Жизнь Людовика XIV

ГЛАВА XLIX. 1709 — 1711

Среди всех горестей двор радовала молодая герцогиня Бургундская, сохранявшая большое влияние на короля и де Ментенон. По смерти его высочества, которого она очень любила, она, к огорчению Луи XIV, слишком долго не забывала о своей потере. Однажды, покушав слишком много плодов и неосторожно искупавшись, герцогиня захворала, а так как это произошло в августе, во время переезда двора в Марли, то король, не любивший ничем стесняться, не захотел ни отложить отъезд, ни оставить больную в Версале, так что бедная принцесса, утомленная поездкой, пришла в крайнее расстройство и два раза исповедалась. Король, де Ментенон и герцог Бургундский были в отчаянии, вспомнив предсказание какого-то пророка из Турина, что герцогиня умрет в молодости. Наконец, при помощи кровопусканий и рвотного — в этих средствах заключалась почти вся медицина того времени — герцогине стало немного лучше. Но тут Луи XIV захотелось вернуться в Версаль, и только по просьбам г-жи де Ментенон и врачей дано было 8 дней отсрочки. Прошли и эти 8 дней, а герцогиня была еще так слаба, что не имела сил подняться с постели, а придворные дамы пытались отвлечь ее разными развлечениями.

В это время при дворе появился Франсуа Арман герцог де Фронсак, который позднее, под именем герцога де Ришелье, стал типом аристократии века Луи XV, как де Лозен до некоторой степени представлял дворянство времени Луи XIV.

Молодой герцог, женившись пятнадцати лет от роду на м-ль де Ноайль, исполнил договор, заключенный за три года до его рождения между его отцом и маркизой де Ноайль, которые пообещали друг другу соединить браком своих будущих детей. Это придавало юному герцогу, вовсе не любившему свою жену и употребившему всевозможные средства, чтобы избежать нежелательного брака, вид жертвы, что в соединении с откровенным обещанием никогда не быть супругом своей жены, сообщило началу его карьеры оригинальный характер, со временем все более усугублявшийся. Впрочем, будучи хорош собой и пользуясь свободой, данной ему с юных лет отцом, он при появлении при дворе понравился всем и герцогине Бургундской в особенности. Расположение принцессы к юному герцогу не было для него тайной, поскольку де Ментенон писала герцогу де Ришелье, старинному своему другу: «Мне чрезвычайно приятно слышать похвалы г-ну де Фронсаку и также уведомить об этом Вас. Вы можете мне поверить, ибо знаете, что я не умею льстить. Герцогиня Бургундская также оказывает большое внимание Вашему сыну».

Это большое внимание не нравилось герцогу Бургундскому и он пожаловался Луи XIV. В самом деле, по Версалю пошли слухи, что она не нечувствительна к сердечной привязанности молодого человека. Де Фронсаку было приказано обратиться со своей любовью к своей жене и не заниматься соблазнением. Юноша ответил прямо, что его жена — не жена, что он дал клятву и, будучи честным человеком, не может не сдержать ее. Тогда король посадил де Фронсака в Бастилию, и тот впервые испытал судьбу арестанта в крепости, куда он попадал четыре раза.

Надо сказать, что насчет герцогини Бургундской уже и раньше злословили. Г-н де Нанжис, будущий маршал Франции, в то время, по выражению Сен-Симона, был «цветком пахучего горошка» по красоте лица и стройности фигуры, хотя ничего особенного из себя не представлял. Предававшийся волокитству с ранних лет, де Нанжис был тогда одним из самых модных молодых людей. Еще ребенком он имел под командованием полк; рано обнаружив силу воли, мужество и усердие, он, по ходатайству главным образом женщин, был принят ко двору герцога Бургундского, который имел почти такие же лета, но не столь соблазнительную наружность. Принцесса отвечала на любовь своего супруга, и хотя он мог подозревать, что не он один смотрит

