Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ВСТРЕЧИ В ЛОНДОНЕ

Чтобы в’ехать в Бельгию и в Францию надо было получить разрешения от правительств этих стран, что представляло большие трудности, так как СССР не имел с ними дипломатических сношений. Необходимо было поручительство лиц, пользующихся известностью и доверием соответствующих правительств и, кроме того, точно указать деловую цель пребывания в этих странах. Поэтому из Берлина я обратился с просьбой о получении в’ездной визы к моим хорошим знакомым, с которыми мне пришлось работать в России во время войны по снабжению армии взрывчатыми веществами и химическими продуктами. Таким человеком во Франции был Иосиф Фроссар, мой уполномоченный по Московскому району, а в Бельгии — Гомон, директор Константиновских заводов, принадлежащих Бельгийскому Обществу. Визы для в’езда в эти страны я просил прислать мне в Лондон, так как я намеревался оставаться в Англии около месяца, и вообще Лондон должен был стать моей главной квартирой, и я находился в распоряжении Наркома Внешней Торговли — Красина, который в то время был также и нашим полпредом в Англии. Еще во время моего пребывания в Берлине я получил телеграфное уведомление от упомянутых лиц, что визы мне будут даны и что я получу их в Лондоне.

В Англию я отправился в последних числах декабря через Остенде. Ехал я с некоторым опасением, так как очень мало знал эту страну и кроме того, совершенно не знал языка.

Меня утешало, что мне на помощь должен был приехать инженер JI. Ф. Фокин, который немного знал английский язык и одно время даже жил и работал в Англии. С другой стороны, мои хорошие знакомые англичане Mr. Bennett и Godfrey, директора Невского Стеаринового завода в Москве, после начала революции уехали в Англию и жили в Лондоне. Mr. Godfrey я написал о дне моего прибывания в Лондон, и он был так любезен, что встретил меня на Victoria Station, отвез в Hotel Russell Square и первые дни принял на себя заботу о моем пребывании в Лондоне, пока не приехали Л. Ф. Фокин. Я с благодарностью и с теплым чувством вспоминаю Соломона Годлеевича Годфрей и его семью, которая отнеслась очень сочувственно к моему положению и во многом помогла мне ориентироваться в незнакомой мне обстановке. Они мне рассказывали все перипетии их от’езда ;из Москвы, где они на одном и том-же месте (угол Вознесенской улицы и Немецкой) прожили 36 лет и где родились их дети. Они потеряли все имущество и все деньги, которые они держали в русских ценностях, и им пришлось почти без средств прожить на севере Финляндии, на границе, в карантине около 90 дней, пока им не дали разрешение отправиться в Англию. Но. за время своего пребывания в России они так полюбили эту страну и русский народ, что, несмотря на потерю всего своего состояния, нажитого честным путем, они сказали мне, что каждую минуту готовы вернуться обратно в Москву и забыть все перенесенные обиды и потери. И это приходилось слышать от всех иностранцев, проживших в России до революции несколько лет.

По приезде J1. Ф. Фокина, мы отправились к Красину для получения инструкций в нашей деятельности. Контора нашего полпреда помещалась в то время на Бонд стрит, и правой рукой его был товарищ Клышко, коммунист, который во время войны был чертежником на заводе Виккерса. Это был некончивший студент-технолог (кажется 2-х или 3-х курсов); Красин его пригласил в качестве первого советника Торгпредства. Сначала Клышко встретил нас не очень дружелюбно, но потом при ближайшем знакомстве, когда узнал цель нашего приезда, он стал к нам относиться очень сочувственно.

Так как я находился в распоряжении Л. Б. Красина, то я не мог ничего предпринять, не испросив его согласия. В это время, в январе 1922 г., Ллойд Джорджем и Брианом был поднят вопрос о Международной Конференции, на которую должен быть приглашен и СССР. На этой конференции, которую было решено собрать в Генуе, должны были быть рассмотрены вопросы политические, экономические и торговые. СССР согласился принять участия в этой конференции и прислать делегацию из дипломатов и экспертов-техников. Открытие конференции было назначено на апрель. Ллойд Джордж говорил, что он надеется увидать на этой конференции Ленина и пожать ему руку. Но этому не суждено было исполниться, так как Ленин стал себя очень плохо чувствовать: он стал страдать бессонницей, общим недомоганием и выглядел очень изнуренным человеком. О нездоровьи Ленина я услыхал от И. Т. Смилги еще в Берлине, но в Лондоне я прочитал статью в «Times» одного американца, который приезжал в СССР для деловых переговоров и имел аудиенцию у Ленина; состояние здоровья Ленина он рисовал в довольно мрачных красках.

