Жизни, не похожие на мою

~~~

Закончив Национальную школу магистратуры, Этьен сделал два важных шага: вступил в Профсоюз работников органов правосудия и занял ответственный пост судьи по исполнению наказаний в Бетюне. Профсоюз объединял рядовых судей левой ориентации. Их не интересовало продвижение по социальной лестнице, зато привлекала охота на преступников из чиновничьей среды, за что их упрекали в отправлении классового правосудия, только с обратным уклоном. Классический пример — дело нотариуса из Брюэ-ан-Артуа[31], обвиненного в изнасиловании и убийстве без каких бы то ни было убедительных улик лишь на том основании, что он имел красивый дом, хорошую машину и пузо члена Ротари клуба. Что касается Бетюна, то там проблемы были те же, что и в Брюэ, как, впрочем, во всех бедных северных регионах: безработица, нищета, бесхозные шахтные отвалы и преступления на парковках, где одни неграмотные алкоголики насиловали других. Оба эти шага были продуманы и взаимосвязаны, но противоречия между ними возникли довольно быстро. Очень скоро Этьен почувствовал, что его затирают некоторые старшие товарищи по профсоюзу, активно занимавшиеся политикой. Эти сорокалетние участники событий 1968 года сумели воспользоваться приходом к власти левых сил и поделили между собой важные посты. На добрых лет двадцать они блокировали продвижение по служебной лестнице своих более молодых коллег; отныне способному и ловкому дебютанту оставалось рассчитывать только на крохи с барского стола. Шел второй семилетний срок президентского мандата Миттерана. Этьена, как молодую надежду левой юриспруденции, выбрали для участия в работе комиссии по реформе закона по исполнению наказаний, что могло бы открыть перед ним дверь министерского кабинета. Его стремление стать судьей было продиктовано, по его собственному признанию, склонностью к власти и комфортной жизни, а ведь он, обладая острым чувством классового сознания, не мог не понимать, что постепенно утрачивает связи со своей средой. Раньше судьи считались важными персонами, но в 1989 году, когда он закончил Национальную школу магистратуры, в табели о рангах судей поставили ниже супрефектов и, мало-помалу, перестали приглашать на официальные приемы. В отличие от большинства высокопоставленных государственных служащих, имевших, особенно в провинции, служебные машины и квартиры, судьи были лишены всяких льгот в натуральной форме. Они работали в плохо отапливаемых помещениях, без компьютера, со старым серым телефоном на столе и угрюмыми секретаршами. Всего за одно поколение важное лицо, всегда бывшее на привилегированном положении, стало обычным добрым малым: теперь он ездит в метро, питается в кафетерии из подноса с отделениями, и все чаще этот добрый малый оказывается женщиной, что безошибочно свидетельствует о пролетаризации профессии. У Этьена, любителя комфорта и буржуазного образа жизни, имелись все основания при первом же удобном случае переметнуться в лагерь более зажиточной и солидной публики. Он не сказал, каких золотых гор ему наобещали, но я знаю: он слишком горделив, чтобы хвастаться, и, полагаю, по этой причине выбрал — именно выбрал, а значит, имел из чего выбирать — должность рядового следователя среди сброда Па-де-Кале.

То, чем занимается в своем кабинете судья по исполнению наказаний, немного напоминает процедуру в кабинете психоаналитика. Он слушает и пытается понять, что способен понять человек, сидящий напротив него.

Его клиентура состоит из людей с серьезными проблемами: многие из них наркоманы и носители ВИЧ. Шансы на то, что они выкрутятся, ничтожно малы, добрые слова заведомо напрасны. Тем не менее, они все же есть — правдивые и уместные одновременно, иногда даже действенные.

Работая с такими потерянными, раздавленными личностями, с юных лет покатившимися по наклонной плоскости, Этьен обнаружил, что чем труднее ему понимать собеседника, тем спокойнее он становится. Глядя на чужие страдания, он инстинктивно входил в то состояние, что помогало ему переносить собственные муки, когда он болел раком. Он словно бросал якорь вглубь самого себя. Не надо раздражаться, не надо бороться, пусть все идет своим чередом: лечение, болезнь, жизнь. Не надо выдумывать умные фразы, пусть слова сами срываются с губ: и не факт, что они будут хорошими, но только так у хороших появится шанс быть услышанными теми, кому они предназначены.

Этьен часто рассказывает о себе. Тому, кто испытывает страх и презирает себя, он говорит про собственный страх, про свой искаженный до неузнаваемости образ, возникший однажды перед его внутренним взором. Больному он рассказывает о своей болезни. Говоря на эти темы, он отбрасывает стыдливую сдержанность. Два случая заболевания раком и ампутированная нога производят на его клиентов серьезное впечатление. Он это знает и без зазрения совести пользуется этим: хорошо, если его несчастья пойдут на пользу благому делу.

