Женщина в красном

Глава 30

По дороге из Сент-Агнес говорили мало. А если и говорили, то о чём-то поверхностном. Дейдре надо было остановиться у заправки, и она предупредила, что съедет с основной дороги, если он не возражает. Линли не возражал.

— Может, хотите чаю? — предложил он. — Наверняка поблизости есть гостиница или чайная. Возможно, нам удастся выпить настоящего корнуоллского чаю со сливками и земляничным джемом.

— А помните дни, когда трудно было найти взбитые сливки? Были они только в Корнуолле.

— Да. И пирожки тоже. Мне всегда нравилась хорошая выпечка, но у нас её никогда не было, потому что отец считал эти пирожки…

Линли замолчал, не желая произносить это слово.

— Простоватыми. Или даже вульгарными, — закончила за него Дейдра. — А вы, значит, так не считали?

— У меня свои недостатки. Мой брат употреблял наркотики. Его исключили из Оксфорда, его девушка умерла с иглой в руке. Брат с тех пор время от времени лечится. Я виноват в болезни Питера. Я должен был оставаться с ним, направлять его, поддерживать.

— Что ж, такие вещи случаются, — заметила Дейдра. — К тому же у вас была своя жизнь.

— А у вас — своя.

Она не сказала того, что сказала бы на её месте другая женщина в конце совместно проведённого дня: «Вы полагаете, это уравнивает наше положение, Томас?» Но Линли знал, что Дейдра так думает: как ещё она могла истолковать его слова о Питере? Несмотря на молчание Дейдры, ему хотелось изложить другие подробности, нагромоздить их одна на другую, чтобы она нашла между ними больше сходства, а не различий. Ему не терпелось добавить, что его родственника убили десять лет назад, что его самого подозревали в этом преступлении и даже продержали сутки в тюрьме. Допрашивали с пристрастием, а всё потому, что он ненавидел Эдварда Девенпорта, поскольку тот гадко обошёлся с его сестрой. Линли никогда не делал секрета из этих историй. Но сейчас он не мог удариться в воспоминания. Вдруг Дейдра решит, что он слишком уж откровенничает?

Линли страшно сожалел, что поставил Дейдру в неудобное положение. Он понимал, как она интерпретирует его реакцию на всё увиденное в этот день, хотя и старался переубедить девушку. Между ними разверзлась огромная пропасть, созданная, во-первых, фактом рождения, во-вторых, детством, в-третьих, жизненным опытом. Пропасть существовала лишь в воображении Дейдры, но у Линли не получалось объяснить это ей. Пропасть была для Дейдры реальностью.

Ему хотелось кричать: «Ты ведь почти не знаешь меня. Не знаешь, кто я, кто люди, с которыми я общаюсь, кого я люблю, что для меня важно. Хотя откуда тебе знать? Газетные статьи, таблоиды, журналы, Интернет освещают лишь пикантные, опасные, непристойные факты. О том, что происходит каждый день и что тем не менее является ценным и незабываемым для человека, там не пишут. В этих событиях нет драмы, хотя именно они определяют жизнь».

Впрочем, какая разница, кто он такой. Со смертью Хелен это перестало иметь значение.

Вернее, Линли пытался себя в этом убедить. Потому что испытывал совсем иное. Он беспокоился о другом человеке, а это говорило… о чём? О воскрешении? Линли не желал заново рождаться. Об излечении? Он не был уверен, что мечтает выздороветь. Но размышления о том, кем он является на самом деле, заставили его понять, что чувствует Дейдра: её, обнажённую, выхватил свет прожектора, несмотря на все усилия прикрыть себя одеждой.

— Мне бы хотелось повернуть время вспять, — признался он.

Дейдра взглянула на него, и по выражению её лица Линли понял: девушка неправильно истолковала его слова.

— Конечно, — ответила Дейдра, — кто бы не хотел на вашем месте?

— Я не о Хелен, — объяснил Линли, — хотя отдал бы всё, чтобы она была рядом.

— Тогда о чём?

— О том, что я сделал с вами.

