Жизнь некрасивой женщины

26

Прошло несколько дней, и мы совершенно забыли об этой истории. Но увы!.. Судьба готовила нам новый «Рокамболь».

Однажды, придя домой, я застала маму в слезах.

— Китти! Китти! Как тебе не стыдно! — С этими словами она бросилась ко мне. — Ты скрыла от меня что-то ужасное. Ты не откровенна со мной!

— Я?

— Да, ты.

Мама протянула мне повестку в суд, я фигурировала в ней в качестве обвиняемой. Против моей фамилии стояли цифры параграфов Уголовного кодекса. Внизу угрожающее предупреждение: в случае неявки подлежит приводу в суд милицией.

— Что за уголовное преступление ты совершила и почему держишь это в тайне? — упрекала меня мама.

Долго мы ломали голову над тем, что означала эта повестка, а еще более над тем, какое уголовное преступление я совершила…

Меня судили в районном суде в одном из переулков Пречистенки вместе с мелкими ворами, самогонщиками и пьяницами за хулиганство.

В этот день у Васильева был ответственный полет, и он никак не мог присутствовать на суде. Тетка не пошла потому, что ей это было глубоко безразлично и неинтересно. В зале среди публики сидела рядом со мной одна мама и горько плакала.

Алексеев пришел в суд раньше нас и бегал по коридорам, ловя прокурора. Но как он его ни уговаривал, прокурор от обвинения отказался. Я сама видела, как Алексеев ухватил его за рукав и, волнуясь, что-то быстро-быстро ему говорил. До моего слуха несколько раз долетело слово «княжна», но, несмотря на это, прокурор оставался неумолим.

— Чего вы меня уговариваете? — наконец раздраженно, на весь зал сказал он. — Это дело «о стакане воды», а меня ждут дела покрупнее и поважнее. — И, отмахнувшись рукой от Алексеева, точно от назойливой мухи, ушел.

Поправив очки и важно выпятив губы, Алексеев сам занял место прокурора, положив на деревянный барьер толстый, раздувшийся портфель. Из него Алексеев извлек несколько листов бумаги, мелко исписанных, очевидно с перечислением всех моих государственных преступлений, все это было подписано Канторами (двумя братьями), Мажовым, Поляковым.

Меня очень обрадовал Янушевский. Он пришел веселый, жизнерадостный, в летнем белом костюме и, выступая в качестве свидетеля, был моим блестящим защитником.

Естественно, спокойно и даже весело он рассказал о происшедшем и тут же перед судом раскаялся в том, что его вспыльчивые, громкие слова дали возможность Алексееву раздуть уголовное дело.

В зале начался приглушенный смех, вырывались замечания, возгласы удивления и возмущении по адресу Алексеева. Женщина-судья не раз звонком призывала всех к порядку. Наконец Алексеев стал зачитывать свои многочисленные листки: я была объявлена заядлой хулиганкой, которая целый день только тем и занимается, что выливает помои на головы трудящихся. Кроме того, я узнала еще о том, что занимаюсь вредительским засорением водопроводов и канализации (?). Это в глазах Алексеева и являлось отличительным признаком всех бывших князей, врагов пролетариата.

В зале стоял несмолкаемый хохот. После того как несколько минут подряд гневно заливался звонок судьи, наконец наступила относительная тишина, и я должна была сама рассказать о содеянном мною преступлении.

Суд оправдал меня, и Янушевский очень любезно проводил нас домой.

Этот трагикомичный суд очень взволновал меня, и я слегла. Васильев, вернувшийся с аэродрома, застал у нашего подъезда машину «скорой помощи», а у моей постели — сестру, делавшую укол камфоры.

Он стоял молча. Подождал, пока сестра сделала свое дело, простилась и уехала. Тогда он вышел в коридор. Мы слышали, как он постучался в дверь к Алексееву. Едва тот вышел на стук, как раздался звук пощечин. После этого Васильев несколько раз швырнул Алексеева вдоль коридора. Напрасно Алексеев орал, звал на помощь. Ни один рабфаковец не высунул носа. Все, подписавшие заявление, сидели, спрятавшись по своим комнатам как мыши.

Алексеев неделю лежал дома на больничном листе, все его лицо было забинтовано. После этого он нанял себе домработницу (Ксению Гончарову) для того, чтобы в случае нового избиения была бы свидетелем, так как жена Алексеева свидетелем быть не могла.

Прошло много дней. Алексеев совершенно оправился. Он безумно боялся Васильева и при нем старался даже из комнаты не выходить. Зато стоило только Васильеву уйти из дома, как Алексеев всячески задевал и оскорблял нас, а также старушку Грязнову, которую ненавидел из-за ее хорошего к нам отношения.

Однажды днем, когда квартира оказалась почему-то опустевшей, так как все разошлись, чувствуя себя с каждым днем все хуже и хуже, я легла. Мой сон был прерван какой-то возней и приглушенными криками о помощи.

Я выбежала в коридор. Крики неслись из комнаты Грязновой. Она звала на помощь. Я вбежала в комнату и застала следующую картину: Алексеев, прижав старушку в угол и упираясь коленом в грудь, душил ее.

Я закричала. Он мгновенно разжал руки, оглянулся и, увидев меня, выбежал из комнаты. Татьяна Павловна безвольно, как мешок, повалилась на пол.

Нашатырем, холодными компрессами я еле-еле привела ее в чувство.

Тут подоспела вернувшаяся откуда-то мама, мы перенесли Грязнову на постель и вызвали врача из амбулатории.

Очевидно, Алексеев думал, что в квартире, кроме него и Грязновой, никого нет. Я не хочу вдаваться в подробности, почему он пошел на это и что им руководило.

Районный врач обнаружил кровоподтеки — следы от пальцев на шее Грязновой и общее нервное потрясение. Он дал об этом справку для суда. Имела ли я право отказать Татьяне Павловне в том, чтобы выступить на суде в качестве единственного ее свидетеля?! Конечно, нет!