во Фрогсгард — и купи себе там бабу. Разрешаю тебе поселить свою наложницу в женском доме. А про эту забудь. Запрещаю тебе к ней даже подходить. Иди, разговор окончен.

— Брат, я заплачу, сколько скажешь… — начал было Свальд.

— Все, — отрезал Харальд.

И отвернулся, показывая, что говорить больше не о чем.

Подумал — не вовремя Свальд наткнулся на рабыню, которую он приставил к темноволосой. Серые глаза, заморенная… но молодая, иначе брат не стал бы ее просить. Та самая, больше некому. И Свальд видел ее рядом с Кресив. Точно она.

И ведь как быстро Свальд отловил эту девку — надо полагать, прошлым вечером, сразу же после того, как ее купили. А кончилось все сломанным носом. Жаркая же у них вышла встреча…

Если девчонка узнает об этой истории, начнет злиться уже не на сестру, а на Свальда.

Да, не вовремя.

Харальд нахмурился, снова зашагал вдоль стены, спускаясь туда, где стояли лодки. С другой стороны крепости доносился заливистый лай…

Он уже дошел до береговой кромки, и успел поговорить с Бъерном, стоявшим там, когда тявканье пса вдруг зазвучало слишком близко. И Харальд невольно посмотрел в сторону навесов.

Берег сейчас был полон людей — кто-то стоял у драккаров, просто беседуя, кто-то махал мечами. В такое время подходить к воде неопасно. Кроме того, вчера вечером Сванхильд сама побежала к фьорду, и Ермунгард тут был не при чем…

Но он отдал приказ, и нарушать его не позволено никому.

Харальд коротко, свистяще выдохнул. Потом молча зашагал к проходу между навесами — туда, откуда доносился визгливый лай.

Однако на половине пути его перехватил Гуннлауг — один из тех, кто сегодня охранял девчонку. Тащивший за собой ту самую рабыню, которую сегодня выпрашивал у него Свальд.

При виде девки Харальд ощерился. Та сейчас должна была находиться рядом с Кресив. Но рабыня тут, и ее ведет за собой стражник Сванхильд…

Значит ли это то, на что он надеялся?

— Ярл, Кейлевсдоттир сейчас перед навесами, — торопливо объявил Гуннлауг. И посмотрел на него виновато. — Твоя жена требует, чтобы ее пустили поговорить с тобой. Мы за ней следом уже всю крепость обежали. Парни у крепостной стены сказали, что ты спустился на берег. За навесы, как ты и приказал, мы ее не пустили. Но она уже два раза пыталась пробежать между драккарами — а хватать за руки ты запретил…

— За мной, — приглушенным голосом бросил Харальд.

И размашисто зашагал к навесам.

Узнать надо было многое — но спрашивать он собирался не здесь, а вдали от любопытных ушей.

Сванхильд стояла перед навесами. Шелковый платок сполз на затылок, сбившись, и короткие золотистые пряди радостно трепал ветерок. Рядом тявкал черный Крысеныш — как он и предвидел, девчонка назвала его именно так.

Двое стражников замерли перед ней, преграждая путь к навесам. Один из них оглянулся через плечо, заслышав шаги. Оба тут же расступились, пропуская ярла.

Харальд налетел, на ходу поймал руку Сванхильд, выглядывавшую из прорези плаща — и потащил за собой. Вверх по берегу, к главному дому.

Он остановился лишь тогда, когда завернул за угол хозяйской половины.

— Харальд… — начала говорить девчонка.

— Молчи, — проворчал он, запихивая ее себе за спину.

Затем посмотрел на Гуннлауга, замершего в трех шагах от него.

— Сначала ты. Рассказывай, почему притащился на берег не один, а с рабыней.

— Ярл, Кейлевсдоттир гуляла со своим псом, когда на нее выскочила вдруг эта девка, — степенно сказал стражник. — Закричала что-то не по-нашему. И Кейлевсдоттир захотела с ней поговорить. Мы, понятно, придержали девку за руки, прежде чем подпустить к ней. Мало ли что, я эту бабу раньше в крепости не видел…

Он сделал паузу, вопросительно посмотрел на ярла.

Харальд кивнул.

— Ты все сделал правильно. Продолжай.

— Кейлевсдоттир поговорила с девкой, затем мы пошли в рабский дом. В который ходим каждый день. Там твоя жена сначала побеседовала с рабыней, к которой ходит. А следом попросила у меня меч… и заставила рабыню произнести на нашем наречии — я эту рабыню не хочу, отказываюсь от нее. Та сначала пыталась убежать, и Кейлевсдоттир пошла за ней. Потом она отправилась тебя искать. Вот, собственно, и все.

— Так ты дал ей меч? — быстро спросил Харальд.

И подумал — то ли это, на что он надеялся? Но — меч? Однако…

— Я дал ей кинжал, — заявил Гуннлауг. — Там темно, и проход узкий — могла пораниться, споткнувшись. На ту рабыню хватило бы и кинжала. Я так и сказал Кейлевсдоттир. Так оно и вышло.

И Харальд уже второй раз ощутил, как губы сами собой раздвигаются в усмешке. Он стер ее с лица, глянул на рабыню, тихо стоявшую рядом с Гуннлаугом. Спросил, рассматривая рану и синяк у нее на лбу:

— Что ты наговорила моей жене?

Девка сжалась под его взглядом.

— Я попросилась к ней в услужение. Сказала, что жаловаться ни на кого не хочу — но если она не возьмет меня к себе, мне не жить. Вот и все.

По крайней мере, она умная, подумал Харальд. Знает, когда надо молчать.

— С тобой я поговорю потом, — резко бросил он. И снова посмотрел на Гуннлауга. — Отойдите пока в сторону. Мне надо поговорить с женой.

Мужчина, вцепившись в рабыню, проворно зашагал прочь. Остальные двое стражников заторопились следом.

И только после этого Харальд развернулся к Сванхильд. Двумя пальцами подцепил сбившийся платок, натянул ей его на голову.

Девчонка моргнула, сказала упрямо:

— Моя сестра не хочет рабыню. Я ее беру.

— Сванхильд, — тихо начал было Харальд.

А потом, плюнув на все, притиснул ее к стене главного дома. Прошептал, наклоняясь к уху, прикрытому сейчас шелком:

— Твоя сестра тоже рабыня. Моя. А рабыня не может чего-то хотеть или не хотеть. Она слушается приказов хозяина. Ты слишком мало была рабыней, Сванхильд. Неважно, что сказала Кресив. Важно, что приказал я. А я приказал этой девке служить твоей сестре.

Сванхильд, выслушав его, повернула голову. Но Харальд так и не выпрямился, стоял, по-прежнему пригнувшись, щекой ощущая гладкость шелка, раковинку уха за ним — а потому мягкие губы скользнули по его щетине. Девчонка попросила торопливо:

— Прикажи служить мне, Харальд. Раз ты хозяин.

И он ощутил каждое ее слово — выдохом на своей щеке, щекочущим движением припухлых губ…

Тело ответило жарко, с готовностью, и Харальд притиснул Сванхильд поплотнее к стенке. Откинул голову, чтобы видеть ее лицо.

Она ждала. Глядела умоляюще.

Пес, отбежавший куда-то в сторону по своим делам, пока Харальд вел Сванхильд к главному дому, снова вернулся к своей хозяйке. Запрыгал рядом, затявкал.

— Тихо, — рыкнул Харальд.

И снова посмотрел на Сванхильд. Подумал — с одной стороны, кое-что уже получилось. Жаль, что он не видел девчонку, когда она просила меч. И то, как шла за Кресив с кинжалом в руке. Вот только…

Вот только это был лишь первый шаг. А ему хотелось большего.

