Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

ВСТРЕЧИ С ТРОЦКИМ И ТРЕНИЯ ПО СЛУЖБЕ

По приезде из заграницы я имел особую беседу с Л. Д. Троцким, по поводу моей работы в НТО, так как он, как я сказал выше, был назначен наблюдающим за его деятельностью. В первый же его приезд в НТО он пришел ко мне в кабинет и очень любезно сообщил мне, что я по прежнему должен быть председателем коллегии НТО и давать общее направление всем работам, но с меня должны быть сняты все мелочи и финансовые заботы, которые должны быть возложены на Я. Флаксермана, члена коллегии.

«Наша партия, — добавил он, — смотрит на Вас, как на великого ученого и необходимого советника по делам химической промышленности, «и потому отнимать у Вас силы на мелочи совершенно непростительно».

Я просил Л. Д. посещать заседания 'Коллегии, чтобы он мог войти в курс наших дел. Он из’явил свое согласие.

После обсуждения текущих вопросов НТО, J1. Д. заинтересовался состоянием промышленности заграницей, и я ему рассказал о всех новостях, которые мне пришлось увидать в Европе. Он особенно заинтересовался производством красок. Я ему кратко сообщил, как развивалась красочная промышленность в Германии, какие научные работы надо было сделать, чтобы достигнуть такого совершенства в получении красителей, и что без систематического экспериментального изучения этого вопроса никоим образом нельзя достигнуть удовлетворительных результатов. И далее, чтобы совершенствовать красочную химическую промышленность, надо создать школу, которая в настоящее время существует только в Германии и лишь едва-едва зарождается в других странах, — во Франции, Соед. Штатах и т. п.

«Сколько-же нам надо времени, чтобы создать такую школу?» — спросил меня J1. Д.

«Не менее 25 лет, — был мой ответ, — и то, если мы будем систематически изучать этот вопрос».

_|

Уже по выражению его лица можно было видеть, что он мне не поверил и, действительно, я очень скоро убедился в моей правоте. Троцкий, через некоторое время после беседы со мной, был на митинге текстильщиков, где, между прочим, говорил о необходимости развить красочную промышленность в Союзе.

«Здесь я, — сказал он, — не согласен с мнением академика В. Ипатьева, который только что вернулся и ззаграницы и с которым мне пришлось говорить на эту тему. Академик сказал мне, что надо 25 лет, чтобы дойти в развитии красочного дела до того состояния, какого достигла в настоящее время Германия. Но это — гипербола; я думаю, что через 5 лет мы будем ее иметь, если пролетариат этого захочет».

Громкие аплодисменты, которые сопровождали его слова, несомненно свидетельствовали, что пролетариат этого хочет; но от хотения до исполнения большая дистанция, и когда я через пять лет покидал СССР, то наши красильные заводы устанавливали производство красильных полупродуктов, рецепты изготовления которых были приобретены у И. Г. за то, что мы обязались монопольно покупать краски у этой фирмы. Этим я вовсе не хочу сказать, что с начала войны и революции мы не имели вовсе успеха в изготовлении полупродуктов и красок; десять лет работы в лабораториях и на заводах дали нам возможность приготовлять некоторые самые необходимые и уже известные красители, но красочную германскую промышленность мы не догнали даже в настоящее время, когда я пишу эти строки.

Во время моего отсутствия Химический Институт имени Карпова внес в коллегию НТО доклад о расширении Института и о постройке особого здания для производства в большом масштабе лабораторных опытов, имеющих практическое применение. Идея о воспроизведении лабораторных результатов в особых аппаратах, приближающихся по своему характеру к заводским, имеет, несомненно, здоровую основу, и коллегия НТО в принципе поддержала такое начинание. Троцкий был ознакомлен с этим проектом, когда летом 1925 года он посетил

Институт по просьбе директора Баха, с которым он был хорошо знаком в дореволюционное время; одно время Троцкий даже останавливался в Женеве, в квартире Баха. Кроме проекта здания, в коллегию- НТО была подана также смета на оборудование его различными установками. Эта смета вызвала недоразумения, так как она предусматривала закупку таких аппаратов, которые было нецелесообразно приобретать, не зная наперед, для каких процессов они понадобятся. Когда эта смета была доложена мне Флаксерманом, то я пришел к убеждению, что часть таких установок не следует приобретать теперь, а лучше оставить кредиты для закупки в будущем тех аппаратов, которые потребуются для реализации того или другого химического процесса в расширенном масштабе. Такой взгляд был разделен и другими членами коллегии. Казалось бы, в этом постановлении коллегии не заключалось ничего обидного для самолюбия заправил Института; но Бах и его помощник Збарский были крайне рассержены этим обстоятельством и решили настоять на своем, зная, что они встретят поддержку -со стороны председателя Совнаркома Рыкова, который очень благоволил им обоим. Конечно, главное недовольство Баха обрушилось на меня и Флаксермана, которое с этого времени стало все более и более расти. На несчастье для меня, Флаксерман вздумал произвести частным образом анкету, среди специалистов-инженеров о целесообразности закупки подобного оборудования. Анкета дала полное подтверждение постановлению НТО.

В скором времени этот проект и сметы были внесены в заседание Президиума ВСНХ, — однако без окончательного утверждения коллегии НТО. Этот акт был не законным, так как правление Института должно было внести его с ведома коллегии НТО. В Президиуме ВСНХ председательствовал Дзержинский; после заслушания доклада Баха, он попросил меня высказать свои соображения. Еще во время доклада Баха, Пятаков подошел ко мне и сказал:

— Вы наверно будете возражать против приобретения заранее такого оборудования?

Когда дошла очередь до меня, то я заметил, во-первых, что этот проект не получил окончательного одобрения НТО; кроме того указал, что считаю желательным создание подобных установок, но их надо закупать от случая к случаю, так как в химической промышленности аппаратура быстро устаревает и делается совершенно непригодной для выдвинутых жизнью новых процессов. Было постановлено смету оборудования рассмотреть в коллегии НТО, когда будет готово здание, а кредит на его постройку испросить в законном порядке.

После окончания заседания Бах и Збарский подошли ко мне и сказали: «Вы, Владимир Николаевич, всегда мешаете нам». Это был приговор: я знал, что они мне этого не простят. Их гнев по отношению' меня усилился еще от непрактичного поведения члена Президиума ВСНХ А. И. Юлина, и члена Коллегии НТО, Н. М. Федоровского. Не сказавши ничего мне и не уведомивши коллегию НТО, Федоровский уговорил Юлина поехать осмотреть его институт прикладной минералогии и Химический Институт имени Карпова. Мне до сих пор неясно, против кого Федоровский вел интригу; повидимому, ему хотелось показать члену Президиума, ведущему химическую промышленность, что его Институт в своих научных исследованиях целиком преследует практические цели, а в Институте Карпова занимаются исключительно академическими вопросами. Для Баха такое посещение было совершенно неожиданным, и так как после этого в городе пошли очень неблагоприятные слухи о деятельности Карповского Института, то Бах без всякого стеснения стал обвинять меня и, кажется, Флаксермана, что это мы направили Юлина на такое дело. Когда А. П. Шахно передал мне, что Бах в этой интриге винит 'исключительно меня, то я решил поехать к нему и об’яснить всю подкладку этого дела. Я сказал ему, что никогда в жизни не прибегал ни к какой интриге и привык всегда с открытым забралом бороться с своими противниками. Я дал ему свое честное слово, что я понятия не имел об этом посещении Институтов и считаю это со стороны Федоровского явным нарушением дисциплины и всякой этики. Всякий член Президиума ВСНХ может во всякое время посетить любой Институт, но порядок требует, чтобы Коллегия НТО была бы предупреждена об этом посещении, чтобы кто-нибудь из Коллегии мог присутствовать и в случае нужды дать необходимые раз’яснения. Не знаю, поверил ли Бах моим словам полностью, но мое впечатление после разговора с ним склонялось к тому, что мы расстались в более примирительном тоне.

