Жизнь - капля в море

Наш полет

После посадки Берегового время полетело быстро. До нашего старта оставалось два с половиной месяца, а дел, как оказалось, было много. Конечно, потребовались дополнительные тренировки по ручному причаливанию. На этот раз, чтобы избежать ошибки предыдущего полета, решили переходить в режим ручного управления при меньшем расстоянии между кораблями — после того как в автоматическом режиме корабли займут правильное положение по крену. Мы репетировали этот переход. А чтобы не сорвать причаливания при отказах в автоматике, учились обнаруживать такие отказы и делать все предварительные развороты вручную. Специалисты по управлению полетом на этот раз готовились тоже более основательно. Они решили с Земли следить за ручным причаливанием и, в случае каких-то отклонений от нормы, давать свои рекомендации по управлению. В связи с этим нас просили вести более подробный репортаж о процессе причаливания. В докладах к уже привычным сообщениям о дальности, скорости, запасах топлива и другим, добавилось новое: «Зонтик сверху» или «Зонтик снизу». Первое означало, что антенна радиосистемы, которая по форме напоминала зонт, находится выше солнечных батарей, то есть взаимное положение кораблей по крену нормальное, второе — что оно нерасчетное.

Вновь проводились тренировки, имитирующие выведение корабля на орбиту, выполнение маневров, спуск. Кроме того нужно было сдать экзамены, пройти медицинские обследования, в том числе обследование при вращении на центрифуге, несколько раз побывать на заводе «Звезда», чтобы примерить и подогнать скафандры, кресла, полетные костюмы, одежду, которая предназначалась для использования после приземления, гидрокостюмы, готовящиеся на случай посадки на воду. Предстояло принять участие в заседании Комиссии по военно-промышленным вопросам, уделить время журналистам, наконец, еще раз «пробежаться» по всем техническим описаниям и освежить в памяти то, что полагалось запомнить.

И снова появилось настроение, которое бывает только в преддверии больших событий в жизни. Мечты, ожидание, волнение — все это вместе стало теперь постоянным эмоциональным фоном. К сожалению, за несколько дней до вылета на космодром на этот фон у меня наложились и неприятные переживания. Совершенно неожиданно у моей мамы заболело сердце, и ее положили в больницу. Она ничего не знала о моих планах, и я не мог ей о них рассказать. Я очень боялся, что сообщение о моем полете она не перенесет, и думал, как бы изолировать ее от этой информации до тех пор, пока я не вернусь.

В то время космическая программа была очень хорошо защищена органами государственной безопасности. Их представители были повсюду — на предприятиях, в Центре подготовки космонавтов, на космодроме, в Центре управления полетами. И везде они были незаметны. Мало кто знал их в лицо. Но все понимали, что они обладают широкими связями и многое могут сделать. Я был знаком с руководителем службы безопасности нашего предприятия и решил обратиться к нему за помощью. Он обещал что-нибудь придумать.

Накануне вылета на космодром, как и перед несостоявшимся полетом с Комаровым, мне разрешили съездить домой только вместе с врачом и только на полчаса. Лариса опять перед моим уходом разбила об пол блюдце. Чувствовалось, что на этот раз она волнуется еще больше. На ее глазах выступили слезы, чего в прошлый раз не было. Я опять поторопился уйти, чтобы не дать разыграться чувствам…

И вот, наконец, мы снова летим на космодром, чтобы самим выйти на старт. Опять два самолета: в одном основной экипаж, в другом — дублирующий. Пассажиров в самолетах немного. Вместе с космонавтами летят руководители подготовки, врачи, несколько методистов. Большинство вылетели заранее. Они должны были подготовить гостиницу и территорию вокруг нее для остальных. Между полетами там никто не жил. Надо было все вычистить, продезинфицировать, договориться с местным командованием о снабжении продуктами, стирке белья, поварах, транспорте, охране и так далее. Кроме того, в их задачу входило составление плана работы экипажей. Для этого следовало встретиться с Техническим руководством, договориться с ним о времени примерки экипажей в кораблях, о примерке скафандров, познакомиться с графиком подготовки кораблей и личного снаряжения. Предстояло узнать дату передачи бортовых документов для укладки в корабли, дату последнего заседания Государственной комиссии, а также выяснить, с каких стартовых площадок будут осуществляться пуски и когда экипажи должны прибыть на стартовые площадки.

К нашему приезду, как обычно, все было готово. На аэродроме нас встретил жизнерадостный Никерясов. Автобусы подошли прямо к самолетам. Мы сразу получили пропуска и поехали на семнадцатую площадку — наше последнее пристанище перед полетом. По дороге все знакомо — каждый поворот, каждый пропускной пункт, каждый плакат на обочине. Говорят, здесь когда-то, по инициативе местного замполита, установили огромный шит с лозунгом: «Ракетчики, наша цель — коммунизм!» В те годы призывы, напоминающие народу, о какой цели он должен думать, были обязательным элементом украшения общественных мест. Их адресовали ко всем профессиям и распространяли повсюду. И почти никто на них не обращал внимания. На этот тоже не обращали, пока не приехал один наш инженер, который во всем любил находить смешное. Он тут же увидел в лозунге второй смысл и пришел в восторг от того, насколько этот второй смысл не соответствовал намерениям автора. Потом ему стало жалко замполита, и он посоветовал тому снять лозунг во избежание неприятностей. Замполит сначала не мог понять, что здесь может не понравиться. Когда же сообразил, то всерьез перепугался. Но снятие плаката с таким призывом тоже могли расценить как политическую акцию. Наверное, он долго мучился в поисках решения. Так или иначе, плакат вскоре исчез. Его заменили чем-то более однозначным.

Космодром нас встретил сибирским морозом. За окнами автобуса повсюду снежные заносы, дует сильный ветер. Проезжаем десятую площадку. На улицах почти никого не видно. Вон вдали центральная гостиница с рестораном, в котором в прошлом году в День космонавтики мы пили шампанское. А вон и кафе «Луна», в котором нам не удалось отпраздновать День космонавтики позапрошлого года. Внешне здесь ничего не изменилось. Во всем чувствуется полная изоляция от внешнего мира и какая-то покинутость, обездоленность этого края. Люди здесь живут по многу лет и многого лишены. У них нет даже возможности нормального общения друг с другом. Большинство участвует в совершенно секретных работах. Это все понимают, но об этом нельзя говорить ни в семье, ни в кругу друзей. У людей рождается замкнутость и стремление уединиться, формируется холодный, необщительный характер.

Проехали «десятку». Опять пустынная степь. Справа видны занесенные снегом садово-огородные участки. Они появились сравнительно недавно, несколько лет назад. Военные строители провели сюда водопровод, и теперь здесь можно что-то выращивать. В голодной степи это доставляет особую радость. И вот мы у контрольно-пропускного пункта нашей зоны. Солдат в тулупе с автоматом проверяет пропуска и открывает ворота. Автобус подвозит нас к знакомому входу.

Снова началась предполетная жизнь. Утром — зарядка, завтрак, потом — поездка на вторую площадку, где готовятся корабли, или консультации со специалистами. Во второй половине дня, если других дел нет и удается остаться одним, окончательно оформляем бортовые документы, вписываем точные времена полетных операций. Вечером — кино. Никерясов привез с собой легкие веселые фильмы, и мы их с удовольствием смотрим, почти забывая о предстоящем полете.