Дней через десять он собирался отправиться на тюленью охоту, забрав Сванхильд с собой — так оно спокойнее. А до этого пусть займется полезным делом.

— Нет, — негромко уронил наконец Харальд. — Пусть рабыня по-прежнему прислуживает Кресив. А ты…

Он ожидал, что Сванхильд дернется, посмотрит возмущенно — но вместо этого она чуть прищурилась. Наклонила голову, посмотрела на него изучающе.

— А ты, Сванхильд, присмотришь, чтобы твоя сестра стала такой, какой ты хочешь. Ты жена ярла. Если ты не научишься управляться с рабынями — как я управляюсь со своими воинами — то тебе будет трудно. Я даю тебе полную свободу. Ты можешь делать с Кресив все, что пожелаешь. Можешь приказать своим стражникам выпороть ее, наказать, как хочешь. Однако эта девка будет по-прежнему прислуживать ей. Такова моя воля.

— Ты сам приказал моей сестре бить рабыню. Наказывать, — вдруг горячо и быстро сказала Сванхильд. Прищуренные глаза распахнулись, блеснули оскорблено. — Для этого? Чтобы я тоже била? Как ты?

Вот теперь она дернулась. И его тело в ответ потяжелело ниже пояса еще сильней.

— Я не приказывал ей этого, — медленно ответил Харальд. — Я ей это разрешил. Тут есть разница. И я сделал это намеренно, чтобы ты посмотрела на свою сестру — и увидела, кого жалеешь. Будь доброй с добрыми, Сванхильд — если уж не можешь по-другому. Но злой со злыми.

Он рывком отодвинулся, подумал — хорошо, что зима, и на нем тяжелый плащ. Бросил, отступая назад:

— Иди. Подумай над моими словами. И еще кое-что. Если ты снова притащишь ко мне какую-нибудь девку — я ее просто выпорю. Не бегай ко мне по пустякам. Разбирайся с рабынями сама… жена ярла.

Сванхильд стояла у стены, глядя на него недоверчиво и настороженно. Харальд развернулся, крикнул:

— Гуннлауг. Сюда.

И когда стражники подошли, распорядился:

— Охраняйте Кейлевсдоттир. Все мои приказы по-прежнему в силе.

Следом перевел взгляд на рабыню, которую один из парней тащил за руку.

— Ты. Иди за мной.

Шагая к рабскому дому, Харальд прислушивался к тявканью пса, вновь оживившегося, едва он отошел. Ик шагам рабыни, спешившей следом. Остановился на половине пути, спросил, поворачиваясь к девке:

— Отметина на лбу у тебя от моего брата?

Та оступилась, шагнув последний раз — и замерла.

— Нет. От Краса…

— От Кресив, — оборвал ее Харальд. — Рассказывай, как и где ты наткнулась на моего брата.

— Он подстерег вчера вечером у бани, — безжизненно ответила рабыня. — Схватил сзади. Я случайно дернулась… я не хотела.

Харальд едва слышно фыркнул. Но сказал холодно:

— Дернулась ты случайно, но метко. О том, что было — забудь. Никому ни слова. Брату я уже запретил к тебе подходить. А тебе я запрещаю выходить из рабского дома после того, как стемнеет. Передай это Кресив. Служить по-прежнему будешь ей. Ступай.

Рабыня, наклонив голову, обошла его и послушно двинулась вперед. К рабскому дому.

В этот момент из-за угла хозяйской половины показалась Сванхильд. Похоже, его жена уже успела что-то надумать. И Харальд, усмехнувшись, торопливо зашагал в другую сторону. К фьорду.

Порог рабского дома Неждана переступила через силу. Подошла к Красаве, махнула ей поклон. Сказала, пряча глаза, на которых уже выступили предательские слезы:

— Хозяин обратно к тебе прислал, Красава Кимрятовна. Но велел, чтобы я, как стемнеет, во двор не выходила…

— Да я и сама тебя не выпущу, — прошипела Красава, поднимаясь с нар. — Глаз с тебя теперь не спущу, потаскуха. Ну-ка подойди поближе, поговорю с тобой по-свойски…

Неждана покорно шагнула вперед. Подумала, глотая слезы — вот и все. Мелькнула надежда, да лишь поманила…

И растаяла.

Ну и хитрый же, возмущенно думала Забава, идя к рабскому дому. Все у него не просто так, а с подковыркой. И как теперь быть? Неждану жалко, но наказывать Красаву…

Все хочет сделать меня такой же, как он сам, с горечью решила Забава. Хотя нет, скорее такой, как Гудню и Тюра.

И как быть? Красава после порки еще не оправилась. Как такую наказывать?

Забава вздохнула и зашагала к рабскому дому еще быстрей.

Вошла она туда вовремя. Красава уже успела сдернуть с головы Нежданы платок — и вцепилась в одну из кос, пригнув девку вниз. Увидев сестру, разжала пальцы, сказала с довольной улыбкой:

— Что, Забавушка, не по-твоему вышло? Не забыл меня ярл Харальд, не оставил без милости. То-то ты снова прибежала. А обещалась-то — больше не приду. И рабыню мне назад вернули, в услужение…

Ох и глупая же, как-то устало подумала вдруг Забава. Только об одном и помышляет — о Харальде. А тот Красаву лишь использует, причем без сожаления, как жердину какую.

И все, чтобы загнать ее саму на ту дорогу, которую он наметил для нее. Чтобы она стала как Гудню, как Тюра, как женщина Нартвегра…

Забава шагнула вперед, к Красаве. Стражник за спиной что-то проворчал, встав к ней вплотную. Она, не обращая на него внимания, ответила:

— Да, ярл Харальд велел, чтобы Неждана тебе прислуживала. Но я, Красава, теперь буду приходить сюда дважды в день. Чтобы посмотреть на Неждану. И если увижу на ней синяки, если она пожалуется на тебя еще раз — я схожу на кухню и прикажу, чтобы тебе не давали еды. Совсем, Красава. Я могу, я здесь вроде как хозяйка. И жена ярла.

Она замолчала, удивляясь себе самой — до чего ж жестоко сказала. Потом поспешно добавила:

— А Неждану сама кормить буду. Два раза в день стану приносить ей еду — и есть она будет у тебя на глазах. Хорошо подумай, Красава. Нужно ли такой злой быть?

— Да если я прикажу, она и куска в рот не возьмет, — огрызнулась Красава.

Но как-то растерянно. И неуверенно.

Забава вздохнула. Нет, не выходило у нее с сестрой по-доброму.

— Если ты такое прикажешь, — пригрозила она. — Я у стражников опять возьму тот малый меч, что сегодня тебе показывала. Только на этот раз, Красава, я тебя догоню. А чтобы ты мне поверила…

Говорить то, что следовало сказать, не хотелось, но Забава глянула на Неждану — и решилась.

— За то, что ты Неждане лоб рассадила, сегодня до вечера есть не будешь. Я сейчас схожу на кухню и распоряжусь. Заодно и миску с едой принесу, но не для тебя. И только тронь девку пальцем — ночью потом ляжешь спать голодная. На кухне, пока я вечером туда не зайду, и не распоряжусь, еды для тебя не дадут.

Она повернулась к сестре спиной, зашагала вперед. Но уже у двери обернулась.

Красава замерла на месте, глядя на нее и неверяще, и ненавидяще. На вскинутых к груди руках пальцы согнулись крючьями…

Спустившись на берег, Харальд выбрал себе лодку — и погреб к выходу из фьорда. Ясеневые древки привычно поскрипывали в уключинах. Навстречу суденышку катились со стороны моря темно-синие волны, колюче поблескивая под солнцем…

Он греб до тех пор, пока заснеженные скалы у входа во фьорд не остались позади. Только потом вытащил весла из уключин, побросал их на дно лодки.