В моей деятельности по Химическому Комитету разрабатывающему ядовитые газы произошла крупная перемена. Химический Комитет был преобразован в Хмическое Управление, которое перешло в ведение Реввоенсовета. Начальником этого Управления был назначен Яков Мойсеевич Фишман, бывший военный атташе в Германии, с которым я познакомился еще весной 1925 года, когда он приезжал в СССР из Германии. Во время моего пребывания в Берлине я ближе познакомился с ним, и он мне тогда сказал, что скоро будет поставлен во главе химической обороны Красной Армии и будет начальником вновь организуемого Химического Управления. Что касается моей работы в этой области, то он полагал, что я буду продолжать с ним совместную работу и останусь председателем Химического Комитета, в ведении которого будет сосредоточена разработка технических вопросов

В конце августа 1925 года был издан приказ по Красной Армии об организации Химического Управления, и Фишман стал моим начальником. Он пригласил к себе помощником Як. Авиновицкого, начальника химической военной школы, и, кроме того, инженера-химика Петра Гавриловича Сергеева, преподавателя Московского Технического Училища. Но Авиновицкий был только несколько дней помощником начальника Управления, так как не сошелся во взглядах с Фишманом и подал прошение об увольнении его с этой должности. Тогда Фишман выбрал себе другого помощника из агентов ГПУ, крайне не симпатичного человека, фамилию которого я не помню. Его сразу не взлюбили в Управлении, но надо было терпеть. Что касается Сергеева, то он был назначен моим помощником по Химическому Комитету.

Сравнительно скоро я увидал, что сотрудничество с Фишманом будет очень трудным, так как он, не разобравши всех обстоятельств дела, стал подвергать критике всю предыдущую деятельность Химического Комитета. Было ясно, что ему хотелось доказать Реввоенсовету через посредство Уншлихта, с которым он был в очень хороших отношениях и пользовался полным доверием (он его и назначил начальником Хим. Упр.), что до сих пор Ипатьевым ничего не сделано, а настоящая работа будет произведена под его руководством. Химическое образование Фишмана было ниже среднего, хотя он получил доктора философии в одном из итальянских Университетов. Его диссертация на эту степень была ученической работой, и больше никаких научных работ им не было выполнено, и, пови-димому, он стоял вдалеке от химических вопросов. Он был левым социалистом-революционером, но после победы большевиков перекочевал в их лагерь. Мне говорили, что он имел какое-то касательство к убийству Мирбаха, немецкого посла, но в чем оно заключалось, мне не было известно. Самомнение у Фишмана было громадное, а желание властвовать — еще большее. Мой большой приятель Д. С. Гальперин целиком разделял мое мнение об этом миниатюрном химическом Наполеоне; он мог его ближе узнать, так как я пригласил Гальперина войти в Химический Комитет и принимать участие в его работе по выработке программы производства ядовитых веществ в связи с деятельностью нашей смешанной русско-немецкой комиссией.

На заседаниях Химического Комитета председательство принадлежало мне, а Фишман являлся только членом, что ему очень не нравилось. С самого начала его вступления в должность, он потребовал ознакомить его с программой деятельности Комитета и на заседании ее обсудить. Все было исполнено по его приказанию, и на заседании он в очень резких выражениях дал неодобрительный об ней отзыв и таким образом раскритиковал всю двух-летнюю деятельность Комитета. Между тем к моменту вступления Фишмана в должность начальника, Химический Комитет выработал новую противогазовую маску, которая не пропускала никаких дымов, и было заказано уже 100.000 таких противогазов. Проф. Шпитальный совершенно овладел процессом изготовления иприта (горчичный газ) и была построена полузаводская установка (на Садовой улице, дом Шустова), которая могла давать до 2 пудов в день этого продукта, удовлетворяющего всем требованиям. На скромные средства, отпущенные нам военным ведомством, мы произвели целый ряд исследований в лабораториях высших учебных заведений, давших нам возможность приступить к поверке выработанных методов в заводском масштабе. На этом заседании я предпочел молчать, а предложил высказаться тем членам Комитета, которые принимали непосредственное участие в фактической работе; они заявили, что программа была основательно обсуждена Комитетом в связи с потребностями современной газовой войны, что уже получены практические результаты, и надо вообще удивляться, что при таких скромных средствах, которыми располагал Комитет, можно было получить такие результаты. Но, конечно, все эти доводы были гласом вопиющего в пустыне, так как Фишману надо было высказать публично свою критику прошлой деятельности Комитета и предложить свою программу. Понятно, после такого начала нельзя было ожидать, чтобы мои отношения с Фишманом создались бы благоприятными для нашей совместной работы.

Как я не уверял его, что я нисколько не заинтересован оставаться председателем Комитета и могу во всякое время отказаться от этой должности, так как у меня и без того много другого дела и, что, если я остаюсь, то исключительно с целью помочь ему своим опытом и знанием, — все это было бесполезно. После всякого об’яснения, когда я доказывал ему с глазу на глаз его неправоту в каком нибудь деле, и он приходил к убеждению, что я прав, он уверял меня, что я должен оставаться на работе и что наши отношения будут в будущем самыми дружескими и деловыми. Но это продолжалось недолго, и какая-нибудь нетактичная выходка со стороны Фишмана по отношению к Комитету снова создавала напряженную атмосферу и портила мне нервы и здоровье. Я приведу здесь два наиболее характерных эпизода за время моего годового пребывания в Химическом Управлении.

Как я указал ранее, я начал работу в Химическом Комитете, который сначала числился при ГАУ (Главном Артиллерийском Управлении), пригласив на службу в качестве управляющего делами Влад. Алекс. Березовского, служащего в ГАУ. Я его знал еще во время войны, как очень толкового и честного работника, «и мне тогда часто приходилось иметь дело с ним, так как он мне помогал в проведении в ГАУ некоторых вопросов, — главным образом, финансовых. Фишману очень не понравилось, что у меня находится на работе преданный мне человек, который передает мне все подробности, касающиеся порядков Химического Управления. Ему казалось, что Березовский, критикуя его действия, натравливает меня против него. Но он никогда не говорил мне о том, что надо заменить Березовского другим лицом, более подходящим для Химического Комитета. Совершенно неожиданно для меня я получил бумагу от помощника начальника Химического Управления, в которой кратко указывается, что Березовский увольняется от его должности по Комитету. Я хотел идти об’ясняться по этому поводу с Фишманом, но оказалось, что он уехал в командировку и приедет только через день или два. В это время Березовский об’яснил мне, что он получил аттестацию, в которой было сказано, что он не имеет права занимать мест в управлениях, обслуживающих военную промышленность. Получение такой бумаги было равносильно «волчьему паспорту», так как она характеризовала обладателя такого удостоверения, как неблагонадежную личность и он мог быть арестован при всяком удобном случае. Насколько мог, я успокоил Березовского и сказал ему, что я приму все меры, чтобы его реабилитировать и поместить его на службу в Военно-Техническое Управление, где ему ранее предлагали хорошее место, но он отказался, так как не хотел уходить от меня.

Когда приехал Фишман, я тотчас же спросил его, на каком основании уволен Березовский и почему он ранее не сказал мне о причине его увольнения, что совершенно недопустимо со служебной точки зрения. Он стал мне говорить, что это дело ГПУ и что он ничего сделать не может. На это я ему категорически заявил, что ГПУ не может выдать такой бумаги без участия его, как начальника, и чтобы он не говорил, я все равно не поверю. Я знаю Березовского, как честного работника и он не заслуживает такой аттестации и буду его защищать. Я ничего не имею против состоявшегося его увольнения, так как его дальнейшая служба в Управлении делается после этого инцидента совершенно немыслимой, но я решительно протестую' против такой несправедливой оценки, настаиваю на немедленном из’ятии этой бумаги и на замене ее хорошей аттестацией.

«Если же Вы, тов. Фишман, — закончил я, — не пожелаете сейчас же, при мне, позвонить в Особый Отдел ГПУ, чтобы они сняли свое обвинение с Березовского, то я немедленно пойду к самому Дзержинскому и об’ясню ему все дело».

