Жизнь - капля в море

Впервые с американцами

В начале семидесятых годов произошло знаменательное событие — СССР и США договорились о сотрудничестве в области пилотируемых космических полетов. Известие об этом было воспринято повсюду как нечто неожиданное. Все послевоенные годы страны находились в состоянии политической конфронтации. Каждая стремилась к мировому лидерству и видела в своем сопернике наиболее вероятного военного противника. Работы, связанные с созданием военных технологий и любых других технологий, которые могли найти военное применение, в обеих странах были строго засекречены. А о ракетной и космической технике и говорить не приходилось. Заочная конкуренция в этих направлениях была особенно острой. И вдруг — сотрудничество!

Любопытно, что современное ракетостроение в СССР и в США начало развиваться практически одновременно и с одной и той же начальной базы. Обе страны свои первые шаги делали на основе разработок, проведенных в Германии. Именно здесь к концу второй мировой войны была создана первая боевая баллистическая ракета «Фау-2» и началось ее массовое производство. Когда война закончилась, американцы увезли к себе главных разработчиков и полностью собранные ракеты, а советские специалисты, приехав в Германию, вместе с немецкими инженерами восстановили облик ракеты по оставшейся документации, сохранившимся частям конструкции и приборам. Изучив немецкий опыт, страны приступили к созданию ракет по собственным проектам. Работы имели сугубо военную направленность и велись очень интенсивно. По понятным причинам первые ракеты были похожи на «Фау-2», но потом их облик стал меняться, быстро наращивалась мощность, увеличивалась дальность полета и грузоподъемность. В августе 1957 года в Советском Союзе появилась первая межконтинентальная ракета. Ее параметры были уже очень близки к тем, которые обеспечивают выход на околоземную орбиту. Стало ясно, что запуск первого искусственного спутника Земли — дело ближайшего будущего. К этому рубежу стремились и в США, но Советский Союз пришел к нему раньше.

Эффект, который произвел запуск первого спутника, был ошеломляющим. Люди, не причастные к созданию ракет, не представляли себе, что в этой области достигнут такой высокий технический уровень, и были изумлены тем, что двери в таинственный мир космоса вдруг оказались открытыми. Запуск воспринимался всеми как грандиозный успех и ассоциировался со страной, которая его достигла. Получилось так, что выход в космос стал большим политическим событием. Опытная советская пропаганда использовала его как одно из доказательств преимущества социалистического строя. Естественно, что за этим последовала новая волна конкуренции.

В США принимались энергичные меры, чтобы наверстать упущенное. Через четыре месяца после запуска первого советского спутника в космосе появился и первый американский. В нашей стране начались работы по созданию первого спутника связи и первого спутника для метеорологических наблюдений. Эти работы тоже брали на себя пропагандистскую нагрузку.

Советскому Союзу довольно долго удавалось удерживать лидерство. Он за короткое время добился целой серии блистательных побед: первый полет человека в космос, первый выход в открытое космическое пространство, первые полеты автоматических станций к Луне и Венере. Все это производило огромное впечатление на мировую общественность. Но на рубеже шестидесятых и семидесятых годов произошла смена лидера. США великолепно реализовали программу пилотируемых полетов к Луне и взяли реванш.

Примерно в это же время в отношениях между СССР и США наметились изменения. Американское национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА), пользуясь каналами связи с Академией наук СССР, начало очень осторожно зондировать возможность сотрудничества с советскими космическими организациями. Поначалу эти действия никаких результатов не имели. Советская сторона вела себя предельно осмотрительно. Политические принципы и стремление сохранить секретные сведения удерживали ее от каких бы то ни было обещаний. Тогда американцы стали действовать более энергично. Они предложили конкретное содержание сотрудничества, причем такое, от которого трудно было отказаться, — совместное обеспечение безопасности пилотируемых полетов. За этим шагом последовала длинная цепь переписки и переговоров, которая в конце концов и привела к соглашению.

Несомненно, советские ученые и специалисты были с самого начала заинтересованы в сотрудничестве. Им, естественно, хотелось узнать и о том, над чем работали американцы и как они подходили к решению тех же проблем, с которыми сталкивались у нас, и просто о жизни в США. Но без решения, принятого высшим руководством страны, ничего сделать было нельзя.

К руководству страны по вопросам сотрудничества обычно обращались М.В.Келдыш и С.А.Афанасьев. Оба были очень опытными дипломатами и знали, как и с кем надо разговаривать, чтобы добиться желаемого результата. Они старались действовать согласованно и продвигались к цели не торопясь, так, чтобы руководителям не приходилось принимать слишком сложных решений и чтобы у них было достаточно времени для психологической переориентации. Академия наук в своих взаимоотношениях с НАСА не выходила за рамки согласованных с руководством решений.

Первым заметным результатом подготовительной работы стало то, что в июле 1970 года советская сторона выразила готовность работать совместно над проблемами обеспечения безопасности и над универсальным стыковочным устройством. В октябре того же года Академия наук и НАСА подписали соглашение о сотрудничестве по этим направлениям. Это явилось очень важным шагом, поскольку соглашение открыло двери для нормальных рабочих контактов между специалистами. Наши инженеры были приглашены в американский Центр пилотируемых полетов, который расположился недалеко от города Хьюстона, и там с новыми партнерами они начали работать над первым совместным проектом.

Для всех тех, кто готовил решение и кто приступил к его исполнению, было очевидно, что работы по созданию средств спасения в космосе должны завершиться экспериментальным полетом, в котором эти средства будут проверены. В обеих странах думали о таком полете. Но инициаторами в переговорах опять выступили американцы.

Уже через два месяца после подписания соглашения о сотрудничестве НАСА вышло с письменным предложением рассмотреть возможность осуществления стыковки советского корабля с американской станцией «Скайлэб», пуск которой намечался на 1973 год. Это предложение было расценено советской стороной как невыгодное. Если бы оно было принято, то американцы получили бы доступ к сведениям о современном многофункциональном корабле, способном выполнять сложные самостоятельные полеты, а советские специалисты познакомились бы только с относительно простым космическим аппаратом, который должен был выводиться на орбиту и возвращаться на Землю в грузовом отсеке корабля «Шаттл» и совершать полет по орбите в пассивном режиме.

