Жена на продажу, таверна на сдачу

Глава 4. Волшебный шкафчик

Карл быстро утешился.

Точнее, плакать перестал, утер слезы, и снова взялся за метлу, шмыгая носом и время от времени тяжело вздыхая. Сердце-то его как было разбито, так и осталось…

А у меня мозг закипал. Мысли метались в поисках выхода.

Нет, тут долго жить невозможно!

— Карл, а как мне выкупить свободу у твоего отца?

Паренек посмотрел на меня самым несчастным взглядом, на какой только был способен.

— И ты меня покинуть хочешь, — с тяжким вздохом произнес он. — Никому я не нужен и не дорог…

— Нет, нет, что ты! — с жаром воскликнула я. — Я тебя не оставлю, обещаю! Даже если я уйду отсюда, я… я… тебя с собой заберу!

Карл грустно улыбнулся.

— Да на что я тебе, — сказал он уже веселее. Мое желание его освободить от папаши показалось ему забавным. — Бестолковый, еще и делать ничего не умею… Но спасибо за твою теплоту.

— Нет, нет, нет, я не пошутила! — я даже ногой топнула. — Я была бы рада твой помощи и поддержке, если б стала свободной и смогла бы… ну, например, свое дело открыть! Вдвоем у нас вышло бы быстрее и лучше. И кто сказал тебе, что ты бесполезный? Папаша твой? Да он же едет на твоем горбу! Ну, не умеешь ты готовить — так тебя никто и не обучал. Зато остальное ты умеешь.

Карл расцвел от моих немудреных похвал, спрятал смущенно глаза.

— Ты исполнительный, не ленивый. На тебя положиться можно! Это дорогого стоит. Так что не слушай папашу, слушай меня. Твои услуги очень дорого стоят. Ты мог бы и сам наняться к кому угодно. Притом не за тумаки, а за деньги. Кстати, почему ты этого не делаешь?

Мальчишка пожал плечами.

— Но такова воля моей покойной матушки, — ответил он. — Она хотела, чтобы я всегда тут жил.

Так-так.

А это попахивает тем, что таверну-то мать завещала не мужу, не папаше Якобсу, а именно Карлу! Поэтому папаша и не гонит сына отсюда.

— Это была ее таверна?

— Да.

Так-так-так…

— И писать мама твоя умела? Наверняка завещание оставила?

Карл пожал плечами.

— Наверное.

— Но ты его не видел?

— Отец сказал, что оно не для меня написано.

Так-так-так!

Побег отменяется. По крайней мере, до тех пор, пока не найду подтверждение моим догадкам.

Но вот от папаши Якобса избавиться нужно. Если дом и принадлежит Карлу, то купил-то меня папаша. И если он уйдет, то утащит меня за веревку, как козу. Так что сначала свобода, а потом справедливость, равенство и братство!

— Так как мне освободиться?

— Об этом лучше у него самого спросить, — ответил Карл неуверенно. — Я слышал, что можно выкупить самого себя за ту плату, что назначит хозяин. Но я же не знаю, сколько денег он с тебя попросит.

— Что-то рановато на свободу захотела!

Я так и подпрыгнула. Что за манера у этого папаши Якобса — подкрадываться незаметно и говорить подлым змеиным голосом!

Если б метла была не у Карла, ау меня, я б с воплем шарахнула ею подкравшегося хозяина. От неожиданности. А так просто нервно вздрогнула.

Папаша Якобс был доволен.

Кажется, он доел остатки чечевичной похлебки. Его щетинистая физиономия была испачкана оранжево-желтым, словно он ел, опустив лицо в миску. Как свин.

Он чавкал и пальцем отирал остатки супа со стенок миски. А потом отправлял их в рот. Фу.

— Любой человек жаждет вернуть утраченную свободу, — как можно тверже произнесла я, смело глядя на папашу Якобса.

— Я взял тебя не для того, чтоб выпустить волной пташкой в свет! — сердито ответил он, отирая грязную руку об живот. — Ты видишь, что здесь все в упадке? Женской руки тут не хватает! Нужно все отмыть, привести в порядок!