На нее с любовью, он никогда не подозревал супругу. Оказалось однако, что герцогиня обратила внимание на де Нанжиса, но к счастью или несчастью для этого героя он имел в любовницах г-жу Лаврильер, статс-даму герцогини Бургундской, которая очень скоро заметила намерение своего любовника ей изменить. И вовсе не подумав уступить друга принцессе, Лаврильер объявила де Нанжису, что собирается бороться и если потребуется, то открыто. Это было угрозой опасной — король в это время резко отрицательно относился к скандалам, да и герцог Бургундский, по-видимому, нимало не был расположен играть роль снисходительного мужа. Следствием этого было то, что де Нанжис не посмел воспользоваться надеждами, которые давала герцогиня, и уступил дорогу соискателю посмелее. Этим соискателем стал г-н Молеврье, сын брата Кольбера.

В отличие от де Нанжиса Молеврье не был особенно красив, зато умен и имел воображение и способность к интриге. Чтобы иметь сильного покровителя, он женился на дочери маршала Тессе, ходатайствовавшего о мире, вследствие которого принцесса Савойская приехала во Францию, чтобы выйти замуж за герцога Бургундского. В память этого жена Молеврье имела право на место в карете и за столом герцогини Бургундской. Сам Молеврье был принимаем как супруг своей жены и племянник великого Кольбера. Он заметил произошедшее с де Нанжисом, начал по его примеру проявлять к герцогине особое внимание, и, заметив, что вздохи его не привлекают внимание, решил писать письма, которые одна статс-дама, задушевный друг маршала Тессе, передавала герцогине как письма маршала, а Молеврье получал ответы также на имя своего тестя.

Тут возникла необходимость отправиться в поход, и состоявший на службе Молеврье не мог просто отказаться. Придуманное им средство, как мы увидим, позволило ему достичь двух целей. Он притворился, что болен грудью, кашлял, начал пить ослиное молоко, но ничто не помогало, и вскоре он совершенно потерял голос. Итак, во-первых, Молеврье сумел остаться в Версале, а, во-вторых, поскольку он со всеми говорил шепотом, то мог шептаться и с герцогиней Бургундской, не вызывая никаких подозрений. Эта потеря голоса продолжалась более года, все к ней привыкли, и лишь явное неблагоразумие Молеврье позволило двору узнать об этой маленькой комедии.

Однажды Данжо, придворный герцогини Бургундской, отсутствовал; в конце обедни Молеврье вошел в ложу герцогини, а конюшие как подчиненные маршала Тессе, который был обер-шталмейстером короля, привыкли уступать ему из сострадания право подавать руку герцогине. В этот день Молеврье был в дурном расположении духа, поскольку накануне герцогиня поглядывала на де Нанжиса нежнее, чем следовало, и, ведя ее из церкви, Молеврье разыгрывал роль ревнивца, говоря очень грубо, грозя, что расскажет о кокетстве герцогини королю, де Ментенон и ее мужу. Молеврье едва не раздавил герцогине пальцы, и проведя по видимости со всеми знаками вежливости, а на самом деле весьма грубо, до ее комнаты, оставил почти без чувств. О случившемся герцогиня рассказала г-же Погаре, а та повторила услышанное маршалу Тессе; три недели герцогиня провела в смертельном страхе, когда, наконец, предупрежденный маршалом Фагон объявил, что для лечения такой упорной простуды, каковая преследует г-на Молеврье, он не находит другого лекарства, кроме воздуха Испании. Луи XIV согласился с мнением Фагона и предложил Молеврье, во имя дружбы, которую он имел некогда к его дяде, не упустить открывающегося ему средства в одно и то же время приобрести себе славу и поправить здоровье. Молеврье не посмел сопротивляться такому участию со стороны короля и уехал вместе с тестем в Испанию. Герцогиня Бургундская успокоилась только тогда, когда ревнивец оказался за границей.