Келдыш ответил тоже письмом, как всегда, дипломатично. Он согласился с тем, что идея стыковки сама по себе привлекательна, и предложил рассмотреть ее более широко. После обмена письмами начались переговоры о стыковке. Поначалу наша сторона внесла предложение, прямо противоположное американскому, — осуществить стыковку американского корабля с советской станцией «Салют». Этот вариант детально рассматривался, но в конце концов от него отказались и пришли к наиболее сбалансированному решению — совместному полету двух космических кораблей. Окончательный вариант давал примерно равные возможности каждому участнику и позволял провести испытания средств обеспечения безопасности вне зависимости от других космических программ. Стороны наметили срок полета — середину 1975 года, договорились о плане подготовительных работ и о том, какие совместные рабочие группы должны быть созданы.

Американская сторона, как и наша, прежде чем заключать какой-нибудь договор, согласовывала свою позицию с руководством страны. Руководители НАСА докладывали о подготовленных предложениях в Белом доме и в государственном департаменте и выносили их на переговоры только в случае, если получали одобрение. Все это было вполне естественно, поскольку работы такого масштаба и такой политической значимости затрагивали государственные интересы обеих стран. Это было очень важно и для участников переговоров — они понимали, что при такой подготовке на достигнутые договоренности можно было полностью полагаться.

Официальное соглашение о сотрудничестве было подписано премьер-министром СССР А.Косыгиным и президентом США Р.Никсоном в мае 1972 года.

К тому времени я уже работал на предприятии заместителем начальника крупного подразделения, занимавшегося почти всем, что связано с непосредственным осуществлением полетов: разработкой программ полетов и бортовых инструкций, поддержкой технической подготовки экипажей и, наконец, управлением полетами. Работа мне нравилась, и я ушел в нее с головой. Желания участвовать в полетах больше не возникало. Почти десять лет они были главной целью моих устремлений, но теперь ничего нового я от них не ожидал. Мой непосредственный начальник Яков Исаевич Трегуб, наоборот, хотел бы, чтобы как раз сейчас я снова оказался в экипаже. Он, по-моему, видел во мне своего вероятного конкурента и считал, что полет с американцами может меня заинтересовать. Трегуб неоднократно уговаривал меня полететь в качестве бортинженера советского корабля. Но я уже принял решение, и менять его не собирался.

Через некоторое время я понял, что предчувствия Трегуба были оправданными. Меня неожиданно вызвали к нашему министру Афанасьеву. Приехав к нему и зайдя в кабинет, я увидел Бориса Александровича Строганова — одного из руководителей Оборонного отдела Центрального Комитета партии. Афанасьев предложил сесть и тут же спросил, соглашусь ли я взяться за управление советско-американским полетом. Присутствие Строганова означало, что вопрос уже согласован наверху. По рангу такую работу должны были бы предложить Трегубу. Значит, что-то было против него. Я согласился.

Работа оказалась очень необычной. Хотя она и не стала источником новых научных или технических знаний, но зато дала возможность познакомиться с людьми, которые участвуют в американских космических программах, посмотреть, в каких условиях и как они трудятся, увидеть своими глазами, как выглядит эта огромная страна Америка.

Подготовка к полету длилась около трех лет. Начиналась она трудно. На первых же встречах обнаружилось, что у каждой из сторон сложился свой профессиональный жаргон, непонятный другой стороне. Пришлось создавать специальный терминологический словарь. Распределение работ у нас и у американцев оказалось разным. По этой причине практически каждому участнику приходилось вести переговоры с несколькими специалистами другой стороны и решать свои проблемы по частям. Наконец, различались форма документов и распределение сведений по ним. Здесь тоже надо было искать компромисс. В общем, приходилось осваиваться с новой ситуацией. И это в условиях, когда взаимное доверие только-только начинало устанавливаться, а люди еще разговаривали друг с другом с большой настороженностью.

Но время делало свое дело. Американцы, по своему характеру, оказались во многом похожими на нас. Они умели с головой уходить в работу и раскрепощенно веселиться. Любили шутки, были гостеприимны и очень открыты в отношениях с друзьями. Нам это нравилось. Приятно было также убедиться в том, что наши специалисты профессионально не уступали американским, а если говорить о широте интересов и общей эрудиции, то, по-моему, и превосходили их. Так или иначе, между нами сразу сложились вполне доброжелательные отношения.

А вот отношения между организациями равноправными не получались. Центр пилотируемых полетов НАСА, занимающийся проектированием космических аппаратов, разного рода испытаниями и управлением полетами, был открыт для посетителей. Там даже имелись экскурсоводы которые могли провести гостей по территории, рассказать о том, какие работы выполняются в каждом из зданий, показать главный зал управления полетами и некоторые испытательные стенды. Американцы прекрасно организовали нашу работу в этом Центре, и мы чувствовали себя на его территории вполне свободно. Конечно, мы не могли входить в помещения, где велись секретные работы, но нам этого и не требовалось.

Критерии секретности в НАСА разительно отличались от принятых у нас. Там не были тайной фамилии людей, участвующих в космических программах, общие описания космических аппаратов и программ их полетов. Закрытой, по-видимому, считалась только информация, по которой можно было воспроизвести новые технические решения. И за сохранением этих сведений в НАСА строго следили. Уже после состоявшегося полета я довольно много читал о том, как относились американцы к сотрудничеству с нами. Оказывается, работникам НАСА очень часто задавали вопрос: не передают ли они нам свои новые технологии? И они твердо отвечали, что знакомят нас в деталях только с тем, что уже снимается с эксплуатации.