И, перегнувшись через борт, позвал:

— Ермунгард.

Сзади в другой борт тут же плеснула крупная волна — а потом перед носом лодки всплыл конец огромного хвоста. Двинулся, рассекая волны, на ходу сминаясь в торс — крупный, темный, с утолщенной шеей…

Но человеческий. Рот открылся, едва прорезавшись.

— Сын…

— Я хочу спросить о том, как менялись твои сыновья, — быстро сказал Харальд.

Все-таки Мировой Змей явился сегодня по зову без жертвы — и неизвестно, на сколько его хватит.

— Те, которые у тебя были. Ты должен об этом что-то знать. Прошлой ночью я потемнел в своей постели…

— Ты первый, кто задержался на земле так надолго, — скрипуче ответил Ермунгард. — Остальных ничего не держало, они ушли вовремя… ты сам решил остаться. Сам и узнаешь, что с тобой случиться… в кого ты превратишься. Хорошо, что пришел. Я ждал тебя, даже хотел… хотел выйти на берег, когда стемнеет. Там, где ты живешь — или там, или рядом… вчера ночью прошла охота. Дикая охота Тора. Водана, как его зовут германцы…

И все вопросы, которые Харальд хотел задать, разом вылетели из головы. Он подался в ту сторону, где темно-серым столбом торчал из воды Ермунгард, потребовал:

— Рассказывай. Все, что знаешь.

— Здесь этого раньше не было, — прошипел родитель. — Это в германских землях, там Тора почитают больше прочих богов. И на его охотах всегда бывают люди. Хотя бы один человек. Потом остаются тела… или остатки тел…

Все боги, мелькнуло у Харальда, берут человеческие жертвы. Что светлые, что темные.

— Тор никогда не приходит просто так. Кто-то должен позвать… он получает силу, убивая… иногда оставляет дары.

— Что за дары? — быстро спросил Харальд.

— Не знаю… но помни — где-то там, рядом с тобой, есть человек, побывавший на дикой охоте. И у него… у него может быть дар от Тора… больше ничего не знаю… не чувствую.

Голова родителя начала оплывать. Харальд с непроницаемым лицом быстро вернул весла на место — и погреб к крепости.

Выпрыгивая на обледеневшие камни берега, он уже знал, что нужно делать. Посадить пару человек на лошадей, взять несколько псов — и прочесать леса в окрестности Йорингарда.

Если ничего не найдется сегодня, он продолжит поиски завтра. Главное, найти тела, о которых говорил родитель. И найти прежде, чем до них доберутся волки…

С собой Харальд взял не пару человек, а сразу троих — братьев Кейлевсонов и Свальда.

Первых двух потому, что их жены не позволили бы им болтаться в ночное время за крепостной стеной.

А брата взял, поскольку точно знал, чем тот занимался прошлой ночью. Ловил на скользких дорожках рабыню, потом с утра искал ее в рабском доме…

— На охоту, что ли, решил съездить? — угрюмо спросил Свальд, едва они выехали за ворота крепости.

Братья Кейлевсоны молчали. Ярл приказал собраться, взять оружие — и они сделали это, не задавая лишних вопросов. И сейчас не спешили спрашивать.

— Посмотрим, нет ли где в округе волчьего логова, — нехотя ответил Харальд. — Проедемся сначала по правую сторону от Йорингарда, потом по левую. Ну, поехали.

Он наклонился, потрепал по холке невысокого жеребца, на котором сидел. Потом переливчато свистнул, крикнул:

— Искать.

Псы, узнавшие знакомый свист, черными комками покатились по неглубокому снегу. Молча, беззвучно…

На человеческие останки они наткнулись, когда солнце уже висело низко, и Харальд собрался поворачивать к Йорингарду. Им повезло. Псы учуяли даже не тело — на трупы он их никогда не притравливал — а волков, успевших найти мертвеца. Залаяли, подавая знак, помчались вперед еще быстрей, исчезнув между невысоких сосенок…

Харальд присвистнул, дернул повод, подгоняя коня. Тот недовольно фыркнул, но вперед зарысил бойко.

Мертвец лежал в небольшом распадке между деревьев. Смятой белой грудой. Одежды на нем не оказалось. Все, что имелось — тонкий железный ошейник на шее.

— Чей-то раб, — удивленно высказался Болли, когда они подъехали поближе. — Но не наш. Тело успело промерзнуть — вон, волки начали глодать, а мясо торчит морожеными лохмотьями. Но сильных морозов пока нет, и за полдня труп так не промерз бы. Значит, лежит давно. Или с раннего утра, или…

— С ночи, — оборвал его Харальд. Закончил за Болли: — И если кто-то из рабов не вернулся бы вчера вечером в Йорингард, твой отец уже доложил бы мне о пропаже. Нет, это не наш. Не стойте тут. Проедьтесь по кругу. Ищите следы — коней или людей… только не волчьи.

Он спешился, не дожидаясь, пока спутники отъедут. Подошел к трупу, присел на корточки над ним.

Рабу было лет двадцать. При жизни он был худым, изможденным — и это все, что Харальд мог сказать, потому что тело оказалось основательно переломано. Косо, странно вывернутые руки и ноги, лицо перекошено и сплющено, словно кто-то ударил по голове сбоку, смяв череп, как яйцо.

Или словно раб упал с большой высоты, кольнула Харальда неприятная мысль.

Хуже всего оказалось то, что вокруг не было видно ничьих следов — кроме волчьих, конечно. Словно тело и впрямь упало откуда-то сверху. Снег в этот день не шел, покров, выбеливший землю, лег на нее вчера…

И не было крови — ни на снегу, ни на самом теле. Кое-где обломки костей прорвали кожу, и обнажившееся мясо выглядело бледным, словно промытым. Но раны на горле или где-нибудь еще, через которую могли заранее, в другом месте, выпустить из тела всю кровь, Харальд не нашел.

Он перевернул труп, растопырившийся на снегу громадным промороженным крабом. Но все, что увидел — это рубцы на спине. Поротый двадцатилетний раб…

И еще — снег под трупом не протаял. Значит, упал он уже мертвым и остывшим.

— Нет следов, — удивленно доложил Свальд, проехавшийся вместе с Кейлевсонами по широкому кругу — и вернувшийся к Харальду. — Никаких, нигде. Только волчьи стежки. Может, он валяется здесь со вчерашнего дня? И следы запорошило вчерашним снегом?

— Думаю, ты прав, — ровно согласился Харальд.

И посмотрел на своих родичей — одного прежнего и двух новых. Приказал:

— О нашей находке в крепости не болтайте. Раб уже поротый — значит, непокорный. Похоже, парень сбежал, а хозяин его догнал и забил до смерти. Это не наше дело. Но слухов и болтовни в крепости я не хочу. Будут спрашивать — мы искали волчье логово, но так и не нашли. Все. Возвращаемся.

Дел у Забавы в этот день оказалось немного. После обеда Гудню и Тюра не повели ее в крепость, осматривать еще одну из служб огромного хозяйства — а усадили учиться вышивать серебром. Одну из пустых опочивален невестки Забавы успели приспособить под место для рукоделья. Теперь там вместо кровати стояли стол и четырьмя разлапистых стула с широкими подлокотниками.

