Жена Берсерка

ГЛАВА 6. Возвращение ярла

В Йорингард Харальд вернулся ночью. То и дело приходилось спешиваться, брести по снегу, давая роздых уставшему коню.

Время от времени он поглядывал на небо, грязно-черным покрывалом проступавшее сквозь снежные вихри.

Сейчас Харальд не отказался бы увидеться с Тором. Злости в нем хватало. И тревога плескалась через край…

А потом лес, по которому они то ехали, то шли, вдруг сменился кустами. И, оступившись на валуне, укрытом снежной шапкой, Харальд крикнул:

— Это скалы рядом с Йорингардом. Значит, крепость слева. Идите за мной.

Он свернул, зашагал торопливо, и вскоре из вьюжной круговерти появились невысокие пни. Как Харальд и приказал, рабы потихоньку вырубали деревья, превращая место вокруг Йорингарда в пустырь. Следом из снежных вихрей проступила густо-черная крепостная стена. Потом — ворота…

И Харальд заколотил кулаком по створкам, окованным железом. Рявкнул:

— Открывай. Ярл вернулся.

Он продолжал колотить, полагая, что в такую погоду, когда свист вьюги заглушает все звуки, к воротам подойдут не скоро.

Однако уже через пару мгновений с той стороны гулко грохотнула дубовая слега, продетая в железные скобы. И ворота распахнулись. Харальд посторонился, махнул рукой Болли и Скаллагриму, чтобы те вошли первыми. Подумал — если все хорошо, то надо сначала проводить этих двоих до конюшни, а потом до кухни, чтобы взяли себе еды. И отвести одного в мужской дом, другого в женский — к Гудню…

А уже потом можно будет и самому отправиться к Сванхильд. Тоже прихватив еды.

Но едва он завел своего коня за ворота, оказалось, что там, сбившись в кучку, стоят почти все его хирдманы. И среди них — Кейлев с Ислейвом.

Харальд прищурился, вглядываясь в лица, полускрытые шапками. Тут не хватало только Свальда и Убби.

— У нас кое-что стряслось, ярл, — объявил Кейлев, перекрикивая свист ветра. — Пока тебя не было. Зайдем в укрытие? Скрывать все равно уже нечего, о случившемся все знают.

Старик кивнул на драккар, стоявший вверх дном слева от ворот, и Харальд разом ощутил, как по загривку от недоброго предчувствия дунуло колючим ознобом. Крикнул:

— Болли, Скаллагрим, идите со мной. Нечего ночью одним болтаться по крепости…

И выпустил поводья своего коня, которые тут же подхватил Болли.

Харальд шагнул к драккару первым, хирдманы торопливо двинулись следом.

Под опрокинутым кораблем вяло горел костерок из пары поленьев, вокруг были расставлены чурбаки. Восемь стражников примостились в стороне, в носу корабля.

Харальд сделал пару шагов к огню, выдохнул:

— Кейлев. Начинай.

Он молча выслушал старика, потом Свейна. Замер на мгновенье, когда тот смолк…

И бросил:

— Оставайтесь здесь. Все.

А потом вышел в ночь.

Первым делом Харальд отправился в свою опочивальню.

В девчонке он был уверен — но и в злобе той, кого по собственной дурости оставил в крепости, тоже не сомневался.

И сейчас перед глазами сияла багровая пелена. Если со Сванхильд что-то случилось… если ее все-таки одолели… или если она сама, одурманенная, легла на спину…

То он должен был это знать.

Стража, набившаяся в проход между опочивальнями, вжалась в стенки, пропуская ярла. Лицо у Харальда было белым — и вроде как отливало серебром. Губы дергались, словно вот-вот разойдутся в оскале…

Дверь в его опочивальню оказалась прикрыта на засов. Харальд рванул стальную пластину, сорвав ее вместе со скобами. Влетел внутрь, рявкнул:

— Огня.

Сзади, через порог, торопливо подали светильник. Он подхватил, не глядя. И шагнул к постели. Замер перед ней.

Слева на полу, в промежутке между простенком и кроватью, лежало тело — но на него Харальд даже не взглянул. Это успеется.

Покрывала на постели оказались примяты. Сильно, словно на них боролись.

И он, похолодев от страха и ярости, медленно шагнул в сторону. Опустил светильник на ближайший сундук, прислонил к нему же секиру. Снова вернулся к кровати. Замер перед ней на мгновенье…

Потом, решившись, наклонился. Вцепился в верхнее покрывало, потащил на себя, собирая в один ком.

И поднес к носу. Закрыл глаза, глубоко вдохнул, оскалившись.

Мягко, чисто, тонко пахло девчонкой — ее телом, ее кожей. Им самим пахло. А еще немного отдавало чужими запахами — к покрывалу кто-то успел прикоснуться. Пожалуй, коснувшихся было даже несколько. Женщина… рабыня, которая прислуживала Сванхильд? И самое малое, двое мужчин.

Но запаха чужого мужского семени на покрывале он не почуял.

Харальд, хрипло выдохнув, швырнул толстый ком на пол. Взялся за следующее покрывало, нижнее. Тоже смял, собирая в один узел. Поднес к носу.

На этом, тонком и полотняном, остались запахи только его самого — и Сванхильд.

Лишь после этого внутри словно что-то отмякло. Он уронил зажатый в растопыренных ладонях ком. Постоял пару мгновений, хрипло выдыхая.

Багровое сияние перед глазами медленно таяло.

Ее не тронули. Это главное. С остальным можно разобраться. Если что — в крепости всегда найдется место для честного хольмганга.

Снег, осевший у него на бровях, растаял, пустив по лицу две капли талой воды.

Харальд утер их ладонью, потом шагнул к сундуку. Подхватил светильник, подошел к телу. И вгляделся в лицо убитого.

Лицо было ему знакомо. Один из тех, кто пришел в его войско вместе с Убби. Выходит, его звали Мерд.

Удар был нанесен неопытной рукой. Секиру направили сверху вниз, почти отвесно, как топор при рубке дров. И лезвие, прорубив ребра, застряло в ране.

Харальд легко коснулся рукояти двумя пальцами, нажал сверху. Внизу, в ране, чвакнуло. Похоже, Сванхильд пыталась его выдрать — и немного высвободила лезвие.

Он попытался представить себе, как все это произошло.

Трое стражников. Одна Сванхильд. Секира в ее руках. Один удар. А потом она метнулась к двери.

И то ли ей несказанно повезло — потому что Мерд не успел увернуться, а остальные стражники не успели ее схватить…

То ли чары, которые наложила на мужиков Кресив, сделали их неповоротливыми.

Но проскочила девчонка по лезвию меча. Помедли немного, шагни не в ту сторону — и все сложилось бы иначе.

— Жена ярла, — выдохнул Харальд, глядя перед собой.

Добавил мысленно — место, где лебедь бился…

Пальцы его, по-прежнему касавшиеся косо торчавшей рукояти, мягко ее погладили. Примерно там, где ладони Сванхильд должны были перехватить секиру при ударе.

Затем он молча выдрал оружие из трупа, прислонил его к стенке. Прежде чем повесить секиру на крюки, вбитые в бревна, нужно будет ее отчистить и наточить.