Мой тон и возможность для меня, как члена Президиума ВСНХ, во всякое время разговаривать с Дзержинским, так подействовали на Фишмана, что он сейчас-же соединился по прямому проводу с Особым Отделом ГПУ и передал его и мою просьбу из’ять от Березовского данную ему аттестацию и позволить ему поступить на службу в Военно-Техническое Управление ВСНХ. Мы получили ответ, что все будет сделано согласно нашему желанию. Через несколько дней Березовский был принят в упомянутое Управление, но, конечно, этот инцидент не мог содействовать улучшению наших отношений с Фишманом. Служащие в Химическом Управлении разделились на два лагеря; одни — ставленники Фишмана, другие — на моей стороне. Но и те, кто ранее работал со мною, из боязни ГПУ, в некоторых случаях во вред делу соглашались с мнением Фишмана. Я приведу один небольшой пример. Н. Прокофьев, изобретатель по противогазам, работавший очень успешно со мной и во время войны, и в Химическом Комитете, в очень энергичной форме заявил мне, что ему мешают работать и не дают средств выполнять задания Противогазового Отдела Комитета. Он не раз об этом говорил мне и раньше, но в последний раз так категорически просил меня заявить Фишману, что я решил поговорить с последним. Когда я сделал доклад Фишману, то мы решили позвать Прокофьева и точнее узнать, в чем именно задержка в исполнении возложенного на него поручения. Представьте себе мое удивление, когда на вопрос Фишмана, жаловался ли он мне на проволочку, чинимую ему Химическим Управлением, Прокофьев ответил, что он этого не делал. Я был до того поражен подобным предательством человека, который за час до этого заявил мне, что не будет более работать при таких обстоятельствах, что только моя доброта удерживала меня дать этому делу ход и тотчас-же призвать в кабинет Фишмана тех свидетелей, в присутствии которых происходил разговор между мною и Прокофьевым в моем кабинете. При этих обстоятельствах я твердо решил, что при первом же удобном случае я уйду с места председателя Химического Комитета и попрошу сделать меня консультантом.

Другой эпизод характеризует отношения к Фишману членов Химического Комитета и профессоров, принимавших участие в разработке методов получения различных ядовитых газов. В виду того, что Доброхим, за неимением средств, очень плохо развивал работу по изучению химических проблем, Фишман предложил Химическому Комитету организовать особое совещание, на которое пригласил некоторых профессоров высших учебных заведений, и обсудить наиболее важные химические вопросы, соприкасающиеся с военной химической техникой. Изучение наиболее важных химических вопросов можно будет дать для разработки химическим лабораториям Институтов и Университетов, снабдив их необходимыми средствами, которые можно будет выхлопотать у Реввоенсовета. Собственно говоря, Фишман ничего нового не предложил, а только желал в большем маштабе привлечь научные химические силы на работу для Химического Управления. Совещание было собрано; Фишман изложил свою точку зрения и, получив одобрение со стороны членов совещания, попросил выбрать членов комиссии и также ее председателя. Я попросил позволения Фишмана уйти из Совещания, чтобы не влиять своим присутствием на выборы. Мне потом рассказали, что случилось. На вопрос Фишмана, кто должен быть председателем организационной комиссии, все единогласно заявили, что самым подходящим для этого был бы академик Ипатьев. Это заявление настолько смутило Фишмана, что он не удержался от вопроса: «почему выбор всегда падает на Ипатьева? Почему я не мог бы в данном случае заменить его?» После некоторого молчания проф. Е. И. Шпитальский решился ответить: «потому что у Вас, Яков Моисеевич, нет усов». Конечно, это было сказано в форме шутки, но она дышала дерзостью и Фишман, конечно, ее Шпитальному не простил и, вероятно, дал о нем где надо нелестную характеристику. Узнав об этой истории я при первом свидании с Фишманом сказал ему, что у меня столько всякого дела, что нагружать себя еще новыми обязанностями, мне совершенно не под силу и предложил ему занять председательское место.

Почти одновременно с увольнением Березовского в Управлении совершился скандал, — а именно помощник Начальника Управления «из ГПУ растратил около 10.000 рублей и был отдан под суд; вероятно, ему было подсказано самому отправиться к праотцам, так как он очень скоро покончил свои жизненные счеты.

В качестве управляющего делами Комитета я предложил Фишману назначить одного товарища (фамилии не помню), окончившего Химическую Школу, сочувствовавшего большевикам и исполнявшего должность в Химическом Управлении в одном из отделов. Фишман одобрил мой выбор, так как он доверял этому товарищу и на некоторое время мои отношения с Фишманом стали как будто улучшаться. Но это продолжалось недолго и в 1926 году я решил совсем уйти из Химического Управления. О моем положении в Химическом Управлении мне пришлось рассказать Пятакову, который в свою очередь решил позвонить Уншлиху и просить его унять очень расходившегося начальника. С другой стороны, Гальперин решил поговорить с Фишманом и раз’яснить ему всю бестактность его поведения. Снова состоялось примирение, но я уже Понял, что мое влияние на ход дел в Химическом Управлении не может иметь какого-либо значения; кроме того, я должен был снова ехать заграницу, а потому я окончательно решил, после приезда попросить Фишмана сделать меня консультантом, т. е. попросту свести на нет мою работу с ним. По поведению Фишмана я видел, что он решил отстранить меня от участия во всех серьезных делах, чтобы иметь лавры только для себя одного. Так, например, он был против введения предложенного мною вещества для поглощения ядовитых дымов в противогазах образца Прокофьева, и, как только я ушел из Управления, оно было совершенно из’ято из обращения. Когда Реввоенсоветом было решено построить Особую Химическую Лабораторию для Химического Управления, то Фишман ни разу не пригласил меня для обсуждения различных вопросов; а когда лаборатория была готова, я не был назначен членом ее Совета и потому не 'имел ни малейшего понятия о том, что там происходит; меня даже из вежливости ни разу не пригласили посетить эту лабораторию. Таким образом, с начала 1926 года я фактически перестал принимать активное участие в делах Химического Управления. Я несколько подробнее остановился на моем участии в делах Химического Управления, чтобы раз’яснить, что уже с этого времени я не был в курсе наиболее важных и секретных вопросов по химической войне и потому, когда я в 1930 году оставил СССР, то большевикам нечего было бояться, что я могу быть опасным в смысле передачи кому-либо военных тайн. И в этом моем жизнеописании я не позволю себе сказать ничего такого, что могло бы повредить моей родине, какое бы правительство не стояло во главе управления.

Я должен заметить, что, начиная с 1924 года, в конференции Артиллерийской Академии, где я продолжал состоять профессором химии, я поднял вопрос о необходимости создания особой химической лаборатории по ядовитым газам и по противогазам. Начальник Академии нашел организацию этой лаборатории крайне необходимой и было решено испросить кредиты для постройки такой лаборатории. Мне лично удалось найти в Военно-Техническом Управлении ВСНХ значительную' сумму денег для этой цели, а остальные деньги Академия получила от Военного Комиссариата, и я, при помощи преподавателя Академии, моего ученика А. К. Андрющенки и химика Н. Прокофьева, в короткое время оборудовал в отведенном нам помещении, отдельном от Химической Лаборатории Академии, новую лабораторию ядовитых газов. Я был назначен заведующим этой лабораторией, а А. Андрющенко — моим помощником. Обучавшиеся в Академии красные командиры должны были пройти практические занятия по изучению свойств ядовитых газов и их приготовления, а также ознакомиться с новейшими противогазами. Впоследствии, когда лаборатория была окончательно оборудована, в ней были организованы специальные дипломные работы, которые требовались от оканчивающих Академию для получения звания военного артиллерийского инженера. Об этих работах я буду говорить впоследствии.

С сентября 1925 года в Химической Лаборатории Академии Наук были введены новые штаты химических работников и я получил четырех штатных сотрудников. С этой целью я пригласил молодых химиков только что окончивших университеты, а именно Н. А. Орлова, Б. Н. Долгова и А. Д. Петрова, окончивших Петроградский Университет, и моего сына Владимира, окончившего Московский Университет. Для приглашения сына в мою лабораторию мне понадобилось подать особое прошение в Правление Академии о возможности такого совместительства. Я представил все данные, полученные мною из Московского Университета, характеризующие моего сына, как хорошего работника, публично защитившего свою дипломную работу. Как мне передавали (к сожалению, я был в это время в Ленинграде), защита прошла очень удачно при многочисленной аудитории, и сын обнаружил хорошие познания по химии, в особенности по физической химии.

Интересно отметить здесь один факт, иногда случающийся в начале карьеры молодых ученых, и который имел место как раз в учебе моего сына. При прохождении курсов химии он обратил особое внимание на физико-химию и изучал ее не только по указанному руководству, но ознакомился с известным курсом Нернста. Он отправился экзаменоваться к проф. Шпитальскому, моему другу, с которым мой сын был хорошо знаком, так как Шпитальский нередко бывал нашим гостем. Я с нетерпением ожидал прихода моего сына с экзамена, хотя и знал, что сын основательно подготовился. Каково-же было мое удивление, когда я увадал моего сына, вернувшегося с экзамена очень расстроенным: хотя он выдержал кзамен, но получил только удовлетворительную отметку вместо «весьма»; однако, его привело в уныние, не столько это обстоятельство, сколько вся процедура его спроса. Он рассказал мне, что перед ним экзаменовалась одна студентка, которая с трудом и с помощью профессора могла давать ответы на заданные вопросы и в результате получила хорошую отметку. Когда же очередь дошла до сына, то профессор, вероятно, учитывал близкое знакомство со мной и желая быть в глазах всех экзаменующихся безусловно справедливым экзаменатором, принял такой тон и стал задавать такие вопросы, над которыми надо было очень 'И очень призадумываться и только тогда дать ответ. Несмотря на несколько нервное состояние, сын после обдумывания дал надлежащие ответы, которые, повидимому, все же не удовлетворяли Шпитальского. Он заметил сыну, что ему, имеющему такого отца, необходимо более серьезно заняться физической химией, тем более, — прибавил он, — что вам предстоит в будущем найти об’яснение с теоретической точки зрения значения открытых вашим отцом реакции вытеснения металлов из растворов их солей водородом под давлением.

