Житие архиерейского служки

Новолунье

Слухи шли об епископе, что он в уме не совсем в своем, что он, когда восходит луна, ходит с закрытыми глазами по монастырю в состоянии сомнамбулическом.

Приближалось новолунье, и все раздражительнее становился епископ, и уж ни о чем не мог думать Добрынин.

Раз ночью услышал он из темного буфета сквозь стеклянные незакрытые двери, что кто-то говорит в гостиной.

Добрынин встал.

Луна светила на пол гостиной, архиерей ходил в темноте, тело его было освещено только в нижней половине.

Архиерей говорил то важно, то скоро, то взвизгивал:

– Я принц-архиерей, а не такой лапотник, как другие русские архиереи. Придите слушать, что говорит севский архиерей.

Потемкин – разве он не был учеником дьячка? Разве он не собирался поступать в монахи, разве я его не превосходил в диспутах риторических?

А куда теперь забрался одноглазый?

А мне орлец под ноги. А я разве сам птица?

И забормотал архиерей про медведей, лосей, слонов, коров, и тосковал, и говорил про зверей поющих, вопиющих, взывающих и глаголющих.

И потом засмеялся тихонечко.

– Да, ты погиб, мой товарищ черниговский. На четыре застежки был застегнут шлафрок твой и горел, тебе его не сорвать. И мне никогда не сорвать моей рясы.

Добрынину стало сперва скорбно, потом скучно. Он отступил, закрыл стеклянную дверь и снова лег в буфетную, подложив себе под голову вместо подушки грязное архиерейское белье.

А архиерей там, в гостиной, продолжал бормотать.

Добрынину хотелось одного – спать.

Спать часов двенадцать подряд.

Утром преосвященный позвал его совсем рано.

В темноте подошел келейник для принятия приказа.

Архиерей, не открывая глаз, сказал:

– Хочешь ли ты жениться?

– Нет, – отвечал Гавриил.

– Захочешь! – сказал архиерей. – У меня есть невеста, живет она у сестры, она мне доводится как своя, женись.

– Не хочу, – ответствовал Гавриил.

– Да для чего ж?

– Мне еще рано жениться.

– Ну, пойди, – закончил архиерей свою темную аудиенцию.

Добрынин знал эту толстую девку, которая приходилась архиерею как своя.

Было ей лет двадцать пять, и жила она при архиерейской сестре.

Дело было невыгодное.

Добрынин подумал, что и он сам архиерею вроде как бы свой и архиерей хочет спустить с рук сразу двоих свойственников.

Днем Кирилл был гневен. За обедом бросил в Добрынина яблоко с такой силой, что кресла откатились на аршин назад.

Вечером архиерей сидел в спальне на постели и стриг маленькую собачку, ласково говоря с ней по-французски.

Добрынин вошел, и сделал монастырский артикул в ноги, и произнес:

– Нижайше прошу ваше преосвященство уволить меня от теперешней должности к прежней.

Архиерей бросил ножницы на одеяло, вздернул нос. Недостриженная собачка, тявкая, соскочила на пол.

– Маловер, – произнес архиерей, – почто усомнился еси?

Потом, помолчав еще несколько секунд, архиерей вскочил из-под одеяла, неодетый, и побежал в кладовую.

Добрынин молчал в недоумении.

Из темной кладовой вдруг вылетел рыжий лисий мех, потом другой, третий – и так всего до восемнадцати.

За лисами вышел сам архиерей.

– Вот возьми, – сказал он, – сделай себе шубу. Сукна на покрышку можешь сам купить.

И, помолчав, прибавил:

– Деньги имеешь.

Итак, соорудилась эта шуба, которая была как бы мирным трактатом, а о сватовстве замолкла на некоторое время всякая речь.