Затем Харальд вышел из опочивальни.

Ему нужно было разобраться во всем до конца.

Весь остаток дня после того, что случилось, Неждана просидела в одной из пустых опочивален на хозяйской половине. Взаперти.

И много чего передумала. Нехорошо было на душе, смутно.

То, что случилось в хозяйской опочивальне у нее на глазах, было делом срамным и грязным. От Забавы, своей новой хозяйки, Неждана видела только хорошее. И думала о ней по-доброму…

А тут такое. Сама зазвала мужиков, сама платье стащила. Подол рубахи задрала да на кровать легла, ноги раздвинула. И все при ней, при Неждане. Не стыдясь, открыто. Один из стражников даже пристроиться успел…

Потом в опочивальню вломились мужики, среди которых оказался и ярл Свальд, которому она нос разбила. Нартвеги тут же начали кричать, обвиняя хозяйку в неверности.

И Забава Твердятишна, испугавшись, убежала — только сначала зарубила того, кто успел ею попользоваться. Следом убежали мужики, вломившиеся в дверь. С ними двое из тех стражников, которых хозяйка зазвала…

А Неждана почему-то осталась. Ноги никуда не шли, сил не было. Забилась в угол опочивальни, думая об одном — не могла Забава такое сотворить сама. Не могла.

Может, опоили ее чем? Не зря же прошлой ночью у хозяйки живот болел…

Точно, опоили, решила наконец Неждана.

И тут же вспомнила, что ярл Харальд велел Забаве Твердятишне из чужих рук не то что еду — даже питье не брать. Сам приносил и снедь, и эль. Берег, как мог.

Но не уберег. Видно, злые у него враги. У таких, как он, без врагов никак…

Страшнее всего было то, что среди тех, кто вломился в опочивальню, оказался Свальд. Этого она уже знала. Этот не пожалеет, не помилует. Все расскажет ярлу Харальду. А он хозяину брат, его словам сразу поверят.

Что за этим последует, Неждана тоже знала.

Потом в опочивальню явился седой нартвег. Посмотрел на труп — и тут же начал ее выспрашивать, что да как.

Ясное дело, что за хозяйку никто из здешних не заступится, решила Неждана. Мало того, что чужачка, так еще и рабыней была раньше.

А ярл, как услышит обо всем, озвереет. Про него и так ужасы рассказывают, да еще взгляд этот страхолюдный — нет, не жить Забаве Твердятишне после этого.

И Неждана не стала отвечать. Хоть от ужаса и потряхивало. За непокорность нартвеги по головке не погладят…

Но старый мужик не стал долго расспрашивать. Быстро велел воинам, что с ним пришли и стояли за дверью, отвести Неждану в одну из опочивален, запереть там до возвращения ярла. И ушел.

Посидев в темной опочивальне, Неждана приняла решение. Неизвестно, кто захотел сгубить Забаву Твердятишну, только она ему не помощник.

А стало быть, надо придумать, что врать ярлу.

И к тому мгновенью, когда дверь распахнулась, Неждана уже все придумала.

Харальд молча вошел в опочивальню, где заперли рабыню. Поставил принесенный с собой светильник на сундук, прикрыл дверь. Посмотрел на девку, стоявшую в углу напротив входа.

И приказал:

— Рассказывай, что сегодня случилось с моей женой.

А секиру-то в руке держит, не выпускает, мелькнуло в уме у Нежданы.

— Вчера ночью у хозяйки болел живот, — гладко, уверенно сказала она на нартвежском. — А днем она разболелась так, что даже кричать начала. Вот и кинулась к двери, чтобы стражников позвать. И послать их за кем-нибудь из нартвежских баб. Сама пошла, потому что меня стражники не послушались бы. Только тут хозяйку скрутило так, что у нее сил не осталось. Вот она и кинулась на кровать, чтобы на пол не упасть от боли. Не знаю, что подумали твои воины — только они зачем-то к ней подошли. Хозяйка на вашем языке говорит не очень хорошо, а от боли у нее слова мешались… может, мужики что-то не так поняли. Потом тут твой брат прибежал, видно, крики услышал. И начал хозяйку в нехорошем обвинять. Она со страху взялась за топор… и едва смогла от них сбежать.

Закончив, Неждана уставилась на ярла честными глазами, изобразив на лице послушание.

Рабыня врала. Харальд это видел. Но смотрела при этом, выпучив глаза, с честным лицом.

— Я и без тебя знаю, что произошло в моей опочивальне, — отрывисто сказал он. — То, о чем ты умолчала, расскажут мои люди. Но я хочу узнать, почему ты лжешь. Соврешь опять, убью. Хватит с меня изворотливых рабынь, приносящих в мой дом беду. Ты поняла? Или правда — или смерть. Моим людям все равно, сколько тел выносить завтра утром отсюда, два или одно.

Девка сглотнула, поникла под его взглядом. Выдавила:

— Заба… Сванхильд была добра ко мне. Я о ней ни одного плохого слова не скажу. Даже если ты резать будешь…

— Если я буду резать, то скажешь, — холодно сказал Харальд. — У меня и мужики разговаривают. Значит, Сванхильд была добра? Ну-ну.

— Ярл, — Рабыня отступила на шаг, словно готовилась к чему-то. — Не верь никому. Хозяйку опоили. Ты же сам этого ждал, раз приказал не брать питье из чужих рук. Но враги у тебя сильные, они как-то сумели…

Защитница нашлась, зло подумал Харальд.

А Сванхильд, похоже, не послушалась его приказа — и сказала рабыне свое прежнее имя, привезенное из родных краев. Те звуки, что девка выдавила в самом начале, подозрительно его напоминали.

Но сейчас ему было не до этого.

— Моей жене ты больше прислуживать не будешь, — резко бросил Харальд. — Но даже рабская верность заслуживает награды. Поэтому я оставлю тебя в крепости. Однако если ты подойдешь к Сванхильд, или крикнешь ей хоть слово издалека — никто в Йорингарде тебя больше не увидит. Никогда. Ты исчезнешь, словно тебя и не было. И помни, свою жизнь ты купила молчанием. Храни его, если хочешь пережить эту зиму.

Он развернулся и вышел, оставив светильник на сундуке.

Теперь следовало поговорить с Кресив. Если, конечно, та еще жива.

Вьюга, пока Харальд был на хозяйской половине, начала стихать. Вместо снежных вихрей по двору теперь размашисто гуляла поземка. Проходилась со свистом по нанесенным сугробам, сметала с вершин снежную порошу…

Дверь бани, куда затащили Кресив, завалили на совесть. Створку подпирали косо поставленные бревна, поверх которых для надежности накидали еще несколько стволов.

Харальд прислонил секиру к стене бани и принялся расчищать завал. Расшвыривал бревна со злостью, не глядя, не обращая внимания, куда укатываются. Вымещая на них ту ярость, которую не мог позволить себе выместить на людях.

Порог бани он переступил, прикидывая, что сказать темноволосой, чтобы вытянуть из нее хоть часть правды. Благо та теперь умела говорить по-нартвежски.