Кому или чему, на самом деле? Другому человеку? Более умному? Лучшему? Этьен сказал, что от такой мысли его тошнит. Что до меня, то я считаю ее справедливой. Чересчур благонамеренная и правильная, сказала бы Элен, но все же справедливая, и он был ее живым воплощением.

Что ты хочешь сказать? Что я нормальный парень, потому что у меня был рак и мне отрезали ногу? А если бы нет?

Нет, нет, я признаю: проблема гораздо сложнее, чем представляется на первый взгляд, можно болеть раком и остаться подлецом или идиотом, но на самом деле я сказал то, что имел в виду. А если я о чем-то умалчиваю, тем более, что не говорю здесь о Фрице Цорне или Пьере Казенаве, так это о том, что его, по-моему, вылечил его же рак.

Я пытаюсь представить себе молодого судью, ковыляющего по тротуарам Бетюна. Он живет не здесь, не стоит преувеличивать, он снял квартиру в Лилле. Привез свои книги, пластинки. По вечерам он снимает протез и в одиночестве ложится в постель. Всегда один. Лечение, физический недостаток, потеря шевелюры и волос на теле нанесли жестокий удар по его либидо. Теперь он чувствует себя лучше, да и волосы отросли, остроумия ему не занимать, вообще можно сказать, что он соблазнительный мужчина, но уж чего не скажешь, так это того, что у одноногого мужчины нет проблем в жизни и общении с женщинами. Он еще не встретил ту, кто примет его таким, какой он есть, кто полюбил бы его с двумя ногами, но встретит и полюбит его одноногого. Чувствует ли он, что скоро все изменится и к нему вернутся любовь и доверие? Или он уже потерял всякую надежду? Нет, он не отчаивается. Даже оказавшись на дне пропасти, он не считал свое положение безнадежным. Жажда жизни никогда не покидала его: после кошмарных сеансов химиотерапии она вела его в кафе напротив института Кюри и заставляла заказать здоровенный сэндвич с колбасой. Облокотившись на барную стойку, он уплетал его за обе щеки и думал, что жить все-таки хорошо, даже в шкуре Этьена Ригаля. Тем не менее, он был пленником явления, известного психиатрам как путаница понятий: любой выбор для него оказывался проигрышным. Решка — ты выигрываешь, орел — я проигрываю. Трудно перенести, когда тебя отвергают из-за того, что у тебя одна нога, но еще хуже оказаться объектом желания по той же причине. «Первый раз, когда девушка дала мне понять, что из-за этого не хочет со мной спать, — вспоминал Этьен, — я влепил ей оплеуху. Но однажды мне довелось услышать, как другая девица в присутствии кучи народа заявила: „Хочу трахнуться с Этьеном, меня дико заводит мысль о его деревянной ноге“. И, поверь мне, вынести такое еще тяжелее. Тем не менее, нужно научиться проглатывать и это. Мне помогло то, что в конце сексуальной пустыни я встретил девушку, которую в детстве изнасиловал ее собственный отец, а позже, в подростковом возрасте, она стала жертвой двух неизвестных насильников. Даже упоминание о сексе наводило на нее дикий ужас. В то время я тоже боялся секса, как огня. Как говорится, два сапога — пара. Несомненно, именно по этой причине мы оказались вместе в постели. Мы сделали все возможное, чтобы избавиться от страха, и наш опыт оказался просто потрясающим. Необыкновенным с сексуальной точки зрения, невероятным по нежности и самозабвению, одним из лучших в моей жизни. Я часто рассказывал об этом изнасилованным женщинам, а иногда и юношам, принимая их в своем кабинете. Я говорил им: „Да, то, что с вами произошло отрицательно сказывается на сексуальном поведении, это серьезная травма, неблагоприятный фактор, но вы должны знать, что есть люди, для которых ваше затруднение покажется сущей мелочью, и если вы согласитесь с этим, то сможете взглянуть на свою проблему другими глазами“».