— Этому в Нартвегре учат каждую девушку — если, конечно, она из достойного рода, — объявила Гудню, усаживаясь напротив Забавы. — Серебряная нить есть не у каждого. Рабыням такую работу не доверишь, потому что нить стоит дорого. И ткани с лентами, на которых вышивают, тоже не из дешевых…

Она величественно кивнула, принимаясь за свое рукоделье — платье на йоль, здешний праздник. Тюра, примостившись на соседнем с Забавой стуле, показала ей, как управляться с серебряной нитью. А потом сама начала выкладывать мелкими стежками узор на шелковой ленте — волны и скрещенные молотки, знак-оберег бога Тора, как Забава уже знала…

Вышивали нартвежки чудно, без иглы. Втыкали кончик жесткой нити прямо в ткань, и вытягивали ее на другую сторону, подхватывая щипчиками, нарочно для этого приспособленными. А потом еще и приминали теми же щипчиками каждый стежок, чтобы нитка не топорщилась колечком.

Забава корпела над короткой шелковой лентой, которую ей дали для обучения. И незаметно для себя увлеклась, втянулась. Даже мысли про то, чего ждет от нее Харальд, и поумнеет ли наконец Красава, оставив в покое горемыку Неждану — как-то отступили, забылись.

Стежки у нее получались вроде бы ровные. Но сам узор не выходил таким ясным, как на той ленте, которую Тюра для нее выложила на стол — чтоб смотрела и повторяла.

Вроде бы и волны те же… да не те, чуть кривенькие. И морды, которые на чужой ленте смотрелись змеиными и гладкими, у нее получились косматыми и звериными.

— Так тоже хорошо, — довольно сказала Гудню, отложив рукоделье, чтобы встать, потянуться, дав роздых спине — и заодно подойдя к Забаве, чтобы глянуть. — Главное, клыки у тебя получились. А значит, дурной глаз твоя лента отпугнет. Вот нашьешь таких кусков, потом украсим ими прорези в зимних плащах, которые для тебя сейчас шьют…

— А кто шьет? — спросила Забава, тоже отрываясь от работы и прогибаясь, потому что спина между лопатками затекла, онемев. — Я тоже могу сшить плащ для себя. Сама.

— Нет, — проворчала Гудню. — Шить мех — тяжелая работа. Нитки для этого берутся крепкие, толстые, из грубого льна. Руки от них становятся шершавыми, как кора. И иглы большие — такие, что палец можно запросто проткнуть. Но есть и другое, Сванхильд. Женщины, которые сейчас шьют для тебя, живут здесь из милости ярла Харальда. Те, кому было куда уйти, давно ушли. Тут остались три вдовы, при них две дочери. Мужей и сыновей у них убил Гудрем. А родичам убитых мужей они не нужны — одна была второй женой хирдмана Ольвдана, две других вообще третьими женами. Все серебро из их сундуков выгребли вояки Гудрема. У хирдманов, конечно, где-то есть дома, но там хозяйничают первые жены, их дети…

— И пока они шьют для тебя, у них есть кров над головой, — подхватила Тюра. — Еда на столе. Они каждый день молятся, чтобы так было и дальше. Идти им некуда. Своих родичей у них тоже не осталось.

— Тогда пусть шьют, — поспешно сказала Забава. — Если надо, я Харальда попрошу — хочу еще платьев, плащей. Только пусть шьют медленно…

Гудню кивнула.

— Ты достойная женщина, Сванхильд. Не всякая жена могущественного ярла будет так милостива к тем, кому не повезло.

Забава жарко покраснела. Сказала, глянув на Гудню и Тюру исподлобья:

— Я о них даже не спросила. Хотя видела. Вы — помнили. Мне сказали. Вам похвала, не мне.

Гудню с Тюрой переглянулись. Потом Гудню медленно сказала:

— Ты достойная сестра своих братьев, Кейлевсдоттир. Не беспокойся, пока что им работы хватает. После пожара так многое нужно пошить. И новые покрывала для опочивальни ярла, и одежда для него самого.

Забава, вконец смутившись, склонилась над своим шитьем. Поспешно, даже не глядя, ткнула кончиком серебряной нити в ленту. И пришлось вытаскивать, заводить заново в скользкий, плотный шелк…

Она просидела бы за этой работой долго — но вспомнила о Неждане. Может, Красава уже побила там девку? Да и поесть на кухню сестра ее не отпустит. Во всяком случае, пока рядом не будет Забавы.

Так что она отложила шитье, вскинула голову, сказала:

— Харальд велел — возвращаться пораньше. Я еще в баню, мыться. Я пойду?

— Ты не должна у нас спрашивать, — поспешно ответила Гудню. — Ты — жена ярла. Конечно, иди. Делай все, что нужно, чтобы порадовать мужа. Да, и зайди по дороге в рабский дом. Возьми с собой пару рабынь, чтобы прислуживали в бане, как положено.

— Возьму, — пообещала Забава. Хоть и не собиралась этого делать. — Доброго вечера вам. И доброй ночи.

Она выскользнула из бывшей опочиваленки, на ходу накидывая плащ.

После ее ухода Гудню с Тюрой переглянулись. Гудню сдержанно заметила:

— Вообще-то положено не так. У первой жены ярла должна иметься своя опочивальня в женском доме. И рабыни для услужения всегда должны ждать там. Чтобы быть под рукой, если ей захочется сходить в баню. Или еще что понадобится…

— Сванхильд поступает умно, — возразила Тюра, обычно редко перечившая старшей невестке. — Подумай, Гудню. Ее сундуки стоят в опочивальне ярла, и она спит там каждую ночь. А у ярла Харальда нет времени, чтобы подумать о второй жене. Даже ночью.

Гудню басовито рассмеялась.

— Это верно. Только сдается мне — это не Сванхильд так умна, а ярл не хочет выпускать ее из своей постели…

Они переглянулись с улыбкой, тут же начали обсуждать, какая из рабынь, живших в крепости, успела договориться по согласию с одним из воинов — и теперь ходит в обновке…

Дело шло к вечеру, поэтому рабский дом уже был наполовину полон. Пока Забава шагала по проходу, две рабыни, сидевшие на нарах, мимо которых она шла, торопливо отвесили ей неглубокие поклоны — и быстро забрались с ногами на свои постели.

Красава тоже сидела на нарах. Но завидев сестру, поднялась. Задышала тяжело, с пыхтением, наклонила голову, тоже изобразив что-то вроде поклона. Но после громко застонала, прижав одну руку к груди, а другую закинув назад, на поясницу.

— Прости, Забавушка, разболелась я… с голодухи-то.

Забава растерялась, но только на мгновенье.

Будь доброй с добрыми, вспомнила она слова Харальда. Злой со злыми. И сказала коротко:

— Хватит, Красава. Где Неждана?

Сестра скривилась, опустила руки.

— Там, где ее поселили, там и сидит. На своем месте. Не трогала я ее, не бойся. — И, развернувшись, крикнула: — Нежданка. Поди сюда, дурища. Заступница твоя пришла.

Неждана выступила из полумрака, сгущавшегося в дальнем конце прохода. Быстро поклонилась.

— Доброго вечера, хозяйка. Прости, не знаю, как тебя звать.

— Ишь как, — желчно бросила Красава. — Нажаловаться успела, клин между сестрами вбить — тоже. А имя у хозяйки даже не спросила.

Забава молча посмотрела на Неждану. В разных местах длинного дома горело несколько светильников, и можно было разглядеть лицо рабыни. Рана на лбу покрылась коркой — но новых синяков и ран не было.

И взгляд Нежданы показался ей уже не таким затравленным, как днем.

— Не била? — коротко спросила Забава. — После того, как я тебя покормила?

Неждана снова махнула поклон. Выпалила:

— Нет, хозяйка.