— Отмою, —не моргнув глазом, ответила я.

— Но это еще не все! — желчно продолжил старикашка. — Помимо уборки еще готовка… Ты, стало быть, хорошая стряпуха?

— Лучшая в городе, мастер Якобс, — не моргнув глазом ответила я.

— Значит, деньги не украла, а заработала, гхм, — похоже, паранойя Якобса поутихла. Он отведал моего супа и поверил, что заработать я и вправду могу. — Значит, так. Хочешь на свободу усвистать? Изволь! Кроме ежедневной работы здесь верни мне потраченное на тебя на торгах — пару серебряных. Да содержание твое, еще пару, да кров над головой, да… словом, дюжина серебра!

У меня в глазах потемнело. Дюжина серебряных! Это где ж их взять!

— Ну, еще перемыть тут все, перечистить, — продолжал папаша Якобс. — Ну, чего встала? Быстрее исполнишь все, быстрее освободишься! За работу давай принимайся, лентяйка!

Он обернулся к Карлу, покопался в кармане грязных штанов и вынул пару монеток.

— Живо тащи мне самогону! — рявкнул он на сына, кинув ему деньги. — Да смотрите мне! Ужин погано приготовите — шкуру спущу с обоих!

И, шаркая ногами, побрел в свою комнату.

Вот же жадный старикашка! Уборка, готовка, и прочие услуги

Двенадцать серебряшек, двенадцать! Откуда столько взять?!

Положа руку на сердце, это было чересчур много.

На десять серебряных можно было купить маленький, но приличный домик. На оставшиеся два — корову или пару молочных коз. Молоко продавать, уже с голода не помрешь.

Откуда бы мне, несчастной служанке, столько денег взять?!

И утащить у папаши Якобса не получится. Он прекрасно считал. Он знал, сколько лесорубов к нам заходит, мог посчитать, сколько они денег оставят. Да еще и дрова… по дровам тоже мог определить, сколько гостей заходило.

Вот как тут заработать?!

— Не грусти, — робко ободрил меня Карл. — Я тут подумал… Ты права. Если я устроюсь к кому-то работать, ну, например, на ночь, то мы сможем набрать нужную сумму.

Я обняла Карла, чуть не расплакавшись.

— Добрый ты человек! — прошептала я. — Но ты итак устаешь. Не нужно еще больше тянуть из себя жилы. Нет; я что-нибудь придумаю.

— Да что ж тут придумаешь, — произнес Карл, тяжело вздохнув.

— Моя забота! — ответила я. — Ну, беги за самогоном! Нам бы отдохнуть немного, а потом ужин готовить. И лучше бы чтоб папаша твой не стоял у меня над душой!

Карл ушел, а я налила в ведро воды погорячей, взяла щетку и принялась убираться.

Ведь лучше всего мне думалось, когда я работаю. Тогда излишняя энергия, подогревающая мне котелок до состояния закипания, уходила в движения. И думалось продуктивнее.

Таверна, и верно, была закопчена и засалена донельзя. Я яростно терла и терла стены, собирала грязную воду, текущую по дереву, и снова принималась шоркать щеткой.

Вымела всех невинных пауков вместе с их паутинами из углов — извините, ребята, вам тут не место!

Отскоблила столы и лавки, окатила их кипятком. Миски и чашки замочила в бадье со щелоком. С пола отскребла грязь, яростно работая щеткой. Да так, что на мокрых досках ни песчинки не осталось.

Словом, к обеду я отмыла зал. С меня сошло семь потов. В таверне пахло чистотой и влажным деревом. Чистая, словно новая посуда, была расставлена по полкам.

А я так и не придумала, что делать.

Признаюсь, меня охватило отчаяние.

Я очень устала, спать хотелось, руки тряслись. Если я так буду каждый день урабатываться, то о какой подработке может идти речь? Нет, не смогу…

От отчаяния и злости перешла снова на кухню, принялась драить шкафчики и всякие банки из-под специй.

Вот ведь тоже задачка! Сливки эти!