— Это часть вашей профессии, — заметила Дейдра.

Не совсем так. Он ведь уже не коп. Он ушёл от этой стороны своей жизни, потому что не мог более ни одной секунды её переносить. Работа забрала у него Хелен. Если бы он знал, что в те дни, когда его не было с ней рядом, песочные часы отмеряли последние мгновения её жизни… Если бы знал, бросил бы всё к чёрту.

— Нет, вы не правы. Здесь я оказался случайно.

— Что ж, они вас попросили. Инспектор вас попросила. Сами бы вы не стали. Тем не менее предложили свой план.

— Да, — согласился Линли и тут же пожалел об этом. — Но пожалуйста, поверьте мне: если бы я предполагал… Вы не похожи…

— На них? — перебила Дейдра. — Я чище? Образованнее? Лучше одета? Что ж, у меня восемнадцать лет ушло на то, чтобы оставить позади этот ужасный… так и просится на язык слово «эпизод», но нет, не эпизод. Эту ужасную жизнь. И это моя жизнь. Она сделала меня такой, и неважно, какой я кажусь сейчас. Подобные вещи определяют нас, Томас, и они определили меня.

— Думая так, вы зачёркиваете последние свои восемнадцать лет. Зачёркиваете своих родителей и их любовь к вам.

— Вы видели моих родителей. Видели мою семью. Представляете наш быт.

— Я имел в виду других родителей. Тех, кто на деле доказал свою любовь.

— Трейхиры. Да. Но они не изменят всего остального. Не смогут. Остальное — это… остальное. И всегда им останется.

— У вас нет причин стыдиться.

Дейдра посмотрела на него. К тому моменту они подъехали к автозаправке. Дейдра выключила зажигание и взялась за ручку дверцы. Линли сделал то же самое. Будучи джентльменом, он не мог допустить, чтобы Дейдра сама заливала бензин.

— Это ещё раз доказывает…

Дейдра замолчала.

— Что?

— Люди вроде вас…

— Перестаньте, Дейдра, — оборвал её Линли. — Нет людей вроде меня или не вроде меня. Есть просто люди. Есть просто жизнь.

— Люди вроде вас, — упрямо продолжила Дейдра, — уверены, что это позор, потому что вам даже в страшном сне не приснится подобная ситуация. Проводить время в скитаниях. Жить на помойке. Питаться чёрт знает чем. Носить обноски. Терять зубы. Иметь неправильную осанку из-за слабых костей. А эти бегающие глаза и липкие руки! Зачем читать или писать, если можно украсть? Вот что вы думаете, и вы не ошибаетесь. Но мои чувства, Томас, не имеют ничего общего со стыдом.

— Что тогда, если не стыд?

— Печаль. Сожаление. Вспомните моё имя.

— По большому счёту все одинаковы, вы и я, — произнёс Линли. — Несмотря на различия.

Дейдра устало улыбнулась.

— Нет. Возможно, вы так развлекались. Вы, ваш брат, сестра и ваши приятели. А родители даже нашли вам цыганскую кибитку и поставили её где-нибудь в укромном углу поместья. Вы переодевались, исполняли роли, но это была игра, а не жизнь.

Дейдра выбралась из машины. Линли последовал её примеру. Она подошла к насосам и уставилась на них, словно решая, какой вид бензина предпочесть. Поскольку Дейдра колебалась, Линли взял шланг и стал заливать бензин.

— Наверняка ваш человек делает это за вас, — съязвила Дейдра.

— Не надо.

— Я ничего не могу с собой поделать. И никогда не смогу.

Она яростно мотнула головой, словно зачёркивая всё, что могло быть между ними. Снова уселась в автомобиль и захлопнула дверцу. Линли заметил, что Дейдра смотрит прямо перед собой, словно в окне автозаправочной станции находится нечто очень важное.

Он отправился платить. Когда он вернулся в машину, то увидел на своём сиденье аккуратную стопку купюр — за бензин. Линли взял деньги, сложил их пополам и сунул в пустую пепельницу возле приборной доски.

— Я не хочу, чтобы вы тратились, Томас, — сказала Дейдра.