Две рабыни, присматривавшие за Кресив, стояли в предбаннике — видимо, выбежали на шум, оставив дверь парной открытой. Харальд наградил их недобрым взглядом, приказал:

— Стойте здесь.

И, задвинув засов на входной двери, вошел в парную.

Тут было тепло. В каменке светились багровыми огнями угли, на лавке горел зажженный светильник. Посреди парной, укрытая плащом, прямо на полу лежала женщина.

И торчало вверх древко дротика, вонзившегося ей в спину.

Харальд, оставив секиру возле лавки, сдернул с бабы плащ. Присел возле нее, ухватил двумя руками древко над широким железным обручем, без натуги переломил.

Дротик все равно не вернется к своему хозяину — все, что касалось тела ведьмы, уйдет вместе с ней. А древко, если перевернуть Кресив, упрется в стену…

Женщина на полу не издала даже звука, когда дротик в ране дернулся. Вместо этого она вскинула голову, посмотрела на него. Словно спала, а он пришел и разбудил.

Харальд перекатил Кресив на бок.

С середины груди одежда на бабе была распорота. Прореха уходила вниз, к левому боку, на котором темноволосая лежала.

Харальд ощутил, как дрогнули его губы — не ухмылка, но намек на нее. Опять Сванхильд? Помнится, на стене опочивальни, где висело оружие, не хватало одного кинжала…

Края разрезанной ткани были окровавлены.

Кресив посмотрела на него снизу вверх живым, почти довольным взглядом. Словно и не торчал в спине дротик, не было раны на груди. Даже заговорила первая, на чистейшем нартвежском:

— Долго добирался, Харальд. Смотри, в следующий раз опоздаешь.

И зыбкое спокойствие, обретенное им, пока он раскидывал бревна, вмиг улетучилось. Харальд пригнулся, коснулся одним коленом пола. Выдохнул хрипло:

— Ты не Кресив, верно? Кто ты?

Женщина засмеялась — но смех оборвался судорожным вздохом, словно ей не хватало воздуха. Прошептала, раздвигая губы в кривой улыбке:

— Это тело скоро замолчит. Я вытянула из него все силы, чтобы дождаться тебя. Смирись, Харальд. Люди не зря нам поклоняются. Мы хозяева не только Асгарда, мы хозяева и этого мира. Даже если ты запрешься со своей рабыней в опочивальне — все равно не убережешь ее. И мы с ней позабавимся… а потом сделаем так, что ты поднимешься в небо. Ты взлетишь, потому что мы этого хотим. Теперь я уйду. Спрашивай это тело, о чем хочешь. Мы не боимся. Я даже оставлю этой дуре возможность говорить…

И почти тут же темноволосая застонала — тихо, бессильно. Пробормотала на все том же нартвежском:

— Ярл Харальд… одного тебя… себя берегла… для тебя…

— Что с тобой случилось у Свенельда? — быстро спросил он, даже не надеясь на ответ.

И напрягся, когда Кресив все-таки выдавила:

— Мужик… красивый. Пришел, дал ожерелье. И было… было все хорошо. Так хорошо… об одном жалею — что твою потаскуху… лишь один поимел.

Мир перед глазами Харальда стремительно начало заливать багровым сиянием. Рука дернулась, приподнимаясь…

Но он удержался. Спросил, тяжело выдохнув:

— Что за мужик дал тебе ожерелье? Имя? Как он выглядел?

— Рыжий, — простонала Кресив.

И вдруг, содрогнувшись всем телом, начала заваливаться на спину. Обломанный дротик уперся в пол, темноволосая косо повисла в воздухе. Голова, запрокинувшись назад, мелко затряслась.

Харальд не двинулся. Хоть и подумал мимолетно — жаль, что не успел расспросить ее о человеке, которого она видела в лесу над трупом, возле дома Свенельда. Впрочем, словам Кресив особо доверять не стоит. Они могли быть выдумкой того существа, которое разговаривало с ним только что…

Харальд встал. Темноволосая была еще жива — по телу пробегали последние судороги.

Он вдруг вспомнил, что однажды, после порки, уже посчитал ее мертвой. И, шагнув в сторону, подхватил секиру. Примерился. Низко, наискосок, без широкого замаха, чтобы не задеть потолок, замахнулся.

Чтобы уж наверняка. Чтобы больше не воскресала.

Под лезвием хрустнуло и чавкнуло. Запрокинутая голова Кресив отлетела в угол.

Кое-что теперь известно, подумал Харальд, выходя в предбанник. Непонятно откуда взявшийся рыжий мужик дал Кресив ожерелье. И она, учитывая ее нрав, тут же его напялила. А потом стала другой, даже выучила одним махом нартвежский…

Одна из рабынь, испуганно забившихся в угол предбанника, сдавленно всхлипнула. Харальд, подойдя к двери, одарил их недобрым взглядом. Приказал:

— Ступайте в парную. Внимательно посмотрите на то, что бывает с бабами, которые несут всякую чушь в моем доме. Услышу, что болтаете глупости — тоже останетесь без головы. Где бы вы ни были. Посидите здесь до утра. Понюхаете, как пахнет смерть. Чтобы накрепко все запомнить.

Он вышел, размышляя о том, что вообще-то рабынь тоже следовало убить. Не только потому, что они какое-то время провели с Кресив — но и потому, что слышали ее слова о том, что ему угрожают хозяева Асгарда. Если они проболтаются об этом…

Но убивать баб без причины не хотелось.

Харальд поморщился, снова прислоняя секиру к стенке бани. Доброта Сванхильд, похоже, заразна.

Завтра утром надо будет оттащить труп Кресив подальше от Йорингарда и сжечь, решил он. Саму баню тоже спалить. И отстроить новую на другом месте. А рабынь завтра же отправить во Фрогсгард и продать на торжище. Неважно, за какую цену. Убивать их не за что, но и оставлять опасно. Люди, побывавшие рядом с переродившейся Кресив, делали то, хотела она…

А она хотела погубить Сванхильд.

Раскатившиеся бревна успела замести поземка. Харальд отыскал их в темноте, пройдясь по снегу нарочито коротким шагом и попинывая сугробы. Снова завалил дверь. Потом зашагал по темной крепости, думая о том, что сегодня должны были вернуться люди, посланные во Фрогсгард — узнать о человеке, которого якобы видела темноволосая. Того самого, от следа которого пахло рыбой.

Скорей всего, его люди решили не отправляться в дорогу по такой непогоде. Или тоже заплутали, как он сам. И вернутся Йорингард с запозданием, возможно — завтра…

Овчарню, где были заперты Свальд и остальные, Харальд отыскал быстро. Ударил по двери, рявкнул:

— Открывай. Тут ярл.

Его узнали по голосу. Что-то скрипнуло, и дверь распахнулась.

Под крохотным окошком, прорубленным в бревенчатой стене, в неглубокой, наспех выкопанной яме вяло горело одно полено. Надо понимать, стражники и тут нашли способ, как погреться.

Хорошо, что есть свет, хмуро подумал Харальд. И можно посмотреть в лица придуркам, которые гнались за Сванхильд…

Он шагнул к костерку, возле которого сейчас никого не осталось — все стражники при появлении ярла убежали к выходу. Приказал:

— Те двое, что были назначены в стражу моей жены — ко мне.