— Тогда пойдем, — велела Забава. — Отведу на кухню. Распоряжусь, чтобы тебя покормили — и миску для Красавы дали. А завтра…

Она посмотрела на сестру. Та стояла тихо, только скривилась так, словно скисших щей хлебнула. Дышала глубоко, неровно.

Неужели все так просто, мелькнуло вдруг у Забавы. Ведь один-единственный раз оставила ее без еды, а та уже притихла…

— Завтра я опять приду, — громко сказала Забава. — И пока тебя не повидаю, Красава еды не получит. Доброй тебе ночи, Неждана. Пойду я.

Девка снова поклонилась, уже в третий раз. Пробормотала:

— Доброй ночи, хозяйка. И спасибо за все.

Забава развернулась, сделала первый шаг по проходу.

— Подлая ты, — визгливо высказалась вдруг сзади Красава. — За все наше добро злом отплатила. Уж сколько мой батюшка тебя кормил, матушка одевала-заботилась…

Забава обернулась, посмотрела на сестру поверх плеча Нежданы, шедшей следом. Ответила, стараясь, чтобы голос прозвучал твердо:

— Я им отплатила добром, когда тебя после порки сюда принесла, Красава.

Про все остальное говорить не хотелось. И про то, что Харальд велел никому не подходить к телам рабынь. И про то, что она его тогда ослушалась, хоть бабка Маленя и предупреждала…

Забава вышла, зашагала к кухне. Заскочила в жаркую большую домину, попросила накормить Неждану получше, а потом дать ей еды для еще одной рабыни.

Так и сказала — рабыни. Ощутив при этом мимолетную тень стыда. Все-таки сестра.

Следом Забава велела, чтобы назавтра для той рабыни еды не давали, пока она сама не придет и не прикажет.

А после пошла к главному дому. Заскочила в опочивальню — пустую, тихую. Набрала чистой одежды и побежала в баню, ополоснуться.

В крепость Харальд со спутниками вернулся уже на закате. Неяркое зарево, обрезанное с двух сторон скалами, горело над фьордом. По затоптанному снегу от домов Йорингарда протянулись длинные темно-лиловые тени.

Он молча спрыгнул с коня. Ислейв, спешившийся следом, предложил:

— Отвести твоего жеребца в конюшню, ярл? Вместе с моим?

Харальд отдал повод, глянул на второго Кейлевсона. И распорядился:

— Болли. Твоего коня пусть отведет в конюшню Свальд. А ты найди своего отца. Скажи, я сейчас займусь псами, потом подойду туда, где живут рабы. Пусть отыщет меня там. И сам приходи вместе с ним.

Он свистнул кобелям, успевшим сесть на снег в нескольких шагах от коней, зашагал к псарне. Псы, набегавшиеся за день, побежали следом охотно. И в распахнутую дверь заскочили сами.

Оттуда Харальд двинулся к рабским домам. Небо быстро темнело, и он, поглядывая на него, мельком подумал — Сванхильд, должна быть, уже вернулась в опочивальню…

Долго ждать Кейлева не пришлось. Старик вместе со старшим сыном подошел к дверям того рабского дома, где жили мужчины-рабы, следом за Харальдом. Спросил, остановившись в паре шагов от него:

— Ярл? Что-то случилось?

— У нас есть рабы из германских земель? — не ответив на вопрос Кейлева, сам спросил Харальд.

Старик задумчиво свел седые брови.

— Наверно, есть. Надо узнать у тех рабов, что приглядывают за рабскими домами.

— Узнай прямо сейчас, — проворчал Харальд. — И вот что… Болли, Кейлев, я хочу, чтобы вы нашли всех рабов и рабынь из германских земель, что у нас есть. Потом отвели их в женский дом — все равно он стоит почти пустой. Баб суньте в одну опочивальню, мужиков в другую. Поставьте у дверей опочивален охрану. Рабам скажете, что ярл хочет узнать побольше о германских землях — потому что ждет нападения конунга из тех краев. И что завтра я с ними поговорю.

Кейлев молча кивнул, но Болли удивленно заметил:

— Ярл, а зачем рабам что-то объяснять? Их дело слушаться.

— Обо мне ходит слишком много слухов, — хмуро бросил Харальд. — Если рабы решат, что их ждет страшная смерть, могут выкинуть что-нибудь. А так спокойно проспят до утра. И утром я с ними поговорю.

— Можно собрать их завтра, — вставил Кейлев.

— Завтра с утра они разбегутся по своим делам, — отрезал Харальд. — Я не буду их ждать или искать. Сделайте то, что я сказал. До завтра.

Он кивнул на прощанье и двинулся к главному дому, гадая по дороге, успела ли Сванхильд вернуться.

Новости, которые он узнал, могли коснуться и ее. Светлые боги не просто так начали искать себе здесь прислужников. Ему самому угрожало только зелье из яда родителя — но Сванхильд могла поплатиться жизнью. За то, что она была той, кем была.

Женщиной, превращавшей его в хорошего зверя, насмешливо подумал вдруг Харальд. И ускорил шаг, торопясь в опочивальню.

Однако девчонки там не оказалось. Хотя солнце уже закатилось, крепость понемногу засыпала… и приказ, отданный им, был четким и недвусмысленным.

Харальд выскочил во двор, уже собираясь двинуться к рабскому дому, но тут один из стражников, охранявших вход на хозяйскую половину, вдруг сообщил:

— Если ты опять ищешь жену, ярл… Кейлевсдоттир была здесь недавно. Но ушла.

Харальд развернулся к говорившему.

— Куда?

— Думаю, в баню, — ответил тот. — В руках у нее тряпье было.

В баню так в баню, подумал Харальд. Заодно он ее и посторожит, пока она моется…

Он зашагал в нужную сторону.

Сванхильд выбрала самую ближнюю баню — Харальд понял это по стражникам, замершим у ее двери. Он кивнул им, входя внутрь, но отпускать не стал. После тревожных новостей так было спокойнее.

К тому же завтра у этой троицы свободный день, а охранять Сванхильд выйдут уже другие.

Он скинул одежду и заскочил в парную.

Баня только-только успела прогреться. Поленья потрескивали, сгорая в каменке. Девчонка, перевернув шайку, примостилась на ней возле огня, отогреваясь. Обняла коленки, глядя на пламя — и волосы, падавшие на плечи и спину, сияли сейчас темным золотом.

На скрип двери она обернулась. Но вместо того, чтобы сказать что-то, молча улыбнулась.

И Харальду сразу стало легче. Смутные, нехорошие предчувствия, одолевавшие его после той находки в лесу, как-то отступили, поблекли…

— Вообще-то тебе сейчас следовало испугаться, Кейлевсдоттир, — бросил он. — Мало ли кто мог войти…

— Стража — за дверью, — пояснила она ему. — Пустят только тебя. Больше никого.

Это тоже надо менять, мелькнула у него мысль. Сванхильд не должна оставаться одной даже в бане. Кто его знает, какие дары мог оставить своему прислужнику Тор. И мало ли что могут подбросить в дымовое отверстие над каменкой.

Он присел на корточки перед ней, ладонями накрыл колени, успевшие согреться, горячие на ощупь. Спросил:

— Что ты решила насчет Кресив?

Девчонка расцепила руки, оперлась ими о края шайки. Плечи приподнялись, ямки за ключицами углубились.

— Я… если моя сестра бьет рабыню, она не ест. Теперь будет так.

— Это все? — уронил Харальд.

Поиграли и хватит, мелькнуло у него в уме. Теперь не до этого. Осталось только найти, кому подарить темноволосую. Как он собирался сделать еще до пожара, сразу, едва та оправится.

Но учитывая, как Кресив вскочила, завидев его — похоже, она уже оправилась.