«Я поставлю Вам удовлетворительно, — сказал Евг. Ив.,

■— но когда Вам будет угодно придти ко мне экзаменоваться снова, чтобы получить «весьма», я всегда готов это сделать».

Сын был расстроен не тем, что получил только удовлетворительную отметку, а тем, что получил замечание от профессора, что он не достаточно серьезно отнесся к изучению этого отдела химии. Он решил более не ходить экзаменоваться для исправления отметки и в будущем, несмотря на эту неудачу, сделался физико-химиком. По поводу этого инцидента я ничего не говорил с Евг. Ив., и он с своей стороны, будучи очень тактичным человеком, также не поднимал никакого разговора, и наши дружеские отношения остались такими же, какими были ранее.

Получив четырех химически-образованных ассистентов (надо заметить, что это случилось в первый раз в моей научной жизни), некоторые материальные средства для химических работ, а также еще три комнаты во втором этаже (под моей квартирой), я мог начать научные исследования, разделив темы между моими сотрудниками следующим образом. Орлов должен был продолжать мои исследования деструктивной гидрогенизации различных высоко-кипящих углеводородов и, кроме того, раз’яснить строение продукта, полученного мною несколько лет тому назад при гидрогенизации фенилового эфира под давлением. Разуваев получил тему гидрогенизации под давлением солей ароматических кислот в водных растворах и в твердом состоянии под влиянием различных катализаторов. Долгов занялся гидрогенизацией фенилзамещенных метанов и третичных ароматических алкоголей. Петров стал изучать реакции конденсации ацетона и кетонов под давлением в отсутствии и в присутствии катализаторов. Мой сын Владимир стал количественно 'изучать выделение меди из растворов водородом при различных температурах и давлениях. Кроме этих сотрудников из отделения Химического Института академика Курнакова, ко мне пришли работать по вытеснению металлов из растворов водородом Б. А. Муромцев и И. А. Андреевский. *

Начиная с 1925 года, в моей лаборатории высоких давлений при Академии Наук началась систематическая научная работа, -и в результатет ее начали получаться очень интересные данные, которые все были опубликованы в 1926 году в иностранных журналах, главным образом, в «Berichte» Немецкого Химического Общества. Уже в 1926 году было опубликовано 22 научных экспериментальных работ, обративших на себя внимание заграничных химиков, а некоторые из них, кроме того, имели практическое значение. Наиболее интересной, с точки зрения практики, являлась работа по деструктивной гидрогенизации, которая явилась продолжением моей работой с Клюквиным относительно превращения нафталина в ароматические углеводороды, бензол, толуол и пр. под давлением в присутствии водорода. После этих работ появилась масса патентов в Германии и Франции с целью получать газолин и смазочные масла. Интересная работа была сделана И. А. Андреевским, которому удалось при помощи водорода под давление выделить из кислых разбавленных растворов (отбросы в производстве платины) всю находящуюся в них в очень малых количествах платину; обыкновенно такие растворы выбрасывались.

Большим затруднением для нашей работы под давлением было неимение хорошего компрессора. На отпущенные мне кредиты я просил Фишмана, когда он был еще заграницей, а потом его заместителя Луньева приобрести в Германии подходящий компрессор. Мы получили компрессор из Германии, но такой системы, и в таком состоянии, что нам пришлось его больше чинить, чем на нем работать. Несмотря на все эти трудности и на плохое оборудование, работа налаживалась и результаты получались очень интересные.

В 1925 году в ВСНХ различным отделам химической промышленности Пятаковым была дана задача составить планы дальнейшего ее развития, — как тогда говорилось, создать «гипотезу» ее поступательного движения. За эту работу было обещано особое вознаграждение и были образованы специальные комиссии, которые должны были рассматривать эти планы ранее, чем их препроводить к Пятакову. Работа эта продолжалась довольно долгое время и только в 1926 году она появилась в печати. Планы развития промышленности были составлены очень широко и видно было, что в большинстве случаев они составлялись людьми, не имевшими большой заводской практики. В особенности была преувеличена программа развития красочной промышленности. Интересно заметить, что эта «гипотеза» проникла заграницу, и в Германии И. Г. сильно ее раскритиковала. Критики доказывали, что даже такая организация, какой является И. Г., и та не могла бы справиться с подобной «гипотезой». Неудивительно, поэтому, что она не имела никакого влияния на эволюцию¹ нашей химической промышленности, но именно она породила идею пятилетнего плана, который должен был быть проработан Госпланом и представлен на утверждение правительства. Я не принимал никакого участия в разработке «гипотезы» и не участвовал в ее обсуждении в комиссии Пятакова.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ЮБИЛЕЙ АКАДЕМИИ НАУК

В 1925 году исполнялось 200 лет со дня основания Академии Наук Петром Великим. Советское правительство решило отпраздновать это событие и пригласить на этот праздник иностранных ученых. Было постановлено отпустить соответствующие кредиты Академии Наук, чтобы показать загранице, как чтут в СССР науку и ее адептов. Главная тяжесть работы была возложена на вице-президента Академии Наук Вл. Ал. Стеклова и на ее непременного секретаря С. Ф. Ольденбурга. Празднование было назначено на середину сентября, — время очень удобное для иностранных ученых, так как они имели учебные вакации. Были разосланы во все страны приглашения всем научным Обществам и выдающимся ученым. Ко дню празднования в Ленинград собралось до 200 иностранных ученых и было получено более 400 поздравительных телеграмм.

Празднество открылось в Доме Профсоюзов (бывшее Дворянское Собрание), в Колонном зале, которое было переполнено, как внизу, так и на хорах. Члены Академии Наук сидели на эстраде; непосредственно за эстрадой помещался оркестр, а первые ряды были заняты гостями — иностранными учеными. Первое поздравление от лица правительства принес Всероссийский Староста Калинин, а затем последовал гимн — интернационал, а потом, под управлением нашего знаменитого композитора — Глазунова, оркестром была исполнена сочиненная им соната в честь юбиляра, Академии Наук. Затем были сказаны речи Стекловым и им прочитаны только поздравления иностранных Академий Наук, а затем заключительное слово произнес С. Ф. Ольденбург, которого, к сожалению, никто не мог услыхать, так как он был совершенно без голоса, который он потерял, вероятно, от чрезмерной работы по подготовке к юбилею.

Вечером состоялся банкет в бывшем Михайловском Дворце (в котором помещался Музей русского искусства), в одном громадном вновь отстроенном и отделанном зале; на банкете участвовало более 1,000 человек, и яства и вины были великолепны и по своим качествам ничем не отличались от довоенного времени. На другой день был устроен целый ряд экскурсий, и, надо отдать справедливость устроителям, везде царил полный порядок. Ленинградский Совет также устроил в честь юбиляра — Академии Наук, торжественное заседание, — в Таврическом Дворце, куда конечно, были приглашены все иностранные гости. Заседание происходило под председательством Зиновьева, который в своей речи подчеркнул необходимость тесной связи людей науки и рабочих для пользы трудящихся Союза. На эту речь непременный секретарь Академии С. Ф. Ольденбург ответил коротко, что мы клянемся поддерживать эту связь и в доказательство поцеловал Зиновьева на радость собравшимся депутатам. Экскурсии продолжались два дня и после все гости и члены Академии Наук отправились в Москву.