От людей, молча стоявших у другой стены овчарни, отделились двое. Подошли к нему, хмурясь.

Харальд молча всмотрелся в них. Олаф и Стейнбъерн, оба из его прежнего хирда.

В уме вдруг мелькнуло — эти двое, ходившие с ним прежде в походы, могут погибнуть. На этот раз от его руки…

Молчание ярла затягивалось, Олаф со Стейнбъерном неуверенно переглянулись.

— Рассказывайте, — уронил наконец Харальд.

Олаф быстро сказал:

— Твоя жена, ярл, позвала нас в опочивальню. Мы вошли. Думали, она хочет, чтобы ей сундук передвинули или еще что. Бабы вечно все переставляют. А она вдруг начала раздеваться. Ну Мерд и… а потом прибежали Свальд с Убби. Они поймали твою жену почти что под мужиком… правда, лежала только она, Мерд перед кроватью примостился. И к тому времени уже встал…

— Вот с этого и начнет, — почти спокойно сказал Харальд. — Почему вы не остановили Мерда? Стояли и глазели? Может, еще советами помогали?

Олаф со Стейнбъерном опять переглянулись.

— Ну… — протянул Олаф.

Стейнбъерн возмущенно выпалил:

— Мы должны были охранять твою жену от врагов и от рабов, ярл. Ты сам это приказал, и мы твой приказ помним. Но держать ей ноги, чтобы она их не раздвигала перед всеми, ты не приказывал. Это не наше дело. За своей бабой всякий присматривает сам, даже ярл.

— Ты уже наговорил на пару хольмгангов, Стейнбъерн, — натужно объявил Харальд.

Голос у него хрипел. Лицо говорившего мягко, зазывно высветило багровое сияние. Да и лицо Олафа тоже…

— Но когда дойдет до этого, думаю, я выберу эйлинги (вид поединка). Теперь слушайте меня. Ладно, вы не остановили мою бабу. Но почему не остановили Мерда? Сами знаете, чем это могло кончиться для него — будь все это правдой. Если уж Мерд так хотел умереть, мог просто попросить меня об этом. А теперь выскажусь я…

Харальд прервался, обернулся, бросив взгляд на стражников, замерших у дверей. Следом на людей, стоявших в стороне. Среди которых были Свальд, Убби, Бъерн — сразу трое его хирдманов…

В любом случае, свидетелей достаточно, чтобы завтра разнести его слова по всему Йорингарду, решил он.

— Первое — Мерд ни с того, ни с сего вдруг решил попользоваться моей бабой на глазах у всех. Не наедине, чтобы никто не видел. Хотя знал, чем это кончится. Второе — вы, как овцы, стояли и смотрели, словно никогда этого дела не видели. Не оттащили его, не позвали Свальда, моего родича. Хотя должны были позвать. Пусть смотреть за моей бабой не ваше дело, но беречь мою честь? Глядеть за тем, чтобы в моей опочивальне, пока меня нет в крепости, не творилось не знай что? А если бы мою бабу у вас на глазах насиловали, вы и тут сказали бы, что это не ваше дело?

— Ее не насиловали, — пробормотал Олаф, пряча глаза.

— Третье, — бросил Харальд, не обращая на него внимания. — Вы так просто взяли и рассказали мне все это, хотя знаете, что свидетелей таких дел в живых не оставляют. Будь ваши слова правдой — тогда получается, что вы стояли и смотрели, как один из вас бесчестит вашего ярла. Но ничего не сделали. Не остановили его. Не позвали моего родича. Теперь отойдите в сторону. С вами я закончу потом. Свальд, подойди ко мне.

Он дождался, пока Свальд, которого Убби прикрыл одной половиной своего плаща, подойдет. Потребовал зло, ощущая, как губы раздвигаются, открывая зубы — недобро, оскалом:

— Расскажи теперь ты, родич, что видел. И что делал.

Свальд посмотрел на него исподлобья. Однако сказал уверенно:

— Меня позвали воины, охранявшие вход на хозяйскую половину. Сказали, что твоя жена зачем-то позвала к себе своих стражников. И что они слышат странные звуки из твоей опочивальни. Я пошел глянуть, что там. Вместе со мной увязался и Убби. А потом мы увидели твою жену на постели с раздвинутыми ногами. Мерд уже завязывал штаны.

Он замолчал, и Харальд придушенно потребовал:

— Продолжай…

— Когда дев… — Свальд сбился, но тут же поправился: — Когда твоя жена увидела нас, то начала кричать, что ее изнасиловали. И зарубила Мерда, схватив секиру. Затем она убежала, хоть и была в одной нижней рубахе. Так что мы побежали следом, чтобы вернуть ее — иначе замерзла бы. А потом твоя жена выскочила на лед, и мы сообразили, что она хочет выбраться к лодкам. Наверное, решила сбежать. Хотя как сбежишь в такую вьюгу? Унесло бы в море, и все. Поэтому мы пошли вперед, по наледям возле берега, чтобы выйти к устью фьорда первыми. Затем нас догнали Свейн с Ларсом. Потребовали, чтобы мы вернулись — и мы вернулись. Даже отдали оружие. Вот и все.

Харальд одно мгновенье стоял, глядя на Свальда. Сказал наконец хрипло:

— Я спрошу тебя, родич — почему ты не зарубил Мерда? Хотя бы не скрутил его, чтобы я мог с ним разобраться? Ты говоришь, что видел, как он принародно меня опозорил. Ты мой брат. Почему ты стоял столбом?

— Я… — Свальд смолк, заявил уже не так уверенно: — Я просто не успел. Твоя жена сама его убила.

— Да, — выдохнул Харальд. — Она все успела. Если верить тебе — моя жена сначала лежала, потом встала, взяла секиру и зарубила Мерда. И убежала. А вы, куча мужиков, стояли и смотрели. Почему ты не убил Мерда первым, Свальд? Сколько тебе нужно времени, чтобы взяться за оружие? Предположим, ты не взял его с собой — но рядом стояли вооруженные стражники. И в моей опочивальне вся стена увешана оружием. Или ты хочешь сказать, что баба, никогда не державшая в руках меча, оказалась проворней вас всех? Тогда я зря набираю в свое войско мужчин. Надо выгнать вас всех — и позвать на ваши места баб. Может, хоть тогда люди, что служат мне, перестанут двигаться, как сонные овцы. А, Свальд?

Тот ответил угрюмым взглядом. Харальд тихо, недобрым голосом спросил:

— Войдя в опочивальню, ты видел темноволосую рабыню? Ту, что называла себя сестрой моей жены?

— Нет, — буркнул тот.

— А когда бежал следом за моей женой — видел? — уже погромче бросил Харальд.

— Да не было ее там…

— Понятно, — Харальд перевел взгляд на Бъерна. — Ты — ко мне. Свальд, отойди в сторону.

Он дождался, пока молодой хирдман подойдет, приказал:

— Рассказывай то, что помнишь, Бъерн. Ты видел темноволосую?

Бъерн нахмурился.

— Нет, ярл. Мы увидели твою жену, когда она прибежала к воротам. Считай, что голышом, в одной нижней рубахе. И босая. Потом она понеслась к фьорду. Свальд крикнул, что ее надо поймать. Вот мы и побежали.