Всякого рода интриги не помешали герцогине Бугундской, уже имевшей двух сыновей, из которых один умер, а другому также вскоре суждено было оставить этот мир, забеременеть в третий раз. Это событие показалось крайне неприятным Луи XIV, которому внучка была утешением, и он желал, чтобы она повсюду его сопровождала, а в том состоянии ей было такое весьма трудно, если не невозможно. Фагон осмелился сказать об этом королю несколько слов, и хотя король привык, чтобы его любовницы в беременности или сразу после родов сопровождали его в путешествиях и во всем блеске нарядов, Луи XIV решил отложить раза два одно из намечавшихся им путешествий. В конце концов, как короля ни уговаривали, он отправился и велел герцогине ехать с собой.

Из Версаля выехали в среду, и в следующую субботу, в то время как король забавлялся кормлением в пруду карпов, а придворные созерцали это с благоговейным удивлением, к нему скорыми шагами подошла г-жа де Люд. Никто не слышал, о чем они говорили, потом король вернулся к пруду и ни к кому не обращаясь, произнес:

— Герцогиня Бургундская ушиблась!

Г-да Ларошфуко, Буйон и другие, слышавшие слова короля, вскрикнули, а Ларошфуко сказал:

— Ах, Боже мой, как вам кажется, ваше величество, ведь это величайшее несчастие! Герцогиня уже ушибалась и прежде, пожалуй, она более не сможет иметь детей!

Король ко всеобщему удивлению с гневом ответил:

— Ну, что же! Ведь у нее уже есть сын, а если он умрет, то разве герцог Беррийский не в таких летах, чтобы жениться и иметь детей? Что мне до того, кто будет моим наследником, не все ли они мои внуки! — Потом, в сердцах, Луи XIV продолжил:

— Слава Богу, она ушиблась! Тем лучше, что это случилось! Меня более не станут удерживать в моих путешествиях ни представления врачей, ни рассуждения повивальных бабок! Я буду уезжать, приезжать как мне вздумается, и пусть меня оставят в покое!

Легко можно представить, какое глубокое молчание последовало за этой выходкой. Все потупили глаза, едва смея дышать, и все, даже плотник и садовник, работавшие неподалеку, остолбенели. В следующий понедельник у герцогини действительно случился выкидыш.

Между тем как домашние дела шли таким неблестящим образом, герцог Вандомский, несмотря на всю свою беспечность и лень, мало-помалу поправлял итальянские дела. Вильруа, которого принц Евгений, без сомнения, предполагая, что он наделает новых ошибок, отослал в Париж без выкупа, принял начальство над 80 000 воинов во Фландрии, дав обещание вознаградить доверие блистательными победами и искупить то, что история называет ошибками, а он сам — несчастьем. Это упрямство короля, несмотря ни на что выдвигавшего своего любимца, никто не одобрял, однако все поспешили поздравить полководца с будущими успехами, сомневаясь в таковых. Только маршал Дюра, которого Вильруа упрекнул за то, что тот не присоединяет своих поздравлений к прочим, заметил:

— Я только отлагаю, г-н маршал, свои поздравления и берегу их до вашего возвращения!

Предвидения вскоре оправдались. Две крупные битвы лишили Францию Баварии и Кельна, позиций во Фландрии. Мальборо совершил торжественные въезды в Антверпен, Брюссель, Остенде и Мейнинген. Вильруа с неделю не решался писать королю, но известия уже дошли до Версаля, где ждали только подтверждения. Король отозвал своего маршала, и, желая его утешить, когда тот, вернувшись, со стыдом подходил к монарху, обнял его и сказал:

— Господин маршал, в наши лета счастливы не бывают!