В постоянной занятости чем-то время летело незаметно. Быстро наступил день заседания Государственной комиссии. Как обычно, на площадку первыми съезжались кинодокументалисты, журналисты, за ними следом — члены Государственной комиссии, главные конструкторы, ведущие специалисты. Несмотря на стремление руководства ограничить количество участников, народа собралось много. Это понятно. Когда я приезжал сюда как участник подготовки полета, тоже стремился попасть на такое заседание. Оно чем-то напоминало проводы в дальнюю дорогу. Здесь были те, кто отправлял, и те, кто уезжал. И все были взволнованны. Не знаю, кто больше. И никто не хотел показывать своего волнения. Само присутствие здесь усиливало чувство соучастия и ответственности за то, что ты делаешь.

Мы в этот день старались избегать каких-либо встреч. Очень хотелось психологически отдохнуть от всего и не нагружать себя никакими разговорами. Пока прибывали «гости», мы проводили время на берегу реки, чтобы не попадаться никому на глаза, и болтали там ни о чем. О полете никто не говорил. В основном обменивались шутками и забавными историями. Каманин заранее сказал, когда нам целесообразно прийти и на какие места сесть в зале заседания.

Заседание прошло быстро, формально, по обычному сценарию. Все заранее знали почти каждое слово, которое будет произнесено. Мишин сообщил, что ракетно-космические комплексы подготовлены, и предложил осуществить совместный полет двух пилотируемых кораблей со стыковкой на орбите и переходом двух космонавтов из одного корабля в другой. Руководитель командно-измерительного комплекса генерал А. Г. Карась доложил о готовности его средств и служб к управлению полетом. Каманин представил составы экипажей. Когда Каманин называл наши фамилии, мы молча вставали. После выступления Н. П. Каманина поднялся К. А. Керимов и предложил Государственной комиссии принять решение об осуществлении полета. Формально спросил, есть ли у кого-нибудь из членов Государственной комиссии другое мнение по этому вопросу. Он заранее знал, что возражений нет. За несколько часов до этого на совещании Технического руководства почти все уже высказались в пользу полета. Предложение было дружно поддержано, и на этом заседание окончилось. Погасли прожектора, перестали жужжать камеры, все разошлись.

У нас в этот вечер была еще небольшая пресс-конференция. Несколько журналистов сразу после заседания комиссии поднялись к нам на второй этаж гостиницы и в холле, разместившись вокруг небольшого столика, задали нам вполне естественные вопросы о том, какое у нас настроение, и о том, чем заняты в эти часы наши мысли. Ничего, как мне казалось, интересного в ответ они не услышали, но все равно сделали вид, что довольны встречей, поблагодарили и ушли. И мы, наконец, остались одни, свободные от всяких дел.

На следующий день около одной из двух стоявших на старте ракет состоялась встреча с теми, кто готовил полет. Она была очень доброй. В наш адрес произнесли короткие напутственные речи, кто-то прочитал стихи, преподнесли цветы. Мы поблагодарили присутствующих за их труд и пообещали сделать все от нас зависящее, чтобы задуманное сбылось.

Потом мы собирали в гостинице вещи, как и в прошлый раз, отдельно укладывая то, что понадобится на месте приземления, и то, что можно было сразу отправлять в Москву. Вечером звонили женам. Открыто говорить о том, что завтра первый старт, мы не могли. Впрочем, это было и не нужно, они все уже знали. Просто хотелось услышать их голоса и вселить в них побольше уверенности.

13 января 1969 года Володю Шаталова разбудили за шесть часов до старта. Ему предстояло пройти предполетный врачебный осмотр и установить медицинские датчики для контроля работы сердца и дыхания во время полета.

Мы встали позже и присоединились к Володе уже за завтраком. После завтрака поднялись в комнату присесть перед дорогой. Сели, несколько секунд помолчали. Потом вдруг Володю осенила идея: «Давайте перед отъездом на старт расписываться на дверях! Отсюда ведь люди отправляются в космические полеты! Двери будут хранить историю этих комнат. Представляете себе, потом сюда будут приезжать молодые космонавты, расшифровывать наши подписи, вспоминать о том, что было до них, и передавать эстафету следующим». Он встал, взял с тумбочки фломастер и на белой двери поставил свою размашистую подпись с датой. И мы пошли вниз к автобусу. Буквально все, кто работал с нами на семнадцатой площадке, уже были внизу. Они создали живой коридор от лестницы до выходной двери и ждали Володю, чтобы его проводить. Сколько невысказанной доброты было в их глазах! Сколько волнения за его судьбу! Одни стояли молча, другие негромко выкрикивали: «Счастливо!», «Ни пуха!», «Удачи!». Володя с улыбкой сказал традиционное: «К черту!» — и мы пошли в автобус.

Уже знакомая дорога к старту. Опять все взволнованны, и опять все стараются это скрыть. Каждый по-своему пытается отвлечь Володю от мыслей о риске, на который он идет. Как и при прошлых проводах, кто-то начинает петь, кто-то рассказывает анекдот. Общими усилиями заполняется все время этого ни с чем не сравнимого переезда. Все понимают, что для улетающего в космос он может оказаться последним путешествием по Земле.

Въезжаем на стартовую площадку. Прощаемся. Кто-то говорит: «До встречи на орбите!»

Смотрим через окно, как Володя выходит, докладывает Керимову о готовности к полету. Идет к лифту. Через минуту он появляется на самом верху, машет всем на прощание руками и исчезает из поля зрения. Понимаем, что сейчас он, наверное, снимает верхнюю одежду и входит в корабль.

Чтобы следить за дальнейшим ходом подготовки уезжаем на наблюдательный пункт. Слушаем репортаж. Володя уже в корабле, проверяет состояние пульта. Наземные службы работают с носителем. Все идет по графику… Нет, опять что-то не то… Задержка докладов… Просто так этого не бывает… Бункер замолчал… Что это значит?.. Проходит пять минут, десять, двадцать… Потом короткий доклад: «Старт отменяется». Мы бежим к автобусу, чтобы ехать за Володей.

Когда приехали на стартовую площадку, его там еще не было. Потом он появился из лифта. Опять в земной одежде. Явно расстроенный. Вошел в автобус, и мы поехали назад на семнадцатую. По дороге он сказал, что есть замечание к носителю. Старт отложили на завтра. В том, что завтра старт состоится, ни он, ни мы уверены не были. Ехали в основном молча. Настроение такое, как будто заблудились, — не ясно, что делать и что нас ждет впереди.

На семнадцатой опять почувствовали себя, как дома. Здесь люди очень тактичные, они видели разное. Все вели себя так, как будто в этот день вообще ничего не происходило. Были приветливы и спокойны. Ни о чем не спрашивали.

Часа через три приехал со второй площадки Каманин. Он сказал, что в причине отклонений от нормы разобрались, сейчас из ракеты сливают топливо, потом будут менять один из приборов системы управления. Есть уверенность в том, что завтра старт состоится. После этого он пожурил Шаталова за то, что он в такой мороз поехал на старт в полуботинках. А было, действительно, очень холодно — около тридцати градусов. Велел завтра надевать унты.

Остальную часть дня мы провели в полном безделье. Гуляли, после ужина смотрели кино. Ждали сообщений со стартовой площадки. Поздно вечером нам сказали, что дефект устранен и начался новый отсчет стартового времени. Эта весть сразу вернула нам чувство реальности предстоящего полета.

Потом все шло точно так же, как накануне. Сон в запланированное время, осмотр и экипировка Володи, завтрак, проезд в автобусе к старту, доклад Керимову, посадка в корабль и, на этот раз, реальный старт. Мы, затаив дыхание смотрели, как Володя уходит от Земли. Дождались конца работы ракеты-носителя, узнали, что корабль на расчетной орбите, и вернулись к себе готовиться к завтрашнему старту.

