Жестокий мучитель

Глава 19

Элиас

Дядя Эрнандес заводит меня в свой кабинет, глаза сощурены.

— Все в порядке, дядя?

Это не первый раз с начала зимних каникул, когда он силой приводит меня сюда без каких-либо объяснений.

— Твои оценки в этом году упали. Что происходит?

Я пожимаю плечами.

— Разве имеет значение, какие оценки я получаю в Академии Синдиката?

Его челюсть сжимается.

— Имеет, когда я плачу сто тысяч долларов в год. — Он стучит сжатым кулаком по столу. — Я хочу, чтобы твоя успеваемость вернулись на прежний уровень, иначе у нас возникнут серьезные проблемы.

Я стискиваю зубы и киваю.

— Да, дядя.

Как всегда, я вынужден склониться перед доном Эрнандесом, и мне это надоело.

Мой отец жалок и слаб и выполняет все желания Эрнандеса. Меня от этого тошнит. Ненавижу дядю почти так же сильно как и отца, поскольку что в моих глазах он был соучастником маминой гибели.

Они оба самодовольные придурки, а мой дядя — это позор за то, поддержал его после того, что он сделал. Вспышки последней ночи в Мексике заставляют меня вздрогнуть, когда я вспоминаю сцену, как отец избил мою мать так сильно, что она не смогла прийти в себя.

Она пыталась помешать ему отвезти меня в Америку, и я никогда не простил его за это. У него всегда были проблемы с алкоголем, а когда она впала в истерику из-за того, что он забрал ее сына, он бил ее снова и снова, пока она не истекла кровью и не умерла. Меня охватывает стыд, потому что мне было тринадцать лет, и я должен был дать ему отпор, но вместо этого испугался и забился в угол, наблюдая, как он забирает единственного человека, который имел значение в этом мире.

Я сжимаю челюсть, не веря до конца, что моему дяде было все равно, что его сестру забили до смерти за такую мелочь. Она была Эстрада, хорошей женщиной, а мой отец — пустая трата гребаного пространства и всегда был таким.

Мой дядя вздыхает.

— Что тебя беспокоит? — спрашивает он.

Я качаю головой, нахмурив брови.

— Что ты имеешь в виду?

— На тебя не похоже пренебрегать своими оценками. Почему ты не сосредоточен? — спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

— Трудно сказать.

В глубине души я знаю, что это потому, что моя одержимость Натальей Гурин затмила все остальное в жизни. Она стала всем, что меня волнует.

Эрнандес смотрит на часы.

— Завтра годовщина смерти твоей матери.

В канун Нового года её забили ее до смерти, и именно поэтому я всегда ненавидел Новый год. Нет ничего радостного в наступлении нового года, особенно после того, как ты кого-то потерял.

Я сжимаю челюсть, поскольку мой дядя редко говорит о своей сестре.

— К чему ты клонишь?

— Хочешь посетить ее могилу в Мексике? — спрашивает он.

Мне кажется, что он ударил меня под дых, когда смотрю в его темные, бездушные глаза. За шесть лет, прошедших с момента ее смерти, Эрнандес ни разу не предлагал мне вернуться в Мексику и навестить ее могилу. Я киваю в ответ.

— Да.

— Я организую самолет, который доставит тебя утром. — Его челюсть сжимается. — Я тоже поеду.

Я прищуриваюсь.

— Почему сейчас?

— С моей стороны было неправильно не отпускать тебя раньше, но в Мексике для нас было опасно. — Он тяжело вздыхает. — Я знаю, как сильно ты скучаешь по ней. Я тоже по ней скучаю.

Я смотрю на него, ярость бурлит в моих венах.

— Ты не можешь говорить серьезно. Мой отец забил твою сестру до смерти, а ты говоришь мне, что скучаешь по ней, хотя с тех пор поддерживаешь его.

Мускул на челюсти моего дяди напрягается.

— Конечно, я скучаю по ней, но она вела себя неразумно. Нам всем пришлось переехать в Америку.

— Я не понимаю, зачем нужно было переезжать ей или мне. — Я качаю головой. — Мы были совершенно довольны.

Он усмехается.

— Ты напоминаешь мне ее, Элиас. Упрямый и своевольный.