В Лондоне в то время находился наш преподаватель металлургии Артиллерийской Академии полк. Николай Тимофеевич Беляев. Он был моим учеником по химии, а по металлургии был учеником проф. Д. К. Чернова, к которому он относился с особым благоговением. Во время войны 1914 года он был командирован в Англию в помощь ген. Гермониусу, который ведал всеми приемками военного снабжения. После выхода России из Антанты, заказы были приостановлены. Гермониус уехал из Англии, и все дела передал Беляеву для их ликвидации. Так как Беляев категорически отказался признать власть большевиков, то он стал считаться эмигрантом и, конечно, советскому человеку без разрешения начальства, никаким образом нельзя было вступить с ним в какие-либо отношения. Кроме Беляева, в Лондоне проживал бывший член Госуд. Совета Филипп Антонович Иванов, который был дирек-

тором Кыштымских медноплавительных заводов на Урале на службе английской компании; во главе последней стал большой делец, известный в промышленном мире в Европе госп. Уркард; он тоже был в то время в Лондоне и, как уже было мною указано ранее, был в деловых переговорах с Красиным относительно взятия в концессию своих заводов на Урале. С Ф. А. Ивановым я был знаком в России по делам обороны, и когда он узнал из газет, что я приехал в Лондон, то тотчас-же явился ко мне в отель и пригласил меня к себе, а также передал просьбу Уркарда о его желании увидать меня и поговорить об интересующих его вопросах.

Хотя Ленин и дал мне полную свободу говорить и принимать каждого, кого я найду нужным, но я счел за благо переговорить с Красиным и получить также и от него разрешение, дабы не портить его дипломатической и экономической работы в Англии. Я заявил Клышко о необходимости получить продолжительную аудиенцию у Красина и вскоре ее получили. Эта беседа с Красиным продолжалась в течении не менее 2-х часов, так как, кроме указанных вопросов, был задет еще очень серьезный вопрос о положении Внешторга и об его взаимоотношениях с ВСНХ.

Как было указано ранее, после обстоятельного обсуждения вопроса, Президиум ВСНХ вынес единогласное решение ходатайствовать перед Совнаркомом СССР о передаче ему функций внешней торговли. В самом начале моего разговора с Красиным, я сообщил ему об этом постановлении, и он, приняв близко к сердцу это решение заявил, что немедленно отправится в Москву для того, чтобы не допустить проведения соответствующего декрета в Совнаркоме.

Дальнейшая беседа касалась организации нашего участия на Генуэзской конференции и программы моей деятельности в Бельгии и во Франции. О серьезных делах мне впервые пришлось говорить с Л. Б. Красиным. Как на меня, так и на Л. Ф. Фокина, разговор с Красиным произвел одинаковое неблагоприятное впечатление: в конце нашего разговора Красин высказал взгляды прямо противоположные тем, которые он защищал в начале. Это было бы неудивительно, если бы дело шло о вопросах, в которых он не был экспертом. Но тот поворот на 180 градусов в его убеждениях, который мы наблюдали, касался как раз его переговоров с промышленными кругами и программы, которую надо составить нашему правительству для Генуэзской Конференции. В конце разговора между нами не было противоречий, и он принял ту схему переговоров с промышленниками, которую я наметил для Бельгии и Франции. В заключение нашей беседы я сообщил Красину о моем разговоре с Ф. А. Ивановым и о желании Уркарта меня видеть. Я просил дать мне указание относительно возможности принять эти приглашения и на это получил категорическое запрещение видеть Уркарта, но мне было позволено увидеться с Ивановым. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Красин и Уркарт поссорились, и между ними были прерваны всякие деловые переговоры, причем Красин сильно ругал Уркарта, обвиняя его в нарушении данного ему обещания держать все это дело в секрете и не изменять тех условий, на базе которых можно было бы выдать Уркарту концессию на Кыштымские заводы. Кроме того, я спросил Красина, не имеет ли он что-либо против того, чтобы я посетил моего ученика полк. Беляева. На этот мой вопрос он и также клышко дали не только утвердительный ответ, но просили меня позондировать почву относительно передачи советскому правительству всех дел и денег, оставшихся в Заготовительном Русском Комитете. Н. Т. Беляев в то время продолжал возглавлять указанный Комитет и имел канцелярию, в которой приводилась в порядок вся отчетность для того, чтобы передать ее впоследствии или признанному всеми русскому правительству или же английскому правительству. Дело в том, что на руках Беляева находилась довольно крупные суммы денег, переведенных русским правительством во время войны Заготовительному Комитету; к нему же поступали неоплаченные счета английских компаний, выполнявших русские военные заказы. Большевики, конечно, хотели получить деньги в свои руки и расплату произвести по своему усмотрению. Многие заготовленные в