Когда мы приехал в гостиницу, радио и телевидение уже передавали сообщение о полете «Союза-4». На экране — фотография Володи. Рассказывают его биографию. Говорят о том, что начавшийся полет является очередным шагом в программе освоения космического пространства. Конечно, не упоминается ни о завтрашнем старте, ни о вчерашней неудавшейся попытке. В то время, если ситуация позволяла, о проблемах не сообщали. И, по-моему, совершенно напрасно. Если бы люди знали, какие трудности при этом преодолеваются, они бы еще больше ценили успехи. Но у руководства страны было другое мнение по этому поводу. Оно стремилось давать как можно больше положительной информации, чтобы воспитывать чувство патриотизма у своего народа и вместе с тем укреплять авторитет страны за рубежом. Надо признать, что это ему удавалось. А мы в таких случаях гордились вдвойне — и тем, что было достигнуто, и тем, что нам довелось в этом участвовать.

Как только передача о полете Володи закончилась, Женя предложил: «Ребята! А давайте отвезем ему завтра на орбиту газеты с сообщениями о его полете! Представляете себе, какой это для него будет сюрприз?» Идея понравилась. И мы попросили Никерясова достать нам утром газеты до выезда на старт.

Настроение было хорошее. Постепенно усиливалась вера в то, что наш полет состоится. Ни в этот вечер, ни на следующее утро никаких осложнений, которые могли бы привести к отмене старта, не возникло. Утром мы прошли через те же процедуры, что и Володя, и точно в назначенное время отправились на автобусах к старту. На этот раз мы ехали быстрее, чем накануне, и оказались в районе старта раньше запланированного времени. К ракете раньше приезжать не полагалось, и мы остановились позади какого-то здания так, чтобы нас никто не видел. Выжидали. Водитель открыл двери, и мы вышли подышать свежим воздухом. Я в те годы курил, и мне ужасно захотелось закурить. Увидел, что в «Волге» недалеко от нашего автобуса сидит Леонид Иванович Горегляд — заместитель Каманина. Подошел к нему, попросил закурить. Он протянул мне пачку сигарет, но посоветовал курить в машине так, чтобы никто не видел. Сказал, что Каманин уволит его, если узнает. Я сел в машину, а он вышел и следил за тем, чтобы к нам никто не подходил. Прекрасный человек! Когда-то мужественный летчик, сбивший очень много вражеских самолетов, а теперь заслуженный генерал, один из руководителей подготовки космонавтов, он был всегда открыт с людьми и всегда придерживался логики здравого смысла.

Долго наслаждаться мне не пришлось. Не успел я выкурить и полсигареты, как тот же Горегляд скомандовал: «Пора!» Мы быстро сели в автобус и поехали дальше. До старта оставалось около километра. Не прошло и двух минут, как автобус подкатил к ракете. Народа на площадке было много. Стартовая команда работала на фермах обслуживания, начальство сгруппировалось около Керимова, ожидая нашего прибытия. Мы попрощались с теми, кто был в автобусе, и вышли. Борис стандартной фразой доложил о готовности экипажа к полету, мы с Женей в знак согласия молча улыбнулись. Керимов, тоже стандартной фразой, пожелал нам успешного выполнения полета и благополучного возвращения на Землю. Сразу после этого к нам подошел ведущий конструктор Е.А.Фролов и повел к лифту. Он — впереди; мы — за ним. Эмоции торжествующие. Состояние такое, как будто входишь в сказку. Вот она — лестница наверх! Всего несколько ступенек до лифта! И они уже не опираются на Землю, они висят на ферме. Когда я встал одной ногой на нижнюю ступень и отрывал от бетона вторую ногу, шальной вопрос мелькнул в голове: «А, может, это я навсегда покидаю Землю?» И тут же поймал себя на мысли, что нет никаких признаков страха. Есть ощущение важности события, и не больше. Посмотрел на ребят — и у них такое же выражение лиц, как будто идут на праздничную демонстрацию. После полета меня много раз спрашивали, было ли страшно, и этот вопрос каждый раз ставил меня в трудное положение. В моем представлении страх — это что-то близкое к панике, это состояние непреодолимого испуга, который парализует нормальное мышление. Я помню наш инструктор по парашютному спорту Лев Закусин рассказывал об одном случае, когда он был свидетелем особенно яркого проявления страха. Лев довольно долго служил в десантных войсках и учил молодых солдат прыгать с парашютами. Однажды в группе «перворазников» он заметил парнишку, который необычно сильно волновался. Лев, выстраивая в самолете ребят в очередь на прыжки, поставил его в середину, чтобы он видел, что до него многие уже покинули самолет и после него стоят те, которых нельзя задерживать. Когда наступила очередь этого парня, он не смог преодолеть волнения и попытался ухватиться за край двери, чтобы остаться в самолете. Понимая, что если парень не прыгнет сейчас, то не прыгнет никогда, Лев не дал ему ухватиться и вытолкнул из самолета. Но страх оказался настолько велик, что солдат, очутившись за бортом, сумел развернуться, ухватиться за порог двери и влезть назад в самолет, несмотря на мощное сопротивление потока воздуха и на то, что на нем были надеты два парашюта. Конечно, больше ему прыгать не предлагали и из десантных войск списали. Страх изменил его жизнь. Слава Богу, похожего чувства мне испытывать не доводилось. Мне бывало страшновато перед уколом или в кабинете зубного врача, но ни перед полетом, ни во время полета таких неприятных ощущений у меня не возникало. Разумеется, я волновался, но мое волнение не сопровождалось чувством протеста против происходящего. Можно ли было назвать это страхом? Не знаю.

Мы поднимаемся на площадку, где нас ждет кабина лифта с уже открытой дверью. Оборачиваемся и видим, что все, кто остался внизу, продолжают провожать нас взглядами. Машем им на прощание руками и входим в кабину. Фролов закрывает дверь, нажимает кнопку, и мы едем. Через окна смотрим вниз. Видим, что удаляемся от людей, которые по-прежнему смотрят в нашу сторону. Понимаем, что все волнуются. Наш автобус пока не уходит. На всякий случай.

Приезжаем на верхнюю площадку. У входного люка корабля постелена пленка. Рядом стоит человек с большим полиэтиленовым мешком для нашей верхней одежды. Снимаем все, что должно остаться на Земле, отдаем ему и входим в корабль. В орбитальном отсеке нас ждет молодой парень, рабочий нашего завода, которому поручено проконтролировать правильность закрытия люка. Здороваемся и тут же прощаемся. Он обнимает нас по очереди. На его глазах выступают слезы — значит, тоже волнуется. Переходим в спускаемый аппарат и вместе с этим парнем закрываем люк.

Спускаемый аппарат одновременно служит кабиной корабля. До выведения на орбиту мы будем находиться здесь. Укладываемся в кресла, подгоняем привязные ремни. Мне, как я и ожидал, кресло немного мало, но есть еще два часа, и я успею в нем нормально устроиться. Оглядываемся вокруг — все знакомо. Только через иллюминаторы нельзя посмотреть на улицу. Корабль снаружи закрыт еще одним металлическим корпусом, который будет защищать от встречного напора воздуха. Достаем бортжурналы, начинаем следить за подготовкой к старту. Управление всеми процессами идет с Земли. Нам остается только слушать репортаж и, просматривая пульты управления, убеждаться, что все поданные с Земли команды исполняются.