Я наблюдаю за тем, как он встает и подходит к небольшому шкафу в углу комнаты. Он открывает его, достает маленькую золотую безделушку, запирает обратно и возвращается с ней в кресло.

— Это ожерелье принадлежало твоей матери, — говорит он, показывая украшение. — Думаю, пришло время передать это тебе. — Он протягивает его через стол.

Я беру и верчу маленькую вещицу в руке, хмуря брови, когда замечаю защелку на лицевой стороне. Открываю её и вижу мамину фотографию со мной на руках, когда я был ребенком. Моё горло болезненно сжимается, когда смотрю на нее.

— Почему ты не убил его за то, что он сделал с ней? — Спрашиваю, смаргивая выступившие на глазах слезы.

— Ты многого не понимаешь в той ночи, Элиас.

Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с дядей.

— Например?

— У твоей матери был роман с Хосе Васкезом. — Дядя сжимает зубы. — Я узнал и приказал твоему отцу убить ее.

Такое чувство, что он только что ударил меня по лицу. Я неподвижно смотрю на мужчину передо мной.

— Ты приказал убить собственную сестру?

— Она предала картель. Другого выбора не было.

Я сжимаю кулаки под столом, ничего так не желая, как броситься через него и задушить мужчину, сидящего передо мной. Мне насрать, даже если моя мама трахалась со всем картелем Васкеза. Она не заслужила того, что с ней случилось.

— Ты — ублюдок, — говорю я.

Эрнандес пожимает плечами.

— У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда. — Я встаю, не в силах больше ни минуты находиться в присутствии этого человека. Он убил свою собственную сестру, потому что она трахалась с врагом. — Мне нужно выбраться отсюда.

— Стой, — приказывает он.

Я ненавижу, что мои ноги автоматически останавливаются, когда оглядываюсь на него через плечо.

— Самолет вылетает завтра ровно в восемь часов. Будь на месте, если хочешь навестить ее могилу. — Он пожимает плечами. — Решай сам.

Я не говорю больше ни слова. Выхожу из его кабинета и направляюсь к выходу во двор. Мне нужны воздух и пространство, чтобы прочистить голову. Мой дядя только что объявил, что всё, во что я верил, было ложью.

Моя ярость на семью Гурин за то, что они вынудили нас переехать в Северную Америку была обоснована тем, что я винил их в смерти матери. Теперь мой дядя заявляет, что их предложение не имело к этому никакого отношения.

Отец убил ее, потому что она предала семью. Я тяжело сглатываю, задаваясь вопросом, как я мог так ошибаться. Возможно, моя злость на Наталью и ее семью все это время была беспочвенной?



Самолет уже на взлетно-посадочной полосе, когда я прибываю, двери еще открыты, но, похоже, они готовятся к вылету.

Я выскакиваю из машины и мчусь к нему, зная, что никогда не прощу себе, если упущу эту возможность. Возможность успокоиться и попрощаться с женщиной, которая любила меня так, как никто другой. Я проглатываю комок, боль сжимает мое сердце. Я скучаю по ней каждый чертов день.

Пробегаю по асфальту и добегаю до ступенек как раз в тот момент, когда их собираются убрать.

— Подождите! Я должен быть на этом самолете.

Один из работников поднимает бровь.

— А ты кто?

— Элиас Моралес.

Я поднимаю взгляд на ступеньки и вижу, как в дверном проеме появляется мой дядя, едкая ненависть пронзает меня изнутри при одном только его виде.

— Пропустите его.

Мужчины перестают убирать лестницу, и я перепрыгиваю через две ступеньки за раз, с трудом втягивая достаточное количество кислорода.

— Ты еле успел, — говорит дядя, прищуривая глаза. — Уже не думал, что придешь.

Я свирепо смотрю на него, зная, что, несмотря на то, как сильно я ненавижу его за то, что он сделал с моей матерью, он — мой единственный шанс навестить ее могилу.

— Я не был уверен в этом до последнего.

Он просто кивает.

— Присаживайся. Мы вылетаем через минуту.

Ненавижу подчиняться его приказам, сейчас больше, чем когда-либо, но я занимаю место в хвосте самолета и смотрю в иллюминатор. Кажется, что смерть моей матери произошла так давно, но сегодня исполнилось всего шесть лет, как я стал свидетелем кровавой расправы отца над ней. Я с трудом сглатываю, пытаясь забыть образы, которые запечатлелись в моей памяти с того дня. Ни один мальчик, независимо от возраста, не должен смотреть, как его собственный отец убивает его мать, какое бы дерьмо она ни натворила.

