Жизнь Людовика XIV

ГЛАВА XLVI. 1700 — 1701

Мы видели, что Карлос II избрал наследником обеих своих монархий принца Леопольда Баварского. Узнав об этом, кардинал Порто-Карреро тайно уведомил маркиза д'Аркура, французского посланника, и тот немедленно отправил д'Игюльвиля к Луи XIV с уведомлением о новом политическом раскладе. Луи XIV не обнаружил по сему поводу ни малейшего неудовольствия, чего нельзя сказать об австрийском императоре, двор которого уже обвиняли в отравлении испанской королевы, дочери герцога Орлеанского. Известие о смерти юного принца Баварского возобновило обвинения в отравлении.

По смерти назначенного им наследника Карлос II пришел в затруднение, тем более, что, не дожидаясь нового с его стороны распоряжения, испанскую монархию уже отдали эрцгерцогу. Советник Карлоса II Порто-Карреро, который ходатайствовал в пользу Филиппа Анжуйского, внука Луи XIV, успел определить к умирающему королю духовника, действовавшего сообразно с его намерениями. Однако этого двойного давления оказалось недостаточно; Карлос II не решался отдать свое королевство внуку короля и королевы, которые, вступая в брак, формально от него отказались, и потому обратился к папе, написав о своих сомнениях весьма подробно и распорядившись вручить послание непосредственно в руки духовного владыки. Папа Иннокентий XII сам в это время был при смерти, поэтому он не заставил ждать своего решения и отвечал, что находясь в таком же положении, как и его католическое величество, он считает обязанностью дать совет, за который не заслужил бы упрека, явившись перед Богом; поэтому он полагает, что не Австрийский дом, но дети дофина — истинные, единственные и законные наследники его монархии и ими устраняются все прочие, и пока будут живы их потомки, эрцгерцог, его дети не могут иметь на испанский престол никаких прав; наконец, что чем огромнее наследство, тем строже взыщется с короля в день Суда за несправедливость, которую он совершит, если устранит законного наследника, и советует ему не забыть ни одной предосторожности или меры, которую внушает благоразумие, чтобы выказать справедливость и передать, сколько возможно в целости, монархию свою одному из законных французских принцев.

Все это совершалось в глубочайшей тайне и только по восшествии Филиппа V на престол стало известно о письме Карлоса II к папе и ответе Иннокентия XII. После получения этого ответа все сомнения Карлоса II окончились, и было составлено новое завещание в пользу герцога Анжуйского; старое, в пользу эрцгерцога, было сожжено в присутствии испанского короля, который, когда пламя угасло, подписал новое и оно было спрятано со всеми приличествующими обрядами. Оформление нового завещания совершилось вовремя, ибо с минуты на минуту ожидавший смерти Карлос II начал уже терять умственные способности. Герцог д'Аркур по распоряжению Луи XIV выехал из Мадрида, оставив за себя де Блекура для защиты интересов Франции, и прибыл в Байонну, где стояла французская армия, готовая в случае необходимости вступить немедленно в Испанию.

1 ноября 1700 года Карлос II умер, и наступило время открыть его духовное завещание. Тайна сохранялась доверенными лицами весьма тщательно, а любопытство по поводу столь важного события привлекло во дворец и его окрестности множество людей. Представители иностранных держав употребляли каждый доступные ему средства, чтобы проникнуть в государственный совет, все двери дворца как парадные, так и тайные, осаждались посланниками и придворными, желавшими непременно первыми узнать великую новость.

Де Блекур, французский поверенный в делах, находился среди прочих и знал не больше, чем они. Рядом с ним стоял имперский посланник граф Гаррах, который, зная о завещании в пользу эрцгерцога, расположился прямо против двери, за которой вскрывалось завещание, и имел свойственный ему надменный, торжествующий вид. Первым из комнаты вышел герцог Абрантес, большой шутник, издавна не ладивший с графом Гаррахом. Как только он появился, все бросились к нему и забросали вопросами, но он, ничего не отвечая и важно посматривая по сторонам, медленно двигался вперед. Почти столкнувшись с де Блекуром, герцог Абрантес взглянул на него и отвернулся, что было сочтено всеми худым для Франции знаком. Затем, делая вид, что ищет кого-то глазами, герцог вдруг бросился на шею графу Гарраху и заговорил по-испански:

— Ах! Граф, как я счастлив, что вас вижу! Поверьте, с большим удовольствием! — Он начал целовать имперца.