А у наших органов безопасности логика была другой. Секретным было все: и люди, и место нахождения организаций, и документация. В соответствии с этой логикой мы не могли допустить американцев к себе на предприятие, поэтому решено было проводить встречи с ними в Институте космических исследований — организации, занимающейся научными исследованиями и не имеющей никакого отношения к созданию пилотируемых космических аппаратов. Американцы видели, что находятся в неравных условиях, но, очевидно, понимали наши трудности и терпели.

Не знаю, какие впечатления увозили с собой специалисты из США после работы в Москве, но для меня все визиты в Хьюстон были интересны. Каждый раз я узнавал что-то новое о том, как устроена жизнь и как организуется работа в капиталистической стране. Я видел, насколько сильно влияет конкуренция на отношение к труду и на психологию людей. Американская жизнь вызывала смешанные чувства. С одной стороны, мне нравилось, что американцы ценили рабочие места и стремились работать эффективно. Я не встречал в НАСА ни явных бездельников, ни праздно гуляющих по служебной территории людей, ни групп курильщиков, обсуждающих последние спортивные новости. А с другой стороны, мне было чуждо то, что они слишком много внимания уделяют деньгам. Казалось, что цель заработать побольше денег и выгодно их использовать была для них главной в жизни. Вначале я не понимал, почему это происходит. Ведь американцы и так получали во много раз больше, чем мы; могли бы и удовлетвориться этим. Конечно, я бы тоже не отказался от больших заработков, но подчинить жизнь приобретению денег для меня было равносильно самому себя обокрасть, лишить главных земных радостей.

По мере нашего знакомства с американцами отношение к ним стало меняться. Мы начали осознавать, что отличие их психологии от нашей появилось из-за разных условий жизни. У нас в то время были гарантированные зарплата и пенсия, размеры которых слабо зависели от того, как мы работаем, и никогда не изменялись в сторону уменьшения. Мы точно знали, что и в следующем месяце, и через месяц получим денег не меньше, чем в предыдущий раз. Пусть немного, но получим. Заниматься накопительством особого смысла не имело. Мы легко расставались с деньгами и с удовольствием тратили их на то, чтобы приятно провести время с друзьями или пригласить к себе гостей. Американцы же были поставлены в более жесткие условия. Любой из них мог потерять работу, как только прекратится финансирование проекта, и никто не знал заранее, как долго продлится пауза до новой работы и сколько времени придется жить на сбережения. Поэтому для них вопросы заработка и экономии денег стояли всегда очень остро.

Сейчас, вспоминая историю более чем двадцатилетней давности, я осмысливаю опыт собственной страны. У нас уже тоже произошел переход к капиталистическим отношениям и на глазах меняется психология людей, их отношение к работе и к деньгам. Мы становимся все больше и больше похожими на американцев. Что-то мы при этом приобретаем, а что-то теряем. Чего больше — не берусь судить.

Однако вернемся в семидесятые годы. Приятное впечатление на нас производили не только усердие американцев, но и условия, в которых они работали. НАСА, казалось, сделало все возможное, чтобы максимально использовать квалификацию людей. Каждый получал работу, которую он был способен выполнять, занимался только ей, не тратя время ни на какие другие дела. Работа была строго распределена между сотрудниками в соответствии с их должностями и зарплатой. Инженерам, например, не надо было носить свои материалы в машинописное бюро, а потом забирать их оттуда и проверять, не допущено ли при печати ошибок. Это делали другие. Не надо было каждое утро ходить в библиотеку за секретными документами, а вечером относить их обратно. Документы могли храниться рядом с рабочим местом. А если требовалось попасть в другое здание, то к услугам были служебные машины, работающие по вызову. Даже на то, чтобы поесть, не требовалось много времени. Чай и кофе имелись на каждом этаже в любое время, а вполне приемлемо перекусить можно было в автоматизированном буфете, не выходя из здания. Конечно, можно было и нормально пообедать в столовой, если позволяло время.

И вот теперь мы работали вместе. Проблем было много. Из технических, безусловно, самая сложная — создание принципиально новых стыковочных устройств. До этого и на советских, и на американских кораблях стыковка осуществлялась при взаимодействии двух разных по конструкции механизмов. Принцип их действия был простым. Один механизм имел направляющий штырь с защелками, а второй — воронку с приемным гнездом в центре. В процессе причаливания штырь попадал в воронку, соскальзывал по ее поверхности к гнезду и там с помощью защелок удерживался. Затем с использованием того же штыря один корабль подтягивался к другому. Осуществить стыковку посредством двух одинаковых механизмов, например оснащенных штырями или, наоборот, оснащенных воронками, было невозможно. Состыковать наш механизм, оборудованный штырем, с американским механизмом, оборудованным воронкой, или наоборот, не представлялось возможным из-за их конструктивной несовместимости. Поэтому даже при нахождении одновременно двух кораблей в космосе оказание экстренной помощи не обеспечивалось.

Нужно было создать какой-то универсальный по своим возможностям стыковочный механизм. Предполагалось, что в дальнейшем удастся договориться об оснащении всех советских и американских кораблей такими устройствами. Работа над новым стыковочным узлом длилась почти три года. Задача оказалась сложной и потребовала от инженеров большой изобретательности. Вначале надо было совместно придумать схему механизма, определить его размеры, рассчитать нагрузки, которым он может подвергнуться в полете, установить допустимые границы для динамических параметров процесса стыковки. Потом предстояло разработать конструкцию, удовлетворяющую выработанным требованиям. При этом каждая сторона искала собственные инженерные решения для того, чтобы механизмы можно было производить самостоятельно на основе существующих технологий. Затем следовали процессы изготовления и испытаний. Проблема испытаний оказалась ничуть не проще, чем проблема создания механизма. Пришлось провести немало теоретических исследований, чтобы разработать методику испытаний и, кроме того, спроектировать и изготовить уникальные стенды, воспроизводящие условия реальной стыковки. И в итоге надо было убедиться в том, что созданные в разных странах механизмы работают согласованно. В конце концов весь этот путь был успешно пройден.