Среди химиков, посетивших юбилей, были проф. Тамман (Геттинген), проф. Фаянс (Мюнхен), проф. Ейлер (Стокгольм), Кристиансен (Копенгаген) и другие; из физиков был Планк (Берлин) и Раман (Калькутта) и др. В Москве гости осматривали все достопримечательности, а также Кремль, а затем советское правительство устроило прощальный банкет в Колонном зале Дома Профсоюзов (бывшее Дворянское Собрание). Банкет был роскошный, шампанское лилось рекой, вино, икра и закуски были замечательные, но порядка на банкете было очень мало. Председателем банкета был JI. Б. Каменев, который не переставал просить публику сидеть потише и не говорить в то время, когда произносили тосты и речи, но все было напрасно, шум стоял невообразимый. Иностранные гости благодарили хозяев очень сердечно и сказали, что они не забудут такого радушного приема. Тов. Луначарский сказал свою¹ речь на 5 языках, из которых один был латинский, и вызвал бурю апплодисментов. Заключительную речь сказал Литвинов по-английски, которую я, конечно, не понял, да и расслышать мне было очень трудно из ужасного шума очень развеселившейся под конец публики.

После окончания торжеств Академии Наук, гости-химики остались еще на несколько дней в Москве, так как на другой день открывался Менделеевский с’езд по чистой и прикладной химии. На этом с’езде проф. Фаянс и Раман должны были сделать доклады о своих новейших работах. В Организационном Комитете Менделеевских с’ездов, было внесено предложение пригласить Л. Д. Троцкого на открытие с’езда и просить его сделать соответствующий доклад. Предложение было принято, и я обратился к Л. Д. с просьбой от имени с’езда сделать доклад на тему, которую он найдет наиболее подходящей, но, конечно, касающейся более научной области. Он согласился. Мне было поручено в этот-же день после доклада Троцкого сделать также доклад общего характера, касающийся Советской Химической Промышленности. Свой доклад я озаглавил: «Положение и задачи Советской Химической Промышленности».

По качеству заявленных докладов, можно было предполагать, что Менделеевский С’езд будет интересным и многолюдным. Успех превзошел все ожидания. На с’езд приехало около 1500 человек и на первом общем заседании при открытии с’езда присутствовало около 2000 человек. Громадный зал Московской Консерватории был переполнен, и не все желавшие могли посетить заседание. Первая довольно короткая речь была сказана председателем с’езда, проф. В. С. Гулевичем, а затем был выбран обычный почетный президиум с’езда. В состав этого президиума были избраны Троцкий, Пятаков и Уншлихт. Пятаков, присутствовавший на заседании, поблагодарив за избрание, сказал несколько слов по поводу необходимости широкого развития химических знаний, но закончил свою краткую речь неуместным изречением: «нам наука для науки не нужна». Потом он сам раскаивался в этой фразе, сказав мне, что ее не следовало произносить.

Затем при долгих несмолкавших апплодисментах на кафедру взошел Троцкий для доклада на избранную им тему: «Менделеев и Марксизм»¹¹). Со свойственным ему талантом оратор великолепно произнес свою речь, но если вникнуть в ее содержание, то у каждого останется очень неблагоприятное впечатление. Всякий, кто знал Менделеева лично или по на-слышке, а также по его произведениям, не касающимся химии, никак не мог себе представить, что он был в какой-либо мере заражен идеями марксизма. Выбившись из бедности, Менделеев отлично понимал цену деньгам и был очень расчетливым, даже скупым человеком; он скопил себе изрядное состояние и был скорее капиталистом, но ни в коем случае не марксистом.

• Троцкий основательно подготовился к лекции, и правильно трактовал о значении периодического закона в химии; приводимые им данные были совершенно верны и правильно истолкованы. Но в общем лекция для химиков не представляла из себя ничего интересного, а цитаты из сочинений Менделеева, приведенные JI. Д. с целью доказать, что ему были присущи некоторые идеи марксизма, не были убедительны. Тотчас же после речи Троцкий покинул заседание.

Мне опять пришлось выступать после Троцкого, такого большого оратора и публициста и, понятно, это несколько нервировало меня. Но я быстро овладел аудиторией и произнес свою речь, не глядя в написанную заранее статью. В своей речи старался доказать, что в СССР надо развивать, главным образом, основную химическую промышленность, как-то производство кислот, щелочей, аммиака, искусственных удобрений и т. п. до полного насыщения мирных и военных потребностей. Если мы не в состоянии дать новых, более экономичных способов получения этих веществ, то надо купить лицензии и техническую помощь заграницей во избежание потери времени; наши химики и инженеры, будучи ознакомлены с сущностью дела, будут потом в состоянии усовершенствовать методы их получения и таким образом разовьется та или другая отрасль химической промышленности. Если-же мы будем сразу гнаться за развитием не только основной, но и более сложных отраслей химической промышленности, то в виду недостатка в опытных технических кадрах, мы не будем иметь нигде необходимого успеха. Это был главный мотив моего сообщения, его правильность я иллюстрировал примерами из истории развития химической промышленности заграницей. Многие инженеры были согласны с моей точкой зрения, но Ю. JI. Пятаков, стоявший во главе всей промышленности, не разделял моих убеждений и в появившейся вскоре статье он критически отнесся к плану развития химической промышленности, развитому мною на с’езде.

Доклады проф. Фаянса (Германия) и Рамана (Индия) были сделаны в зале Карповского Института и имели очень большой успех. В течении нескольких дней происходили заседания секций при участии большого количества посетителей и очень интересных дискуссий. Было назначено 2 общих собрания, на которых были сделаны доклады общего характера. Докладчиками выступали проф. А. Е. Чичибабин: «Новейшие исследования и теории в органической химии», Н. Д. Зелинский: «О дегидрогенизации нафтенов» и В. Н. Ипатьев: «О вытеснении металлов и их окислов из растворов их солей под давлением водорода».

Доклад А. Е. Чичибабина явился замечательно полезным для С’езда, так как автор, знаток органической химии, привел наиболее интересные синтезы и работы, сделанные в органической химии за последние 10 лет, когда многим химикам было совершенно невозможно следить за заграничной литературой в виду ее отсутствия в Союзе; он был отблагодарен шумными апплодисментами.

Мой доклад, состоявшийся в большой зале Политехнического Музея, состоял из описания опытов, произведенных мною' в течении последних трех лет над выяснением хода реакций, которые происходят при действии водорода под большим давлением и высоких температурах на неорганические соединения. Эти работы были сделаны отчасти в лаборатории Артиллерийской Академии, а также и во вновь организованной маленькой лаборатории в моей квартире Академии Наук. Я уже говорил ранее, что мне с моими сотрудниками удалось получать окислы металлов в виде прекрасно развитых кристаллов. Кроме того, нам удалось (В. И. Николаев) получать природные минералы, основные железные соли фосфорной кислоты, «вавианиты» тоже, в виде чудных кристаллов разных цветов. Наконец, при действии воды на фосфор при высокой температуре и давлении нам удалось получить кристаллический фиолетовый (и даже иногда черного цвета) фосфор с большой плотностью, рентгеновское изучение которого доказало его структуру. При этом было замечено, что часть фосфора окисляется в фосфорную кислоту, а часть его, с выделяющимся при первой реакции водородом, образует фосфористый водород. Эти опыты произвели на присутствовавших очень большое впечатление. Мне приходилось работать при высоких температурах 350—360 град, и давлении до 300 атмосфер, когда стекло и кварц нацело разлагаются водой (разложение стекла водой под давлением начинается уже при 200 град.). Вследствие этого реакции мы вели в длинных золотых и платиновых трубках, которые закрывались такими-же колпачками таким манером, чтобы оставались только капилярные отверстия; это надо было сделать для того, чтобы диффузия паров воды происходила очень медленно, и чтобы во все время опыта, продолжавшегося иногда 24 часа, в трубке находился бы водной раствор взятой для исследования соли. НТО помогло мне приобрести платиновую трубку (ей длина 56 сант. и диаметр около 1 сант.), стоившую в то время более 2,000 рублей; золотые трубки я приобрел на свои деньги, а также на деньги отпущенные для опытов НТО. Опыты с фосфором я делал в серебрянных трубках, так как я открыл, что фосфорная кислота совершенно не раз’едает стенок серебряной трубки. Опыты с окислением фосфора водой под давлением привели меня впоследствии к открытию способа получения чистой фосфорной кислоты и чистого водорода, о чем я скажу несколько подробнее, описывая мою научную* работу в Германии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ТРОЦКИЙ В НТО

В 1926 году в моей деятельности произошли крупные перемены, которые имели сильное влияние на всю мою дальнейшую жизнь в СССР.