— Да, граф, поверьте, я чрезвычайно рад, что на всю жизнь… — он снова начал целовать Гарраха, — расстараюсь с вами и с величайшим удовольствием прощаюсь с августейшим австрийским домом!

И, оставив Гарраха в совершенном изумлении, Абрантес обратился ко всем:

— Милостивые государи! Герцог Анжуйский назван в завещании королем Испании! Да зравствует король Филипп V!

Раздвинув растерянную толпу, герцог Абрантес скрылся за дверью, а де Блекур, не теряя ни минуты, отправился к себе, чтобы отправить срочную депешу. Когда он уже заканчивал ее, из государственного совета доставили извлечение из духовной Карлоса II, которое он и приложил к своему письму. Находившийся в Байонне д’Аркур имел позволение вскрывать все адресованные Луи XIV письма, чтобы действовать в соответствии с получаемыми известиями и не терять время в ожидании распоряжений двора. Курьер де Блекура мчался так, что прибыл в Байонну едва живой; д’Аркур немедленно отправил другого курьера в Фонтенбло, где находился тогда двор, поручив курьеру передать депешу Барбезье, чтобы тому выпало счастье стать вестником великой новости и получить за это награду. Курьер выполнил поручение, и Барбезье понес депешу королю, который в этот момент совещался с министром финансов.

Король, намеревавшийся по выходе из совета отправиться на охоту, отменил ее; обедал он, по обыкновению, за малым столом, не показывая вида, что получил известие исключительной важности, сообщив только о смерти испанского короля и распорядившись, чтобы всю зиму при дворе не было ни балов, ни театральных представлений, ни прочих увеселений. Возвратившись к себе в кабинет, он вызвал государственного министра и отправил курьера к дофину, который немедленно прекратил травлю волков, чем в это время занимался, и вместе с министром в 3 часа был у г-жи де Ментенон. Совет продолжался до 7 вечера, после чего король до 10-ти совещался с министрами де Торси и Барбезье.

На другой день Совет собирался два раза и оба раза на половине г-жи де Ментенон. Как ни привык двор к высокому благоволению, оказываемому королем своей морганатической супруге, однако все несколько удивлялись тому, что она таким образом приглашалась к обсуждению в государственном Совете таких важных дел. Все оставались в незивестности и сомнениях до воскресенья 14 ноября. В этот день де Торси после продолжительного разговора с королем уведомил испанского посланника о приглашении в Версаль на другой день вечером.

15 числа испанский посланник был принят королем в Версале, но опять-таки ничего нового Луи XIV ему не сообщил. На другой день, при своем выходе, король пригласил посланника в свой кабинет, где уже находился герцог Анжуйский. Указывая испанцу на своего внука, Луи XIV сказал:

— Милостивый государь! Вот герцог Анжуйский, которого вы можете приветствовать как своего короля!

Посланник встал на колени и приветствовал принца длинной речью по-испански. Луи XIV дал ему договорить, а потом заметил:

— Мой внук не говорит еще на этом языке, который в будущем станет его языком. Я буду отвечать вам от его имени.

И, приказав отворить обе половины двери своего кабинета, король позволил войти всем многочисленным любопытным. Луи XIV положил левую руку на голову своего внука и, указывая на него правой, сказал:

— Милостивые государи! Вот испанский король! Корона принадлежит ему по праву рождения, и покойный король признал это право в своем духовном завещании. Весь испанский народ желает видеть его своим монархом и просит его у меня. Это — воля Неба и я с удовольствием ей покорюсь.

Обратясь к своему внуку, Луи XIV добавил:

— Будьте отныне добрым испанцем, теперь это первая ваша обязанность, но помните, однако, что родились вы французом и поддерживайте союз между этими двумя народами — это средство сделать их счастливыми и сохранить мир в Европе!

