Жена дитя

Глава XXIV Предательские подмостки

Пассажиры, пересекающие Атлантику на пароходах линии «Кунард», сидят рядом или напротив друг друга за одним и тем же столом три, а иногда четыре раза ежедневно и могут не обменяться ни словом, кроме самых банальных: «Можно попросить вас передать горчицу?» или «Соль, пожалуйста».

Обычно это мужчины с красивыми женами, с дочерьми в брачном возрасте и с положением в обществе, которым они очень гордятся.

Несомненно, эти несчастные ведут не очень легкую жизнь на борту корабля, особенно когда каюты тесные, а общество не избранное.

Так бывает на «кунардах» только тогда, когда канадские галантерейщики направляются в Англию для закупок на Манчестерском рынке. Тогда пересечение Атлантики становится поистине тяжелым испытанием для джетльмена, англичанина и американца.

«Камбрия» была полна ими; и их общество могло бы утомить сэра Джорджа Вернона. Но эти заокеанские верноподданные Англии слышали, что он сэр Джордж Вернон, бывший гуьернатор Б., и поэтому не фамильярничали с ним, и экс-губернатор был предоставлен самому себе.

Совсем по другой причине пассажиры избегали общества австрийского графа, который, будучи республиканцем, терпеть их не мог. Их верность короне вызывала у него отвращение; казалось, он ищет возможности сбросить кого-нибудь из них за борт.

В сущности он уже был близок к этому однажды и, возможно, тем бы дело и закончилось, если бы не вмешательство Мейнарда, который хоть был моложе графа, но не обладал таким раздражительным температментом.

Роузвельдт сердился не беспричинно, как может подтвердить любой американец, пересекавший Атлантику на «кунардах» в те прежние дни. Эти сверхлояльные канадцы обычно численно преобладали, и их болтовня и перешептывания делали жизнь пассажиров-республиканцев очень неудобной. Особенно таких республиканцев, которыми были Мейнард и Роузвельдт, как показала сцена на пристани в Джерси. Так было до появления более либеральных кораблей линии «Инман»; эти великлепные корабли становятся домом для всех национальностей и поднимают звездный флаг Америки не ниже королевского флага Англии.

Вернемся к нашему тексту; то, что люди могут пересечь Атлантику на одном корабле, обедать в одной и той же кают-компании, сидеть за одним столом и не обменяться ни одним словом, доказывает плавание «Камбрии». Мы имеем в виду капитана Мейнарда и сэра Джорджа Вернона.

За едой они почти касались друг друга локтями, потому что стюард, несомненно, чисто случайно, усадил их рядом.

В первый же обед между ними возникла холодность, которая делала невозможными разговоры. Мейнард, желая проявить вежливость, что-то сказал; его слова были встречены с надменностью, которая оскорбила молодого военного; с этого момента они молчали.

Каждый предпочел бы обойтись без соли, чем попросить о ней другого!

Для Мейнарда это было несчастьем, и он это чувствовал. Ему очень хотелось поговорить с этой странно заинтересовавшей его девочкой; но это оказалось невозможно. Деликатность не позволяла заговорить с ней отдельно; впрочем у него вряд ли была бы такая возможность, потому что отец всегда был рядом с ней.

За столом она сидела рядом с отцом, и Мейнард мог видеть ее только в зеркале.

Зеркало висело на стене каюткомпании, и все трое сидели напротив него.

Двенадцать дней смотрел он в зеркало – во время каждой еды; бросал беглый взгляд на сэра Джорджа, потом выражение его лица менялось, когда он видел другое лицо в полированной плоскости в раме. Как часто про себя проклинал он канадского шотландца, который сидел напротив и чья огромная лапа часто вставала между Мейнардом и прекрасным отражением!

Замечала ли девочка это косвенное наблюдение? Проклинала ли роскошную шевелюру шотландца, которая мешала ей видеть глаза, смотревшие на нее страстно, почти нежно?

Трудно сказать. У девочек в тринадцать лет бывают странные фантазии. И хоть и удивительно, но верно: тридцатилетний мужчина легче привлечет их внимание, чем когда они станут на десять лет старше. Их юные сердца, не знающие обмана, легче поддаются инстинктам природной невинности и, подобно воску, меняются под действием тех, кто вызвал их восторг. А позже знакомство с коварством и жестокостью мира учит их скрытности и подозрительности.

За эти двенадцать дней Мейнард много думал о девочке, лицо которой он видел в зеркале, и часто пытался догадаться, что думает она о нем.

Но вот показался мыс Клие, а Мейнард знал о девочке не больше, чем во время расставания на Сэнди-Хук. И никаких перемен в этом отношении не происходило. И вот, стоя на палубе – корабль проходил мимо его родины, рядом с ним стоял австриец, – Мейнард повторил слова, сказанные ввиду Стейтен Айленда:

– У меня предчувствие, что эта девочка будет моей женой!

Вторично он повторил их в устье реки Мерси, когда к огромному океанскому пароходу подошло вспомогательное судно – тендер, и пассажиры начали переходить на него. И среди них сэр Джордж с дочерью. Возможно, они никогда больше не встретятся.

