Жена дитя

Глава XXXII На бульваре

В тот же день второго сентября мужчина, прогуливавшийся по бульвару, сказал самому себе:

«Какие-то неприятности ожидают веселый город Париж. Я чувствую тревогу в атмосфере».

Мужчина, сделавший это замечание, был капитан Мейнард. Он прогуливался один, только накануне прибыв в Париж.

Его присутствие во французской столице можно объяснить тем, что он прочел в газете о приезде туда сэра Джорджа Вернона. В газете сообщалось что сэр Джордж приехал туда после посещения многих стран Европы, где выполнял какое-то важное тайное поручение английского правительства и совещался с послами Англии.

Кое-что из этого Мейнард знал и сам. Он не забыл приглашения, сделанного баронетом на ливерпульской пристани. Вернувшись из венгерской экспедиции, он сразу отправился в Кент, в «Семь Дубов». Но приехал слишком поздно и опять испытал разочарование. Сэр Джордж только что выехал на континент, взяв с собой дочь. Он уехал на год, если не больше. Это все, что смог сообщить дворецкий.

Не очень много об уехавшем баронете смог Мейнард узнать и в Лондоне. Только слух в политических кругах, что ему доверили какое-то тайное поручение к европейским дворам, к тем, которые известны как великие державы.

О степени секретности миссии говорило то, что сэр Джордж путешествовал инкогнито. Поэтому Мейнард, тщательно изучавший газеты, так и не смог узнать о его местопребывании.

Он продолжал ежедневно расспрашивать, но все безуспешно; и лишь несколько месяцев спустя нашел нужное упоминание.

Сохранил ли он веру в предчувствие, которое так уверенно выражал несколько раз?

Если и верил, это не помешало ему поехать в Париж, чтобы подтолкнуть свою судьбу.

Он по-прежнему хотел этого. Но та настойчивость, с которой он отыскивал следы баронета, поспешность, с какой была совершена поездка в Париж, и упорство в отыскании парижского адреса английского вельможи – все это свидетельствовало, что Мейнард совсем не фаталист.

За те двадцать четыре часа, что он провел в Париже, Мейнард расспрашивал во всех отелях, где мог остановиться такой гость. Но не нашел сэра Джорджа Вернона, английского баронета.

Наконец он решил попытаться навести справки в английском посольстве. Но на это был отведен следующий день; и, подобно всем иностранцам, Мейнард отправился погулять по бульвару.

Он уже дошел до Монмартра, когда ему в голову пришла мысль, описанная выше.

Вряд ли ее подсказало то, что он видел. Навстречу ему и рядом с ним шли парижане, граждане свободной республики, сами выбравшие своего президента. Добродушный буржуа, с женой слева, с дочерью, часто красивой девочкой, справа. За буржуа стайка легкомысленно одетых гризеток, а дальше парочка представителей золотой молодежи, обменивающихся остроумными замечаниями.

Тут и там встречались группы студентов, освободившихся на сегодня от занятий, гуляющие обоих полов, леди и джентльмены, которые вышли, чтобы насладиться прекрасной погодой и прогулкой по ровным мостовым бульваров. Все оживленно разговаривали, не подозревая об опасности, как будто идут по тихой сельской тропе или дорожке какого-нибудь курорта.

Небо над ними спокойное, словно полог райского сада; атмосфера такая мягкая, что все двери кафе раскрыты, а внутри видны истинные парижские flaneur (Прогуливающиеся, фланеры, фр. – Прим. перев.) – художники или писатели; они сидели за столиками, прихлебывали eau sucre (Подслащенная вода, фр. – Прим. перев.), прятали в карманы окурки сигар, чтобы докурить дома, в своих шестифранковых мансардах, и делили восхищение между собственной кожаной обувью и женщинами в шелках, проходившими мимо открытой двери кафе.

Не эти подробности парижской жизни заставили Мейнарда сделать замечание, которое мы отметили, но сцена, свидетелем которой он стал.

Прогуливаясь по Пале Рояль, он забрел в кафе де Миль Колон, известное как прибежище офицеров из Алжира. С безрассудностью человека, привыкшего к приключениям и всегда рассчитывающего только на себя, он вскоре оказался окружен людьми, не привыкшими к представлениям. Они щедро платили за выпивку, и вскоре он чокался с ними и слушал их излияния. И не мог не заметить, как часто повторялся тост, который с тех пор принес Франции несчастья и унижения:

– Vive l’Empereur (Да здравствует император, фр. – Прим. перев.)!

По крайней мере десять раз провозглашался этот тост, и каждый раз он звучал зловеще для слуха республиканца. Единодушие, с которым он подхватывался, делало этот тост еще более зловещим. Мейнард знал, что президент Франции нацелился на императорский трон; но до этого часа не верил в такую возможность.

Однако теперь, выпивая с посетителями кафе де Миль Колон, он понял, что это не только возможно, но и очень близко и вскоре Луи Наполеон накинет на плечи либо императрскую мантию, либо саван.

Эта мысль поразила его. Даже в таком обществе он не мог скрыть своей досады. И он выразил ее в словах, которые предназначались для слуха человека, который показался Мейнарду самым умеренным из всех окружающих этузиастов.

– Pauvre France (Бедная Франция, фр. – Прим. перев.)! – была эта мысль.

– Pauvre France! – повторил маленький, но очень злой лейтенант зуав, услышав эти слова и поворачиваясь к человеку, который произнес эти слова.

– Pauvre France! Pourquoi, moncieur (Бедная Франция! Почему, мсье? Фр. – Прим. перев.)?

– Мне жаль Францию, – ответил Мейнард, – если вы собираетесь превратить ее в империю.