— Понятно, — Харальд помолчал. — А твои люди, что побежали вместе с тобой, видели темноволосую рабыню? Ту, о которой Свальд кричал, когда его привели назад?

Бъерн мотнул головой. Харальд перевел взгляд на людей, стоявших у другой стены.

— Нет, — отозвались сразу несколько голосов.

— А вот Гейрульф, стоявший вместе с вами у ворот, эту рабыню разглядел, — бросил Харальд. — Он видел, как она бежала за Свальдом, Убби и остальными. И Гейрульф помнит, как ты велел ему снять эту бабу стрелой — после того, как моя жена приказала тебе убить ее. Еще Гейрульф помнит, что ты вдруг побежал за моей женой, забыв о том, что должен был следить в этот день за охраной крепостных стен. И стражники побежали следом за тобой, оставив ворота без присмотра.

Бъерн глянул на него удивленно, но ничего не сказал. Задумчиво сморщился…

Харальд выдохнул, медленно объявил:

— С тобой и твоими людьми мне все ясно, Бъерн. Вы попали под чары темноволосой рабыни, которая умела колдовать. В этой крепости, похоже, колдовство не берет только меня — и мою жену. Завтра ты и все остальные поговорите с Гейрульфом. Пусть он расскажет вам то, что вы забыли. И на будущее, Бъерн… слова моей жены — это мои слова. Когда ты не слушаешься ее приказов — ты не слушаешься меня. Радуйся, что Гейрульф сделал то, что ты велел, пока ты не попал под чары темноволосой. И все-таки попал в колдунью. Теперь отойди. Убби, сюда.

Здоровяк подошел, набычившись.

— Как ты очутился на хозяйской половине, Убби? — равнодушно поинтересовался Харальд. — Каким ветром тебя туда занесло?

Убби молчал, становясь все мрачнее. Потом проворчал:

— Я пришел разобраться со Свальдом. Между нами есть одно дело… которое касается только нас двоих.

— Ты пришел в мой дом так вовремя, что теперь оно касается и меня, Убби, — бросил Харальд. — Или говори правду — или мы устроим хольмганг прямо сейчас. Хотя может, ты выберешь эйлинги? Я помню, чем тебе обязан. И предоставлю тебе право выбора.

— Мы не о том говорим, — вдруг рявкнул Убби. — Когда моя жена убила двух воинов — ты ее осудил. Теперь твоя жена убила воина — но ее ты пытаешься выставить невинной. Хотя она тебя опозорила.

После его крика в овчарне стало тихо. Только слышно было, как снаружи посвистывает поземка…

— Как и твоя жена, ты сам приперся в мой дом, — с ненавистью выдохнул после долгого молчания Харальд. — Хотя ни ее, ни тебя я туда не звал.

Все то доброе, что он помнил о своем хирдмане, разом исчезло, растаяло в багровом сиянии, щедро заливавшем теперь лицо Убби. И Харальд выплевывал слова, одно за другим:

— Она принесла в мой дом беду. Она чуть не сожгла заживо мою жену. Эйлинги или хольмганг, Убби? Ну?

— Хольмганг, — выкрикнул Убби.

И Харальд улыбнулся. Уже безо всякой злобы.

Все напряжение этого дня и этой ночи начало понемногу отступать. Все-таки нет лучшего дела в недобрый час, чем добрая драка.

— Биться будем снаружи, — спокойно объявил Харальд. Распорядился, посмотрев на стражников, стоявших у двери: — Приготовьте мне четыре факела, чтобы разметить место для хольмганга. И подсветить. Вы будете глядеть на нас отсюда, не переступая порога. Чтобы не говорили потом, что я убил своего хирдмана тайно, прячась от людей.

— Может, это я убью тебя, ярл, — резко бросил вдруг Убби, не трогаясь с места.

— На хольмганге бывает всякое, — равнодушно согласился Харальд.

И перевел взгляд на Свальда, стоявшего в шести шагах от него.

— На всякий случай… я скажу тебе то, что должен сказать, родич. Когда все случилось, в моей опочивальне, кроме вас, была еще темноволосая рабыня. Кресив. Она околдовала моих стражников — и только поэтому они сначала вошли в мою опочивальню, а затем протянули лапы к моей жене. А когда Сванхильд, защищаясь, убила Мерда и сбежала, Кресив заставила вас всех поверить, что вы видели ее позор. Затем она послала вас следом за моей женой. И неизвестно, что случилось бы, догони вы Сванхильд, потому что у вас тогда не было ни собственной воли, ни памяти. Вы слушались темноволосую покорно, как рабы — но сейчас даже не помните об этом. Думаю, именно Кресив так вовремя привела в мой дом Убби. Но он то ли не хочет вспоминать ее — то ли и впрямь не помнит. Однако Убби пришел как раз перед тем, как все случилось…

Харальд прервался, нащупал одной рукой пряжку на своем плаще. Расстегнул, кинул плащ Свальду, стоявшему в одной рубахе. И продолжил:

— Свальд. Сейчас, перед всеми, я говорю — моей жены никто не касался. Я утверждаю это не как ярл Харальд, а как сын Ермунгарда. От сына моего родителя такое не скроешь. Темноволосой рабыне за ее колдовство я уже отрубил голову. Если со мной что-то случится, прошу тебя как родич родича — защити мою жену и пусть она мирно живет в Хааленсваге, которое было назначено ей в утренний дар. Йорингард в этом случае достанется тебе, таково мое желание, и пусть все, кто здесь стоит, будут свидетелями моих слов. Но сначала сожги ту баню, куда оттащили темноволосую. И сожги ее тело вместе с отрубленной головой, лучше где-нибудь за стеной крепости. Поклянись, что сделаешь все это.

Свальд стоял, держа в руках плащ, брошенный Харальдом. Смотрел как-то непонятно…

И вдруг спросил:

— Там действительно была та темноволосая баба, которую я тебе когда-то подарил?

— Да. — Харальд, прислонив к стенке секиру, принял у стражников факелы. Шагнул к костерку в яме, сунул их концы в угли…

Свальд размышлял.

Думать о серьезном ему приходилось редко, потому что все решения по важным делам в их роду принимали отец и дед. Может, поэтому он старался ходить в походы один, отдельно от этих двоих. Чтобы хоть там главным было его слово…

Но здесь, в Йорингарде, не было ни отца, ни деда.

А дела, творившиеся вокруг, оказались посерьезнее тех, что обычно обсуждали дед с отцом.

Так что пришлось напрячься — и самому прикидывать, что да как.

Харальд победит, это ясно, быстро подумал Свальд.

Но после смерти Убби про Сванхильд все равно будут болтать всякое. Конечно, Харальду на это плевать — он вырос изгоем, дед даже не пускал его в мужской дом, отправив, как раба, жить в коровнике. И брата мало беспокоит, что о нем думают другие.