Наша русско-немецкая комиссия по выработке ядовитых газов отнимала у меня не мало времени, так как шли нескончаемые пререкания с немецкими представителями относительно сроков доставки оборудования и его установки. В эту комиссию был приглашен Е. И. Шпитальский, который к тому времени вполне установил в малом заводском масштабе производство горчичного газа и теперь получал поручение Военно-Химического Управления поставить выработку фосгена. Его работы в лаборатории продвигались очень успешно, и он стал хлопотать о поездке заграницу, чтобы закупить некоторые аппараты, необходимые для его полу-заводских установок. Он был приглашен очень часто в русско-немецкую комиссию для обсуждения различных вопросов в особенности по поводу предлагаемых нам немцами способов получения эфира и фосгена. В то время председателем этой комиссии был Мархлевский, как я уже говорил ранее, человек очень настойчивый и имевший в партийных кругах значительное влияние. Благодаря ему, Шпитальскому удалось поехать заграницу, в Германию, и ему комиссия дала поручение переговорить с проф. Габером по поводу надежности предлагаемых Штольценбергом способов получения ядовитых газов. Проф. Габер продолжал оставаться консультантом немецкого правительства по делам химической войны и потому был в курсе взаимоотношений русского и немецкого правительств. Штольценберг был хорошо известен Габеру, так как он у него работал во время войны.

Шпитальский пробыл заграницей более 2 мес. По возвращении в начале июня он сообщил нам, что он имел продолжительный разговор с Габером, который дал благоприятные отзывы о Штольценберге и об его способах изготовления иприта и фосгена и находил очень целесообразным нашу совместную работу. Он просил Е. И. передать мне большой поклон и прибавил, что будет очень рад увидать меня, когда я опять приеду в Берлин. Е. И. сделал необходимые заказы нужных ему аппаратов, а кроме того, составил довольно широкие сметы для приобретения целого ряда приборов для работы под большими давлениями. Об этих своих предположениях он мне ничего не сказал, хотя мы были очень дружны с ним; я узнал об этих заказах только через год и тогда дал ему хороший совет, какие изменения надо сделать, чтобы аппараты высокого давления, которые он заказал у фирмы Гоффер в Мюльгейме, могли хорошо выдерживать большие давления. Он без замедления дал тогда приказ Гофферу о соответствующих изменениях. Бедному Е. Ив. все же не удалось работать с этими аппаратами, так как к их прибытию в СССР он уже был арестован, и этот заказ был даже поставлен ему в вину, так как работы под высокими давлениями не входили в программу его работ.

В Научно-Техническом Отделе жизнь продолжала идти обычным темпом, и правительство отпустило хорошие кредиты для постройки новых зданий для исследовательских Институтов. Впервые стало воздвигаться здание института прикладной Минералогии и Металлургии. Для испрошения кредитов для этого Института мне приходилось ездить по разным учреждениям вплоть до ЦИК-а. Моя забота о развитии этого Института была оценена, и в 1927 году, я получил от Института теплый адрес, в котором, между прочим, подчеркивалась моя роль в деле постройки нового здания Института.

JI. Д. Троцкий, по мере возможности, посещал наши заседания Коллегии, и тогда я предлагал ему вести заседание. Но в большинстве случаев вся работа лежала на моих плечах. В важных случаях мы обращались к Л. Д. или по телефону, или же приезжали к нему в Главный Концессионный Комитет, где он был председателем. Больше всего мы тревожили его по финансовым вопросам, прося его поддержки в высших сферах; в этих случаях больше всего приходилось иметь дело Я. Флак-серману, который был его большим поклонником и, кажется, пользовался его взаимностью. На основании сложившихся отношений в НТО я пришел к заключению, что было бы более целесообразно, если бы Л. Д. Троцкий стал бы числиться председателем НТО, а я его заместителем. Посоветовавшись с моим заместителем Л. К. Мартенсом, к которому я питал большое доверие, я решил написать официально Троцкому, прося его принять звание председателя Коллегии НТО, оставляя меня в НТО в качестве его заместителя. Повидимому, я угадал желание JI. Д., потому что получил очень быстро положительный ответ и тотчас-же дал делу законный ход; в скором времени я стал заместителем Троцкого по НТО.

Фактически никаких изменений в НТО не произошло и после этой перемены Троцкий, пожалуй, стал еще реже бывать в НТО. Иногда мое положение бывало затруднительным, так как несмотря на свое высокое положение, Л. Д. порою не выявлял своего определенного решения по возбужденному вопросу. Я приведу один пример: в коллегии НТО под председательством Троцкого разбирался вопрос о передаче Геологического Комитета в ведение НТО. Вопрос об этой передаче поднимался несколько раз, но не получал окончательного решения. Как учреждение, которое занимается научными изысканиями, оно должно было быть в таком органе, как НТО. Но для придания ему большого государственного значения, а, следовательно, и более щедрого финансирования, представители Геологического Комитета стояли за непосредственное подчинение Совнаркому или ЦИК-у. Во время обсуждения этого вопроса, были, конечно, высказаны мнения за и против, и в доказательство необходимости его подчинения НТО указывалось, что Главная Палата Мер и Весов также находится в ведении НТО и никакого ущерба от этого она не терпит. При голосовании, голоса почти разделились, — с небольшим перевесом в пользу подчинения Комитета НТО. Сделав подсчет, Троцкий не высказал, на чью* сторону он сам склоняется. Тогда я спросил:

«А Вы, JI. Д., за какое решение подаете свой голос?»

На это я получил ответ:

«Я воздерживаюсь от подачи голоса».

Так как Троцкий не бывал на заседаниях Президиума ВСНХ, а все главные организационные вопросы восходили на обсуждение и утверждение Президиума, то все раз’яснения и их защиту возлагались тогда на мою персону. Я предвидел, что в Президиуме меня спросят, каково мнение Троцкого, который в то время уже являлся председателем Коллегии, и потому я тотчас-же спросил JI. Д.:

«А что мне сказать в Президиуме, если меня спросят о Вашем мнении и какую точку зрения мне надо защищать относительно Геологического Комитета?»

«Ту, которую Вы найдете более целесообразной, принимая во внимание все обсуждение этого вопроса в НТО».

Я никогда не ожидал от Троцкого подобного отношения к делу и не мог уяснить себе его уклонения от подачи своего голоса за то или другое решение. После обсуждения этого вопроса, он тотчас-же покинул заседание и, насколько я помню, это было последнее заседание Коллегии, на котором он присутствовал; в скором времени мне пришлось уехать заграницу; за это время произошли такие события, что Троцкий ушел из ВСНХ, а я также был отставлен от должности заместителя председателя Коллегии НТО.

Главное Химическое Управление в 1926 году окончательно было сформировано и на многочисленных заседаниях иногда под председательством Юлина, а, главным образом, под моим и Киселева, были обсуждаемы главнейшие проблемы химической промышленности и была рассмотрена деятельность всех химических трестов и планы дальнейшей их деятельности. Большое внимание было уделено развитию промышленности связанного азота. В это время были посланы наши инженеры в Италию на завод аммиака Казалле, чтобы изучить во всех деталях каталитический синтез аммиака, а также следить за исполнением заказов нашей установки для получения аммиака. Но мною перед Химическим Управлением, а также в президиуме ВСНХ был возбужден вопрос о необходимости установить производство у нас кальций цианамида. Этот продукт идет как азотистое удобрение и потому имеет очень важное значение в сельском хозяйстве. Агрономические опыты показали, что это удобрение для полей лучше, чем сернокислый аммоний, так как последний, как содержащий серную кислоту, вредно действует на почву, делая ее более кислой. Изготовление цианамида кальция интересно для нас еще и потому, что для его изготовления необходимо сначала приготовить кальций карбид (соединение кальция с углем), который идет на приготовление газа ацетилена, при действии на первый только водой. Во время же войны из кальций-цианамида легко можно получать аммиак, который при окислении будет давать азотную кислоту, необходимую для изготовления взрывчатых веществ. Мое предложение было одобрено и Химическим Управлением, и Президиумом ВСНХ; было постановлено, чтобы я поехал заграницу и осмотрел различные установки производства цианамида кальция и выбрал бы наиболее для нас подходящую. Но я был избавлен от заключения каких-либо контрактов, так как было решено, что после моего возвращения из заграницы и доклада, будет послана специальная комиссия, которая и оформит заказ с той или другой фирмой. Я был доволен такому решению, и только просил, чтобы мне дали в помощь проф. А. Е. Мозера, лучше владеющего языками. Моя просьба была удовлетворена, и мы оба были командированы заграницу.