Слышим доклад: «Отведена ферма обслуживания». Мысленно представляем себе, как две половины огромной фермы, в том числе и та, на которой смонтирован лифт, отошли от ракеты и развернулись в горизонтальное положение. Сейчас наша ракета видна со всех сторон. Ее отполированный корпус, наверное, сияет на фоне неба. И где-то у ее вершины сидим мы. Удивительно!

Потом объявляют: «Минутная готовность!» Значит, подготовка прошла нормально, сейчас автоматика ждет расчетного времени старта. Еще раз проверяем привязные ремни, положение ног, убираем бортжурналы, плотно укладываемся в кресла. Я уже полностью в него вписался. В голове на первом плане циклограмма выведения.

В наушниках звучит: «Зажигание!»… Слышим шум работающих двигателей. Потом: «Промежуточная!»…»Главная!»… Это сообщают о ступенях, на которые выходит тяга двигателей. И вот: «Подъем!»… Ощущаем толчок в спину и понимаем, что ракета оторвалась от Земли. Дай Бог, чтобы ничего не отказало! С Земли каждые десять секунд передают, что полет нормальный. Потихоньку растут перегрузки, поскрипывает конструкция. Следим за временем. Первая ступень должна отработать сто двадцать секунд. Есть! Резко снижается перегрузка. Слышим металлический стук замков. С Земли докладывают: «Произошло отделение первой ступени». Ступень состояла из четырех конических ракетных блоков, которые окружали центральную часть ракеты. Сейчас они отделились, и ракета приобрела форму длинного цилиндра с заострением наверху. Еще через полминуты опять раздался стук замков — отделился от корабля защитный корпус. В иллюминаторах появилось небо. Ракету стало заметно раскачивать. Она ведет себя, как упругий стержень, которым кто-то размахивает. А мы как бы находимся на свободном конце этого стержня. С каждым взмахом отклонения от нормального положения становятся все больше и больше. Я даже начинаю опасаться, как бы она не разломалась. Но все обошлось. Вторая ступень, отработав свое время, тоже благополучно отделилась. Теперь ракета намного короче и жестче. Качания прекратились. С Земли продолжают сообщать о нормальном полете. Растут перегрузки. Ждем заветной пятьсот тридцать пятой секунды. Если до нее дотянем, то мы на орбите. Дотянули! Слышим с Земли: «Есть главная команда!» Значит, корабль набрал расчетную скорость и двигатель выключен. Мы это почувствовали, так как резко пропала перегрузка. Только что она с силой вдавливала нас в кресло, а сейчас это давление исчезло вовсе. Ощущение такое, как будто мы вместе с кораблем начали падать. Все, что не было закреплено, всплыло в воздух. Свободные концы привязных ремней и кабели, идущие к шлемофонам, больше не лежат на нас, а висят перед нашими глазами. Это — невесомость. Ура! Мы на орбите! Поздравляем друг друга.

На пульте пошли часы и начал вращаться маленький глобус — он будет показывать, над какой точкой земного шара мы пролетаем. Смотрю в иллюминатор, вижу только черное небо. Отстегиваю плечевые ремни, придвигаюсь к нему вплотную и пытаюсь найти Землю. Не нахожу, она с другой стороны корабля. Но зато я увидел солнечную батарею и поразился тому, как необычно она выглядит. Она кажется настолько яркой, что невозможно определить ее цвета, — как будто это источник света сияет. Установленная на ней антенна, покрашенная в черный цвет, стала такой же яркой. Потрясающе! Да, мы прилетели в этот сказочный мир! Обязательно найду возможность рассмотреть его как следует.

И мысли тут же переключились на Землю: «Как там мама? Интересно, отключили у нее радио или нет?.. Лариса, наверное, сегодня не спала. Она, конечно, с утра в информационном центре и слушает репортаж, — этот центр создан для начальства, и туда стекается вся информация — и хорошая и плохая. Сейчас там ждут первого сеанса связи. Потом она пойдет на работу. Может быть, ночевать дома не будет. Чтобы скрыться от журналистов, она собиралась эти дни пожить у сестры».

…Замечаю, что в голове появилась какое-то неприятное ощущение, немного похожее на то, какое бывает на Земле, когда наклоняешься вниз головой. И, кажется, понятно, почему оно возникло. Сердце обеспечивает такой же напор крови, как на Земле, а этому напору почти ничего не противостоит — силы тяжести нет. Кровь в избытке поступает к голове. И когда поворачиваешь голову, появляются признаки головокружения. Вестибулярный аппарат реагирует на обычные повороты очень резко, гораздо резче, чем на сильную морскую качку. Надо быть осторожным…

Время идет. Пора начинать работать. Мы достаем бортовые журналы и приступаем к проверке состояния корабля. Через час первый сеанс связи. Вызывает Земля:

— «Байкал»! Я — «Заря»! На связь!

— Слышим отлично.

— Доложите самочувствие и результаты проверки систем.

— Самочувствие у всех в норме, по борту замечаний нет.

— По нашим данным орбита близка к расчетной. Вам разрешено выходить из кресел, работать по программе.

— Вас понял.

И мы начали действовать по программе. Отстегнув привязные ремни, мы непроизвольно всплыли, будто нас вытолкнули из кресел какие-то невидимые пружины. Открыли люк в орбитальный отсек, перешли туда, посмотрели, не оторвалось ли что-нибудь во время выведения. Все было в порядке. Я взглянул на себя в зеркало и увидел, что лицо опухло, на щеках появились тонкие красные прожилки. Посмотрел на ребят — у них примерно то же самое. В орбитальном отсеке намного просторнее и приятнее, чем в спускаемом аппарате. Есть диван, сервант, четыре иллюминатора. Мы достали из серванта мешочек, на котором было написано «Обед № 1», и перекусили.

В этот день предстояло выполнить первый маневр по сближению с «Союзом-4». До маневра расстояние между нашими кораблями составляло около десяти тысяч километров. Так было задумано баллистиками. Схема выведения на орбиту и маневров выбиралась так, чтобы расход топлива был минимальным. В управлении маневром участвовали все. Следовало сориентировать корабль, подготовить систему стабилизации и двигатель, следить за ходом автоматической программы, постоянно контролировать целый ряд жизненно важных параметров, потом привести все опять в исходное состояние. Маневр занял почти три часа и прошел успешно. Расстояние между кораблями стало сокращаться. А для нас наступило время ужина и отдыха.

Ужин был недолгим: маленькая банка холодных мясных консервов, несколько таблеток сухого творога-порошка, немного сухофруктов, да тюбик сока — все это мы проглотили быстро и безо всякого удовольствия. А потом все поплыли к иллюминаторам.

Смотреть на Землю можно было бесконечно. Картина похожа на ту, которую наблюдаешь с борта самолета. Но в то же время в ней была одна особенность: так как отсюда мы не видели ничего, созданного человеком, Земля казалась безжизненной. Это впечатление подчеркивалось и полной тишиной, окружающей нас. Не было ни шума работающих двигателей, ни свиста воздуха за бортом. Мы летели над безмятежной планетой и с необычным интересом рассматривали ее со стороны. Казалось странным, что где-то там есть города и деревни и кто-то сейчас работает, а кто-то, возможно, бродит по лесу и собирает грибы. Глядя вниз, я вдруг обнаружил, что размышляю обо всем увиденном, как будто о чем-то постороннем, и это уже не моя планета. Похожее чувство возникает, когда меняешь место жительства. Город, который покинул, сохраняется в памяти, но он перестает быть частью твоей жизни.