— Знаю. Но вам придётся смириться с тем, что я это сделал.

Дейдра завела двигатель, и они выехали на дорогу. Вечер опускал свою вуаль. Несколько минут прошли в молчании.

Наконец Линли сказал единственное, что стоило сказать. Он повторил свою единственную просьбу. Однажды он уже попросил об этом, но не получил согласия и надеялся, что Дейдра передумает. Он и сам не мог объяснить, зачем ему это нужно. Они выкатились на тряскую стоянку «Солтхауса», откуда начали свой день, и Линли в последний раз обратился к Дейдре с этим вопросом:

— Так вы будете называть меня Томми?

— Не думаю, что смогу, — ответила Дейдра.

Линли не слишком проголодался, но понимал, что надо подкрепиться. Есть — значит жить. Оказывается, он приговорён к жизни, по крайней мере пока. Он посмотрел вслед автомобилю Дейдры и вошёл в «Солтхаус», решив поужинать в баре, а не в ресторане.

Нырнув в низкую дверь, он обнаружил, что Барбару Хейверс посетила та же идея. Сержант устроилась в уголке, в то время как остальные посетители расселись за щербатыми столами и возле барной стойки. Брайан наливал им пиво.

Линли направился к Барбаре, выдвинул стул и опустился напротив. Она подняла глаза от своей тарелки, на которой, судя по обязательным ингредиентам, была пастушья запеканка: отварные морковь, цветная капуста, брокколи, консервированный горошек и чипсы. Хейверс полила блюдо кетчупом, но морковь и горошек сдвинула на край тарелки.

— Разве мама не говорила вам, что нужно съедать все овощи? — в шутку укорил её Линли.

— В том-то и радость взрослой жизни, — усмехнулась Барбара, подцепив на вилку рубленую говядину. — Человек может игнорировать определённые продукты.

Она задумчиво жевала и глядела на своего бывшего начальника.

— Ну? — наконец произнесла она.

Линли начал рассказывать и осознал, что, не желая этого, перешёл в новую для себя стадию. Неделю назад он рта бы не раскрыл. А если бы и стал общаться, то только ради того, чтобы от него отвязались.

Закончил он так:

— Я не смог заставить её понять, что подобное прошлое, её семья, люди, родившие её… не настолько важны.

— Конечно не важны, — добродушно подтвердила Барбара. — Ни в коем разе. Особенно для человека, который никогда так не жил.

— Хейверс, у каждого из нас своя история.

— Гм. Верно.

Барбара обмакнула брокколи в кетчуп и брезгливо убрала приставшую горошину.

— Но не у каждого сервировали стол серебряными блюдами, если вы догадываетесь, о чём я. А что это за большая штуковина, которая стоит у вас в центре обеденного стола? Вся такая серебряная, на ней ещё прыгают животные. Или обвитая виноградом. Ну, вы поняли.

— Это называется epergne — ваза для середины стола. Но неужели вы считаете, что такая бессмысленная вещь, серебряная…

— Дело не в серебре, а в слове. Улавливаете мысль? Вы знаете, как она называется. Полагаете, Дейдра знает? Много ли вообще в мире людей, которые слышали это слово?

— Разве в этом дело?

— Именно в этом. Есть такие места, сэр, где простонародье не бывает, и ваш обеденный стол тому пример.

— Вы ведь обедали за моим столом.

— Я исключение. Ваше окружение находит моё невежество очаровательным. Вы думаете так: иначе она не может, стоит только вспомнить, откуда она родом. Вот что вы говорите людям. Это всё равно что: «Бедняжка, она американка. Откуда ей знать?»

— Хейверс, прекратите. Мне и в голову не приходило…

— Неважно, — перебила Барбара, взмахнув вилкой в его сторону.

Она подцепила чипсы, хотя в кетчупе их было почти не разглядеть.

— Мне всё равно, понимаете? — продолжила Барбара. — А Дейдре не всё равно. И вот таким людям особенно несладко. Плюньте на всё, и вы сойдёте за невоспитанного человека или, по крайней мере, притворитесь им. Если станете обращать внимание, то запутаетесь во всех этих столовых приборах. Шестнадцать ножей и двадцать две вилки. Как могут люди есть спаржу руками?!