Все указывали на герцога Вандомского, как единственного, кто мог бы вознаградить за столь решительные поражения во Фландрии, На место Вандома в Италию послали герцога Орлеанского, однако, оказавшись на другой стороне Альп, герцог сразу понял, что власть главнокомандующего осталась в руках короля. Приехав во французский лагерь, расположенный у Турина, герцог узнал, что в качестве генерал-лейтенантов у него служат герцог ла Фейяд, любезнейший человек в королевстве, который воздвиг за свой счет статую Луи XIV на площади Побед, и маршал Марсен, проигравший сражение при Бленхейме; что в качестве противников он имеет принца Евгения и герцога Савойского, долгое время неверного союзника, а теперь врага, который присоединился к империи и ведет войну против двух своих дочерей. Герцог Орлеанский увидел, что скорее всего его атакуют, и он потеряет те выгоды, которые мог бы иметь, ведя войну наступательную.

Герцог Орлеанский собрал военный сосет, в котором приняли участие маршал Марсен, герцог ла Фейяд, Аль-берготти и Сен-Фремон. Герцог предложил свое ясное понимание положения и предложил напасть на неприятеля. Этот план был настолько убедителен, что все с ним согласились, и тогда маршал Марсен вынул из кармана подписанное королем повеление оставаться на линиях. Герцог Орлеанский, разгневанный тем, что его прислали в армию как принца крови, а не как командующего, ожидал принца Евгения, который и напал. После двухчасового сражения все было кончено — войско рассеялось, съестные припасы, оружие, казна, короче, все, досталось в руки неприятеля. Герцог Орлеанский и маршал Марсен, сражавшиеся как простые воины, были ранены. Хирург герцога Савойского отнял у маршала ногу, и тот умер, успев подтвердить, что, уезжая из Версаля, получил приказание ожидать, пока предложат сражение, но самому сражения не начинать. Такое замечательное приказание стоило двух тысяч убитых, а 70 000 разбежалось, и Франция в несколько месяцев потеряла Милан, Мантую, Пьемонт и, наконец, Неаполитанское королевство.

По возвращении в Париж герцог Орлеанский получил должность главнокомандующего в Испании со всеми полномочиями, которые, быть может, и спасли бы положение в Италии. Герцог тотчас занялся приготовлениями к отъезду, устроил домашние дела и пригласил на службу тех, в чьем благоразумии и храбрости был уверен. Перед самым отъездом король потребовал список лиц, которых герцог намеревался взять с собой. Когда Луи XIV дошел до имени Фонпертюи, он вскричал:

— Как, любезный племянник! Вы берете с собой Фонпертюи, сына той, которая была влюблена в Арно и которая открыто бегала за ним! Фонпертюи! Янсениста! Я не хочу, чтобы подобные лица вас сопровождали!

— Клянусь вам, — отвечал герцог, — я вовсе не защищаю его мать! Но, государь, невозможно поверить, что этот молодой человек — янсенист! Он вообще не верит в Бога!

— И вы даете мне в том честное слово? — спросил король. — Однако, поверить…

— Ваше величество! — воскликнул герцог. — Клянусь вам честью благородного человека!

— Ну, если так, — закончил разговор Луи XIV, — то вы можете взять его с собой.

Король дошел до того, что предпочитал безбожника янсенисту. В общем, герцог Орлеанский отправился в Испанию, взяв с собой кого ему заблагорассудилось, и присоединился к герцогу Баварскому спустя несколько дней после сражения при Альманзасе, в котором тот одержал победу над Галловеем. Герцог осадил Лериду, считавшуюся неприступной, однако взял ее в 10 дней посредством отрытой траншеи. Герцогу Орлеанскому очень хотелось осадить теперь Тортозу, но время года было уже слишком неподходящим, и пришлось отложить продолжение побед до следующего года. Герцог возвратился в Версаль, где его очень ласково принял король, заметивший:

— Велика вам слава, племянник! Вы имели успех там, где испытал неудачу принц Конде!

Действительно, и принц Конде, и граф д'Аркур были вынуждены в свое время снять с Лериды осаду.