В тот же день было решено, что испанский король отправится в свои владения 1 декабря, что его будут сопровождать до границы оба брата, что гувернер Бовилье во время всего путешествия будет распоряжаться всем, включая войско. Маршалу герцогу Ноайлю было поручено заменить Бовилье в случае болезни или отсутствия. Впрочем, отъезд

Нового испанского короля отложили до 4-го, а 2-го он должен был приехать в Медон проститься с отцом, и по этому случаю весь двор дофина получил распоряжение собраться для торжества.

Герцогиня Орлеанская, побочная сестра дофина, имевшая на него большое влияние, попросила пригласить в Медон и маркизу де Монтеспан, и его высочество согласился на это с удовольствием по двум причинам: во-первых, он выполнял просьбу герцогини, а во-вторых, имел возможность доставить неприятность г-же де Ментенон, которую он не только никогда не принимал у себя, но и сам бывал у ней лишь по необходимости присутствовать в Совете. Маркиза де Монтеспан уже несколько лет жила в совершенном удалении от двора, и поскольку никто не решался сказать ей, что ее присутствие в Версале предосудительно и стеснительно для короля, то герцог Мэнский взял на себя труд заметить своей матери, что ее удаление из Версаля сделалось необходимым. Однако первый его совет не имел успеха, де Монтеспан цеплялась за обломки счастья, и Луи XIV пришлось решиться на положительное повеление. Кто же мог сообщить ей это? Выбор вестника представлялся затруднительным, но герцог Мэнский опять сам вызвался передать волю короля. Высказанное определенно, повеление не предполагало ослушание, сопротивляться было невозможно. Вся в слезах маркиза де Монтеспан выехала из Версаля и удалилась в монастырь св. Иосифа, ею самой же основанный. Но маркиза нелегко расставалась с мирскими привычками, и будучи не столь счастлива, а особенно не столь покорна воле Бога как Лавальер, она пыталась отвлечься путешествиями из Парижа в Бурбон, из Бурбона в Фонтевро, но никак не могла найти успокоения. В своем тревожном состоянии духа она совершала многочисленные благочестивые поступки, но и в счастливые времена маркиза отличалась добротой и благочестием и иногда даже оставляла короля для того, чтобы уйти в молельню. Она всегда строго соблюдала пост, говела как истинная христианка и раздавала милостыню, а если и не всегда благоразумно ее распределяла, то, во всяком случае, подавала ее по первой просьбе, с которой к ней обращались несчастные.

В этой печали, набожности и, быть может, некоторых надежд де Монтеспан, весьма желавшая познакомиться поближе с герцогиней Бургундской, о которой слышала много хорошего, получила вдруг приглашение приехать 2 декабря к его высочеству. Надо сказать, что в соответствии с обычаем дофин велел представить королю список особ, приглашенных присутствовать при прощании короля Испании со своим отцом. Луи XIV прочитал список, не сделал никакого замечания, и, свернув, положил к себе в карман.

Телохранители, всегда прибывавшие ранее короля, уведомили собрание о его прибытии. Де Монтеспан при этом сделалось дурно, и она собралась уйти, но герцогиня де Монморанси ее удержала словами:

— Что вы! Вы боитесь присутствия короля, маркиза? Его величество поступает всегда хорошо, действуя по собственной воле, и будет наверное рад увидеться с вами. И было бы забавно, если бы ему пришла охота стать неверным фаворитке! Что касается меня, то я уверена, что удовольствие, которое я от этого почувствовала бы, прибавило мне по крайней мере лет десять жизни! На вашем месте я бы попросила у короля позволения занять место обер-гофмейстерши при новой его супруге.

Герцогиня Бургундская, желавшая увидеть, какое впечатление произведет на короля свидание с маркизой де Монтеспан, подошла к герцогине Орлеанской, сидевшей подле своей матери, и вступила с ней в разговор. В эту минуту вошел Луи XIV. Сначала он обратился к испанскому посланнику, сопровождавшему герцога Анжуйского, затем, обходя непринужденно зал, просил дам, из уважения к нему стоявших, садиться. С минуту король говорил с герцогиней Бургундской, затем обратился к герцогине Орлеанской и, наконец, оказался лицом к лицу с маркизой де Монтеспан, бледной, трепещущей и едва не падающей в обморок. Посмотрев внимательно на маркизу, король наклонил голову и сказал:

— Свидетельствую вам свое почтение, сударыня! Вы все еще прекрасны, вы еще свежи, но этого мало, я надеюсь, что вы счастливы!