Набирая в Гугле слова «сексуальность, увечье», я попал на сайт Overground, предназначенный для людей, испытывающих сексуальную тягу к инвалидам. Они называют себя «поклонниками» — по-английски devotees. Но среди них есть своего рода экстремисты — «претенденты», или wannabees, то есть те, кто жаждет лично перенести операцию по ампутации конечности, чтобы отождествлять себя с объектом своей страсти. Претенденты, переходящие от слов к делу, встречаются довольно редко, в большинстве своем они удовлетворяются спекуляциями вокруг самой идеи и делают фотомонтажи, изображая самих себя со столь желанной культей. Те, кто идет до конца, обрекают себя на страдания. Мне довелось читать свидетельские показания одного из них: на протяжении ряда лет он пытался найти «подходящего» хирурга, который согласился бы отрезать ему здоровую ногу, и в итоге тяжело ранил себя в ногу из охотничьего ружья, причем сделал это настолько успешно, что ампутация стала неизбежной. Поклонники и претенденты образуют весьма предосудительное, стыдливое сообщество и хотели бы избавиться от чувства стыда: мы не извращенцы, — говорят они, — конечно, наши желания довольно своеобразны и распространены лишь среди узкого круга лиц, но они естественны, и мы хотели бы иметь возможность говорить о них открыто. Они признают, что их желания труднореализуемы. Идеальную пару составили бы поклонник и претендент, жаждущий перенести ампутацию, тогда оба наслаждались бы своей взаимодополняемостью, пребывая в совершенной гармонии: большое преимущество интернета заключается в том, что он способствует встречам подобного рода, исходя из принципа, что все разрешено между соглашающимися сторонами, достигшими зрелого возраста, — даже, как это случилось несколько лет тому назад, заключению контракта между одним типом, желавшим съесть себе подобного, и другим, изъявлявшим готовность — вначале, по меньшей мере, — быть съеденным. Но подобный идеальный союз встречается крайне редко, особенно когда склонность претендента имеет ярко выраженный фантазматический характер. В жизни чаще всего приходится сталкиваться с ситуацией, когда поклонник — допустим, это мужчина — женат на женщине, которая ничего не знает о его желаниях и придет в неописуемый ужас, когда тайное станет явным. На интернет-сайте ему советуют действовать осмотрительно и неторопливо, предложить супруге поучаствовать в эротических играх с использованием костылей, но совершенно ясно, что в склонности к ампутации признаться куда сложнее, чем в пристрастии к содомии или ондинизму[32], и еще меньше шансов «обратить в свою веру» партнера, если ранее у того не замечалось тяги к инвалидам. Третий путь — самый роскошный для поклонника — встретить настоящего инвалида. В принципе, напрашивается мысль, что эти люди, чей физический недостаток у многих вызывает отвращение, должны радоваться, встретив тех, кого их увечье, напротив, привлекает. Проблема, которую не может скрыть даже интернет-сайт, ведущий активную пропаганду среди новых сторонников, состоит в том, что большинство невольных инвалидов — то есть подавляющая часть людей, перенесших ампутацию — реагируют точно так же, как Этьен, когда девица сообщила ему о своем желании переспать с ним из-за его деревянной ноги: их тошнит от отвращения. Влечение поклонников вызывает у инвалидов чувство брезгливости и обвинение в лицемерии: обхаживая женщину-инвалида, поклонник должен тщательно скрывать, что делает это по причине ее увечья, женщина должна думать, что желанна сама по себе.

Когда я приехал во второй раз, мы с Этьеном проговорили до самого утра. Перед завтраком он позвонил жене и предложил ей присоединиться к нам в итальянском ресторанчике, куда он водил меня во время предыдущего визита. Я мельком видел Натали на похоронах Жюльетт, и теперь с беспокойством думал, как она воспримет странную авантюру, затеянную мной и ее супругом, но как только эта решительная улыбчивая блондинка устроилась на банкетке рядом с ним, все мои сомнения улетучились. Казалось, ситуация веселила ее: Этьен доверял мне, она тоже, и оба с нескрываемым удовольствием наперебой рассказывали о том, что называли между собой «американской четвертью часа» — этого выражения я раньше я не слышал, и оно обозначало определенный момент на празднике, когда девушки брали инициативу в свои руки и сами выбирали кавалеров.