На следующий год герцог Орлеанский вновь отбыл в Испанию. В это время там царила такая бедность, что арагонские советники, не получая жалованья, обратились к его католическому величеству с прошением разрешить им просить милостыню. Нашлось и много других дел, что отнимало у герцога много времени, так что в Париже, где у него было немало врагов — к ним можно отнести всех Конде, оскорбленных похвалой короля победителю Лериды, и де Ментенон, следившую за каждым шагом герцога, чтобы сколько можно очернить его перед королем — стали распространяться слухи, что герцог Орлеанский небрежно ведет войну и остается в Мадриде только потому, что влюблен в испанскую королеву. Особенно усердствовала жена герцога Орлеанского, его ненавидевшая, как говорят некоторые источники, за то, что прежде его слишком любила. Обо всем этом было известно принцу, который, зная источники слухов, питал ответную ненависть к виновникам, особенно к де Ментенон, интриговавшей против него уже лет десять.

В Испании де Ментенон поддерживала отношения с г-жой Деэюрсен, которая при Филиппе V управляла всем — и войной, и финансами, и, как говорили, по внушению де Ментенон по мере возможности мешала герцогу Орлеанскому. Поскольку де Ментенон управляла всем в Версале, а г-жа Дезюрсен по ее указаниям — в Эскуриале, то первую называли капитаном, вторую — лейтенантом. Однажды герцог с вызовом предложил выпить за двух этих начальников в юбках, чем вовсе испортил свои дела, которым и без того очень много навредили происки тайных и явных недругов.

Впрочем, в неусыпных стараниях герцог Орлеанский достигал некоторых успехов, хотя никогда не имел продовольствия более чем на 8 дней. Герцогу удалось в начале июня взять Гинестарский лагерь, овладеть Пальцетой и некоторыми другими небольшими укреплениями, принудить Тортозу к капитуляции, и, одерживая верх над неприятелем в продолжение всего похода, он вернулся в Мадрид, а оттуда после нескольких ссор с г-жой Дезюрсен прибыл в Версаль, где нашел Луи XIV весьма к нему охладевшим. При первом же свидании король сказал герцогу, что будет лучше, если он более не возвратится в Испанию. Герцог испытал в Испании достаточно много неудовольствий, поэтому ему вроде бы и не стоило туда возвращаться, и он притворился, что предается обыкновенной своей ветрености. Мы сказали «притворился», ибо вскоре увидим, что он не переставал обращать свой взор на эту страну.

С отъездом герцога Орлеанского Филиппа V покинул его добрый гений, и все дела вскоре пришли в такое бедственное положение, в каком никогда еще не бывали. Португалия отошла от союза с Францией, заключила союз с Англией, и англо-португальская армия вступила в Эстремадуру, между тем как эрцгерцог Карл, признанный Великой лигой королем Испании и владетелем Арагона, Валенсии, Картахены и части Гренады, набирал войска в Каталонии, где лорд Галловей, командовавший англо-португальской армией, вскоре к нему присоединился.

Филипп V оставил Мадрид, пути к которому были открыты для неприятеля, и удалился в Памплону. Дела находились в таком отчаянном положении, что Вобан даже предложил отправить Филиппа V царствовать в Америку.

Филипп V согласился на это, а его супруга, младшая сестра герцога Бургундского, боясь в Америке попасть в руки неприятелей, отослала во Францию все свои драгоценные камни и в том числе знаменитую жемчужину «Перегрина», оцениваемую в миллион франков.

Неприятельская армия беспрепятственно вошла в Мадрид, однако, заняв столицу Испании, эрцгерцог вдруг понял, как мало у него надежды править в этой стране — он увидел, как мало расположен к нему народ и, напротив, как испанцы любят Филиппа V. Испанское дворянство показывало чудеса храбрости, гранды и богатые граждане жертвовали все свое серебро на жалованье войскам, священники не только проповедовали верность Филиппу V, но уносили для него из церквей священные сосуды. Даже проститутки, желая споспешествовать сколько можно освобождению отечества, рассеявшись между австрийскими солдатами, как об этом говорят современники, погубили солдат более, нежели их пало в кровопролитных сражениях.