Сверху не видно не только строений, но и рельефа местности: ни возвышений, ни впадин. Атмосфера приглушает краски и придает всему пастельные тона. Поначалу создалось впечатление, что поверхность однообразна. Места, над которыми пролетали, узнавали только по очертаниям береговой линии. Легко определили Крым, Красное море, Сахалин, Камчатку. Но если береговая линия исчезала из поля зрения, то отличить Европу от Азии или Америки было трудно.

Оказалось, что больше половины Земли всегда закрыто облаками, а в районе экватора почти постоянно, то здесь то там, полыхают молнии. Это очень хорошо видно ночью. Вспышки настолько мощные, что освещают корабль.

Потрясающе красивую картину представляли собой восходы и заходы Солнца! Перед восходом атмосфера начинает светиться. Когда мы находимся на Земле, она светится над нами — светлеет небо. А когда смотришь из корабля, то атмосфера оказывается под нами. На рассвете начинает светиться ее кайма. Сначала она становится красной, в виде алой дуги на черном фоне, потом желтеет, потом в ней появляются цветные слои, как в радуге, только каждый слой очень яркий и сочный. И наконец в самом центре дуги вспыхивает бешено яркое Солнце! Мы в этот момент отводим глаза в сторону, чтобы не сжечь сетчатку. Чрезвычайно красиво! К сожалению, эту красоту не удается передать ни существующими красками, ни с помощью фотопленок… После восхода на Земле начинается день. Для нас он недолог. Меньше чем через час Солнце снова заходит и на прощание опять зажигает нам цветную радугу на горизонте. Теперь мы любуемся звездами. Их мириады. Разыскиваем знакомые созвездия — Орион, Стрелец, Дракон. С восторгом находим великолепный Южный крест — до этого мы его видели только в планетарии. Ищем Сириус и Канопус — самые яркие звезды, которые выбраны в качестве навигационных ориентиров. И так проводим время до очередного восхода.

Это были новые ощущения, они увлекли нас и надолго приковали к иллюминаторам. Все располагало к философии. Я начал думать о том, что люди вообще очень мало знают о мире, в котором живут. Они более или менее изучили то, что их окружает, что они видят и физически чувствуют. А как много находится за пределами нашего мироощущения! Мы даже не представляем, какая часть всего мироздания доступна нашему взору. Может быть, вот это пространство, заполненное звездами, которые мы видим, — всего лишь один крошечный элемент какого-то супергигантского (по нашим представлениям) образования? А может быть, внутри атомного ядра есть такие мелкие частицы, для которых атом велик так же, как для нас — видимая часть Вселенной? Мы этого никогда не узнаем… Конечно, люди все время будут открывать для себя новое. Самой природой в них заложено стремление изучать мир, в котором они живут. Но чем дальше человек продвигается за границу своих естественных восприятий, тем труднее ему добывать знания. Приборы становятся все более сложными и дорогими: радиотелескопы, электронные микроскопы, ускорители заряженных частиц и, наконец, — космические аппараты. Все они, безусловно, приносят много новых сведений. Много по сравнению с тем, чем располагало человечество прежде, но бесконечно мало по сравнению с тем, чем располагает Вселенная…

Интересно, а как же будет развиваться человечество? Как долго оно будет существовать? Удастся ли ему сохранить Землю и будет ли оно искать пристанище за пределами Земли?.. Почему-то хочется даже о далеком будущем думать с оптимизмом…

Менялись картины за иллюминатором, и мысли перескакивали с одной темы на другую. Распорядок дня мы нарушили. Уже давно пора было спать. Но упустить такую уникальную, может быть, единственную в жизни возможность полюбоваться красотами космоса мы не могли. Мы кончили смотреть по сторонам, когда до подъема оставалось меньше пяти часов. А уснули еще позже. По-моему, толком никто так и не спал. В корабле оказалось холодно. Пока мы двигались, то этого не замечали, а когда сели в кресла, пытаясь заснуть, то почувствовали озноб. Причем, все сразу. Надеть было нечего, накрыться тоже нечем. Пришлось терпеть. Я прижался спиной к креслу так, чтобы хотя бы одна сторона тела не мерзла, и пытался заснуть. Временами засыпал, но не надолго. Холод и дискомфорт будили. Просыпаясь, открывал глаза и смотрел на часы — сколько осталось до подъема. Начала рабочего дня ждал, как облегчения. По-моему, Борис и Женя провели ночь так же.

Утро началось с проверки бортовых систем. Потом на связь вышла Земля. Мы доложили о результатах проверки, с Земли нам передали целую таблицу данных, которые потребуются для управления, если возникнет необходимость срочной посадки. На следующих витках опять выполняли маневры для сближения с «Союзом-4». Все расчеты для этих маневров, так же как и накануне, проводились на Земле. Нам говорили, как надо сориентировать корабль, когда включить двигатель и какую набрать дополнительную скорость. Мы строго придерживались этих установок. Маневры прошли нормально. По расчетам через двадцать минут после выполнения последнего маневра расстояние между кораблями должно было сократиться до десяти километров. Установили непрерывную связь с Володей, чтобы дальше действовать согласованно. Включили на обоих кораблях систему автоматического сближения. «Союз-4» должен выполнять функции активного корабля. Он будет маневрировать, а наш корабль будет только направлять в его сторону свой стыковочный узел. У Володи на пульте загорелся транспарант «Поиск». Он означал, что бортовые радиолокаторы начали осматривать окружающее пространство. Через минуту появился сигнал «Захват» — корабли нашли друг друга, и начался процесс сближения. С этого момента мы перестали выходить в эфир, чтобы не мешать Володе вести репортаж. У каждого в руках график расчетного процесса сближения. Сопоставляем с ним данные докладов. Все идет нормально. Логика сближения построена очень мудро. Пока расстояние между кораблями большое, скорость сближения могла составлять шестьдесят — семьдесят километров в час и корабли могли сближаться с небольшим промахом друг относительно друга. Так было рассчитано для того, чтобы в случае отказа системы управления не произошло опасного столкновения. А по мере сокращения расстояния скорость уменьшалась и, когда она становилась безопасной, система управления преднамеренный промах убирала.

Володя докладывает, что дальность — тысяча метров. Мы можем скоро увидеть его корабль на экране перископа. Пока на нем только бегущие облака. Дальность — девятьсот… восемьсот. Вдруг Женя кричит: «Вон он!» И показывает нам на черную точку, которая появилась в центре экрана и стоит там. Облака бегут вместе с Землей, а эта точка остается неподвижной. Кто-то в возбуждении крикнул в эфир: «Видим!» Точка стала расти, обретать форму. Уже виден сигнальный световой маяк, солнечные батареи… Дальность — триста метров. Вполне можно переходить на ручное управление. Но новая инструкция предписывает делать это на ста метрах. Ждем. Волнение нарастает. У Бориса руки уже на ручках управления. Я перехожу с контроля графика сближения на контроль расхода топлива… Дальность — сто. Володя докладывает о включении ручного причаливания. Я включаю такой же режим на нашем корабле. Борис начинает управлять. Все работает! Теперь, кажется, ничто не помешает. Дальность — пятьдесят… двадцать… десять… касание! Чувствуем толчок, тут же загорается транспарант «Механический захват», и видим, как «Союз-4» закачался около нашего стыковочного узла. Потом он успокаивается и начинает медленно подтягиваться к нам. Через несколько минут и это движение прекращается. Горит транспарант «Стыковка окончена». Он говорит о том, что мощные стальные крюки стянули корабли между собой. Поздравляем друг друга. Теперь переход из одного корабля в другой состоится!