Англии предметы военного снаряжения не были доставлены в Россию в виду начавшейся революции, а часть военного снаряжения была, с согласия английского правительства, послана белым армиям для гражданской войны.

Н. Т. Беляев был очень рад меня видеть и пригласил меня к себе на завтрак и познакомил с своей женой и тещей. Он приобрел себе по случаю хороший дом на Queen Street, South Kensington, имел у себя дома небольшую металлургическую лабораторию и читал лекции в Университете по металлургии стали. Я с большим удовольствием вспоминаю нашу первую встречу, которая не была омрачена никакими деловыми разговорами. Но когда мне, по настоянию Красина и особенно Клышко, при втором посещении Беляева пришлось затронуть вопрос о передаче дел Заготовительного Комитета Торгпредству в Лондоне, то он категорически отказался от этого предложения и сразу переменил свое любезное ко мне отношение на официальное и даже несколько недоброжелательное. После этого я не встречался с ним до 1937 года, когда я уже будучи американским гражданином, приехал в Париж на Мировой Конгресс по нефти, и Беляев, узнав о моем приезде, пригласил меня in мою жену к себе на квартиру, где мы провели очень приятное время в дружеской беседе, вспоминая нашу жизнь и работу в старой России.

В Лондоне, когда проф. Доннан (Лондонского Университета) узнал о моем приезде, то тотчас-же приехал ко мне и пригласил меня на завтрак в отель Савой, а потом к себе в лабораторию и домой на обед. Он рассказывал мне очень много интересных вещей и предложил посетить МОНД Компанию, руководители которой также хотели познакомиться со мной, так как много слышали о моей деятельности во время войны. Во время этого визита владельцы компании интересовались, главным образом, моей деятельностью по организации химической промышленности в СССР и расспрашивали о тех перспективах, которые я рисую себе для дальнейшего ее развития. Конечно, я был очень осторожен и не позволил себе затронуть ни одного вопроса, который мог бы быть истолкован не в пользу советского правительства, которым я был аккредитован.

Ф. А. Иванова я видел несколько раз и один раз был приглашен вместе с Л. Ф. Фокиным к нему на большой обед, куда были также приглашены русские инженеры, работавшие прежде на Кыштымских заводах и знакомые хорошо с ватер-жакетными печами для выплавки меди из руд. Ф. А. был в высшей степени интересной личностью. Он вышел из крестьянской семьи, свою дорогу пробил упорным желанием учиться и достиг очень высокого положения в промышленном мире на Урале. Он был директором самых больших медно-плавильных заводов Урала в английской концессии, где главным директо-ром-распорядителем был Уркарт, с которым он был очень тесно связан, и тотчас-же после начала Октябрьской Революции вместе с ним эмигрировал в Англию. Насколько имя Ф. А. Иванова было уважаемо в промышленных кругах явствует из того, что он был от промышленников выбран в члены Госуд. Совета. Конечно, я не могу припомнить всех тех наших разговоров с ним, но они касались, главным образом, современного состояния нашей промышленности и возможности ее быстрого восстановления. Я ему передал мой разговор с Красиным относительно моего посещения Уркарта и просил передать последнему мое большое сожаление о невозможности его видеть.

Во время моего посещения Иванова, он мне показал письмо, полученное из Нью Иорка от очень влиятельного лица (я забыл его имя), который просил его узнать о судьбе некоторых больших русских химиков и в особенности обо мне, интересуясь, главным образом, тем, имею ли я возможность продолжать мою научную работу и не могу ли я перебраться в Америку, где я мог бы получить очень хорошие условия для научных исследований. Как ни заманчиво было подобное предложение, но я на-отрез от него отказался, так как тогда еще не задумывался над подобным вопросом и искренно желал все свои силы и знания употребить для восстановления нашей химической промышленности, а также и для продолжения научных исследований в своей стране. Много лет спустя, когда

я однажды был в Нью Норке и посетил моего соотечественника И. И. Остромысленского, он мне подтвердил, что самая большая резиновая ф:ирма в Соед. Штатах очень была заинтересована о моей судьбе и очень бы хотела пригласить меня еще в 1920 году для исследовательских работ в их лаборатории.