В это время друзья герцога Орлеанского посоветовали ему воспользоваться отъездом Филиппа V и заявить свои права на испанскую корону в качестве внука Анны Австрийской. Герцог принял совет и условился с испанскими грандами о поддержке, если Филипп V уедет в Америку. Герцог поручил двум своим чиновникам, Флотту и Рено, проследить за этим в Мадриде, но они не сумели сохранить тайну — г-жа Дезюрсен узнала о заговоре и сообщила о нем в Версаль, присовокупив все то, что только могло разгневать короля. Обвинение показалось важным, и когда король удостоверился, что оно имело основания, то приказал канцлеру Поншартрену арестовать герцога и произвести над ним суд. Канцлер, зная, что король действует под определенным влиянием, побоялся нажить себе врага и заметил, что противоправно преследовать во Франции герцога Орлеанского, обвиняемого в преступлении, совершенном в чужой земле; канцлер утверждал, что ежели герцог совершил преступление в Испании, то там его и следует судить, а поскольку он невиновен в отношении французской короны, то не может быть преследуем в королевстве, которое является ему естественным убежищем.

Дело было оставлено, и Луи XIV, некогда бывший везде победителем, теперь повсюду оказался побеждаем. Даже герцог Вандомский, этот последний из его полководцев, способный не только на поражения, оказался несчастлив во Фландрии. После небольшого сражения, данного на берегах Шельды с целью взять в плен самого Мальборо, он впал в обычную свою лень и только поглядывал из занимаемых ям крепостей, как неприятель ходит по Фландрии и берет какие ему вздумается города. Это было самым несчастным временем в царствовании Луи XIV. Во Франции во всем ощущался недостаток, особенно в деньгах, и к числу не последних унижений, которым подвергался великий король, надобно отнести п то, что ок сам послужил чичероне для Самуила Бернара, водил его по замку и парку Версаля с тем, чтобы выпросить у богатого откупщика несколько миллионов.

Уже давно Луи XIV намеревался вступить в переговоры со своими противниками. После поражений при Бленгейме, Рамильи и Турине он предлагал уступить корону Испании и владения в Новом свете эрцгерцогу с условием, что Неаполитанское королевство, Сицилия, испанские владения в Италии и Сардиния остались за королем Филиппом V. После поражений в 1707 — 1708 годах Луи XIV возобновил свои предложения, уступая сверх того Милан и порты Тосканы. В начале 1709 года Луи XIV объявил, что готов уступить всю испанскую монархию, желая сохранить лишь Неаполь, Сицилию и Сардинию, давая понять, что не постоит и за эту последнюю область. Желая склонить голландцев к посредничеству, французский король предлагал в залог четыре крепости, возвращал Страсбург и Брейзах, отказывался от суверенитета над Эльзасом, предлагал срыть все своя крепости от Базеля до Филиппсбурга, засыпать порт в Дюикирхене и оставить за Соединенными провинциями Лилль, Турне, Менинг, Эйперн, Конде, Фюрнес и Мобеж. Мало того, французские уполномоченные обещали даже, что ежели Филипп V не согласится добровольно оставить Испанию, то король оплатит войско для его изгнания. Однако к этому времени союзники взяли Дуэ и Бетюн, а Гюи Штаремберг одержал над войсками Филиппа V победу при Сарагоссе, поэтому от Луи XIV потребовали в качестве предварительного условия мира, которого он теперь так домогался, чтобы он сам силой оружия выгнал своего внука из Испании. Услышав об этом, престарелый король вскричал:

— Если непременно надо воевать, то лучше я буду воевать с врагами, нежели со своими детьми!

Однако, если Луи XIV и отказывался идти войной на Филиппа V, то уже не мог также более его и поддерживать — ему пришлось вывести из Испании три четверти своих войск, чтобы противостоять неприятелю в Савойе, на Рейне и особенно во Фландрии. Видя, как французские войска оставляют Испанию, Совет Филиппа V попросил Луи XIV прислать ему, по крайней мере, полководца, и им стал герцог Вандомский, который после неудач во Фландрии удалился в свой Анетский замок.