— Сегодня, государь, — ответила де Монтеспан, — я очень счастлива, поскольку имею честь свидетельствовать мое глубочайшее почтение вашему величеству.

Король взял руку де Монтеспан, поцеловал ее и двинулся далее, чтобы оказать честь прочим дамам. Когда король отошел далеко, герцогиня Бургундская спросила у де Монтеспан, зачем она оставила двор.

— Герцогиня, — ответила отставленная фаворитка, — это не я оставила двор, это двор меня оставил.

В этот вечер де Монтеспан виделась с королем в последний раз.

Когда герцогиня Бургундская возвратилась в Версаль, г-жа де Ментенон, желавшая узнать подробности происходившего, пригласила ее к себе и поинтересовалась, был ли вечер веселым.

— О, без сомнения! — ответила герцогиня Бургундская. — Двор был во всем блеске.., де Монтеспан также была. Она все еще весьма красивая женщина, и король ей сказал, что находит ее свежей и прекрасной.

Потом, обратясь к стоявшему рядом герцогу Мэнскому, герцогиня Бургундская спросила:

— А почему вы не приехали в Me дон? Ваш братец, граф Тулузский, был там вместе с герцогиней и они оба, как и следовало, постоянно находились при де Монтеспан.

Европа признала духовное завещание Карла II и Филиппа V в качестве испанского короля, только империя, естественно, выразила свое несогласие.

Во время всех этих весьма важных событий умер Расин, переживший Мольера на 26 лет. Он встречал уважение вельмож, пользовался милостью Луи XIV, историю которого он написал, и расположением де Ментенон, которой посвятил трагедии «Эсфирь» и «Атала», но умер в опале. Указывались многие причины этого, но вот самая вероятная из них. Должность историографа короля, которую он разделял со своим другом Депрео, дружеские связи при дворе и авторитет писателя доставили ему большой политический вес. Случалось иногда, что король, находясь у де Ментенон и скучая по причине отсутствия занятия или скверной погоды, приглашал Расина с ним побеседовать. К несчастью, Расин, как и все поэты, бывал иногда очень рассеян.

Однажды, когда Расин сидел вместе с королем и г-жой де Ментенон у камина, зашел разговор о парижских театрах и после оперы сошел на комедию. Король, с давнего времени не посещавший спектаклей, расспрашивал о пьесах, которые тогда играли, об актерах и спросил у Расина, отчего комедия так упала. Расин представил тому многие основательные причины и, между прочим, недостаток авторов.

— По этой причине, — заявил он, — за недостатком хороших новых пьес приходится играть старинные, в особенности пьесы Скаррона, которые никуда не годятся и только удаляют публику от театра.

При этих словах де Ментенон покраснела и не потому, что хулили литературную славу первого ее мужа, но потому, что в первый раз после 15 лет это имя было произнесено в присутствии ее второго мужа. Король несколько смешался и ничего не отвечал, а так как и де Ментенон также молчала, то последовало ледяное молчание, и несчастный Расин опомнился, заметив бездну, в которую низринулся. Он также смешался и не смел более ни поднять глаза, ни открыть рот. Наконец король прервал молчание, отпустив Расина под тем предлогом, что ему надобно заняться делами. Поэт ушел совершенно потерянным и едва добрался до своего друга Кавоа, которому рассказал, какую сделал глупость.

Глупость, однако, была такова, что поправить ее оказалось невозможно, и с этого времени ни король, ни г-жа де Ментенон не только не приглашали к себе Расин, но и вовсе на него не смотрели. Великий поэт, для которого расположение короля освещало всю его жизнь, впал в глубокую печаль и пришел в совершенное изнеможение, думая лишь о спасении души. 22 апреля 1699 года он умер, завещав похоронить себя в Пор-Роял-де-Шан, ибо хотел быть после смерти в обществе со знаменитыми отшельниками, с которыми он до последней минуты, несмотря на вполне мирское свое существование, сохранял возникшую в молодости связь.

Буало Депрео остался одним из великой плеяды, поднявшейся над колыбелью Луи XIV. Правда, в это время появился новый великий деятель на поприще литературы — 20 февраля 1694 года в Шатене близ Парижа родился Франсуа-Мари-Ару э Вольтер.