Интуитивно чувствуем, что на кораблях все в порядке. Проверяем герметичность, запасы топлива, состояние автоматики — нет отклонений от нормы! Володя и Борис достают свои инструкции по выполнению перехода, и мы ждем расчетного времени.

Первым в орбитальный отсек выходит Борис. Он устанавливает на кронштейн кинокамеру и включает ее. Вся подготовка к выходу будет сниматься на кинопленку. За ним выходим мы с Женей. Открываем крышку дивана — там лежат наши скафандры. Первым одеваюсь я, Женя помогает. Здесь это делать легче, чем в самолете, — не надо спешить. Начинаю затягивать трос, который подтягивает шейное кольцо к поясу, чтобы скафандр не растянуло, когда он раздуется. Похоже, немного переусердствовал — желудок конвульсивно сжался и вытолкнул содержимое в пищевод. Только не это! Делаю глотательное движение и несколько глубоких вдохов. Кажется, успокоилось. Начинаю помогать одеваться Жене. Он засовывает внутрь скафандра газеты и письма для Володи. Зашнуровывается. Борис пристегивает к скафандрам контейнеры с системами жизнеобеспечения. Сначала их предполагали крепить на спине и поэтому назвали ранцами. Но потом обнаружилось, что с таким ранцем на спине невозможно пройти через люк. Решили крепить его к ноге, а название «ранец» сохранили. И вот мы плаваем с ранцами на ногах. Борис надевает на нас гермошлемы и перчатки. Прощается, уходит в спускаемый аппарат и закрывает за собой люк, который теперь разделяет нас.

Мы остаемся вдвоем в ожидании выхода. Настроение такое, как будто дальше будет происходить что-то хорошо заученное, но почти нереальное. Слышим, как Борис устанавливает связь с Володей. Потом начинает выпускать воздух из нашего отсека, пока не полностью — ему надо проверить герметичность спускаемого аппарата. Мы в это время проверяем герметичность скафандров — все нормально. Докладываем, что готовы к окончательной разгерметизации отсека и открытию выходного люка. Борис опять открывает клапан и по прибору следит за давлением. Ведет репортаж. Мы чувствуем, как раздуваются наши скафандры. По мере приближения к нулю давление падает все медленнее и медленнее. Наконец Борис говорит: «Давление в отсеке нуль, приготовиться к открытию выходного люка». Отодвигаемся подальше от люка, чтобы не мешать движению крышки, докладываем: «Готовы». Смотрим на люк. Крышка дрогнула и медленно стала уходить вверх. Появилась щель, а за ней — абсолютная чернота. Отвожу взгляд от крышки и вдруг вижу, что на противоположной стенке отсека что-то ярко засветилось, как будто рядом зажегся прожектор. И размеры яркого пятна быстро увеличиваются. Не могу сообразить, что это такое. Потом доходит: это же солнечный зайчик! Через открывшуюся щель в отсек попадают солнечные лучи. Просто мы не видим их. На земле лучи заметны, потому что в них светится пыль, а здесь нет ни воздуха, ни пыли. Зайчик яркий, потому что Солнце очень яркое. Удивительная картина!

Ну вот, люк открыт полностью. Можно выходить. Первым должен выходить Женя. Он подплывает к полу и занимает положение головой к люку. Я всплываю над ним. Женя по пояс выдвигается наружу. Передаю ему кинокамеру на длинной подставке. Женин переход будет сниматься. Он устанавливает камеру. Я включаю ее с пульта. Ждем сигнала от Бориса, он следит за часами. Володя, конечно, тоже следит за временем, у него в руках такая же инструкция, но мы договорились, что на этом этапе он будет молчать. Время пришло. Борис говорит: «»Байкалу-3» разрешаю выйти из корабля полностью». Вижу, как Женины ноги начали выплывать. Потом почему-то остановились. Через несколько секунд Женя с явным недоумением говорит: «Леш, не могу выйти, посмотри — что-то мешает».

Подплываю к люку. Женя его почти полностью загородил. Через узкую щель вижу, что кабель, который закреплен внутри корабля, перехлестнулся через ранец и держит, как швартов: «Возвращайся! — Вплывает. Я снимаю петлю. — Можно выходить». Исчезает из корабля. Выплываю вслед за ним по пояс. Перед глазами два корабля на черном фоне. Остекление гермошлема закрыто очень плотным светофильтром, поэтому корабли не кажутся яркими. Женя висит рядом с люком, держась двумя руками за поручень, — готов к переходу. Голос Бориса: «Переход разрешаю». Женя, перебирая руками поручень, начинает удаляться. Я слежу за тем, чтобы кабель был почти натянут и ни за что не зацепился. Вдруг Женя говорит: «Не работает вентилятор». — «Почему ты решил?» — «Нет шума, воздух стоит».

Это уже совсем плохо. При отсутствии вентиляции углекислота заполняет гермошлем, и очень быстро может наступить потеря сознания. В нашем распоряжении секунды. Влетаю в корабль проверить присоединение кабеля — разъем состыкован. Стараясь быть спокойным, говорю: «Проверь тумблер». — «Уже. Все в порядке». Наверное, кабель нажал на тумблер, когда перехлестнулся через ранец, и выключил электропитание. Увидеть тумблер самому нельзя — он находится в зоне, которая перекрыта нижним краем гермошлема. Определить его положение можно только на ощупь, а в раздутых перчатках это сложно. Хорошо, что все обошлось. Женя начал двигаться дальше. Спокойно перебирает поручень руками и, как краб — правым боком вперед, удаляется от моего люка. Вот он уже около стыковочного узла. Вижу, как перестыковывает страховочный фал с нашего корабля на Володин. Снимает с наружной стенки контейнер с образцами оптических материалов, которые почти двое суток были открыты для космического облучения; специалисты будут изучать, как изменились их свойства. Кладет контейнер в карман и продолжает движение к входному люку. Разворачивает поручень для входа. Берется за него и, описав ногами большую дугу, заводит их в люк. Поворачивается ко мне лицом. Мы смотрим друг на друга из разных кораблей и понимаем, что половина дела сделана. Сейчас Женя подстыкует кабель, которым он пользовался, к Володиному кораблю, а я второй конец его подстыкую к своему скафандру, и мне можно будет двигаться к нему.

Но не все пошло гладко. На этот раз неудача ожидала меня. Я должен был снять кинокамеру и уложить ее в диван. Снять несложно, и поместить внутрь дивана просто. Но закрепить там ее не за что, а крышку дивана я захлопнуть не могу — не срабатывают защелки. Может быть, потому что надо нажимать на край крышки в центре дивана, но в скафандре я туда не достаю. Пытаюсь закрывать одновременно рукой и ногой — не получается. Прикрыть крышку, не защелкивая, тоже не удается. Ее обивка работает, как пружина, и каждый раз возвращает крышку в открытое положение. А камера беспорядочно плавает внутри дивана. Если она выплывет из него, то может помешать закрытию люка. Тогда Борису придется срочно возвращаться на Землю. Кроме того, жалко потерять пленку. Время уходит. Наконец, Борис говорит, чтобы я прекращал борьбу с диваном, оставил крышку в максимально прикрытом положении и приступал к переходу. Я так и сделал.