Барбара драматически содрогнулась. Она положила в рот кусок запеканки и запила её сидром.

Линли внимательно посмотрел на Барбару.

— Хейверс, это моё воображение или сегодня вы выпили больше, чем обычно?

— Это ещё почему? Разве я говорю несвязно?

— Дело не в этом, но…

— А что такое? Машину мне вести не надо, а по лестнице я поднимусь.

— Что случилось? — строго спросил Линли, поскольку за Хейверс не наблюдалось пристрастия к выпивке.

И Барбара рассказала ему всё. О Яго Рите и Бенесеке Керне. О хижине Хедры, которую она назвала «безумной лачугой на краю скалы, где все мы могли погибнуть», и о результате, которого не было. О Джонатане Парсонсе, бухте Пенгелли и Санто Керне.

— Так вы говорите, Парсонс признался? — удивился Линли. — Как неожиданно!

— Сэр, вы не расслышали. Он не признался. Он всего лишь делился предположениями. Предполагал то и это, а под конец огорошил нас тем, что уезжает. Разглагольствовал о сладости мести и прочей чепухе.

— Вот как? И что сделала Ханнафорд?

— Ну что она могла? Как повёл бы себя на её месте любой коп? Если бы об этом написали древние греки, мы могли бы надеяться, что в следующие два дня Тор поразит старика Парсонса молнией, но я на это не рассчитываю.

— Да уж, — согласился Линли и через мгновение прибавил: — Зевс.

— Что?

— Зевс, Хейверс. Тор — скандинавский бог, а Зевс — греческий.

— Да ладно вам, сэр. Вы же знаете, что я из простонародья. Кстати, греки здесь совершенно не к месту. Парсонс взял да и смылся. Ханнафорд хочет его прижать, только с кем ей работать? С идиотом Макналти, единственный вклад которого в дело — постер с сёрфером? Он ещё к тому же и информацию выдал, о которой следовало помалкивать. В общем, полный бардак. Я рада, что не отвечаю за это.

— Не повезло Ханнафорд, — вздохнул Линли.

— Вот именно. Вы едите, сэр, или нет?

— Пожалуй, возьму что-нибудь. Как вам пастушья запеканка?

— По-пастушьи. Бар не то место, где имеет смысл привередничать. Ясно одно: Джейми Оливеру[62] сегодня здесь делать нечего.

Барбара подцепила на вилку кусочек и протянула Линли.

Он покорно положил его в рот, прожевал, решил, что сойдёт, и встал, собираясь заказать себе порцию. Следующая фраза Хейверс его остановила.

— Сэр, если не возражаете…

По осторожному тону Барбары Линли понял, что его ожидает.

— Да?

— Вы вернётесь со мной в Лондон?

Линли снова сел. Он взглянул не на Барбару, а на тарелку с остатками пастушьей запеканки и аккуратно отодвинутыми к краю горошком и морковкой. Да уж, Хейверс в своём репертуаре. Еда, морковь, горошек, беседа и тот самый вопрос.

— Хейверс…

— Ну пожалуйста, — взмолилась Барбара.

Он посмотрел на неё. Неладно скроенную, плохо одетую, ужасно подстриженную. Такую же, как всегда. За маской безразличия Линли увидел в Хейверс то же, что и в самом начале: серьёзность и правдивость, обычную женщину, свою напарницу, своего друга.

— Всему своё время, — ответил он. — Не сейчас, но когда-нибудь.

— И когда? — пытливо спросила Барбара. — Ну хоть приблизительно.

Линли перевёл взгляд в окно, обращённое к западу. Он подумал о тех вещах, что находились по ту сторону; о шагах, оставшихся в прошлом, и 6 тех, что предстоит сделать.

— Я должен дойти до конца, — сказал он. — После этого мы посмотрим.

— Мы? — уточнила Хейверс.

— Да, Барбара. Мы.