— А что, — робко предложила я, — если шкаф желания выполняет? Ну, вот со сливками же сработало! Шкаф, дай мне денег, что ли!

Я открыла дверцу.

Ничего там не было. Мокрые полки и рядок стеклянных банок.

— Ну, ладно, — проворчала я, закрывая дверцу. — Не просто денег! Двенадцать серебряных мне надо! Давай!

Я зажмурилась, досчитала до ста, открыла глаза, распахнула дверцу, и…

Ничего.

Пусто.

— Ну, я же не сумасшедшая, — чуть не плача, пробормотала я. — Сливки были, это точно! Я помню, как лила их в котел, как размешивала! Ну, что тебе стоит, шкаф?!

Нет, может, я все же чокнулась? Стою, со шкафом разговариваю… Денег у него прошу…

Даже банкомат так просто денег не даст! Там карта нужна.

А тут шкаф с дохлыми мухами.

Я захлопнула дверцу шкафа, прислонилась к нему пылающим лбом и задумалась.

Неужто нет выхода, и придется воспользоваться щедрым предложением Карла? Заставить мальчишку надрываться на двух работах? Нет, конечно, я б его прикрыла тут, в таверне. Все дела б за него делала. Дрова вон рубила б! Но он, такой худой и хрупкий, долго ли продержится?

Он вечно голоден.

Недоедает, наверное, со смерти матери. А может, папаша его не кормил и во время ее болезни. Как давно Карл видел мясо?

Наверное, очень давно.

Нет, если б он регулярно хорошо питался, тогда силенок у него было б побольше. И тогда можно было б принять его помощь. И не стыдно. Но его надо откармливать полгода, прежде чем он хотя б на человека станет похож.

И то — одним только чистым мясом.

Например, окороком. С хлебом и с теми же самыми сливками.

Воображение тотчас нарисовало мне морозный парок в холодильнике, где на огромной фарфоровой тарелке лежал копченый свиной окорок, перетянутый крепкими нитками.

Он соблазнительно пах копченостями, дымком и травами. Шкурка у него была темно-коричневая, жёсткая. Под ней — тонкая прослойка нежного сальца, кое-где сварившегося до холодца.

А само мясо, сочное, со слезой, розоватое к середине, прозрачное, если его нарезать тонко-тонко, пахнет неповторимым запахом коптильни, дыма, чеснока. Его можно разобрать по волокнышку, тоньше нити. И бутерброд с ним будет такой вкусный...

В лоб мне пахнуло холодом, и я даже вздрогнула.

— Что за черт? — пробормотала я, отчетливо уловив характерный запах холодильника и услышав звук работающего компрессора.

Распахнув шкаф, я не поверила своим глазам.

За деревянными дверцами шкафа действительно был холодильник.

И посередине него стояла тарелка с окороком!

А на боковой полке опять-таки нужные мне сливки…

За моей спиной раздался грохот.

То Карл уронил на пол принесенный бутыль с самогоном, увидев разверстые врата рая — холодильника.

Разумеется, бутыль он разбил.

Но изумление его было столь велико, что он даже не испугался гнева отца.

— Это… — бормотал он, указывая дрожащим пальцем на свет, исходящий из холодильника. — Это…

— Ты видишь то же, что и я? — осторожно спросила я. И покосилась на окорок.

— Чудо! — прошептал Карл.

Ага. То есть, я не сошла с ума. И сливки мне не привиделись.

Как, впрочем, и сбившая меня машина… К сожалению.

Размышления мои касательно моего попаданства в этот мир и окна в мой собственный прервал рев папаши Якобса. Он явно услыхал шум внизу. Да еще и спирт унюхал наверняка!

— Поганый мальчишка! — раздался сверху рев старика. — Где ты там ходишь?! Я дождусь сегодня свою бутылку?!

Вот тут настало время пугаться нам обоим. И Карлу, и мне. Мальчишка даже побелел, как привидение.

Но я не растерялась.

Четким движением я выхватили и окорок, и сливки из холодильника, сунула их в руки Карлу, и захлопнула дверцу шкафа.

