Жизнь некрасивой женщины

35

Уроки с Евгением Николаевичем продолжались, мы избегали разговаривать на отвлеченные темы, испытывая неловкость. В нем произошла большая перемена: он стал чуть наглым, маска была сорвана, и он не скрывал уже того, что я ему нравилась. Относительно своих семейных дел он молчал, но мы с мамой с тревогой ждали нового, очередного посещения его жены. Теперь мне казалось, что я почему-то не смогу уже так прямо и честно взглянуть в ее лицо.

Между прочим, мы узнали, что Васильев вылетел в Ташкент. Это очень меня обрадовало. Теперь, не боясь его встретить, я могла отправиться в город навестить друзей.

Я мечтала отвлечься от мрачных дум, рассеяться, а не сидеть с глазу на глаз с Евгением Николаевичем, как это было до сих пор.

Однажды вечером Евгений Николаевич очень поздно у нас засиделся. В тот вечер мама уехала к Пряникам в гости, и мне было нестерпимо сидеть с ним вдвоем целый вечер. Наконец кое-как мне удалось его выпроводить.

Был уже двенадцатый час ночи, а мама все еще не возвращалась. Тогда я быстро оделась и решила выйти встретить ее к трамвайной остановке. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что все трамваи по кольцу «А» — стоят. В эту ночь что-то случилось с током по всей линии.

Я вернулась домой опечаленная, заперла дверь и поняла, что мама осталась ночевать у Пряников. Как грустно, как скучно мне стало!.. Часы бежали, а спать совсем не хотелось, на душе была тревога, и неотвязные мысли не давали мне покоя: неужели я никогда не налажу самостоятельной жизни, своего заработка, не приобрету профессии?.. Сколько еще времени придется скрываться от Васильева, и оставит ли он меня когда-нибудь в покое?.. Куда уехать от Евгения Николаевича, из его комнаты, от его уроков и «великодушия»?.. Как выпутаться из создавшегося двусмысленного положения?

Едва начал брезжить свет, я наконец уснула. Но, увы, ненадолго. Проснулась от стука в дверь. Первая мысль была: не случилось ли что с мамой?..

Выпрыгнув из постели, я побежала к двери.

— Кто?

— Это я, — послышался голос Евгения Николаевича.

— Я еще в постели. Что за фантазия явиться в такой ранний час?

— Откройте! Мне необходимо войти, у меня дело! Слушайте, — он перешел на ломаный немецкий язык, — не привлекайте внимания посторонних пререканием у дверей. Поймите, наконец, что у меня важное дело!.. Мне нужны сию минуту кое-какие чертежи из ящика. Я не пришел бы так рано, если бы в этом не было надобности. Накиньте что-нибудь и откройте мне. Наконец, вы же можете уйти во вторую половину комнаты…

Эти доводы, серьезный тон и даже деловитая раздраженность, с которой он говорил, вполне меня убедили, к тому же мое сопротивление было похоже на какое-то дешевое кокетство, и мне от этой мысли самой стало неприятно.

Отперев дверь и крикнув: «Подождите минутку», я пробежала во вторую часть комнаты, так называемую спальню, и быстро юркнула под одеяло.

Я слышала, как Евгений Николаевич вошел, выдвинул ящик стола, как шелестели под его руками бумаги. Потом он стал меня о чем-то спрашивать, и я заметила, что его голос звучит как-то странно… Неужели?! Но не успела я еще последовать сознанием за своей мыслью, как Евгений Николаевич оказался около меня, и начала разыгрываться самая безобразная и отвратительная из сцен.

О, он был не Васильев, и я была не та юная Китти, пойманная уже однажды врасплох!

Я избила его по щекам и вышвырнула вон.

Потом заперла дверь и долго горько плакала от возмущения и обиды. Наш «рыцарь» и «спаситель» оказался весьма пошлой личностью. Я поняла, что вчера, выйдя от меня так поздно, он увидел, что трамваи стоят, и совершенно правильно рассчитал, что мама не вернется ночевать на Сретенку. Он решил нагрянуть чуть свет, разыграть деловую сцену у дверей и застать меня врасплох.

Часов в двенадцать дня наконец вернулась домой мама. Я ей тут же все рассказала. Мы долго советовались. Она поняла, что необходимо искать немедленно хотя бы временного крова. Но тут меня подвело больное сердце. Я слегла не на один день. Едва поднимала голову с подушки, как начинались рвота и головокружение. Боли в сердце не прекращались. Три дня я жила на камфаре. Мама совсем потеряла голову, и во всех хлопотах позволяла принимать участие Евгению Николаевичу, который не отходил от постели, чем приводил меня в бешеное состояние, но я не могла произнести ни слова, настолько силы оставили меня.

Только через неделю я стала вставать с постели. Мама ни на минуту меня не покидала, боясь всяких объяснений со стороны Евгения Николаевича, но тот вел себя так, словно ничего не случилось, и предлагал мне выходить за него замуж (?!).

Я продала свои часы XVIII века с двумя миниатюрами, осыпанные жемчугом, для того чтобы на эти деньги перевезти мебель обратно на Поварскую, а сама решила с мамой у кого-нибудь временно поселиться. Выбор пал на Анету, которая когда-то помирила нас с мамой.

Должна сказать, что маме не хотелось уезжать со Сретенки, и она неплохо относилась к Евгению Николаевичу. Она боялась высказать мне свое настоящее мнение, но в душе была на стороне Евгения Николаевича. «Он умен… образован… он любит тебя…» — часто вырывалось у нее.