На календаре была осень 1994 года. Этьен закончил курс психоанализа. Объективно для него ничего не изменилось, но он чувствовал, будто в нем что-то открылось, и теперь мячом владеет команда под названием «жизнь». Психоаналитик подтвердил его ощущения, и они вместе решили провести еще один сеанс, теперь уже последний. Этот момент был волнующим: два раза в неделю в течение девяти лет ты говоришь какому-то человеку то, чего не сказал бы никому другому; завязываются совершенно своеобразные отношения, и вот по обоюдному согласию эти отношения прекращаются, ибо конечная цель их достигнута. После последнего сеанса Этьен отправился на Северный вокзал и сел на поезд до Лилля, где во второй половине дня ему предстояло повести первое занятие с группой молодых адвокатов. После занятий вся группа — в нее входила и Натали — собралась в кафе, чтобы перемыть косточки новому преподавателю. Одним Этьен очень понравился, другие высказывались резко против. Натали принадлежала к числу первых. Она считала его блестящим, оригинальным специалистом, отрицателем традиционного подхода к юриспруденции. Девушку волновал его мягкий голос, за тонким юмором угадывался богатый жизненный опыт, какая-то завораживающая тайна. Натали провела собственное расследование: узнала его адрес, выяснила, что он живет один, гуляет один, в одиночестве ходит во «Фнак» за книгами. Он нравился ей все больше и больше. На следующих занятиях ей показалось, что он интересуется девушкой с ее потока, но это ее ничуть не обеспокоило: во-первых, та девушка была уже помолвлена, а во-вторых, и это самое главное, хоть он об этом даже не догадывался, для нее он был мужчиной ее жизни. Она пригласила его на вечеринку, он не пришел. Непродолжительные курсы подходили к концу, оставалось всего несколько занятий. И тогда она отправилась к нему в суд и сообщила, что слушатели, неудовлетворенные программой, хотели бы прослушать хотя бы еще одну лекцию. На самом деле это было не так, но она подговорила десяток приятелей, и те стали статистами на последнем дополнительном занятии, состоявшемся на квартире Этьена и прошедшем в очень неформальной обстановке. В конце, когда все разошлись, Натали задержалась и предложила ему пойти в кино. Фильм назывался «Три цвета: Красный»[33], и повествовал об истории судьи — одноногого, пожилого и циничного мизантропа в исполнении Жана-Луи Трентиньяна. Но они не обратили на такое совпадение никакого внимания, потому что уже через десять минут после начала фильма Натали поцеловала Этьена. Весь оставшийся день они провели вместе, ночевать она осталась у него. Этьен понимал, что в его жизни вот-вот произойдет что-то невероятное, и испугался. У него была запланирована поездка в Лион, где он собирался провести неделю отпуска у знакомой, и он уехал в надежде успокоиться, собраться с мыслями. В Лионе он провел бессонную ночь и под утро понял, что влюбился, его любовь взаимна, надежна, тверда, и на ней он сможет построить свою жизнь. Утром Этьен позвонил Натали: я возвращаюсь, давай встретимся у меня дома; хочешь остаться со мной? Она приехала к нему с вещами, и с тех пор они больше не расставались. Но Этьену предстояло сказать ей еще кое-что, далеко не столь радостное: несмотря на то, что он уже несколько лет не делал тесты, не желая омрачать себе жизнь, он был почти уверен, что химиотерапия сделала его бесплодным. Натали не отрицала существования такого риска, поскольку хотела иметь детей, но она не стала зацикливаться на проблеме, а сразу занялась поисками ее решения. Она приобрела книгу биолога Жака Тестара[34] с описанием различных вспомогательных репродуктивных технологий: если не сработает ни один из них, у нас будут приемные дети, заявила она. Но, прежде всего, нужно пройти тест. Она все решила и организовала, ему оставалось лишь выполнять то, что от него требовалось. Натали приняла его таким, каким он был: с инвалидностью, страхами, возможной стерильностью — со всем тем, что угнетало его последние годы; все это шло одним комплектом, и этот комплект ее устраивал. Она сопровождала его в банк спермы, а через неделю они отправились туда за результатом. Секретарша сказала Этьену, что интерн хочет лично встретиться с ним, и это их встревожило, но когда интерн открыла дверь зала ожидания, то не смогла сдержать улыбку, заметив, как они жмутся друг к другу точно испуганные воробьи на краешке скамейки, обтянутой черным дерматином. И я тоже улыбнулся, видя их сидящими в обнимку на ресторанной банкетке спустя одиннадцать лет после того визита. «В последние дни мне приходилось сообщать много плохих новостей, — сказала им интерн, — поэтому мне хочется объявить хорошую: вы можете иметь ребенка». Выходя на улицу, они переглянулись: ну что, займемся? На следующий месяц Натали забеременела.

Она была родом с севера, этот север сидел у нее в печенках, как, впрочем, и у него. К тому же, один из его коллег, тоже специалист по уголовному праву, уже не раз говорил с умным видом человека, видящего дальше своего собеседника, что истинное призвание Этьена — судебное производство. Коллега был намного старше Этьена, придерживался правых взглядов, отличался безупречной честностью и относился к числу судьей старой закалки. Их взгляды во многом расходились, но они с уважением относились друг к другу, и Этьен был вполне готов положиться на его мнение; не имея ярко выраженной склонности, человек чаще всего действует наугад, что до меня, то я в подобных случаях полагаюсь на туманные советы «Книги Перемен»[35]. Хорошо, когда ты сам принимаешь решение, но можно принять неверное решение и пойти на поводу у постороннего человека, потому что вам нравится совет или заманчивое предложение, потому что вы хотите пустить жизнь по новому руслу, перестав цепляться за такое второстепенное обстоятельство, как ваше желание. «А ведь в самом деле, раньше я как-то не видел себя в роли члена суда малой инстанции, — размышлял Этьен, — но если месье Бюссьер уверен, что мне это подходит, то почему бы нет? Почему бы мне не выставить свою кандидатуру на освобождающийся пост в суде малой инстанции Вьена? Кроме того, Вьен находится совсем рядом с Лионом, Натали могла бы стать членом лионской коллегии адвокатов, и наконец, там теплее, чем в Бетюне».