Другое дело, что Харальд не позволит открыто говорить о Сванхильд гадости. После смерти Убби люди это сразу поймут. Будут шепотки за спиной, но и только. Харальд слишком щедр со своими воинами, от таких не уходят. А воины неожиданно умирают не только у него — люди конунга Гудрема и ярла Хрерика могут это подтвердить. В бой брат всегда идет первым, зачастую в одиночку лезет туда, где опаснее всего, но не посылает свои хирды на убой…

Позор Харальдовой бабы все это не перевесит. В конце концов, бесчестье — дело, которое касается только самого ярла.

А вот с кем ходить в походы — с неудачником, который каждый год гробит кучу народа, или с Ермунгардсоном, у которого гибнут немногие, тогда как большая часть возвращается обратно — это уже касается каждого.

Сплетни и болтовня задевают лишь того, кто готов их слушать, подумал Свальд.

Конечно, остается еще смерть Мерда.

Но он погиб не где-нибудь, а в опочивальне ярла, где в то время находилась чужая жена. Дело нечистое, это всякий скажет. И повернуть его можно по-разному.

Харальд напряжен, и будет сейчас благодарен за помощь…

Пусть Йорингард вряд ли сменит своего хозяина сегодня — но есть еще Веллинхел, который тоже принадлежит Харальду, мелькнуло в уме у Свальда. Сам брат Веллинхелом не интересуется, однако может сделать щедрый дар родичу.

И в придачу к Веллинхелу можно будет выпросить у брата девку с серыми глазами, довольно подумал Свальд. После такого Харальд уже не откажет…

Он шагну вперед, к костру. Рявкнул:

— Слушайте меня. Вы знаете — а кто не знает, пусть услышит сейчас — что именно я украл темноволосую девку в славянских землях. Уже тогда она показалась мне странной. Но я не придал этому значения. И подарил ее моему брату.

Свальд перевел взгляд на Харальда.

— Я верю тебе, родич. И скажу вот что — если темноволосая лежит сейчас в бане, то утром я сам попрошу у тебя кобеля с твоей псарни, умеющего брать след. Дам ему понюхать тряпку с рабыни, и отведу ко входу в твой дом. Если пес приведет меня в твою опочивальню — значит, колдунья там точно была. Но мы ее не увидели, потому что на нас были чары.

— Это ничего не доказывает, — крикнул Убби. — Она могла зайти в главный дом до этого.

Свальд кинул на него предостерегающий взгляд, сказал:

— Это новый дом, Убби. Ему чуть больше месяца. В нем нет старых следов. И все знают, что ярл Харальд приказал не подпускать эту рабыню к своей жене. Так что она никак не могла войти в его опочивальню. Подожди до утра — и сам все увидишь.

А Свальд-то, оказывается, хитрец, зло и насмешливо подумал Харальд.

Но как он сам не додумался до этого?

Харальд метнул взгляд на однорукого хирдмана, предложил:

— Если ты согласен, Убби, мы отложим наш хольмганг до завтра. Если утром, после всего, ты попросишь прощения за свои слова, сказанные в запале и гневе — я все забуду.

Четыре факела, которые он сунул в кострище, сложив древки вместе, уже пылали. В их свете было видно, как Убби побагровел. Затем буркнул:

— Я подожду до утра. Но только для того, чтобы увидеть, куда побежит пес. И у меня условие — я сам отрежу тряпку от одежды темноволосой ведьмы. Потому что если ее коснется ярл, то пес почует его запах. И тогда уж точно приведет нас в его опочивальню.

Свальд едва заметно скривился. Харальд вдруг осознал, что брат на это и рассчитывал — что тряпки коснется он сам.

— Отрежь тряпье с того места, где моя жена полоснула колдунью кинжалом, Убби, — посоветовал он. — У темноволосой на груди рана. Думаю, на полу опочивальни еще и кровь найдется.

Харальд оставил смолисто потрескивавшие факелы в ямке, где тлели угли. Объявил, поворачиваясь к людям, стоявшим у другой стены овчарни:

— Ночью по крепости болтаться запрещено, так что посидите тут до утра. А когда рассветет, я приду за вами. И мы все вместе прогуляемся сначала к псарне, потом к бане, где лежит тело колдуньи. Уже оттуда пойдем к моим покоям. И вы все посмотрите, возьмет ли пес след. А затем послушаете Гейрульфа.

Он повернулся к выходу. Свальд сзади напомнил:

— Брат, ты оставил плащ…

— Сам укройся, до утра еще половина ночи, — бросил Харальд.

И вышел.

Ему потребовалось какое-то время на то, чтобы дойти до ворот, поговорить с хирдманами, что ждали под перевернутым драккаром, потом развести всех по домам, женскому и двум мужским.

Оставшись один, Харальд зашел на кухню. Взял себе еды, эля и направился в женский дом, куда отвели Сванхильд. Пнул входную дверь, рявкнул — и его впустили.

Затем отправил спать Ислейва, сторожившего вход в опочивальню…

В крохотном покое было тихо, Тюра сидела на сундуке, что-то шила, позевывая. При его появлении она встала, пробормотала:

— Рада видеть тебя, ярл Харальд.

— Иди поспи, — коротко приказал он. — Когда рассветет, я уйду. Будь готова вернуться сюда. Не хочу, чтобы за Сванхильд ухаживали рабыни.

Тюра сонно согласилась:

— Кейлев тоже сказал, что чужие уши сейчас ни к чему…

Она исчезла, а он сгрузил миску и баклагу на сундук. Подошел к кровати, осторожно опустился на ее край.

Сванхильд спала. Лицо было измученным, под глазами залегли тени, лоб и виски обметала испарина. Одна рука вскинута, ладонь бессильно замерла на подушке.

Покрывала съехали вниз, и в вырезе слишком большой для нее рубахи торчали ключицы.

Харальд потер лицо. Сейчас багровое сияние перед глазами почти угасло. Только тени по углам опочивальни отливали красным.

Он задумался, глядя на девчонку.

Свальд был уверен в ее вине, но стоило назвать его родичем — и своим наследником, как он заговорил по-другому…

Но чтобы ни было причиной этого, поддержка Свальда в трудный час стоит дорого. Потому что к его слову прислушиваются более четырехсот воинов, которые прежде служили у него — и у двух других ярлов Сивербе.

Теперь осталось лишь узнать, какую услугу или дар Свальд посчитает достойной оплатой за свою поддержку, спокойно подумал Харальд. Вряд ли тут дело обойдется одной рабыней — пусть и той самой, которую Свальд выпрашивал до этого.

Впрочем, он все равно задолжал брату за то, что тот когда-то привез ему Сванхильд. Девчонка останавливала просыпающийся дар отца, гасила серебро, загоравшееся на коже… цена ее велика. И Свальд, который теперь это знает, вправе рассчитывать на достойный ответный дар.

И за это, и за то, что поддержал родича перед людьми, которым заморочила головы Кресив.

Сванхильд закашлялась, но не проснулась. Харальд встал, подошел к сундуку, начал скидывать одежду. Остался в одних штанах, вернулся к кровати. Снова присел на ее край, негромко позвал:

— Сванхильд.

Девчонка задышала чаще, дремотно подняла ресницы.

А потом проснулась окончательно — и замерла, вдавив голову в подушку. Стиснула в кулак ладонь, до этого лежавшую расслаблено, уложила ее на живот, поверх покрывала. Широко распахнула глаза, глотнула воздух ртом, словно задыхалась…

И все это Харальду не понравилось. Особенно взгляд. Загнанный, словно Сванхильд и от него ничего хорошего не ждала.