Англия одной из первых признала советское правительство, сделав это из чисто коммерческих соображений, и Ллойд Джордж произнес свою знаменитую фразу о том, что «торговать можно и с людоедами». Поэтому Красин создал в Лондоне особую организацию, которая была названа «Аркос» (Англорусское общество) и предназначалась для коммерческих сделок между СССР и Англией. Это общество, которое впоследствии было заменено Торгпредством, в то время было очень солидной организацией, производившей миллионные операции. Во главе Аркоса стоял директор Соломон и правление, но к моему приезду в январе 1922 года произошла смена директоров, и вместо Соломона был назначен А. Квят-ковский, занимавший большой пост на Дальнем Востоке и зарекомендовавший себя с самой лучшей стороны, как дельный человек в коммерческих операциях. Когда я познакомился немного ближе с деятельностью Аркоса, то убедился, что набранная публика была мало опытна в делах и делала непростительные ошибки, причинявшие государству большие потери. Многие товары, например, лес, они продавали с большим убытком, а некоторый товар, в виду невозможности его продать ни по какой цене и во избежании платы за простой нагруженных судов, приходилось просто бросать в море; так было поступлено, насколько помнится, с туруханским графитом.

Чтобы исправить положение и был приглашен Квятсков- . ский. Узнав, что я в Лондоне, он захотел познакомиться со мной, как с членом правительства и как с человеком, который ведает химической промышленностью СССР; он приехал ко мне в Россель Отель, и мы отправились с ним завтракать в отель Савой; к завтраку был приглашен Фокин и еще один

г. Михайлов, не партийный, но об’явивший себя сочувствующим коммунистам и околачивавшийся около торгпредств различных стран. Квятковский, по своему наружному виду и по манере вести разговор, а также по размаху в заказе завтрака с дорогим шампанским, произвел на меня впечатление человека, имеющего привычки, присущие прежним дельцам дореволюционного периода. Я не могу судить, какую пользу принес он СССР, будучи директором Аркоса, но через некоторое время я услыхал, что он смещен с этой должности, арестован и предан суду и должен был отбывать наказание в тюрьме, но впоследствии был оправдан. Всю эту историю я слышал от инженера Ю. А. Горожан, который был личным секретарем и приятелем Красина и большую часть времени, когда Красин был нашим полпредом в Англии, он жил в Лондоне, а потому знал всю жизнь Аркоса. Горожан сказал мне, что Квятковский был порядочным человеком, все денежные операции проводил с ведома Наркомвнешторга, и хотя имел деньги на своем личном текущем счету, но делал это исключительно по деловым соображениям. Горожан защищал Квятковского перед ГПУ и очень порицал тех лиц, которые обвиняли его во взяточничестве и присвоении казенных денег.

Но в Аркосе, который насчитывал не одну сотню служащих, были, конечно, и деловые люди старого воспитания, которые своим опытом, несомненно, приносили пользу вновь образованному коммунистическому предприятию. Один из таких людей был инженер Лев Борисович Рабинович, окончивший Киевский Политехнический Институт, ученик проф. Тихвинского по химической технологии. До революции он проживал заграницей, большей частью в Англии, и был призван Красиным в качестве заведующего всем Нефтяным Отделом Аркоса. Это был один из самых главных отделов, так как продажа нефти и продуктов из нее добываемых представляла один из важных продуктов экспорта.

Так как меня и Фокина очень интересовал вопрос о сухой перегонке сланцев, имеющихся у нас в значительных количествах, то нам пришлось ближе познакомиться с Л. Б. Рабиновичем, и он организовал нашу поездку в Шотландию для осмотра заводов, перерабатывающих сланцы в газолин, парафин и другие масла. Залежи сланцев находятся недалеко от Эдинбурга, и мы отправились туда вчетвером (Рабинович, Горожан, Фокин и я), заручившись заранее согласием компании, разрабатывающей эти сланцы, на ознакомление со всем производством. Ехали мы днем и имели отдельное купэ 1-го класса, где могли свободно обсуждать интересующие нас вопросы. Из разнообразных тем, которые мы подвергли обсуждению, одна врезалась в мою память, — и я считаю очень уместным во всех подробностях вспомнить об этой части нашего разговора.