И ему почему-то вспомнился Свенельд.

Да, этот возьмет, подумал он. Потом, может быть, перепродаст кому-то еще — но это уже будет дело Свенельда, не его. Скоро йоль, можно отправить девку в Ограмюру со словами — дар на праздник от нового соседа…

— Я рабыню при ней кормила, — печально сказала Сванхильд. — Она — смотрела.

Харальд пару мгновений осмысливал, что это значит. Она кормила…

Он вдруг расхохотался. И объявил:

— Сванхильд, женскими делами в крепости пока что заправляют Гудню и Тюра. Иначе, полагаю, ты сама мыла бы полы в моей опочивальне. А рабыни, сидя на сундуках, рассказывали бы тебе при этом, как плохо им живется и что у них болит…

Девчонка взглянула обиженно, но промолчала.

Харальд ощутил, как губы растягиваются в усмешке. И погладил ее плотно сжатые бедра. Ладони пошли скользко, размазывая уже выступившие капли пота. Дотянулись до ягодиц.

Правда, пришлось по пути отбросить ее руки, по-прежнему упиравшиеся в край шайки, на которой она сидела. И сидела неудобно для него — так, что коленки уперлись ему в грудь, когда он потянулся вниз. Поцеловал одно из бедер, пройдясь по нему языком. Привкус соли смешивался со сладким привкусом тонкой женской кожи…

Руки Харальда скользнули выше, обхватывая ее тело. Он рывком встал, вздернув и Сванхильд. Прижал к себе.

Уже потяжелевшее мужское копье сначала радостно ткнулось ей в живот, потом, когда он подтянул Сванхильд повыше, уперлось в холмик между ее ног. Харальд в два шага добрался до лавки, опустил девчонку вниз. Встал на колени перед ней — и торопливо прошелся пальцами по лепесткам, спрятанным под шелковыми завитками ниже живота.

Струйки пота добрались уже и туда, вход оказался на ощупь влажным, скользким. Харальд склонился над Сванхильд, быстро поцеловал — и вошел в ее тело тугим рывком, ладонями прихватывая ягодицы, одним движением подгребая к себе. Подумал лихорадочно, уже двигаясь в ней и чувствуя, как Сванхильд цепляется за его плечи — остальное в опочивальне…

Неждана шла от кухни с миской и хлебом в руке. Было ей радостно.

Красава ее больше не трогала, даже к себе не подзывала. А ведь был миг, когда Неждана уже решила, что зря побежала к хозяйке. Только себе навредила.

Но хозяйка, пусть и не забрала к себе в услужение, за нее все же заступилась. Да так, что Красава враз притихла. И хозяин сказал, что запретил своему брату к ней подходить.

А то Неждана уже боялась, что он ее выпорет за разбитый-то нартвежский нос…

Она на ходу прикусила губу, потому что губы так и норовили сами собой расползтись в улыбке. Потом ускорила шаг. В крепости было уже темно, а хозяин велел не выходить из рабского дома вечером.

Но что тут поделаешь, когда хозяйка сама повела ее на кухню. И пока она поела, пока миску для Красавы наполнили — время и прошло. В эту пору солнце закатывается быстро…

Неждана уже добралась до дверей рабского дома, когда от стены вдруг отделилась тень — и ее, резко развернув, припечатали спиной к бревнам. Миска с едой полетела на снег, хлеб, зажатый в другой руке, тоже выпал.

А саму Неждану какой-то мужик притиснул к стене. Навалился всем телом, вцепившись в руки чуть выше локтей, прошептал над ухом:

— Тихо. На этот раз, если дернешься, сразу шею сверну. Долго же ты шла.

Опять этот, с ужасом поняла Неждана. Следил, получается?

Она судорожно вздохнула. Выговорила тихо, едва слышно — а то и впрямь шею свернет, если вскрикнешь или даже просто голос повысишь:

— Хозяин запретил тебе ко мне подходить. Отпусти, а то ему пожалуюсь…

Мужик дыхнул тяжело, придавил ее к бревнам еще сильней. Ответил негромко:

— Не глупи. Я пришел договориться по-хорошему. Одежда на тебе никакая, а скоро ударят морозы. Другие рабыни сами договариваются с воинами, у меня в хирде уже пятерым повезло. Чем ты хуже? Сходишь один раз со мной к сараям, и будет тебе плащ из овчины.

То ли плащ из овчины, то ли по зубам тычины, безрадостно подумала Неждана. Кто его знает, что там у хозяйского брата на уме — нартвеги иногда как бешеные становятся. А она этому нос сломала. Наверняка зло затаил…

— Вот и договаривайся с другими, — выдохнула она. — А меня пусти. Я молчать буду, слова никому не скажу. Ни про то, что уже было, ни про то, как ты меня сейчас здесь подстерег. Только пусти…

— Просишь, это хорошо, — ответил мужик.

И Неждана ощутила, как одна из крепких рук, державших ее, переместилась выше. Легла на горло.

Придавит, пока не сомлею, с ужасом подумала она. Следом сделает свое дело…

А трепыхнешься — убьет. Не сейчас, так потом. В лицо знает, где она живет — тоже. И выслеживать уже начал.

Но мужская ладонь, пройдясь по горлу, жесткой распоркой подцепила снизу подбородок. Надавила, заставив вскинуть голову.

— У тебя глаза серые, — неожиданно сказал хозяйский брат.

Лицо его было совсем близко, так что Неждана почувствовала легкий запах эля в чужом дыхании.

— Красивые глаза. Как туманы над морем. Я таких еще не видел. Если сговоримся, я тебя не обижу. И есть будешь досыта, и одеваться тепло.

— А если не сговоримся? — с замиранием сердца спросила Неждана.

Нартвег тихо фыркнул, прошептал негромко:

— Куда ты денешься… крепость полна воинов, рабынь на всех не хватает. Согласишься — получишь мою защиту. Помимо всего прочего. Если кто прижмет, скажешь, чтобы убрал руки, если не хочет выйти на хольмганг с ярлом Свальдом.

— За рабыню биться станешь? — бросила Неждана. И не хотела, а в голосе прозвучало презрение. — Не побрезгуешь?

— Драться я стану за свое, — угрюмо пробормотал хозяйский брат. — А за рабыню или нет — это к делу не относится. Соглашайся. На меня еще ни одна баба не жаловалась. Все потом с тоской вспоминали…

Хвастун ты, бабами заласканный, подумала Неждана. Оно и понятно — целый ярл, не простой воин. И на лицо красивый.

Ее вдруг захлестнула ненависть. У хозяйского брата на уме мужские радости, а ей каково? Сначала шею обещал свернуть, потом улещивать начал. Сейчас наобещает всего, а потом сам же над ней посмеется — причем вместе с тем мужиком, которому она его болтовню повторить посмеет.

В другом месте дуру себе ищи, мрачно решила Неждана. Главное — сейчас отбиться. Впредь она будет осторожнее. И вечером из рабского дома больше не выйдет, как хозяин и приказал…

— Дай мне время подумать над твоими словами, ярл Свальд, — прошептала она. — А теперь пусти. Красава ждет — ты ее уже видел. Хозяин меня к ней приставил, велел прислуживать. Обещал выпороть или на куски порезать, если не угожу. А ты меня так схватил, что я всю еду, которую для нее несла, по снегу раскидала…

— Скажешь, куда придешь завтра вечером — и я сейчас сам тебя на кухню отведу, — пообещал нартвег. — Будет для твоей Кро… Кресавы еда. Вместо той, что ты уронила.

Что делать-то, лихорадочно подумала Неждана. Назначить ему место и не прийти — озлиться еще больше. Сочтет за насмешку.