За моим переходом следили с Земли по телевидению. Потом мне рассказывали, что почти сразу после моего выхода из люка выплыла камера и улетела… Пленку мы потеряли…

Движение вдоль наружной поверхности кораблей оказалось, пожалуй, самой легкой и самой приятной частью перехода. Усилий почти не замечаешь. Картина перед глазами вызывает ощущение безграничного простора и свободы. Чем-то похожее на то, которое испытываешь при прыжке с самолета, только здесь нет встречного потока воздуха и не нужно беспокоиться о том, чтобы во время открыть парашют. Останавливаюсь — надо запомнить то, что я вижу. Подо мной корабль, который мы покидаем. Слева с потолком, похожим на верхушку колокола, наш спускаемый аппарат. Там теперь остался Борис в одиночестве. Дальше — отсек с приборами и двигателями, солнечные батареи. Справа — второй такой же корабль. Из люка по пояс высунулся Женя, держит мой кабель. Над кораблями далеко-далеко горизонт Земли, бело-голубой, движется очень медленно. А выше все черно. Наверное, свет от корабля и светофильтр гермошлема мешают видеть звезды или хотя бы планеты. Потихоньку разжимаю пальцы, чтобы попробовать зависнуть, не держась за поручень. Почти получается. Во всяком случае ясно, что, имея страховочный фал, отпускать поручень можно.

Иду дальше. Говорю «иду», а сам не знаю, как назвать этот способ передвижения. Ползу? Плыву? Лечу? Ноги ничего не делают, руки тоже ни на что не опираются. Просто руками перебираешь поручень, как будто его кому-то передаешь. Нет, пожалуй, «иду» привычнее. Когда я подхожу к люку, Женя уже внутри отсека, у дальней стенки, чтобы не мешать моему входу. Я свободно проплываю через люк, мы собираем кабель и докладываем Володе, что готовы к закрытию крышки. Переход закончен. Остается заполнить отсек воздухом, проверить герметичность и снять скафандры. На это уходит меньше часа.

И вот торжественная минута — Володя открывает люк между отсеками и вплывает к нам. Радости нет границ! Обнимаемся, хохочем, бессвязно выкрикиваем: «Здорово!» «Привет!» «Ура!» «Поздравляю!»… Женя передает Володе газеты с его большими фотографиями. Тот от удивления даже растерян: «Как это?» Потом соображает, что мы успели их приобрести. Вынимает три тубы с соком, и мы празднуем встречу!

В нашем распоряжении оказалось время, которое в программе полета было названо резервным. Оно предусматривалось на случай, если бы не удалось плотно закрыть входной люк и нам пришлось бы возвращаться к Борису. Но все было нормально, и теперь мы отдыхаем, делимся впечатлениями; Володя включил кинокамеру, чтобы сделать кадры на память.

К сожалению, приятная передышка быстро кончается. Нам еще предстоит сегодня расстыковаться и подготовить корабль к спуску — завтра утром посадка. Переходим в спускаемый аппарат. На Женином и моем креслах привязные ремни до сих пор в том же положении, в каком их закрепили перед стартом. Видно, Володя к ним не прикасался. Распускаем ремни, привязываемся к креслам, устанавливаем связь с Борисом. Он не скрывает, что после нашего ухода чувствует себя одиноко. Стараемся его подбодрить, благодарим, желаем, чтобы дальше все шло благополучно. И… Володя нажимает клавишу «Расстыковка». Все смотрят на экран. Первые несколько минут на нем как будто ничего не меняется. Стыковочный механизм очень медленно разводит корабли, сохраняя между ними механическую связь. Этого движения практически не видно. Потом последние замки открываются, и пружины расталкивают корабли в разные стороны. Мы видим, как корабль Бориса начинает удаляться, разворачиваться, перемещаться к краю экрана и вскоре исчезает из поля зрения. На пульте горит транспарант «Расстыковка окончена». Кончился совместный полет. Подходит к концу и наш последний сеанс радиосвязи между кораблями. Прощаемся.

Как неожиданно быстро все завершается! Столько лет подготовки, столько пережито — и все во имя этих двух коротких дней! Стоило ли? Похоже, что да. А, собственно, во имя чего стоит жить? Только, чтобы что-то новое узнать и что-то сделать. В этом полете мне, безусловно, удалось и то и другое.

Готовимся к спуску. Закрепляем скафандры так, чтобы при работе двигателя они не перемещались внутри отсека и не нарушали расчетной схемы распределения груза. Укладываем в контейнеры кино — и фотопленки, образцы материалов, взятые снаружи при переходе, записи наблюдений. Выносим все, уже ненужное, в орбитальный отсек. Ужинаем. И снова, нарушая предписанный распорядок дня, вместо сна плывем к иллюминаторам, чтобы последний раз посмотреть вокруг. Выспимся на Земле. Опять эти незабываемые восходы, закаты, тропические грозы. Пару раз видели что-то похожее по описаниям на полярное сияние, но оно было в средних широтах и не цветное. Как будто много тысяч прожекторов, выстроенных в линию, светили вертикально вверх в ночное небо. Их свет поднимался гораздо выше облачного покрова и создавал впечатление огромного светового занавеса. Картины завораживали.

Устраиваться спать опять начали много позже запланированного. И снова было так холодно, что заснуть как следует не смогли. Наполовину бодрствуя, наполовину пытаясь задремать, мы коротали время до первого утреннего сеанса связи.

И вот слышим: «»Гранит»! Я — «Заря» На связь!» «Гранит» — это Володя. Мы с Женей из «Байкалов» превратились тоже в «Гранитов»: Я — «Гранит-2»; Женя — «Гранит-3». Сменился корабль, сменились и позывные. «Заря» спросила о самочувствии и стала передавать данные на спуск. Нам сообщили, когда на борту будет включена программа автоматического торможения корабля. Ее должны запустить с Земли — там это делают очень точно в заданное время. Передали, когда должен включиться двигатель и сколько времени он будет работать, а также дали сигналы точного времени, чтобы мы смогли сверить часы. Потом попросили закрыть крышку люка между отсеками и проверить ее герметичность. В следующем сеансе нам предстояло доложить результаты проверки. Если все будет нормально, начнутся операции спуска.

По окончании сеанса мы закрыли люк, ведущий в орбитальный отсек, и стали устраиваться в креслах. При первых полетах «Союзов» спуск выполнялся без скафандров, поэтому никаких работ, связанных с их подготовкой, не требовалось. Я помню, когда проектировали «Союз», вопрос о том, нужны ли скафандры для обеспечения безопасности внутри корабля, обсуждали неоднократно. И пришли к выводу, что не нужны. Королев тогда на одном из совещаний сказал, что находиться в корабле в скафандре так же нелепо, как носить водолазный костюм внутри подводной лодки. И с ним согласились. Думаю, что и сейчас космонавты не пользовались бы скафандрами в спускаемом аппарате, если бы не нелепая трагедия, случившаяся двумя годами позже.

У меня «отношения» с креслом были особые. Когда я первый раз к нему примерился, то понял, что голова и плечи не входят. Похоже, в невесомости рост стал еще больше. Надо сокращаться сантиметра на два. И опять это следовало сделать так, чтобы никто не заметил. Я не хотел, во-первых, чтобы у изготовителей кресел были неприятности и, во-вторых, чтобы меня лишили возможности повторных полетов. Пришлось украдкой, натягивая плечевые ремни, создавать нагрузку вдоль позвоночника. Постепенно рост уменьшался. Минут через тридцать — сорок проблема была решена.