Двое из нашей компании, — я и Фокин, — были беспартийными, а Рабинович и Горожан принадлежали к социалистическим партиям. Рабинович не был большевиком, но сочувствовал всем их национализациям и находил, что гораздо приятнее работать при настоящем социалистическом хозяйстве, чем быть во власти капиталистов.

«Вот, например, Вы, Владимир Николаевич, — говорил он, — работали прежде консультантом у компании Нобель, который загребал деньги в свой карман, свысока относился к Вашей работе и во всякое время мог выбросить Вас с работы, и никто не мог ничего с ним сделать; Вам и всякому служащему приходилось терпеть гнет от подобного хозяина. То ли дело в социалистическом государстве, где нет подобных хозяев, где поставленный во главе того или другого предприятия гражданин сознает, что он такой-же советский работник, как и Вы, что он должен идти рука об руку с Вами и использовать Ваши ценные знания не для своего личного обогащения, а для пользы всего государства. Вас не могут без причины удалить со службы, так как Вы находитесь под охраной профессиональных союзов. Подумайте серьезно о подобном порядке вещей, установившемся ныне в нашем государстве на новых началах, и я уверен, что Дьг еще с большей энергией будете

«Ваша речь, Лев Борисович, с точки зрения логики непогрешима, и все в ней кажется так гармоничным и заманчивым, что с первого взгляда нельзя и возражать. Но я приведу Вам некоторые соображения, которые могут в значительной степени изменить ту чарующую перспективу, которую Вы изволили начертать. Во-первых, я вовсе не принадлежу к числу тех лиц, которые видят счастье в обладании большим капиталом; я совершенно не капиталист, я ученый, но не лишенный практических навыков и вдобавок оказался еще не плохим администратором, так как в течении 3-х лет, как Вам известно, управлял всей химической промышленностью России во время войны и, как говорят, управлял не плохо. Поверьте, что мне никогда не улыбалось кланяться в пояс богатым людям и хозяевам, и, по правде сказать, по своему характеру, я никогда не искал знакомства с богатыми людьми; я полагал, что между мною и ими не будет достаточно искренности и что поэтому мне лучше быть подальше от них. Ближе с ними я познакомился только во время последней войны, когда мне волей-неволей надо было иметь с ними дела и принимать их у себя в Химическом Комитете. За это время мне пришлось познакомиться с богатым человеческим материалом, как собственниками, так и служащими, и чтобы дать Вам правильный ответ на возбужденный Вами вопрос, я ни на одну минуту не могу забыть, что для правильной оценки предлагаемой социальной реформы необходимо иметь в виду характер среднего человека этой эпохи и со всех сторон обсудить: может ли он воспринять и работать спокойно при данных обстоятельствах, выполняя заманчивую социалистическую программу, предложенную небольшой кучкой людей, не имеющих ни малейшего опыта по управлению страной, которая веками выработала определенную систему уклада всей государственной жизни.

«Если Вы хотите сравнить службу у капиталистов со службой в социалистическом государстве, где впервые делается опыт социалистического строительства, и где власть принадлежит пролетариату, который по своему умственному развитию в громадном большинстве случаев не может разобраться в сложных технических и экономических вопросах того или другого промышленного предприятия, то Вы должны принять во внимание еще одно обстоятельство. Не будучи в состоянии или не осмеливаясь критиковать заданную программу, все неудачи пролетариат будет сваливать на интеллигентный заводской персонал. Бедному инженеру придется расплачиваться за неисполнение заводом нелепых заданий, и он будет не только удален со службы, но, мне представляется, будет предан суду. Точно также ему придется сильно поплатиться, если он совершенно искренно предложит для пользы дела какое-нибудь усовершенствование в производстве, а оно, помилуй Бог, не удастся. С капиталистом у инженера простые счеты: если инженер пришелся не ко двору или принес убыток, капиталист его увольняет и тем дело кончается. В этом, по моему, будет заключаться существенная разница в положении специалиста у капиталиста или на службе пролетариата социалистического государства, принимая во внимание, конечно, умственное развитие современного русского пролетариата и общее направление всей политики большевистского правительства».

«Вы сильно преувеличиваете, — возразил мне Лев Борисович, — опасность для специалистов работать с пролетариатом, который поставлен во главе промышленных предприятий, — в особенности, принимая во внимание, что он, получив власть, будет осторожен в обращении с инженерами, которые согласились работать с ними, и кроме того, он должен учиться управлению у своих более квалифицированных товарищей. За ошибки, которые неизбежны во всяком деле, никто не будет наказывать тюрьмой, — это только принесет вред делу и вырвет из рук специалистов всякую инициативу».