Прижалась лбом к влажному после уборки дереву так, что все узоры древесины, наверное, у меня на лице отпечатались. Крепко зажмурила глаза и изо всех сил пожелала, чтоб там, за дверцами старого шкафа, оказалась бутылка деревенского отменного первача!

Чистого, как слеза.

Процеженного и очищенного. Крепостью градусов в шестьдесят! А то и семьдесят.

Я представила даже опьянение, которое наступает после первого же глотка такого пойла. Помню, был опыт по юности, по неопытности, когда из горячих блюд к этому напитку — только свежесобранная клубника, нагретая солнцем.

В лицо мне снова повеяло холодом, и я с победным криком распахнула дверцы шкафа.

Огромнейшая запотевшая бутыль ледяного самогона была прямо там, на полке!

И рядом надкусанная клубника…

— Ка-а-арл! — вопил сверху в ярости папаша Якобс. — Я сейчас убью тебя, засранец!

Одним четким движением я выхватила самогон из холодильника. Захлопнула дверцу шкафа.

Отняла у онемевшего Карла окорок, сливки и сунула их в печь.

Впихнула ему в руки адское пойло (которое, по моим расчётам, должно было вырубить папашу Якобса намертво на целые сутки), схватила Карла за плечи и развернула лицом к лестнице, на которой уже громыхали тяжелые ботинки старика.

— Где мой самогон?! — вопил разъяренный мой хозяин, появляясь перед нами.

Видок у него был еще тот. То ли недопил, то ли переел. Его штормило и бросало из стороны в сторону, руки так и прыгали, словно он Рахманинова играл. А вот глаза были совершенно трезвыми и очень злыми.

— Так вот же он! — прощебетала я, встав за Карлом и старательно закрывая собой от папаши Якобса осколки бутылки и лужу на полу. — Самый свежий и самый чистый, только для вас!

Бутыль была намного больше той, что разбил Карл. И наполнена чуть не до верху, под самую пробку, скрученную из какой-то коричневой грубой бумаги. Поэтому папаша Якобс так и замер, очумев от размеров сокровища, свалившегося ему в руки.

— Чего это так много? — подозрительно спросил он.

— Так скидка постоянным клиентам! — прощебетала я.

— Чего? — не понял папаша Якобс.

— Подарок вам, — пояснила я. — От хозяина заведения. Вы же постоянно у него покупаете. Вот он и решил вас отблагодарить.

— Дай сюда! — рыкнул старик, выхватив у Карла бутыль. И принюхался. — А чем это тут воняет?!

— Так мылом, щелоком и грязью! — радостно ответила я. — Я тут прибиралась, полы мыла, знаете ли…

— Не смей мне врать! — рявкнул старик. — Пахнет вином!

Он грозно наступал, и у меня сердце в пятки ушло. Если он увидит осколки и лужу, он нас точно убьет! Подумает, что ему две бутылки дали за обычную плату. А мы одну разбили. И тогда нам конец!

Но вместо панических воплей «мы все умрем!» я улыбнулась как можно приветливее и храбро шагнула вперед.

— Конечно, вином! Оно же у вас под носом! — я протянула руку и смело вытащила пробку, свернутую из… газетки «Сельская жизнь»?! — Видите? Пробка промокла, вот и пахнет. Ах, славный самогончик! Ядреный! Так и текут слюнки! Не нацедите мне кружечку?!

— Руки прочь! — рыкнул Якобс. Спиртовые пары ударили ему в нос, а оттуда в мозг. Точнее, в то, что от мозга осталось. И папаша Якобс слегка окосел. И даже слегка утратил бдительность и присел от опьянения.

Ворча и изрыгая проклятья, он развернулся, как стойкий оловянный солдатик, и побрел к себе наверх. А я перевела дух и обернулась к Карлу.

У того глаза были по медному пятаку.

— Ка-ка-как ты то сделала?! — только и смог вымолвить он.

— Да мне-то откуда знать! Это не я! — прошипела я.

И мы оба, не сговариваясь, обернулись к печке.

Окорок был там, соблазнительный, свежий, копченый.