С герметичностью все было в порядке, и в расчетное время включилась программа спуска. Любопытное состояние: рассудок говорит, что полет завершается, а эмоционально ты еще на это не настроен. Психологически я прочувствовал реальность спуска только после того, как на связь вышел Каманин. Он сказал, что поисковые самолеты и вертолеты находятся в расчетном районе посадки, и просил нас непрерывно вести репортаж. Это как-то сразу отрезвило.

Процесс торможения прошел гладко. Володя сориентировал корабль, автоматика сделала все остальное. Она подготовила двигатель, включила его и выключила, когда следовало, поддерживала ориентацию, пока двигатель работал. Мы готовы были взять управление на себя, но этого не потребовалось.

Снова следили за движением секундной стрелки — теперь ждали разделения корабля на отсеки. Понимали, что вероятность осложнений при этой операции очень небольшая. Отсеки соединены между собой болтами, внутри которых есть пороховой заряд и электрическая спираль. В расчетное время автоматика должна пропустить ток через спирали, болты разорвутся и пружины растолкнут отсеки в разные стороны. Все просто, и отказа быть не должно. Это теоретически. Но мы знали, что в полете Быковского разделение проходило совсем не нормально. А кроме того, когда даже малая вероятность неудачи становится угрозой для твоей собственной жизни, оставаться равнодушным не удается. Поэтому с напряжением следили за исполнением каждой жизненно важной команды. В иллюминаторы расстыковку мы не могли видеть, потому что один отсек находился над потолком кабины, второй был пристыкован со стороны пола. Мы ждали взрывного хлопка… Вот он! Теперь только после входа в атмосферу по поведению корабля мы поймем, произошло разделение или нет.

Слежу за временем и смотрю в иллюминатор. Проходит девять минут… десять… Пока ничего необычного… Ага, пролетела искра! Еще! Еще! Это плазма! Смотрю на солнечный индикатор, который мы с Литягиным когда-то придумали. Он установлен снаружи рядом с моим иллюминатором. Вижу, что металлическая оправа тает на глазах, как сахар в кипятке. Плексигласовый диск вытянулся в полусферу и улетел. Значит, там жарко. Все! Уже индикатора нет. Поток искр превратился в сплошное пламя. И появился гул. Впечатление такое, как будто мы находимся в середине топки огромного котла. Наверное, с Земли корабль сейчас виден как яркий падающий метеорит. Сомнений нет — мы летим к Земле!..

Ну вот, кажется, пламя уменьшается. Да за иллюминатором уже не так ярко, и в потоке огня появляются темные разрывы. Сплошное пламя превращается в отдельные всполохи. И они, похоже, становятся реже… Все… Вокруг нас стало темно и тихо. Только копоть на стекле подтверждает, что там только что полыхало.

Входим в атмосферу. Замечаем, что пыль, которая висела в воздухе, начинает медленно двигаться к полу. Это первый признак появления веса. Кабель шлемофона тоже опускается. Чувствую, как в висках зажурчала кровь — потекла к ногам. В голове сразу пропадает ощущение тяжести, которое сопровождало в течение всего полета. Физически чувствую, что исчезает отечность лица. Все изменилось в считанные секунды. Аппарат идет устойчиво — значит, разделение прошло нормально. Скоро начнутся перегрузки. Ага, уже чувствуется давление кресла. Сильнее… еще сильнее. Начинаю напрягать мышцы плеч и брюшного пресса, чтобы не выпустить из головы слишком много крови. Уже почти впрессован в кресло. Перегрузка, наверное около четырех. Похоже, больше не растет. Но и не падает… Значит, идет управляемый спуск — все нормально. Вот, кажется, перегрузка уменьшается. И начинает трясти, причем сильно. Наверное, проходим звуковой барьер. Правильно когда-то Попович сказал: «Трясет, как в телеге на плохой дороге».

Уух!..Вот это рывок! Как будто воткнулись во что-то. И закачало!.. Еще рывок! И еще больше закачало, будто на огромных качелях, где качает и крутит одновременно и вращает во всех направлениях. Солнечный зайчик, как бешеный, заметался по стенкам кабины. Это открылся парашют. Интересно, как он там? Цел? Перехлеста нет? Жалко, что не видим купола. Посмотрим, как быстро пойдет спуск. Следующие команды должны выполняться на высоте пять с половиной километров, через сколько секунд мы там будем? Смотрю на секундную стрелку: пять, десять, пятнадцать, двадцать… тридцать. Похоже, скорость нормальная. Команды не проходят. Если бы был перехлест, высота пять с половиной была бы уже пройдена. Пора готовиться к подъему кресел. Вот-вот это произойдет. Сработают пороховые заряды и подбросят кресла вверх, поставив их на амортизаторы. Надо колени развести так, чтобы не стукнуться ногами о приборы. Иначе наверняка получишь травмы. Проверяю положение ног… Опять хлопок… И свист. Это открылись клапаны, через которые кабина стала сообщаться с атмосферой. Внутри давление было больше, чем снаружи, поэтому воздух начал выходить из кабины. Вокруг нас появляется небольшой туман. Смотрим на прибор. Давление начинает падать, потом останавливается. Теперь оно такое же, как за бортом. А вот, кажется, наружный воздух втекает к нам. Так и должно быть — мы спускаемся, и давление за кабиной растет. Приток свежего воздуха сразу почувствовали по запаху. Натуральный воздух! Какой потрясающий запах! Никогда до этого я не предполагал, что воздух может быть таким ароматным. Запах земли и хлеба или какой-то растительности такой вкусный, что хочется вдыхать и вдыхать… Два дня мы дышали искусственным газом и привыкли к нему. Мы уже не замечали, что он пахнет пластмассой… Есть! Нас всех подбрасывает вверх. Кресла подготовлены к приземлению. Теперь можно выглянуть в иллюминатор и посмотреть, куда мы садимся. Женя говорит, что с его стороны гладкая поверхность. В свой иллюминатор я вижу терриконы. Наверное, район Караганды. Что под нами — неизвестно. Только бы не террикон! Не повезет — покатимся вниз. Но от нас ничего не зависит… Смотрим и ждем… Похоже, относит от терриконов. Да и с моей стороны теперь гладко… Быстро приближаемся к Земле. Прижимаемся к креслам. Удар! И все затихает… Мы вернулись! Поздравляем друг друга. Слышим, что снаружи уже кто-то открывает люк. Значит, поисковики уже здесь. Вот молодцы! Отстегиваемся от кресел и замечаем, что все стало тяжелым: шлемофоны — тяжелые, руки — тяжелые, бортжурналы вываливаются из рук… Это появился вес… А мы отвыкли… Как странно ощущать его. Выкарабкиваемся из спускаемого аппарата. Вокруг счастливые лица знакомых и незнакомых людей. Как много в них доброты! Здороваемся со всеми. Нас поздравляют, мы благодарим. Я хожу среди встречающих и чувствую, что немного покачивает, как на палубе корабля при небольшом волнении. Видно, вестибулярный аппарат тоже отвык от Земли. Все происходит очень быстро. Мы рассказываем поисковикам, где у нас уложено то, что ждут специалисты, и нас тут же ведут в вертолеты. Летим в Караганду, оттуда самолетом — на космодром и с аэродрома — на автобусе на нашу родную семнадцатую площадку. Последний виток вокруг земного шара завершен и то, о чем так долго мечтал, осталось позади…

На следующий день мы встречали Бориса. Он рассказал, что разделение его корабля происходило не так, как положено, и из-за этого на всем участке спуска нервы были напряжены до предела. И по его лицу мы видели, что ему пришлось немало пережить. Но все хорошо, что хорошо кончается.