Я ответил, что был бы очень доволен, если бы мои опасения не оправдались, но моя интуиция и мои наблюдения над отношениями между партийными товарищами и инженерами, не позволяют мне отказаться от своих опасений, и, конечно, время покажет, кто из нас был прав.

Спустя около 15 лет, мне пришлось снова встретиться с J1. Б. Рабиновичем, — тоже, в Лондоне, но при совершенно других обстоятельствах, чем это имело место в первую нашу встречу. Он подошел ко мне после одного окончания заседания нефтяных инженеров и, здороваясь со мной, спросил, не забыл ли я его. Я сразу узнал его, назвал его по фамилии и прибавил, что очень часто его вспоминал, как моего оппонента в нашем споре о предпочтительности службы инженера в Социалистическом Государстве.

«Да, — ответил он мне, — этот спор помню и я. Вы были тогда правы на все сто процентов».

Наше посещение заводов перерабатывающих сланцы было очень для нас полезным; мы ознакомились тогда с новым способом получения парафина и газолина, который целиком шел для автомобилей; но должен заметить, что качества получаемого таким путем газолина были ниже среднего.

Перед моим от’ездом в Бельгию я имел новое свздание с Красиным, который вернулся из Москвы, где он одержал в Совнаркоме полную победу, удержав все функции внешней торговли в своих руках. Неизвестно, какие разговоры он вел в Москве относительно дальнейших сношений с Уркартом, но только он обратился ко мне с просьбой постараться свидеться с Уркартом и наладить между ними снова деловые переговоры. Я, конечно, не замедлил снестись с Ф. А. Ивановым и в очень скором времени был принят Уркартом в его конторе вместе с Ф. А. Он прекрасно говорил по русски, что значительно облегчало нашу беседу. Он очень сожалел, что Россия попала в такое положение; он и его жена привыкли жить в российских условиях на Урале, очень тепло отзывались о русском народе и готовы были каждую минуту вернуться обратно. Когда я поднял вопрос о причине разрыва отношений между ним и Красиным, то он мне заявил, что причиной является сам Красин, и об’яснил, почему были прерваны переговоры. Со своей стороны, я постарался ему дать понять, что советское правительство желает возобновить переговоры и что я незамедлительно передам Красину его ответ. Тогда

Уркарт заявил, что он готов вступить в деловые сношения, если Красин возьмет на себя инициативу в их возобновлении.

После моего доклада Красину, он решил возобновить переговоры, и в результате были выработаны приемлемые условия для отдачи Кыштымских медных заводов на концессию английской компании. С этим проектом примерно через полгода, Красин отправился в Москву, и внес его на обсуждение Совнаркома. Ленин в то время оправился от первого удара и мог председательствовать в Совнаркоме. Однако, несмотря на все выгоды, которые рисовались для СССР от этой концессии, Совнарком отклонил ходатайство Красина и концессия не состоялась.

Мне пришлось еще раз повидать Уркарта, так как он пригласил меня на обед в свой дом. Мне пришлось познакомиться с его супругой, красивой и милой женщиной, которая очень тепло вспоминала о жизни в России. После обеда мы провели несколько часов в очень интересной беседе, во время которой Уркарт рассказывал, что в Англии многие люди, близко стоящие к промышленности, ценят мою научную и техническую деятельность, и что, если бы в СССР со мной что-либо случилось, то у меня найдется много защитников в Англии. Он метко обрисовал мне характер Ллойд Джорджа, с которым был в очень хороших отношениях и, отдавая должное его государственному уму, отметил такие черты его натуры, которые не говорили в его пользу. По поводу вопроса об оздоровлении нашей финансовой политики я высказал ему некоторые свои мысли, и он посоветовал мне по этому поводу обратиться к бывшему члену совета министерства финансов Грубе, который проживал в то время в Берлине, и спросить его совета относительно целесообразности моих предложений. Уркарт рассказал мне о своем посещении СССР, о поездке на Урал и о визите к патриарху Тихону, которому он передал привет от архиепископа Кентенберийского. О переговорах с Уркартом и о моих предположениях, касающихся некоторых финансовых вопросов, я написал в одном из отчетов, которые я время от времени посылал В. И. Ленину.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