Вторая непростая проблема была связана с тем, что в жилых отсеках советского и американского кораблей поддерживались разные атмосферные условия. В «Союзе» состав воздуха и давление — примерно такие же, как на Земле, а в «Аполлоне» астронавты дышали чистым кислородом, давление которого почти втрое ниже нормального земного. Очевидно, что для перехода экипажей из одного корабля в другой требовалась промежуточная камера, выполняющая роль шлюза. Сначала экипажи должны были переходить в эту камеру, а потом из нее — во второй корабль. За создание камеры взялись американцы.

Еще одна трудность возникла из-за необходимости ведения радиосвязи между кораблями и с центрами управления полетом. Для связи между кораблями потребовалось установить на них передатчики и приемники, работающие на согласованных частотах, а для связи с центрами управления каждый корабль оборудовался двумя комплектами радиосредств. Один из них — для работы на частотах советских наземных станций слежения, а второй — американских.

Как всегда, на обоих кораблях устанавливалась и научная аппаратура. При этом эксперименты планировалось проводить как по общей программе, так и по самостоятельным национальным программам. Из совместных экспериментов особую ценность представляли те, которые требовали участия двух кораблей. Например, для фотографирования короны Солнца нужно было создать искусственное солнечное затмение. Один из кораблей должен был заслонить собой Солнце, а второй в это время сфотографировать ту часть неба, которая располагается вокруг направления на Солнце. При полете одного корабля сделать такие снимки значительно сложнее. Вместе с тем были, конечно, и совместные эксперименты, которые вполне могли быть выполнены в автономных полетах.

Экипажи каждая сторона формировала самостоятельно. От нас — Алексей Леонов и Валерий Кубасов, к этому времени выполнившие по одному полету. От американцев должны были участвовать три астронавта — Томас Стаффорд, Доналд Слейтон и Вэнс Бранд. Для Стаффорда это был четвертый полет; для двух его партнеров — первый. Все пять человек — очень общительные и доброжелательные, со всеми у нас были прекрасные отношения.

Нам для организации управления предстоящим полетом приходилось составлять поминутный график полета, разрабатывать процедуры контроля и совместного управления.

Программа полета была весьма насыщенной. Первым должен был стартовать «Союз». После выведения ему предстояло выполнить два маневра для перехода на орбиту стыковки. Старт американского корабля планировалось провести на семь с половиной часов позже, и на него были возложены все активные операции по сближению. Стыковку кораблей следовало осуществить через двое суток после старта «Союза». На полет в состыкованном состоянии тоже отводилось двое суток. За это время экипажам надо было совершить три перехода из одного корабля в другой и провести эксперименты внутри кораблей. Каждый переход включал в себя довольно сложную процедуру шлюзования. Затем по плану были расстыковка, еще одна стыковка с расстыковкой, проведение экспериментов, связанных с внешними измерениями. В конце шестых суток полета «Союз» должен был вернуться на Землю. Через трое суток после «Союза» предстояло возвращаться «Аполлону».

За подготовкой к полету следил весь мир, и нам, конечно, хотелось, чтобы советская сторона проявила себя наилучшим образом. Работа проводилась большая по всем направлениям. К тому времени в подмосковном Калининграде заканчивалось строительство нового Центра управления пилотируемыми полетами. Его руководству удалось добиться, чтобы совместным полетом управляли оттуда. Сопротивление такому решению оказывалось отчаянное. Формальным аргументом против него было то, что Центр еще не достаточно проверен и поэтому не будет полной уверенности в его работоспособности. Фактической же причиной служило нежелание некоторых руководителей полетами уходить из крымского Центра. В Крыму высокое начальство из Москвы появлялось редко, и там работалось намного спокойнее. Но решение состоялось. Сразу после него на строительство и оснащение Центра были выделены дополнительные деньги, а работы взяты под более строгий контроль. Его директор Альберт Васильевич Милицин не только прекрасно разбирался в современном оборудовании, но и обладал хорошим вкусом. Функционально Центр не уступал американскому, а по оформлению и комфорту превосходил его: большие залы, отдельные комнаты для разных групп специалистов, зоны отдыха, удобные места для гостей и даже хороший буфет. В те годы буфеты и столовые на предприятиях снабжались продуктами централизованно и выбор блюд у них, как правило, был очень бедный. Милицин договорился с министром торговли, чтобы на время совместного полета и пребывания иностранных гостей буфету расширили ассортимент, и прилавки стали выглядеть вполне прилично. Сейчас все это звучит странно, а тогда мы были очень довольны принятым решением; иначе нам было бы просто стыдно перед американцами.

Готовились к полету и станции слежения. На них проводились профилактические работы и менялось кое-какое оборудование. Не все при этом проходило без трений. Военные, которым принадлежали станции, с удовольствием брали новые экземпляры приборов и систем, уже проверенных в эксплуатации, но с большой осторожностью относились к только что созданной аппаратуре. Для совместного полета была подготовлена более совершенная аппаратура голосовой радиосвязи с экипажем. Ответственность за ее использование военные на себя брать не хотели, потому что она не прошла полного цикла военной приемки. Те, кто создал аппаратуру, тоже не могли отвечать за ее эксплуатацию, поскольку не имели для этого людей. Начались споры, которые докатились до Кремля. В результате на каждой станции слежения была создана смешанная группа из тех, кто создал аппаратуру, и тех, кто должен был ее эксплуатировать.