Только плохое.

Он облизнул губы, сказал медленно, не шевелясь:

— Сванхильд. Я не тронул бы тебя, даже будь все то, что наболтали стражники, правдой — и даже не будь тут замешано колдовство.

Хотя полной уверенности в том, что и впрямь не тронул бы, у него не было.

Моя вера в то, что девчонка никогда не предаст, слишком велика, быстро, с оттенком горечи, подумал вдруг Харальд. Кто знает, что будет, если эту веру вдруг подрубят под корень?

А случиться меж тем может всякое. В Нартвегр Сванхильд привезли как добычу, против ее воли. Кто его знает, о чем девчонка вспоминает, когда остается одна. Может, о том, как он когда-то пообещал ударить ее со всей силы, если ослушается при всех. Это не лучшие воспоминания для той, у кого в жизни и так было мало хорошего.

Значит, на будущее придется это учитывать. И если что-то произойдет, держаться от нее подальше — до тех пор, пока не погаснет багряное сияние перед глазами. Ну а там видно будет.

— Но я знаю, что все это ложь, — твердо закончил Харальд.

Девчонка вдруг села. Золотистые пряди, теперь болезненно-тусклые, рассыпались по плечам. В синих глазах набухали слезы.

— Ты не должна плакать, Сванхильд, — негромко сказал Харальд. — Ты жена ярла. Ты билась, как берсерк…

— Я убила. — Сванхильд хлюпнула носом. — Убила одного, приказала убить сестру.

Он выдохнул — и губы у него сами растянулись в улыбке. Нашла, из-за чего плакать. Радоваться надо, что осталась жива и невредима.

— Ты убила защищаясь…

Харальд смолк, подыскивая слова, которые следовало сказать — а потом сообразил, что устал сидеть вот так, словно они чужие. И, сграбастав, притянул Сванхильд к себе. Успел ощутить, каким тонким и хрупким стало ее тело всего за один день…

Следом заметил гримасу боли. Тут же припомнил, что сказал Кейлев о ее ногах — и молча разжал руки. Поднялся, откинул покрывала, стянул с ног шерстяные носки.

Ступни опухли. Мелкие пальцы, чуть вздувшись, торчали, немного разойдясь в разные стороны. Кожа была покрасневшей, блестела от жира — похоже, ноги натерли медвежьим нутряным салом.

По подошвам частой рябью шли белые пятна, сливаясь в затейливый узор.

— Болит? — коротко спросил Харальд.

И осторожно, двумя руками, погладил ей ступни. Они дрогнули в ответ.

Это хорошо, подумал он. Раз болит, значит, пройдет. Хуже, когда обмороженные ноги ничего не чувствуют.

— Я… — вдруг сказала девчонка. Всхлипнула, утерла слезы краем покрывала. Спросила, уже потверже: — Рассказать, что было?

— Рассказывай, — согласился он.

И принялся осторожно натягивать носки обратно, слушая слова, которые она сбивчиво роняла.

Под конец ее рассказа Харальд снова сидел на краю кровати, но рук не распускал. Смотрел в лицо Сванхильд…

И думал.

Большую часть из того, что она сообщила, он уже знал от Кейлева. И то, что стражники слушались Кресив, как покорные рабы, и то, в какой последовательности все происходило.

Но вот то, как Сванхильд освободилась от чар Кресив, старик описал невнятно.

Значит, все было серое — а люди светились красным. Совсем как у него, когда кровь родителя смешивалась с его кровью. Правда, в последний раз он обошелся без крови Мирового Змея. И как раз тогда, когда он был в постели с девчонкой…

Может, родитель решил помочь — и сумел как-то до нее дотянуться? Или Сванхильд тоже понемногу меняется? Но жажды кого-то рвать она явно не испытывала.

Или только поэтому она и смогла замахнуться секирой? А потом — наконец-то, — приказала убить Кресив.

Это все придется спросить у Ермунгарда, решил Харальд.

А вот то, как она бежала к середине фьорда…

Он потянулся к покрывалам, чтобы снова укрыть ее, но Сванхильд выдохнула:

— Не надо. Жарко.

И Харальд молча свернул двое из трех покрывал, наваленных на нее, в узел. Швырнул их на сундук. Сказал, снова усаживаясь рядом:

— Ноги пройдут. Кожа будет шелушиться, может, даже выйдут пузыри… но все это заживет.

А до тех пор мне придется не покидать крепость, молча добавил он про себя. Сторожить ее. В Йорингарде слишком много людей, побывавших рядом с Кресив. Рабыни из рабского дома, воины, которые, возможно, об этом даже не помнят…

Он помолчал, решаясь. И спросил:

— Почему ты не держалась ближе к берегу, когда бежала по льду? Там дальше полынья — и так до самого устья фьорда. А вокруг тянется широкой полосой молодой лед, морской нилас. Он не держит человека, прогибается, уходя под воду вместе с ним. Хотела умереть, Сванхильд?

Слова "опять" Харальд не добавил.

Вернувшись в опочивальню, Забава все накрепко обдумала. Правда, мысли сбивались из-за боли в ногах.

Но она припомнила и то, как уклончиво отвечала ей Гудню, и то, как хмурился Кейлев.

Выходит, не больно ей верят.

А там, в опочивальне, все случившееся видели лишь стражники да Неждана — которые слушались Красаву. Даже Неждана стояла столбом, пока трое мужиков тянули к ней, к Забаве, руки.

И приказы Красава отдавала им в открытую — про то, что потом говорить ярлу.

Значит, правды Харальду никто не скажет. А раз так…

Даже в Ладоге с неверными женами неласково обходились. Когда из дому выгоняли, в чем была, когда муж смертным боем до смерти забивал…

А нартвеги народ безжалостный. Как из дома выходят, так всегда меч к поясу подвешивают. Или секиру прихватывают. Даже тут, в крепости, казалось бы, в своем дому — и то с оружием ходят. У них, небось, даже не выгоняют. Сразу убивают.

И хоть Харальд ее пальцем никогда не трогал, но от такого у любого мужика разум может помутиться.

После этих мыслей появления мужа Забава и ждала, и боялась. А ну как не поверит? Доказать, что вины на ней нет, нечем. Неждана, как сказал Кейлев, только плачет да трясется. Значит, и ей Красава голову заморочила.

Но тело было вымотано усталостью и болью, так что Забава уснула, не дождавшись Харальда.

А когда проснулась, он уже сидел рядом. Смотрел спокойно…

И не поймешь, о чем думает.

Но после его слов о том, что знает — все это ложь, у Забавы словно тяжесть с плеч свалилась. Даже задышалось сразу легче.

Харальд ей верил. Даже не расспросив ее, выслушав лишь других, верил…

Но вместо того, чтобы радоваться — Забаву не знай с чего потянуло вдруг на слезы. Сразу вспомнилось, что одного из стражников она убила, да еще как по-зверски, зарубив топором. Потом велела людям, стоявшим у ворот, убить сестру.