Перед самым нашим от’ездом, в Комиссии по связанному азоту обсуждался вопрос о способе Фришера, опытная установка которого должна была быть установлена на Юзовском азотном заводе. Полученные сведения с завода указывали, что хотя многие части аппаратуры получены и идет сборка, но когда будет приступлено к опытам поглощения окислов азота, неизвестно. Присутствовавший на заседании член правления треста основной химической промышленности В. Н. Деханов (военный инженер-технолог, мой ученик) заявил, что трест предполагает в недалеком будущем дать Фришеру заказ на его установку, не дожидаясь результата опытов в Юзовке. В комиссии были высказаны опасения, что без испытания опытной установки рисковано делать заказ на большую установку, и было предложено тресту повременить с этим заказом.

В виду появившихся в кулуарах ВСНХ различных разговоров относительно неправильных действий комиссии по связанному азоту, я решил сделать доклад Ф. Дзержинскому о всей деятельности комиссии. Дзержинский выслушал мой доклад с полным вниманием и посоветовал не обращать внимания на сплетни; он уверил меня, что вполне доволен нашей работой и что я всегда найду в нем поддержку, так как он вполне мне доверяет. Это был мой последний разговор с Дзержинским, так как через два месяца после этого разговора, когда я был еще заграницей, он умер от разрыва сердца. Дзержинский на деле, а не на словах, очень ценил мою работу, и незадолго до моего от’езда заграницу он просил А. И. Юлина передать мне, что я опять делаюсь членом Президиума с решающим голосом по всем вопросам, рассматриваемым в Президиуме ВСНХ.

По приезде в Берлин мы отправились сначала к Bayerische Stickstoff Werke к др. Н. Каро, чтобы переговорить об условиях продажи нам лицензии на изготовление кальций цианамида и попросить его составить нам смету на производство известного количества этого продукта. Каро сказал нам, что он не может взять на себя составление сметы, и что для этого надо обратиться к фирме Борзиг, которая составит проект для данной производительности и вычислит точно стоимость оборудования и ее монтажа. Каро сказал, сколько приблизительно может стоить установка производства желаемого количества цианамида вместе с лицензией.

В это же время в Берлине нас посетили представители другой немецкой фирмы (не крупной), тоже изготовляющей цианамид и предлагали нам осмотреть их завод кальция, карбида и цианамида. Они дали нам смету гораздо меньшую, чем Байерише Штикштоф Верке, и уверили нас, что их способ ничем не хуже, чем способ их конкурента. Мы осмотрели завод, и постановка производства произвела на нас благоприятное впечатление. Мы осмотрели подробно все детали, выходы продукта, а также потребление энергии на единицу связанного азота; эти данные показали нам, что их способ менее экономичен, чем способ Байерише Штикштоф Верке. Мы имели еще одно предложение шведской фирмы «Суперфосфатных заводов» и сговорились с ней, что мы через некоторое время приедем в Стокгольм для переговоров и осмотра заводов. Кроме проблемы кальций цианамида мы имели также поручение посетить в Италии заводы Казалле и переговорить с ним по поводу некоторых недоразумений, которые возникли во время исполнения заказа.

Ехать в Италию мы решили через Францию, так как мне надо было повидать И. Е. Фроссара, моего друга и помощника по Химическому Комитету во время войны; он был директором заводов Кульмана и я хотел переговорить с ним относительно продажи красок и получении за это от них технической помощи. Кроме того, было интересно попутно осмотреть заводы Клодта по получению аммиака под большими давлениями.

При свидании с Фроссаром я об’яснил ему, что его посетит комиссия Анилтреста в составе Ландау, Годжелло, Родионова и Ворожцова, которая потом поедет в Америку с той же целью для искания технической помощи при фабрикации красок. Я сказал ему свое мнение, что было бы желательно установить деловые отношения с его фирмой, которая занимает такое видное положение в химической мировой промышленности. И. Е. Фроссар обещал мне сделать все возможное для установления связи с нашей красочной промышленностью и предложил мне с Мозером осмотреть их красочные заводы, которые я уже видел ранее. Осмотр заводов показал мне, что французы усердно работают для развития у себя фабрикации красок, но одно только меня огорчило — слабая постановка научных исследований в химической лаборатории; без этих научных работ невозможно создать школу химиков-специалистов в красочной промышленности, которая так сильна в Германии. Брат Фрос-сара, Людвиг, который тоже был у меня в Химическом Комитете во время войны, рассказал мне об ассортименте красок, которые они уже изготовляют, как для своей страны, также и для заграницы; из него выработался очень опытный и очень способный руководитель всего заводского деда по изготовлению красок.

Между прочим, на заводе работали в качестве химиков несколько русских и их работой французы были очень довольны; один из них, Борис Петрович Сысоев, бывший мой управляющий по канцелярии во время войны, будучи командирован советской властью по делам содового производства, стал невозвращенцем, и Фроссар взял его на работу на заводе. Он мне рассказал при свидании, что он недоволен работой и был бы очень рад вернуться в СССР и просил меня помочь ему в этом деле. Впоследствии, когда я вернулся в СССР, я переговорил с председателем треста JI. Н. Ландау по поводу Сысоева, и он в сравнительно скором времени возвратился в СССР на работу в тресте. Его судьба была очень печальна: боясь преследования ГПУ, он покончил с собою, так как он был убежден, что за свое пребывание заграницей в качестве невозвращенца он рано или поздно все равно будет расстрелян. Об этом он мне говорил незадолго перед своим самоубийством, когда однажды пришел ко мне на квартиру, чтобы излить мне свои сомнения. Я утешал его, как мог, говоря, что его, как специалиста и нужного работника, в крайнем случае арестуют и пошлют куда-нибудь на завод на принудительную работу по его специальности, но вовсе не подвергнут расстрелу.

Благодаря ходатайству моего хорошего друга, академика С. Матиньона, я и Мозер были допущены к осмотру заводов Клодта по изготовлению аммиака под давлением 1000 атм. Я был на этом заводе ровно год тому назад и должен был констатировать, что весь способ производства не произвел ни на меня, ни на Мозера такого впечатления, чтобы мы могли его рекомендовать для установки в СССР. Остальное виденное на заводе достойно всякой похвалы. Самого Клодта мне не удалось видеть; через год в Париже я познакомился с этим в высшей степени интересным человеком, весьма талантливым инженером, новаторские идеи которого известны всему научному и техническому миру.

Директор заводов Comargue и Со. говорил мне, что несмотря на то, что система Клодта установлена на некоторых заводах во Франции, большинство заводов синтеза аммиака работает по способу Казалле, как более экономному и более безопасному. В то время в Париже находился сам Казалле; он жил тогда в отеле «Мажестик», и мы отправились навестить его. Мы застали его в плохом состоянии: у него был сильный туберкулез, и о делах с ним надо было говорить очень осторожно. Он нас принял очень гостеприимно, угощал чаем, и сказал, что все сделает, чтобы контракт был выполнен полностью. Он просил нас, чтобы мы после осмотра его завода и ознакомления с ходом нашего заказа написали ему о всех недоразумениях и обещал постараться тотчас-же все исправить. Я видел Казалле в последний раз, — через несколько месяцев он скончался.

Когда мы приехали в Рим, то получили известие о смерти Дзержинского; в ВСНХ ожидали больших перемен. Смерть Дзержинского на меня произвела тягостное впечатление, так как я предчувствовал, что наша работа в ВСНХ пойдет в дальнейшем не к лучшему, а к худшему. Несмотря на всю жестокость, проявленную Дзержинским к буржуазному классу, надо отдать ему справедливость, что он очень ценил специалистов, сознавая, что их надо беречь, привлекать на свою сторону; ибо без их работы невозможно правильное дальнейшее развитие промышленности. Мои опасения еще более увеличились, когда я узнал из газет, что председателем ВСНХ назначен Куйбышев, которого я хорошо знал, так как мы были вместе с ним в течении года в Президиуме ВСНХ. Это был недалекий, тупой человек, совершенный невежда в промышленности, не имевший своего мнения и соглашавшийся с желаниями людей, поставленных над ним. Во всяком случае мои симпатии не лежали к нему; он с своей стороны, видимо, не доверял мне, и можно было заранее предполагать, что едва ли он захочет, чтобы я продолжал занимать кресло в Президиуме ВСНХ. Из газет я узнал, что смерть Дзержинского последовала после очень бурного и продолжительного заседания Политбюро, где он произнес большую речь, обвиняя Пятакова, своего первого заместителя по ВСНХ, за его вредные советы.

«Я ему верил полностью», — говорил Дзержинский, — «полагал, что все меры, которые он мне рекомендовал, послужат на пользу советской промышленности, а оказалось, что, на самом деле, все его советы только служили ей во вред. Он меня обманывал самым беззастенчивым образом».