Там, где сталкивались интересы ведомств, часто возникали конфликты. Иногда, чтобы их разрешить, принимались и нелепые решения. Я всегда с улыбкой вспоминаю, как организовывался телевизионный репортаж о посадке «Союза». Во время совместного полета впервые решили провести такой репортаж. Телевизионные камеры и аппаратуру ретрансляции подготовили без особых затруднений. В связи с тем что точное место посадки заранее известно не было, оператор с камерой должен был находиться в поисковом вертолете. Возник вопрос: кто возьмет на себя ответственность за то, чтобы у телезрителей имелась возможность увидеть приземление корабля? Военные гарантировали, что вертолет будет приведен в район посадки и при отсутствии низкой облачности оператор сможет снять снижающийся на парашюте спускаемый аппарат. Представители телевидения, в свою очередь, гарантировали, что если их оператор увидит спуск, то он передаст эту картину в эфир. Но ни те, ни другие не хотели отвечать за все вместе. А председатель Государственной комиссии всегда добивался, чтобы кто-то один отвечал за задачу в целом. И его можно было понять. Иначе если в распределении функций будет что-то упущено, то ответственность за всю задачу ляжет на него самого. Естественно, при поиске ответственного возникли горячие споры. Настолько горячие, что во время одного из совещаний у представителя телевидения случился сердечный приступ. Пришлось сделать перерыв и вызвать врача.

Совещаний было много, но конфликтующие стороны к компромиссному решению так и не пришли. Тогда, чтобы разрядить ситуацию, я предложил на роль ответственного за репортаж нашего инженера. Он не имел никакого отношения ни к военной службе поиска, ни к телевидению. Все это понимали и, тем не менее, согласились. Мы договорились, что будет создана совместная группа, которую наш инженер возглавит…

Но это были перепалки внутренние, и мы им большого значения не придавали. Главное, что нас беспокоило, — это распределение ответственности между странами за управление полетом. Каждая сторона должна была действовать согласованно и в то же время нести полную ответственность за безопасность своего экипажа. При этом ни одна из сторон не имела права принимать какие-либо меры, приводящие к снижению безопасности полета экипажа другой стороны. Чтобы уменьшить вероятность ошибок, мы стремились в максимальной степени использовать накопленный опыт управления. Надо сказать, что у нас были разные организационные схемы и методы управления. Корабль «Союз» проектировался так, чтобы почти всеми ответственными операциями можно было управлять с Земли с помощью радиокоманд. Кроме того, большую нагрузку несла бортовая автоматика, в работу которой ни экипажу, ни наземной службе вмешиваться не требовалось. На «Аполлоне» очень много ответственных функций мог выполнить только экипаж. Задача состояла в том, чтобы это различие в подходах к управлению не стало помехой при работе экипажей. Чтобы лучше подготовиться к возможным осложнениям, мы заранее совместно рассмотрели довольно много наиболее вероятных отказов и ошибок и договорились в деталях, как будем действовать при их появлении. Для всех непредвиденных ситуаций разработали процедуру принятия решений. Все это надо было очень четко и аккуратно изложить в документах. И, конечно, нужны были тренировки.

По своей организационной схеме тренировки по управлению полетом были совершенно уникальны. В них участвовали два Центра управления, экипажи в тренажерах, горячие линии связи между Центрами, баллистические службы, станции слежения — словом, все те, кому предстояло управлять реальным полетом. И имитировался полет с высокой степенью правдоподобности. В Центры поступала телеметрическая информация, данные об измерениях орбиты, доклады экипажей. На основе всего этого принимались решения и выдавались команды. А по окончании каждой тренировки проводился совместный детальный анализ. В итоге был достигнут такой уровень, когда и мы, и американцы почувствовали, что к управлению готовы. До полета оставалось немного времени, и было решено, на всякий случай, поддерживать между Центрами управления непрерывную телефонную связь.

Перед полетом, как обычно, Государственная комиссия и Комиссия по военно-промышленным вопросам заслушивали доклады руководителей о готовности всех технических средств и служб к выполнению полета. На этот раз было проведено еще и заседание расширенной коллегии Министерства общего машиностроения, на которое были приглашены высшие руководители всех участвующих ведомств. Мне пришлось докладывать на всех трех заседаниях о готовности. Но на заседании коллегии я внес предложение, вызвавшее открытое недовольство.

Дело в том, что на орбите находилась станция «Салют-4» и с 24 мая на ее борту работали два космонавта — Петр Климук и Виталий Севастьянов. Одной из главных задач экспедиции было достижение двухмесячной продолжительности пребывания в космосе. Это означало, что экспедиция должна была оставаться на орбите и на время советско-американского полета. Управлением полетом станции занимались специалисты нашего подразделения вместе с военными расчетами командно-измерительного комплекса. Они использовали те же станции слежения и в основном те же линии связи. Но ни у нас, ни у военных достаточного количества квалифицированных специалистов для полноценного управления двумя разными пилотируемыми полетами не было. Чтобы сделать их максимально независимыми друг от друга, мы решили управлять станцией из крымского Центра и на время советско-американского полета насколько возможно упростить ее программу. В таком варианте у нас все получалось. Но я не представлял себе, что будет, если вдруг на станции возникнет авария или состояние здоровья космонавтов заставит нас прекратить полет. Тогда наверняка придется основное внимание переключить на станцию, и программа совместного полета может оказаться невыполненной. Мне казалось, что это большой риск, и я предложил вернуть экспедицию со станции до начала совместного полета, ограничив ее продолжительность сорока пятью сутками. Предложение для большинства присутствующих оказалось неожиданным. Быстрой реакции оно не вызвало, хотя было видно, что многим оно не понравилось. После меня выступал Главнокомандующий Ракетными войсками Владимир Федорович Толубко. Он отнесся к предложению резко отрицательно. Толубко, будучи по натуре человеком очень отважным, не любил нерешительности. Чтобы предотвратить дискуссию и поднять боевой дух аудитории, он победоносно воскликнул: «Вы нас, товарищ Елисеев, не запугаете! Русский солдат Берлин брал!» Его уверенность и довод больше соответствовали настроению присутствующих, чем мои опасения. Предложение отвергли.

Вскоре после коллегии меня пригласили к Д.Ф.Устинову для доклада о готовности к полету. Работники аппарата Устинова, встретив меня перед входом в его кабинет, попросили быть предельно кратким и не касаться острых вопросов. Я так и сделал. Все остались довольны. На этом серия докладов закончилась.