Мои воспоминания об этом были туманными, но я полагал, что отец сделал это потому, что она не хотела уезжать из Мексики. Многое из той ночи я вычеркнул из памяти, но образ разбитого и окровавленного лица моей матери не выходил у меня из головы.

К моему раздражению, дядя Эрнандес садится рядом со мной. Несмотря на то, что в самолете полно свободных мест.

— Я знаю, ты считаешь меня чудовищем за то, что я приказал твоему отцу убить мать.

Я бросаю на него взгляд, и снова смотрю в окно.

— Чего ты не можешь понять, Элиас, так это того, что, будучи лидером картеля, ты должен принимать трудные решения. — Он кладет руку мне на плечо, заставляя меня напрячься. — Ты никогда не окажешься в таком положении, но руководить нелегко. Пусть она была моей плотью и кровью, но она предала меня врагу. Я не мог допустить, чтобы это осталось безнаказанным.

Я сбрасываю его руку со своего плеча.

— Я понимаю. А теперь оставь меня в покое. — Злобно смотрю на него. — Я просто хочу выразить свое почтение на ее могиле.

Мой дядя тяжело вздыхает.

— Мы оба хотим.

— Как ты живешь с самим собой? — Спрашиваю я, качая головой.

К моему удивлению, дядя не сердится. Вместо этого одаривает меня печальной улыбкой и склоняет голову.

— С большим количеством алкоголя. Нелегко жить с теми ужасными вещами, которые я совершил в жизни. — Он хлопает меня по плечу, а затем встает. — Надеюсь, со временем ты сможешь простить меня за грехи против тебя и твоей матери.

С этими словами он переходит на другую сторону самолета и занимает место, пока тот мчится по взлетной полосе.

Я откидываю голову на подголовник и закрываю глаза. Ненавижу полеты с самого первого раза.

Когда самолет отрывается от земли, мне кажется, что я снова тот испуганный ребенок, оставляющий позади Мексику и свою умершую мать.

Эрнандес сошел с ума, если искренне верит, что я когда-нибудь прощу его за ее убийство. Возможно, она и предала его, но она была его кровью.

И я не верю всему, что он говорит.

То, что она спала с Васкезом, еще не значит, что она предавала своего брата.

Он вообще дал ей возможность объясниться?

Я сильно в этом сомневаюсь.

Пока самолет поднимается в воздух, я пытаюсь забыть обо всем и проваливаюсь в беспокойный сон.

Я просыпаюсь только через четыре часа, когда самолет приземляется на маленькой частной посадочной полосе недалеко от Рейносы, города, где я родился.

Мой дядя уже поднялся на ноги, и отдает приказы трем своим людям, которых взял с собой в дорогу.

Эрнандес не часто возвращается в Мексику, хотя его боссы живут здесь.

Может, он и дон Эрнандес в Чикаго, но здесь он подчиняется дону Пабло, боссу мексиканского картеля Эстрада и своему двоюродному брату.

— Давай, Элиас. Мы здесь ненадолго.

Я тру глаза, а затем вытягиваю руки над головой, прежде чем вскочить на ноги и выйти вслед за дядей из самолета.

— Почему ненадолго? — Спрашиваю его.

— Потому что картель Васкеза управляет этой территорией, и мы не хотим, чтобы они знали о нашем присутствии.

Я хмурю брови.

— С каких это пор картель Васкеза управляет Рейносой?

— Вскоре после того, как мы уехали, они взяли власть в свои руки. — Его челюсть сжимается. — Твоя мать передала им всю информацию, чтобы они захватили ее у нас. Вот почему мы уехали в такой спешке. — Он пожимает плечами. — А также выгодная сделка, которую мой кузен заключил с Михаилом Гуриным.

Я тяжело сглатываю, поскольку чем больше узнаю о том времени, тем больше кажется, что семья Натальи не имела отношения к причинам моего переезда.

Не говоря больше ни слова, я сажусь на заднее сиденье ожидающего нас автомобиля и смотрю в окно.

Дядя присоединяется ко мне, и мы молча едем к центральному городскому кладбищу, где похоронена мама.