И тогда уж точно подловит где-нибудь, чтобы свернуть шею.

Даже если хозяин после этого что-то заподозрит, весь вергельд за убийство рабыни — ее цена. Отдаст этот Свальд четыре марки, которые за нее заплатили вчера, и все.

К тому же он хозяину брат. Ворон ворону глаз не выклюет, особенно из-за какой-то рабыни.

— Я сестре ярловой жены прислуживаю день и ночь, — торопливо сказала Неждана. — Меня на двор вечером не отпускают. Только если сделать надо что-то. Вчера вон сестра ярловой жены ярла послала белье собрать за баней, сегодня отправила за едой. Не могу я выйти просто так. Найди себе другую. Ты мужчина сильный, красивый, тебе любая будет рада…

— Я сам решаю, кого брать, — оборвал ее нартвег. — Мне советов не надо.

И тут вдруг послышались шаги. Доносились они от другого рабского дома, и шагал не один человек. Позвякивало железо — значит, кто-то из идущих был в кольчуге и при мече.

Мужик, прижимавший Неждану к стене, тут же метнулся в сторону. Она судорожно вздохнула, сама не веря, что спаслась. Вот только…

Вот только еда для Красавы, которую она несла, пропала.

Неждана сделала шаг вперед на подгибающихся ногах. Шаги мужчин приближались — похоже, они шли прямо к тому дому, у двери которого она стояла.

А вдруг и эти идут за бабами, судорожно подумала Неждана. В таких больших поместьях ей прежде жить не приходилось, и какие тут нравы, она не знала. У Свенельда ее ловили подвыпившие гости, которые наутро уже разъезжались. А тут, в крепости, безвылазно сидела куча мужиков…

Неждана поспешно шагнула к двери и дернула на себя створку. Потом влетела в рабский дом, метнулась по проходу.

Мужики вошли следом. Крикнули кому-то от входа:

— Ходди. Иди сюда.

И Неждана успокоилась. Но только насчет этого. А с нар, возле которых она остановилась, медленно встала Красава. Спросила, подозрительно глядя:

— Где еда?

— Прости, Красава Кимрятовна, — выпалила Неждана. — Несла и оступилась, все по снегу разлила.

— Ах ты тварь, — зашипела Красава.

Но руку на нее так и не подняла.

— Беги назад. Что хочешь делай — но чтобы принесла.

— Я сейчас, — торопливо пообещала Неждана.

И махнула поклон, отступая к выходу.

Но у двери наткнулась на тех двух мужиков, что вошли в рабский дом. Одного узнала сразу — тот самый седой старик, что заплатил за нее Свенельду, после хозяйского приказа. Другого, высокого здоровяка, Неждана увидела в первый раз.

— Ты куда собралась? — прищурившись, спросил старик.

И Неждана снова махнула поклон, но уже ему.

— Прости, господин… еду несла Красаве, как велела жена ярла, но выронила по дороге. Может, на кухне снова дадут…

Старик глянул в сторону Красавы, нахмурился.

— Иди. Скажешь, Кейлев приказал дать. В другой раз не донесешь — получишь пять плетей.

Она выскочила на улицу, ощущая, как внутри волной разливается облегчение. В темноте на ощупь нашла миску, обтерла ее кое-как снегом.

Жаль, что хлеба в такой темноте не сыскать, мелькнула у нее мысль. Да и времени на это нет. А так обдула бы и припрятала — вдруг потом пригодится.

Неждана побежала к кухне, оступаясь на чужих обледеневших следах. Но у самой кухонной двери ее вдруг опять дернули в сторону и прижали к стене. Снова всем телом притиснули к бревнам…

— Я не отстану, — тихо сказал какой-то мужик.

Она узнала голос хозяйского брата.

— На зимовье все равно делать нечего. И ты никуда не денешься из крепости. Завтра, когда рабыни улягутся и эта Крос… Кресава уснет, выходи во двор. Если спросит, скажешь, что живот свело, идешь по нужде. Я буду ждать тебя у рабского дома. Рядом со входом.

И растерявшаяся Неждана, не успев ничего придумать, выдохнула:

— Тебе хозяин не велел…

Нартвег тихо фыркнул.

— Да, мне он запретил. Но это мне. А для тебя, как я понимаю, запрета не было? Поэтому ты сама ко мне подойдешь. И учти, сегодня я ни одного шага навстречу тебе не сделал. Это ты ко мне подошла — и здесь, у кухни, и там, у рабского дома. И завтра тоже сама выйдешь. Ты меня слышала. Иначе хуже будет. Я найду, как отплатить за твою наглость.

Он отодвинулся и растворился в темноте. Неждана постояла немного, прижимаясь к бревенчатой стене и молча глядя в темноту.

Не он, так другой, подумалось ей вдруг. Все равно уже не девка. И мужик этот будет у нее далеко не первым. Даже не вторым…

Сцепить зубы и перетерпеть. Небось, не в первый раз.

Она с тяжелым вздохом шагнула в сторону, заколотила кулаком в уже запертую дверь кухни. Сонный голос изнутри спросил:

— Кто там?

— Кейлев велел еды взять, для сестры ярловой жены, — торопливо ответила Неждана.

— Для нее уже давали, — проворчал, отпирая дверь, приглядывавший за кухней раб. Здесь же и ночевавший.

— Уронила, — пояснила Неждана, протягивая миску.

А потом, когда побежала назад, различила, как за спиной у нее под чьими-то ногами захрустел снег. Кто-то шагал следом — только близко не подходил. Но и не отставал.

Раза два Неждана останавливалась, и каждый раз человек, шедший за ней, тоже замирал.

В опочивальне неровно горели светильники.

Харальд ласкал ее так долго, что в животе у Забавы словно горячий камень залег — до того тяжело там стало. Воздуха не хватало. И хотелось, чтобы он поскорей закончил то, что начал.

А Харальд только ласкал. Грудь зацеловал до того, что соски заныли, перекатываясь у него во рту болезненными камушками. Потом он отвел ладонь, скользко гладившую ее между ног — и Забава вдруг со стыдом ощутила, как потянулась всем телом за его рукой.

Харальд, склонившийся над ней, это тоже заметил. Растянул губы то ли в улыбке, то ли в оскале, завалился на спину. Сказал хрипло:

— Дальше — сама…

А потом, лежа рядом, просунул руку ей под лопатки. Подтолкнул, заставляя сесть.

Забава, вся красная то ли от стыда, то ли от желания — она и сама не понимала, что мучило ее сейчас больше — села и развернулась к Харальду.

Пегие волосы, которые он после бани не заплел в косицы, расплескались по подушке. Полуулыбка, полуоскал с его лица так и не сошел. Выдыхал он хрипло, часто…

Тяжесть в животе давила, растекалась тянущим жаром по всему телу, заставляя забыть всякий срам. Забава оседлала бедра Харальда. Глянула на его копье, торчавшее сейчас прямо перед ней, у самого ее живота — и приподнялась. Подалась вперед. Опустилась на него, сходя с ума от собственного бесстыдства и от того, что чувствовала. Твердость его плоти, входящей в тело, волна острого наслаждения…

Харальд потянулся, подцепил ее ноги под коленками, дернул к себе. Обхватил растопыренными пальцами ягодицы и заставил приподняться.

Забава задохнулась. Было еще несколько движений — сколько, она не знала. Просто плыла в сладком, медовом тумане, ощущая, как входит в нее копье Харальда. Снова и снова, раз за разом.

Потом ее скрутила судорога удовольствия, и Забава скорчилась над Харальдом, упираясь ладонями в живот, слепленный из твердых бугристых пластин. Стиснула коленями его бедра.