Каков смысл предчувствия, кажущегося таким абсурдным? Оно возникло с первого же взгляда, когда девочка смотрела на него на палубе; продолжалось во время редкого обмена взглядами в зеркале кают-компании; и вот она бросает последний взгляд, направляясь к трапу на тендер. Каково может быть значение этого взгляда?

Он, тот, кому был адресован взгляд, не мог ответить на этот вопрос. И мог лишь повторить весьма неудовлетворительный ответ, который часто слышал от мексиканцев: Quien sabe (Кто знает, исп. – Прим. перев.)?

Он мало думал о том, как осуществится его предчувствие.

Когда пассажиры переходили с парохода на тендер, произошла непредвиденная случайность.

Аристократ экс-губернатор, не желая смешиваться с толпой, пережидал остальных. Его багаж уже перенесли. На сходнях оставались только Мейнард, Роузвельдт и еще несколько человек, вежливо уступая очередь сэру Джорджу.

Тот ступил на подмостки, вслед за ним двинулась дочь; мулатка с сумкой в руке была чуть сзади.

На Мерси дул резкий ветер и было сильное боковое течение; по какой-то случайности буксир, удерживавший два корабля рядом, неожиданно лопнул. Пароход, стоявший на якоре, остался на месте, а тендер начало сносить. Трап, соединявший корабли, пошатнулся, один его конец выскочил из крепления как раз в тот момент, когда сэр Джордж ступил на палубу тендера. С грохотом трап рухнул на нижнюю палубу.

Служанка успела сделать только шаг на подмостки, ведущие к трапу, и ее легко оттащили назад. Но девочка, проделавшая уже полпути, могла упасть в воду. Все сразу это поняли, и с обоих кораблей послышались крики. Девочка ухватилась за веревку и повисла на ней: наклонные подмостки почти не давали ей опоры.

Еще мгновение, и они оторвутся от тендера, который быстро уносило течением. Вот подмостки оторвались и с плеском упали в кипящую воду; но за мгновение до этого человек, скользнув по склону, обнял висевшую в опасном положении девочку и отнес ее в безопасность, на палубу парохода!

Больше между сэром Джорджем Верноном и капитаном Мейнардом не было холодности: потому что именно капитан Мейнард спас ребенка.

Когда они расставались на Ливерпульской пристани, пожимали друг другу руки, обменялись карточками, и свою карточку английский баронет сопроводил приглашением посетить его в его деревенском поместье; на карточке был указан адрес «Вернон Парк, Семь Дубов, Кент».

Стоит ли говорить, что Мейнард пообещал ответить на приглашение и тщательно записал адрес.

Девочка с благодарностью смотрела на него в окно кареты, в которой сэра Джорджа вместе со всеми принадлежностями увозили из гавани, а Мейнард снова ощутил странное предчувствие, более сильное, чем когда-либо.

Он долго смотрел вслед карете, а потом еще долго думал о ней.

И совсем не обрадовался, когда его оторвали от мыслей, хотя прозвучал голос друга – Роузвельдта.

Граф стоял рядом с ним, держа в руке газету.

Это был лондонский «Таймс» с новостями со всего света.

Новости не были удивительными. Лоцман принес на пароход газеты – как обычно, трехдневной давности, и пассажиры были подготовлены. Теперь они только прочли подтверждение.

– Это правда! – сказал Роузвельдт, показывая на крупный заголовок.

С его уст сорвалось дикое проклятие, достойное разбойников Шиллера. Граф топнул, словно хотел разбить доски пристани под собой.

– Проклятие! – воскликнул он. – Вечное проклятие этому клятвопреступнику русскому царю! И этим глупым северным немцам! Я знал, что он не сдержит свое слово!

Мейнард, хотя и расстроился, был возбужден меньше. Возможно, ему помогло преодолеть разочарование воспоминание о золотоволосой девочке. Она в Англии; и он должен здесь остаться.

Таково было его первое соображение. Не решение, нет, только спокойная мысль.

Но она исчезла сразу же, после того как Роузвельдт продолжить читать газету.

«Кошут все еще держится в Венгрии; хотя сообщается, что русская армия приближается к Араду».

– Слава Богу! – воскликнул Роузвельдт. – Туда мы еще успеем!

– Не стоит ли подождать наших людей? Боюсь, от нас двоих будет мало пользы.

Воспоминание об ангельском ребенка превращало самого Мейнарда в ангела.

– Мало пользы! Сабля, такая, как ваша, и моя ! Прошу прощения! Кто знает, дорогой капитан, может я еще сумею пронзить ею черное сердце Габсбургов. Отправляемся в Венгрию! Это такое же дело, как наше!

– Согласен, Роузвельдт. Я колебался только потому, что австрийская почва для вас опасна.

– Пусть меня повесят, если смогут. Но не смогут, если только мы доберемся до Кошута и его смелых товарищей Аулича, Перецеля, Дембинского, Наги, Сандора и Дамьянича. Мейнард, я знаю их всех. Когда окажемся среди них, веревка нам не будет грозить. Если и умрем, то с саблей в руке и среди героев. Отправляемся к Кошуту!

– К Кошуту! – повторил Мейнард, и золотоволосая девочка была забыта!