А когда Харальд спросил прямо, не хотела ли она сама умереть, Забава даже дышать перестала. Подумала убито — ну было, думала. Но только на короткое мгновенье…

Девчонка задохнулась — и сказала наконец:

— Я… я не хотела, Харальд. Я жить хочу — с тобой, тут. Дом — Нартвегр, как ты говорил.

Врет, холодно подумал он. И, потянувшись, снова ее обнял. На этот раз помягче, не спеша, чтобы от резкого рывка у нее опять не заболели ноги.

Сванхильд как-то уютно пристроилась у него на груди — прижалась щекой, локти согнула, так что Харальд, голый до пояса, ощутил мягкое, дрожащее прикосновение тонких пальцев к своему животу.

И, глубоко вздохнув, запретил самому себе даже думать о чем-то таком. Пусть сначала придет в себя, хоть ноги перестанут ныть…

Он наклонил голову, прошептал ей на ухо — покрасневшее, немного опухшее, тоже слегка обмороженное:

— Не лги мне, Сванхильд. Мне хватает и чужой лжи. Гейрульф сказал, что когда он на тебя наткнулся, ты шла наискосок от середины фьорда к берегу. Прямо от того места, где начинается тонкий лед.

— Я к лодкам идти, — упрямо сказала девчонка, опять начав коверкать нартвежский язык.

Харальд негромко бросил:

— В такую погоду даже мужчины не выходят в море. Отнесет от берега так, что уже не вернешься. Или течь в лодке откроется — от мелких льдин, бьющих в борта. Так ты все-таки хотела умереть? Не тут, так там…

Она шевельнулась, запрокинула голову, посмотрела на него. Сказала:

— Я не хотела — на лодке. Хотела одну столкнуть, сама спрятаться. Ветер, снег… плащом укрыться, к камням прижаться. И никто не разглядеть. Только если близко.

Харальд сдвинул брови. Подумал хмуро — могло бы и получиться. Если бы те, кто за ней гнался, поверили, что Сванхильд села в лодку и уплыла в открытое море, по извечной бабьей дурости.

А могло и не получиться. Если бы они догадались прочесать берег…

К тому же, сидя на камнях и сама прикидываясь камнем, девчонка могла застыть насмерть. Это в движении тело борется с холодом. А когда замираешь, то очень скоро начинает клонить в сон.

— Ладно, — пробормотал Харальд, решив, что все это — в том числе и мысли о том, что могло случиться — подождет до завтра. — Разделишь со мной эль и хлеб, Сванхильд? Завтра я уйду с утра, но еду принесу не скоро… только когда закончу все дела. Сегодня, как я понимаю, ты принимала еду из рук Гудню и Тюры? Это правильно, тебе нужно было горячее. Но завтра запрещаю у них что-то брать.

Он снова встал, сходил к сундуку, поставил миску с едой на колени Сванхильд, укрытые покрывалом. Заставил ее съесть несколько кусков, выпить эля. Сам жадно похватал еду, проглотил, почти не разжевывая.

И осторожно залез под покрывало. Обнял девчонку, подгреб ее к себе, запустив пальцы одной руки в золотистые пряди. Закрыл глаза.

Но сон не шел.

Зато приходили мысли, одна за другой.

Рыжий мужик, давший Кресив ожерелье… да еще и красивый. Тор? Скальды описывали его рыжим здоровяком.

И ожерелье в его руках. То самое, после которого у Кресив, по ее словам, все стало "хорошо".

В Асгарде, если верить все тем же скальдам, было лишь одно ожерелье, считавшееся волшебным. Брисингамен, ожерелье Фрейи.

Вот только что в нем было волшебного, ни один из скальдов не говорил. Болтали, что благодаря ему Фрейя становится прекрасней всех — но дочь Нъерда и так считалась первой красавицей Асгарда.

Надо исходить из того, что известно, подумал Харальд. Устами Кресив с ним разговаривал кто-то из богов Асгарда. Значит, ожерелье могло вселять в человека кого-то еще. Скорей всего, в бане с ним беседовала сама хозяйка ожерелья, Фрейя.

И то, что темноволосая вдруг начала дурманить головы людям, это подтверждало. Фрейя владела сейдом, древней магией богов. Дочь Нъерда могла заставить простых людей делать что угодно.

Но не сидя в Асгарде, судя по всему. Раз уж ей пришлось использовать тело Кресив…

Сванхильд тихо сопела, уткнувшись носом ему в грудь, и Харальд кожей ощущал ее слабые выдохи. Девчонка понемногу проваливалась в сон, измученный, обессиленный.

Харальд тем временем размышлял.

Все, что случилось, было подло… но как-то слишком мелко для богов. Это Кресив ненавидела Сванхильд по-бабски, глупо и зло. А для богов Сванхильд просто была помехой. Потому что с ней берсерк становился человеком. Потому что девчонка умела гасить серебряное сияние пробуждающегося дракона…

Что-то тут не складывается, хмуро подумал Харальд. Все, что нужно для богов — это устранить девчонку. И вчера у них был шанс. Когда Сванхильд на короткое мгновенье поддалась чарам Кресив, скинув платье…

Он поморщился, отгоняя это виденье — как его одурманенная жена стаскивает с себя платье перед распаленными мужиками, жадно глазеющими на нее. Во рту появился горьковатый привкус.

Харальд притиснул к себе девчонку посильней, успокаиваясь. Прислушался к ее дыханью, теперь мягкому, сонному. Все кончилось, она жива. Ее никто не тронул…

Но только потому, что она взялась за секиру, стрельнула у него в уме насмешливая мысль. Надо быть с девчонкой поосторожнее — иначе в следующий раз она вырвет оружие у него из рук и сама поведет его воинов в битву.

Губы Харальда дрогнули, складываясь в ухмылку.

Потом он снова начал размышлять.

Если бы Кресив, вместо того, чтобы приказывать стражникам позабавиться со Сванхильд, велела им ее прирезать, пока та была одурманена — сейчас все было бы кончено.

Девчонки нет, богам осталось бы только выждать какое-то время и подослать к нему бабу. До сих пор зелье всегда подсовывали вместе с женщиной. Сначала Эйлин, потом рабыня с пузырьком, привезенная германским купцом…

Похоже, чтобы стать драконом и подняться в небо, нужно не только выпить пойло, но и залезть потом на бабу.

Харальд вдруг припомнил свое отражение в глазах Сванхильд — которое разглядел в лодке, покачивавшейся на волнах возле Хааленсваге. Морду зверя, горевшую тогда темным огнем на его лице.

Темным, а не серебряным.

То, что в нем живет. Продолжение родителя, непонятная тварь…

Получается, подумал он хмуро, что наследие родителя и дар Одина сливаются до конца вместе только от зелья — и чтобы была еще баба. Это надо учесть. Если поднесут какую-то дрянь, потом никаких баб.

Но все равно непонятно, почему Сванхильд вчера просто не убили. Хотели, чтобы он сделал это сам, своими руками? Но боги не так глупы, чтобы полностью положиться только на его ярость. К тому же они знают, что он не человек. И во многом поступает не как обычный мужчина.

Так зачем Фрейя позволила Кресив измываться над девчонкой, вместо того, чтобы просто убить ее?

Харальд уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.