Следом на нее навалилась слабость. Забава вдруг очутилась под Харальдом…

Девчонка после второго раза тут же уснула, повернувшись к нему лицом и чинно подсунув одну из ладоней под подушку.

А Харальду не спалось. И он лег повыше, так, чтобы ее голова очутилась у него под согнутым локтем. А затем подцепил золотистые пряди — ухватив горстью не только опаленные волосы, но и те, что не тронул огонь.

Харальд пропустил их через кулак, наблюдая, как осыпаются на коричневое покрывало, укрывавшее Сванхильд, сначала короткие пряди, потом те, что подлинней.

С утра, решил он, надо сказать Кейлеву, чтобы тот отправил Кресив в Ограмюру, в дар Свенельду. Тот, конечно, удивиться, но не откажется. Потом следует поговорить с рабами-германцами — если они найдутся в его крепости.

Если же нет, тогда придется отправить кого-нибудь во Фрогсгард, чтобы купил трех-четырех человек.

Но вне зависимости от того, что скажут рабы, кое-что нужно было изменить. Сванхильд не должна больше оставаться одна. Ни на мгновенье.

Кажется, насмешливо подумал вдруг Харальд, девчонка все же получит ту рабыню себе в услужение.

А весной, после встречи с Готфридом, если все будет спокойно, он отдаст эту Ниду брату. Как тот и просил. Затем намекнет ему, что пора бы уже перебраться в свое поместье. В конце концов, чтобы ходить в походы с хозяином Йорингарда, необязательно жить там же, где он…

Харальд снова загреб в кулак золотистые волосы. Сванхильд, умаявшаяся за день и за вечер, спала беспробудным сном. Ресницы над порозовевшей щекой даже не дрогнули…

Мне самому грозит зелье из яда родителя, холодно подумал Харальд. А вот Сванхильд — что угодно, от яда до ножа.

Ему вдруг вспомнились слова Рагнхильд о том, что еду, которую приносят или накладывают в миску рабыни на кухне, отравить легко. Но еду в общем котле — трудно.

Значит, придется самому ходить на кухню за едой для себя. Чтобы не подлили зелья. Лучше заранее прикрыть лазейку для возможного предателя.

Но следует подумать и о Сванхильд. Будет лучше, если она начнет делить хлеб и эль с ним, а не с невестками. Невзирая на то, что люди начнут шушукаться. Хорошо, что они женаты всего девять дней. Молодая жена, дело понятное…

До этого он имел дело лишь с родителем — но Ермунгард не столько воевал, сколько пытался заманить его к себе. И разум у Мирового Змеябыл затуманен. Серьезным противником он не являлся.

Светлые боги дело другое. Единственный выход…

Харальд опять подцепил пригоршней пряди девчонки. Медленно двинул ладонью, волосы начали мягко падать на покрывало.

Единственный выход — найти тех, или того, кто участвовал в дикой охоте Тора. И убить.

Если это кто-то из округи, то эти люди рано или поздно попытаются добраться до него. Возможно, не сами. Возможно, через рабов, которые выходят каждый день из крепости. За дровами, за водой…

А вот если это кто-то из крепости, тогда все проще. Надо будет узнать, кого в Йорингарде не было прошлой ночью. Но узнать тихо, не поднимая шума…

Мысли текли все медленнее и медленнее, и Харальд наконец скользнул ниже, устраиваясь рядом с девчонкой. Уснул.

Просыпалась Забава медленно, тяжело — от того, что кто-то тряс за плечо. С трудом подняла веки, заморгала…

И разглядела Харальда, склонившегося над ней. Уже одетого, хоть и без плаща.

Она торопливо приподнялась на локте, потерла одной ладонью глаза. Со стыдом вспомнила, что ночью так и не встала, не надела рубаху — и сейчас лежит под покрывалом голая.

— Сванхильд, я хочу с тобой поговорить, — негромко объявил Харальд.

И выпрямился, отпустив ее плечо.

Она тут же села, натягивая покрывало к подбородку. Опустила на пол ноги, попросила:

— Отвернись, я оденусь.

Но Харальд качнул головой.

— Не вставай. Твое утро еще не наступило. Снаружи пока что темно.

Он сел рядом с ней на кровать — доски, укрытые в несколько рядов сшитыми овчинами, а сверху еще парой покрывал, заскрипели.

— Сванхильд. То, что я сейчас скажу, ты не расскажешь никому. Будешь молчать. Ты поняла?

Забава поспешно кивнула, пробормотала:

— Да.

И замерла. Уж больно серьезно смотрел на нее Харальд. Что-то случилось…

— Обедать с Тюрой и Гудню ты больше не будешь, — медленно сказал он. — Утром я буду приносить для тебя еду в опочивальню. Когда придет время обеда, пошлю за тобой кого-нибудь, чтобы тебя привели сюда. И вечером ты разделишь со мной хлеб и эль здесь же, в опочивальне.

У Забавы от удивления даже дрема прошла. По голой спине, не прикрытой покрывалом, почему-то побежали мурашки.

— Зачем? — выдохнула она.

— Так нужно. — Харальд смотрел ровно, немигающим взглядом. — Ты не должна брать еду и питье из чужих рук. Ни от кого. Никогда. Пока я снова не разрешу. Это тебе понятно?

Забава молча кивнула. Подумала — и впрямь что-то случилось. Но не брать еду и питье из чужих рук…

Выходит, он боится, что ее чем-нибудь опоят? Из-за того, что она — его жена? Сама-то она мало что значит. Простая баба, да еще нездешняя. К тому же из рабынь.

— Если будут спрашивать, почему ярл зовет тебя в опочивальню днем, ничего не говори, — приказал Харальд. — Молчи. И делай то, что ты умеешь делать лучше всего — смущайся и красней. Остальное люди додумают сами…

В дверь вдруг стукнули, обрывая его слова. И кто-то поспешно сказал:

— Ярл. Это я, Убби. Выходи. У нас тут такое…

Харальд вскочил. Махнул рукой в сторону.

— Там, на сундуке, еда. Встань и поешь. Сейчас же. Потом сиди тут. Никуда не выходи.

Он вылетел за дверь, на ходу подхватывая плащ и секиру. А Забава побежала искать рубаху и платье. Потом, уже одетая, кинулась к оконцу. Открыла ставню — и на какое-то время замерла, прислушиваясь и всматриваясь в морозную темноту за окном.

В крепости было тихо. Только вдали едва слышно похрустывал снег — кто-то торопливо шел. Но куда и откуда, не понятно. Или Харальд, или еще кто-то…

Ладно хоть не напали, с облегчением подумала Забава. Не война — и то хорошо…

Она продрогла, стоя под окном, и наконец закрыла ставню. Потом, вспомнив о словах Харальда, подошла к сундуку.

В миске, стоявшей на нем, оказались жареная рыба и хлеб. Рядом красовалась наполовину пустая баклага с элем.

Но есть ей не хотелось. И пить этот нартвегский эль тоже. Забава умылась из кувшина, потом из него же напилась воды. Заплела косы и заходила по опочивальне.

Хотелось выйти — и сбегать посмотреть, что же там случилось. Однако Харальд велел не выходить. Сидеть здесь.

Может, ослушаться и выскочить ненадолго, подумала Забава. Стража ее, скорей всего, уже подошла, так что она не одна пойдет…

Забава вздохнула, тряхнула головой.

Харальди так не слишком доволен тем, какая из нее получилась жена. Вчера сказал, что дай ей волю, она сама бы мыла полы у него в доме.

Сегодня утром — что лучше всего она умеет краснеть и смущаться. А во всем остальном, выходит, неумеха бестолковая…