Старт был назначен на 15 июля 1975 года. За час до посадки экипажа в корабль первая смена специалистов занимает свои места в Центре управления полетом. Все лица знакомые, опытные — не один полет за плечами. Но на этот раз повсюду чувствуется необычное возбуждение, как будто в предвкушении чего-то особо волнующего. Непривычно выглядит главный зал — много света, стоят телекамеры, яркими пятнами выделяются красные телефоны прямой связи с американским Центром управления. На балконе собираются гости. В комнату Государственной комиссии, один за другим, проходят главные конструкторы и руководители высокого ранга. Всюду тихо. Все смотрят и слушают репортаж с космодрома.

На большом экране главного зала во весь рост красуется ракета. Транслируются доклады о ее подготовке. Потом камеры переключаются, и мы видим приближающийся к ракете автобус с экипажем. Космонавты выходят, останавливаются для короткого доклада председателю Государственной комиссии, направляются к лифту. Кабина медленно увозит их вверх. Все как обычно. И, как обычно, волнительно, будто видишь эту картину впервые. Слышим, как космонавты из корабля устанавливают связь. В Центре управления прекращаются разговоры. Напряжение нарастает. Все следят за часами. Идет предстартовый отсчет времени. Вместе с ним проводятся заключительные операции. Завершаются работы на фермах обслуживания, и вскоре их уводят от ракеты. Точно в назначенное время слышим доклад: «Зажигание!» Из-под ракеты, как при взрыве, вырывается пламя. Потом звучит: «Подъем!» И ракета уходит вверх. Полет начинается.

Слушаем репортаж о выведении. Заранее знаем, что будут говорить… Конечно, если все будет нормально… Только бы было все нормально… Из динамиков доносится: «Двигатели первой ступени вышли на режим, полет нормальный». Потом каждые десять секунд подтверждение, что ракета работает нормально. По данным телеметрической информации на корабле тоже все в порядке. И вдруг чей-то голос: «А почему нет картинки?» Смотрю на телевизионный экран и вижу, что на нем нет изображения. Может быть, забыли включить камеру перед стартом? Нет, такого быть не могло, наземные стартовые службы работают строго по инструкции. На всякий случай просим ближайшую станцию слежения подтвердить включение радиокомандой. Команда выдается, но изображение не появляется. Это плохо. Полет в большой степени преследует политические цели, и информацию о нем ждут во многих странах мира. Если телевизионная система не заработает, то впечатление о полете будет испорчено. Ну, вот и первая неприятность. Надо срочно разбираться…

Как только закончился первый сеанс связи с кораблем, ко мне подошел Игорь Александрович Росселевич — руководитель организации, создавшей телевизионную систему, и сказал, что нужен ремонт. Его специалисты уже посмотрели телеметрические записи и поняли, что вышел из строя коммутационный блок. Теперь, чтобы соединить камеру с передатчиком, надо было в этом блоке установить перемычку. Игорь Александрович был ужасно расстроен. Столько труда и сил потрачено на создание новой системы, способной впервые передавать цветное изображение, — и такая неудача!

У нас на заводе был второй такой же корабль, и мы попросили заводчан посмотреть, вместе со специалистами из организации Игоря Александровича, возможно ли сделать то, что предлагается. А сами приступили к выполнению запланированной программы полета. Как только работы первого дня на борту завершились, мы рекомендовали космонавтам поскорее лечь спать, предупредив, что завтра с утра придется встать пораньше, чтобы заняться ремонтом.

Тем временем на заводе искали способ ремонта. Установка перемычки оказалась делом несложным. Сложным был доступ к коммутационному блоку, который находился в приборной зоне и отделялся от жилого помещения металлической перегородкой. В условиях полета перегородку снять не представлялось возможным, единственный путь — разрезать. Специального инструмента для резки металла на борту не было. Оставалось воспользоваться либо консервным ножом, либо ножом из контейнера с лагерным снаряжением. Обычно этот контейнер в полете не открывают — он предназначен для организации лагерной жизни при аварийной посадке. Потратив какое-то время на обсуждение разных вариантов подхода к блоку, заводчане в конце концов сумели выполнить ремонт, пользуясь только «подручными средствами» космонавтов. Присутствующие рядом специалисты по бортовой документации описали все действия и составили радиограмму с инструкцией для экипажа. По телефону мне сообщили, что выход найден. Я поехал ночью в цех, чтобы увидеть все своими глазами. Сначала заглянул в орбитальный отсек. Разорванная углом и затем скрепленная проволокой мягкая обшивка перегородки имела очень неприглядный вид. Заводчане заметили мою недовольную гримасу, и кто-то не то в шутку, не то всерьез посоветовал: «А вы попросите космонавтов загораживать собой это место во время репортажей». Потом они рассказали детально о всех операциях, которые предстояло выполнить космонавтам, и дали прочитать подготовленную радиограмму. Мне она показалась не очень ясной. Вместе с авторами мы постарались сделать ее более строгой и однозначной. Но будет ли она понятна тем, кто летает, — вот вопрос.

Мы договорились провести «чистый» эксперимент. Заводчане установили новый прибор и новую перегородку. В цех пригласили космонавта Джанибекова. Дали ему радиограмму и попросили сделать то, что в ней написано. Он все выполнил безошибочно, значит, и экипаж должен справиться.

Приближалось утро. Прошли почти сутки с момента, когда я пришел на работу. Голова тяжелая, а впереди еще день. Возвращаюсь в Центр управления и думаю: «А что если причина не в этом и космонавты потратят несколько часов, испортят интерьер, а изображение не появится? Что тогда?»

Космонавтов разбудили рано, задолго до начала работ по программе. Рассказали о том, где, по мнению специалистов, произошел отказ и как предполагается его устранить. Джанибеков, которого попросили быть на связи, передал радиограмму и приготовился подсказывать ребятам на случай, если возникнут вопросы. Но Алексей с Валерием прекрасно справились сами. Мы включили камеру и впервые увидели их на экранах. Ура! Получилось!