Мне не удалось присутствовать на похоронах, но я знаю, что ее похоронили на семейном кладбище, даже если она была предательницей.

— Остальные члены семьи знают, что она была осведомителем? — Спрашиваю я, бросая взгляд на дядю.

Эрнандес кивает.

— Это Пабло узнал правду. Он приказал проследить за ней, чтобы подтвердить свои подозрения.

Я сжимаю челюсть, понимая, что если дон Пабло узнал о предательстве матери, то Эрнандес ничего не смог бы сделать, чтобы спасти ее.

Я замолкаю и смотрю, как за окном меняются пейзажи моего родного города, испытывая странное чувство ностальгии, когда мимо проносятся знакомые места.

Места, где я бывал с мамой и папой до того, как все пошло прахом.

Поездка занимает десять минут, пока мы не подъезжаем к богато украшенным воротам кладбища из кованого железа. Кладбище, которое мы с мамой посещали еженедельно, так как ей нравилось возлагать цветы на могилу своих родителей.

— Ты помнишь его? — Спрашивает Эрнандес.

Я киваю.

— Да, мы приезжали сюда каждую неделю.

Он улыбается, но улыбка не доходит до его глаз.

— Да, Инес любила регулярно навещать могилу наших родителей. — Он кивает в сторону ворот. — Иди и вырази свое почтение. Я оставлю тебя наедине и пойду, когда ты вернешься.

— Спасибо, — говорю я, выхожу из машины и иду на кладбище, которое так хорошо помню.

Я никогда не думал, что снова окажусь в Мексике, тем более в этом месте, куда так часто водила меня мама. Тропинки кажутся знакомыми, пока я пробираюсь к семейному участку Эстрада в центре кладбища.

Сердце бьется сильнее, когда подхожу ближе и узнаю два надгробных камня бабушки и дедушки. Они умерли, когда я был слишком мал, чтобы их запомнить.

Очевидно, они погибли в автомобильной катастрофе, но я уверен, что это, скорее всего, был не несчастный случай. Теперь я знаю правду о нашей семье и о том, во что мы втянуты.

Я замираю, когда замечаю новое надгробие из белого мрамора рядом с бабушкиным, и меня захлестывает волна эмоций. Медленно подхожу и опускаюсь перед ним на колени, когда вижу ее имя, высеченное на камне.

Инес Мартина Эстрада.

Я благодарен, что на её надгробии не написали фамилию моего отца.

— Я дома, mamá, - бормочу, осторожно прикладывая руку к её имени. — Прости, что потребовалось так много времени, чтобы навестить тебя, но у меня никогда не было такой возможности.

В горле образуется комок, и я пытаюсь его проглотить, слезы покалывают глаза. Я не даю им упасть, потому что плакать — это слабость.

Я трясу головой, борясь с различными эмоциями, бушующими в моем теле. Гнев, замешательство, грусть, предательство и скорбь. Если бы она не предала свою семью, она все еще была бы здесь, живая и здоровая.

Черт, возможно, мы бы до сих пор жили здесь, в Рейносе.

— Почему, mamá? — Спрашиваю я, желая, чтобы она могла мне ответить. — Почему ты это сделала?

Удивительно, но, несмотря на ненависть к дяде, я верю в то, что он мне рассказал. Эрнандес не из тех людей, которые лгут о таких вещах. С чего бы ему беспокоиться?

Мой отец, с другой стороны, был трусом, раз не встал перед доном Пабло и не сказал ему "нет", даже если отказ означал бы, что это должен был сделать кто-то другой. Для него отказ был бы верным смертным приговором, но это не меньше, чего он заслуживает. По крайней мере, я бы не провел все свое детство, ненавидя его так, как сейчас.

— Это уже не имеет значения, — обращаюсь к могильному камню. — Я просто рад, что смог приехать и попрощаться с тобой после шести долгих лет.

Я проглатываю ком в горле и встаю на ноги, размышляя, не была ли моя ненависть к девушке из семьи Гурин все это время совершенно необоснованной.

Я винил ее семью, а также отца и дядю, но мне было приятно вымещать свой гнев на ней. На девушке, которая не имела ко всему этому никакого отношения. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, и отворачиваюсь от маминой могилы, понимая, что теперь, когда стала известна полная история той ночи, всё изменилось.