Под ним лежал тоненький кусочек хлеба, свежего, с хрустящей корочкой, с ноздреватым белым мякишем. Кажется, над ним даже еще курился теплый парок. Свежеиспеченная горбушка!

Ну, я же представляла бутерброд.

Но, кажется, передала шкафу слишком сложный мыслеобраз. Поэтому бутерброд оказался… толстоват.

— Откуда это? — потрясенный, произнес Карл. У него слюнки текли, он жадно принюхивался к еде.

— Шкаф дал, — отрезала я. — Давай попробуем, настоящее ли то! А то мне все кажется, что только снится!

Я решительно пластанула кусок мяса потолще, положила его на хлеб. В глиняную кружку плеснула свежих, холодных, жирных сливок и протянула все это Карлу.

— Ешь! — грозно велела я.

Карла два раза упрашивать не пришлось.

Он уселся прямо на кучу поленьев и принялся уписывать лакомство, постанывая от удовольствия.

— Как вкусно! — прошептал он, подняв на меня восторженный взгляд. — Ничего вкуснее никогда не ел!

Тут он вдруг задумался и даже жевать перестал.

— А ведь ел, — сказал он вдруг. — Матушка, бывало, угощала меня сладостями и диковинными фруктами, которые тут не растут…

Аг-га!

— У твоей матушки, верно, был дар? — спросила я.

Карл пожал плечами и вернулся к еде.

— Вот и отец так говорил, — беспечно ответил он. — А матушка смеялась и говорила, что этот дар может освоить любой, у кого доброе сердце. Когда она умерла, отец думал, что дар будет у меня. Но ничего такого не произошло.

— Вот почему твой отец злится на тебя!

— Наверное. А может, я правда недостаточно добр, — задумчиво произнес Карл. — Поэтому матушкин дар не достался мне в наследство. Я ведь иногда сержусь на отца…

— А я что, ангел? — хмыкнула я насмешливо. — Откровенно говоря, твоего батюшку я б оприходовала оглоблей поперек спины! Но мне-то холодильничек открылся! Так что, скорее всего, дело не в том, что ты не добр. А в том, что дар открывается только женщине.

Сказала это — и задумалась.

Ведь папаша Якобс мог подумать точно так же! Специально купил меня, чтоб поэкспериментировать! Надо быть тогда осторожнее. Ведь если он узнает, что мне с первого раза удалось открыть его шкафчик, он меня на цепь посадит!

— А мама твоя всегда только еду доставала? — спросила я.

— Нет, не только. Иногда игрушки чудные. А если хотела порадовать отца, то монеты… золотые монеты со дна моря.

Ну, ясно. Якобсу игрушки-то не нужны, ему денег подавай! И живет он, наверное, на то немногое, что осталось о покойной супруги. А бедолагу Карла не пристукнул только потому, что все еще надеется, что в мальчишке проснется дар.

— Ты вот что, — сказала я Карлу решительно. — Бери окорок целиком и ни слова отцу о том, что видел!

— Но я не съем столько, — удивленно произнес Карл, глядя на огромную по его меркам гору мяса.

— А ты постарайся!

— Но я итак ничего бы ему не сказал! — упрямился Карл.

— Чудак человек, — я даже рассмеялась. — Да я просто хочу, чтоб ты питался хорошо.

— Но он испортится, — с сожалением сказала Карл. — Даже если я его возьму и начну есть, то не съем всего, и он пропадет. А так жаль! Вкусный очень. Нам придется его есть вдвоем…

И Карл уже смелее сам взял нож и отрезал себе кусочек.

— Знаешь что? — произнесла я. — Мы его продадим лесорубам. За отдельную плату. Это ведь наше, не так ли? Не твоего отца? Получается, он ничего не знает об этом мясе. И деньги, вырученные за него, мы сможем оставить себе. И так накопим на мое освобождение.

Глаза у Карла заблестели. В них появилась надежда.

— Ну, а если я научусь обращаться со шкафом твоей матушки так же лихо, как она это делала, то мы и таверну эту выкупим у твоего папаши и заживем припеваючи!