Когда завершались работы первого дня, стартовал «Аполлон». Его выведение прошло нормально, но тоже почти сразу возникла проблема. После выхода на орбиту американский корабль должен был изменить конфигурацию. На ракете нельзя было разместить стыковочный модуль и командный отсек соединенными так, как это требовалось для полета, не позволяли габариты головного обтекателя. Поэтому после отделения от ракеты экипаж должен был выполнить перестыковку. Для нее на борту имелся второй стыковочный узел — обычный, применявшийся американцами в предыдущих полетах. Этот узел был установлен на люке командного отсека. После перестыковки его нужно было демонтировать, чтобы открыть путь для переходов экипажей из одного корабля в другой. Так вот, демонтаж экипаж выполнить не смог. Оказалось, что при установке узла на Земле была допущена ошибка. Спасло то, что все операции фотографировались. Специалисты без особого труда обнаружили ошибку, потом нашли выход из положения и дали свои рекомендации экипажу. Астронавтам пришлось потратить несколько часов, чтобы их выполнить.

К сожалению, в полетах часто возникают осложнения, которые отнимают много сил. Но когда их удается преодолеть, то чувствуется резкое облегчение и настроение сразу улучшается, как будто тебе сопутствовали не неприятности, а удачи.

Стыковка в этом полете прошла гладко. Сразу после нее началась подготовка к первой встрече экипажей на борту «Союза». Мы все были патриотами своей страны и страстно желали, чтобы первая встреча состоялась в советском корабле. Нам удалось договориться об этом в самом начале работы над программой полета. Американцы тогда не придали значения очередности переходов. Незадолго до полета они спохватились, но было уже поздно. Поздно не потому, что ничего нельзя было изменить, а потому, что у нас была возможность сказать: «Поздно, и уже нет времени менять документацию». Мы этой возможностью воспользовались.

И вот приближается время первой встречи в корабле «Союз». В Центре управления собирается все больше и больше народу — все хотят быть свидетелями исторического события. Неожиданно меня приглашают в комнату Государственной комиссии. За столом сидят Д. Ф. Устинов, С. А. Афанасьев, В. Ф. Толубко, руководители организаций и работники партийного аппарата. Устинов передает мне напечатанное приветствие Л.И.Брежнева и говорит, что оно должно быть передано на борт сразу при встрече космонавтов, точно по тексту, с хорошим произношением. Он говорит это с таким видом, будто преподносит большой подарок всему миру. Я улыбаюсь в ответ и негодую внутри. Почему не предупредить заранее? Мы бы все нормально подготовили. А теперь что делать? В программе этого эпизода нет. Откроется люк, и люди радостно бросятся в объятия друг другу. А мы должны будем нарушить естественный ход событий. Такое приветствие нельзя передавать в то время, когда космонавты и астронавты беспорядочно плавают по кабине. Надо, чтобы все были на экране, лицом к зрителям, и делали вид, что внимательно слушают. Открыто попросить наших космонавтов сразу после встречи разместить американцев рядом с собой и устремить взоры в камеру мы не можем. Такой радиообмен вызовет немало толков. Придется обходиться намеками. Читать приветствие самому не хотелось, и я предложил пригласить диктора телевидения. Устинов согласился, и диктор был мгновенно доставлен в Центр управления.

Любопытно, до какой степени в высшем эшелоне партии было развито чинопочитание. Казалось, там больше всего на свете боялись сказать то, что не понравится руководству. История с приветствием в этом отношении очень показательна. Я передал диктору текст и сказал, что он должен его зачитать буква в букву. Через пару минут ко мне подбегает взъерошенный диктор и говорит:

— Не могу.

— Что не можете?

— Прочитать буква в букву.

— Почему?

— Здесь подпись Л.Брежнев.

— Ну и что?

— Я не могу читать «Л.Брежнев». Могу «Леонид Брежнев», или «Леонид Ильич Брежнев», или просто «Брежнев». Как читать?

Я решаю, на всякий случай, спросить у Устинова. Времени до начала сеанса связи остается совсем мало. Бегу к нему, передаю вопрос диктора. Устинов молчит, как будто меня не слышит. Я понимаю, что он не хочет брать на себя ответственность за это пустяковое решение. Пытаюсь помочь: «Я предлагаю сказать "Леонид Брежнев"». Устинов опять молчит с окаменелым лицом. Начинаю злиться. До сеанса остается около минуты. Афанасьев замечает, что я нервничаю, и приходит мне на выручку: «Я предлагаю согласиться». Вслед за ним Толубко: «Да, это будет нормально». Устинов делает медленный полунаклон головы, который можно расценить и как согласие, и как знак того, что разговор закончен. Я убегаю в зал, по пути говоря диктору: «Читайте "Леонид"».

В начале сеанса нам удается передать космонавтам, что мы надеемся как можно скорее после открытия люка всех видеть в кадре для приема сообщения. Наши, конечно, сразу догадались, в чем дело, и обещали постараться.

Теперь ждем открытия люка. Ждут все — космонавты, журналисты и гости. Волнующий момент. Впервые на орбите встречаются посланцы двух стран. Сейчас, кажется, произойдет символическое рукопожатие между двумя главными конкурентами в космосе и главными претендентами на мировое военное превосходство. У всех настроение такое, как будто на их глазах происходит переход от опасной конфронтации к доброму сотрудничеству.

Телевизионная камера направлена на люк. Видим, как медленно убираются замки и крышка люка плавно начинает поворачиваться. Как только образовалась щель, с обеих сторон раздались радостные восклицания, приветствия, смех. Потом крышка освободила проход, и начались рукопожатия, объятия… По нашему напоминанию космонавты и астронавты сделали паузу для заслушивания приветствия, а потом стали обмениваться сувенирами, подписывать свидетельства о стыковке и встрече на орбите. В качестве сувениров они вручили друг другу по пять миниатюрных государственных флагов своих стран. Одна пара таких флагов была подарена мне после полета. Закрепленная на планшете с благодарностью и подписями всех участников полета, она до сих пор хранится у меня как ценная реликвия.