– А вам какое дело? – гневно спросил лейтенант зуавов; борода и усы, закрывавшие рот, заставляли его говорить со свистом. – Какое вам до это дело, мсье?

– Не так быстро, Вирок! – предупредил офицер, к которому первоначально обращался Мейнард. – Этот джентльмен, как и мы, солдат. Но он американец и, конечно, верит в республику. У всех у нас свои политические пристрастия. Но это не причина, почему бы нам не оставаться друзьями. Ведь мы все здесь друзья!

Вирок, осмотревший Мейнарда с ног до головы – капитан не дрогнул под этим взглядом, – по-видимому, удовлетворился объяснением. Во вском случае он успокоил свой оскорбленный патриотизм, повернувшись к товарищам, высоко подняв стакан и снова провозгласив:

– Vive l’Empereur!

Именно воспоминание об этой встрече заставило Мейнарда, когда он прогуливался по бульвару, подумать, что что-то зловещее повисло в атмосфере Парижа.

Идя в сторону бульвара Бастилии, он все больше убеждался в этом. Здесь стали попадаться гуляющие другого облика: он вышел из района добродушных буржуа, и тут кожаную обувь и подслащенную воду сменили грубые башмаки и крепкие напитки. В толпе появились блузы; с обеих сторон потянулись ряды солдат. Солдаты пили, и, что показалось особенно странным Мейнарду, с ними пили и офицеры.

Несмотря на весь свой республиканский опыт, несмотря на мексиканскую кампанию, в которой близкая смерть на поле битвы приводила к ослаблению дисциплины, предводитель революционеров не мог не удивляться. Еще больше он удивился тому, как покорно французы на улицах, даже одетые в блузы, сносили насмешки и оскорбления солдат. Рабочие все были крепкие здоровые парни, солдаты, как на подбор, худосочные и маленькие негодяи. Вопреки своим широким брюкам и раскачивающейся походке, они скорее напоминали не людей, а обезьян.

При виде этой сцены Мейнард с отвращением повернул назад к Монмартру.

Возвращаясь, он думал:

– Если французы позволяют, чтобы их оскорбляли такие bavards (Болтуны, фр. – Прим. перев.), это не мое дело. Они не заслуживают быть свободными.

Это рассужение пришло ему в голову на Итальянском бульваре. Мейнард заметил, что вид гуляющих изменился.

По мостовой шли войска; на углах стояли посты. Все кафе заполнились солдатами, которые требовали выпивки и не думали платить за нее. Хозяев, которые им отказывали, били или угрожали им саблей.

Солдаты приставали и к гуляющим. Расталкивая прохожих, маршировали полупьяные взводы; шли они быстро, словно по какому-то важному неотложному делу.

Видя это, многие свернули на боковые улицы, чтобы вернуться домой. Другие, считая, что солдаты всего лишь расслабляются после президентского смотра, попытались отнестись к этому добродушно. Полагая, что все это скоро кончится, они оставались на бульварах.

Среди них был и Мейнард.

Уступая дорогу отряду зуавов, он поднялся на ступени дома у начала Ру де Вивьен. Взглядом опытного солдата разглядывал он проходимцев в мундирах; они казались арабами, но он знал, что это отбросы парижских улиц, переодетые для маскировки в тюрбаны последователей Магомета. Он не думал, что такие солдаты после стольких лет могут появиться в стране, гордящейся своим рыцарством.

Он видел, что они уже пьяны, идут вслед за командирами пошатываясь, без строя, и почти не обращают внимания на приказы. По двое и по трое выходят из рядов, заходя в кафе; пристают к горожанам, которые испуганно смотрят на них.

У входа, где остановился Мейнард, пыталась найти убежище молодая девушка. Она была красива и элегантно, хотя и скромно одета. Возможно, «гризетка» или «кокотка». Мейнарду было все равно, он на нее не смотрел.

Но на нее обратил внимание один из проходящих мимо зуавов; выйдя из строя, он поднялся по ступенькам, намереваясь поцеловать девушку.

Девушка умоляюще взглянула на Мейнарда, который, ни мгновения не колеблясь, схватил зуава за воротник и пинком послал вниз по ступенькам.

Послышался крик «На помощь!» Солдаты остановились, словно в удивлении от внезапного нападения. Офицер вернулся бегом и остановился, глядя на незнакомца.

– Sacre! – воскликнул он. – Это вы, мсье! Тот самый, что против империи!

Мейнард узнал негодяя, который накануне вечером поссорился с ним в кафе де Миль Колон.

– Bon (Отлично, фр. – Прим. перев.)! – воскликнул Вирок. – Задержать его! Отвести в караульную на Елисейских Полях! Вы пожалеете, мсье, о своем вмешательстве в дела страны, которая стремится к империи и порядку! Vive l’Empereur!

Подскочило с полдюжины негодяев в алых мундирах, они окружили Мейнарда и потащили его по бульварам.

Именно столько потребовалось, чтобы силой увести его.

На углу улицы Мира его глазам предстало необычное зрелище. Свидетелями его унижения стали три леди, сопровождаемые тремя джентльменами. Прогуливаясь по тротуару, они отошли в сторону, чтобы пропустить солдат, которые вели пленника.

Как ни быстро провели его, он их узнал: миссис Гирдвуд с ее девушками, Ричард Свинтон, Луис Лукас и его спутник!

Но времени подумать о них или о том, почему они здесь, у него не было. Мейнарда тащили зуавы, время от времни проклиная и толкая его, он был поглощен гневом и стремлением к мести. Для него это был час мучений и бессильного гнева!