В Центре управления в это время царило всеобщее возбуждение. Гремели аплодисменты, все поздравляли друг друга, журналисты непрерывно брали интервью, а телекамеры передавали все происходящее в эфир.

После полета мне удалось посмотреть видеозаписи, сделанные бортовой камерой корабля «Аполлон». Я увидел, что когда люки открылись, американские астронавты настойчиво приглашали наших ребят в стыковочный модуль, пытаясь перенести место первой встречи в свой корабль. Но космонавты не поддались. Патриотические чувства у них были развиты не слабее, чем у американцев.

Последующие два дня экипажи были очень плотно загружены. Переходы из одного корабля в другой и совместные эксперименты чередовались почти без перерывов.

В одном из сеансов связи с экипажами беседовал президент США Д.Форд. Этот естественный, непринужденный разговор произвел значительно более приятное впечатление, чем чтение приветственного письма Брежнева. К сожалению, у наших партийных руководителей вообще не была развита культура речи. Их выступления всегда были кем-то подготовлены, проверены, и лучшее, что они могли сделать, — это зачитать написанное. Послание Брежнева являлось некой ширмой, скрывающей его от людей, а живая беседа Форда, наоборот, психологически приближала американского президента к народу и делала его более популярным.

Еще два сеанса заняла пресс-конференция. По-моему, ничего особо интересного в ней не было. Она лишь усиливала чувство реальности происходящего.

В течение этих двух дней никаких острых ситуаций не возникало. Конечно, не все шло гладко — иногда приходилось искать решения на ходу, но больших трудностей не было. Время совместной работы пролетело незаметно. Перед окончательным расхождением кораблей была выполнена еще одна экспериментальная стыковка: корабли расстыковались, разошлись на небольшое расстояние и состыковались повторно. На этот раз активные функции выполнял советский стыковочный механизм (при первой стыковке в активном режиме работал американский агрегат). Стыковка прошла успешно, хотя условия, в которых она выполнялась, оказались за пределами расчетных. После того как произошло взаимное зацепление механизмов и стыковочный агрегат «Союза» начал стягивать корабли, со стороны «Аполлона» последовали два боковых толчка, которые вполне могли вывести из строя наш агрегат и сделать стыковку невозможной. Спас повышенный запас прочности, заложенный в конструкцию. Было очевидно, что при стягивании кораблей на «Аполлоне» включались боковые двигатели. Инструкцией это категорически запрещалось. После полета мы обсуждали с американцами происшедшее. Вначале они энергично отрицали включение двигателей, но когда их попросили показать записи телеметрической информации о повторной стыковке, признали, что включения были сделаны по ошибке. Мы оставили этот инцидент на их совести.

Вот и повторная стыковка позади. Корабли расстыковались, выполнили совместные научные эксперименты, находясь на небольшом расстоянии друг от друга, и окончательно разошлись. Теперь мы работали только со своим экипажем. Надеялись, что дальше все пойдет спокойнее. К сожалению, эта надежда быстро растаяла. Похоже, что большие нагрузки не прошли бесследно для экипажа. Леонов во время совместной работы с американцами был более подвижен, чем допускала невесомость, и организм ему этого не простил. Вестибулярный аппарат начал сбивать сердце с нормального ритма работы. Алексей наверняка почувствовал это, но виду не подал. Обнаружили врачи. Как только корабли разошлись, они пришли ко мне с просьбой включить бортовую телекамеру, чтобы посмотреть на Алексея. Включили. Действительно, бледный и выглядит усталым, но мне казалось, что за время сна все должно прийти в норму.

Врачи более осторожны с прогнозами. Они просят меня рассмотреть возможность досрочной посадки. Я сопротивляюсь. Начинаются телефонные звонки с предупреждениями о том, что есть вполне серьезные опасения. Тогда я прошу дать мне официальное заключение. Поздно вечером собирается консилиум. Врачи, как всегда, находятся между двух огней: с одной стороны, не могут рисковать здоровьем космонавтов, а с другой — опасаются необоснованно изменить программу полета. Приходят к компромиссному решению: полет можно продолжать при сниженной нагрузке. Для меня важна первая часть этого заключения — полет можно продолжать. Что касается нагрузки, то, по существу, снимать уже нечего. Экспериментальные работы практически завершены. Остается уложить опытные образцы в возвращаемые контейнеры и готовить корабль к спуску. Эту работу надо выполнять в любом случае. Мы можем только посоветовать космонавтам перераспределить ее между собой. К счастью, наутро Леонов опять бодр, кардиограмма нормальная, и проблема исчезла сама собой, без нашего вмешательства.

Дальше все проходило без осложнений. Немного пришлось поволноваться из-за погоды. По сообщению Гидрометеоцентра, к району, выбранному для посадки, приближались грозы. Спускаться через грозовые облака было рискованно. Но из группы поиска, которая уже прилетела в расчетное место посадки, передали, что у них голубое небо. Надо было решать, что делать: сажать в запланированное место или переносить спуск на более позднее время в запасной район? Перенос означал бы отказ от одной резервной попытки. А лишаться ее не хотелось. Мало ли что могло случиться. А с другой стороны, если попадут в грозу? Стали запрашивать погоду вокруг основного района посадки. Выяснили — грозовой фронт еще далеко. Решили спуск не переносить. Надеялись, что за полтора часа погода резко не изменится. Конечно, на душе было неспокойно. Но все получилось отлично. Точно в расчетное время мы увидели на экранах спускаемый аппарат на парашюте. Наша часть программы завершилась! Мы показали всему миру, что в космическом сотрудничестве можем быть надежными партнерами.