Я был поражен, что «Известия», официальный орган ЦИК-а мог напечатать подобную* статью о заседании Политбюро, которые обыкновенно являются секретными, — в особенности в части, касающейся взаимоотношений его членов. Было ясно, что враги Пятакова воспользовались случаем его ссоры с таким важным сановником и постарались обвинить его одного во всех неуспехах промышленности, чтобы его убрать с высокого поста, причислив его к стану Троцкого. Конечно, немедленно последовало его увольнение из ВСНХ и назначение его впоследствии на должность директора Госуд. Банка, что было несомненно огромным понижением. Одновременно Троцкий был уволен из ВСНХ и оставался только в должности председателя Концессионного Комитета. Таким образом, НТО остался как бы без председателя^ так как Троцкий уже больше не принимал никакого участия в его делах и не являлся на заседания Коллегии.

В Риме фашистский режим давал себя чувствовать во всем. Правда, в Италии был великолепный порядок, везде чистота, но отношение к иностранцам, — в особенности к русским с советским паспортом, — было очень подозрительное. Не успели мы пробыть и одних суток в гостиннице «Континенталь»,, как полиция потребовала, чтобы мы немедленно явились с нашими паспортами для дачи необходимых сведений о нашем прошлом. В полиции нам пришлось пробыть не менее часа и давать сведения не только о родителях, но даже о бабушках и дедушках, а также и о родных наших жен. Эти беседы были не очень приятны, — в особенности в виду незнания итальянского языка. Нам было приказано дать знать, когда мы покинем Рим и куда мы намерены выехать.

На заводе Казалле мы получили ответы на все наши вопросы, встретили нашего инженера, который изучал процесс, но он сказал нам, что приготовление катализатора для синтеза аммиака ему не показывают, говоря, что его изготовление будет сообщено в СССР, когда будет монтаж всего оборудования. Дальнейшее ознакомление с процессом синтеза аммиака по методу Казалле подтвердило, что наш выбор этой первой установки вполне правилен и что мы вскоре получим возможность производить в СССР важнейший химический продукт, необходимый, как для обороны страны, так и для земледелия.

В Германии мы должны были посетить опытную установку Фришера для поглощения окислов азота и превращения их в азотную кислоту. Эта установка была построена на одном заводе в Кельне, и мы отправились туда, чтобы посмотреть ее в действии. Осмотр нас удовлетворил, и мы могли сообщить комиссии связанного азота, что результаты, достигнутые Фри-шером, вполне удовлетворительны и что надо поскорее пустить в ход аппарат, уже давно посланный на Юзовский завод, и окончательно убедиться в преимуществе способа Фришера перед способом Байерише Штикштоф-Верке, который требует постройки дорогих колонн для поглощения окислов азота.

Для окончательного выяснения вопроса о выборе наиболее подходящей для нас установки для производства кальций цианамида нам предстояло с’ездить в Швецию и осмотреть завод, изготовляющий этот продукт, — он принадлежал Об-ву Суперфосфатных Заводов. Директор завода г. Ридлинг оказался очень симпатичным человеком, очень сведущим инженером и рассказал нам все детали производства интересующего нас продукта. Цена на лицензию их способа была гораздо ниже той, которую назначил нам Каро. Наше путешествие для осмотра 'вавода на север Швеции в то время года (июль) было очень приятным. Север Швеции очень напоминал красивую' природу Финляндии и отличался лишь более мягким ландшафтом. Очень интересными представлялись для нас сплавные реки и каналы, по которым с громадной быстротой неслись огромные количества бревен, предназначенных для спичечных фабрик и для других целей. Начальство заводов оказало нам большое гостеприимство и показало не только производство цианамида, но также и другие производства и синтез аммиака. Заводы были в очень хорошем состоянии и все располагало к тому, чтобы мы дали заказ этому обществу.

Шведский народ отличается большой честностью и простотой в обращении. Во время нашего пребывания в Стокгольме мы никогда не запирали наших комнат в отеле; воровство в Швеции исключительно редкое явление. В последний вечер нашего пребывания на заводе, после обеда у начальника завода, хозяйка дома, очень симпатичная особа, заметила, что у меня оторвалась пуговица у сюртука; она немедленно настояла на том, чтобы я позволил ей проделать нужную операцию. В Стокгольме мы еще раз виделись с Ридлингом и взяли от него все необходимые данныя и сметы.

В Берлине я встретил В. И. Глебову (коммунистку), которая была прислана советским правительством для ревизии Бинта¹²) и для выполнения некоторых других поручений. Она сообщила мне, что Чекин, член 'Комиссии по заказу оборудования для заводов связанного азота, заказал фирме Борзиг детальный проект завода кальций цианамида за сумму 15.000 марок. Фирма Борзиг выполнила этот заказ и представила альбом рисунков и счет и потребовала деньги. Глебова, рассказав об этой истории, просила меня уничтожить эту сделку, так как представленный альбом чертежей совершенно не представляет из себя детального проекта завода, а есть собрание рисунков зданий, которые необходимы для размещения оборудования. Когда я увидал этот альбом, то вполне согласился с Глебовой. Чекин, не посоветовавшись, сделал ненужный заказ. Мне пришлось отправиться к моему приятелю Каро, рассказать ему эту историю и просить его помочь аннулировать этот заказ. В назначенное время был вызван в кабинет Каро один из директоров Борзига и в моем присутствии было подвергнуто критике произведение их фирмы. Я указал, что мы охотно возвращаем этот альбом фирме, которая может его показывать на какой-либо выставке технических проектов, но он совершенно не нужен нам, потому что ровно ничего не дает ни с какой точки зрения. После долгих дебатов, представитель Борзига уступил и в их пользу остался только тот задаток, который был дан в обеспечение заказа.

Фирма Bayerische Stickstoff Werke была осведомлена относительно нашего обследования способов получения цианистого кальция и при всяком удобном случае Каро доказывал мне, что их способ стоит на первом месте, как по выходу продукта, так и по минимальному расходу энергии на киллограм связанного азота. Я вполне верил его заявлению, но так как наша первая установка не была очень большой, а Каро за лицензии хотел очень большой гонорар, то являлось еще спорным, какую* установку нам надо принять для нашего первого завода. Все эти данные мы представили в Совет Главного Химического Управления, который и должен был решить, какой фирме дать заказ.

Каро узнал также о наших переговорах с Фришером и был этим весьма недоволен. Когда к нему за каким то делом пришел инженер 3. Гольдберг, который нам рекомендовал Фришера, то Каро накричал на него и почти что выгнал из кабинета, сказав, что с такими невеждами он не желает тратить времени. При свидании со мной Каро подтвердил свое недовольство относительно нашего знакомства с Фришером, но было уже поздно, так как комиссия с Гальперином во главе дала послед-ему заказ на опытную установку. Каро высказал свое неудовольствие по поводу нашего нежелания заказать у него башни для уловления окислов азота, также инженеру В. А. Кравецу, которого он просил передать мне письмо с подробным изложением выгоды их способа поглощения окислов азота. Несмотря на все эти трения, отношения между мной и Каро были самые приятельские; за его исследования по кальций цианамиду он был предложен мною в члены корреспонденты нашей Академии Наук ко дню ее 200-летнего юбилея и получил диплом от последней. Я передал письмо Каро в Совет Химического Управления, но в результате Каро получил только заказ на аппараты каталического окисления аммиака. Точно также после обсуждения наших данных относительно постройки завода кальций цианамида Главное Химическое Управление решило в виду громадной разницы в цене лицензий и оборудования передать заказ шведской фирме.

Перед моим от’ездом из Берлина я виделся с проф. Ф. Габером; он пригласил меня к себе на завтрак в Dahlem, и мы имели очень продолжительную беседу, касающуюся, главным образом, изготовления ядовитых газов. Так как он был в курсе всех дел нашей комиссии, то с ним можно было говорить совершенно откровенно и рассказать о всех наших горестях, причиненных нам известным ему д-ом Штольценбергом. Он выслушал очень внимательно мою характеристику и мне в утешение мог сказать только, что без помощи Штольценберга мы вообще не могли бы построить этих заводов. Я ответил в очень определенной форме, что не имел бы ни малейшего опасения в случае ухода Штольценберга, так как проф. Шпиталь-ский разработал способ получения ипирита не только в лабораторном, но и в полузаводском масштабе и едва ли он будет хуже немецкого способа. Он был очень удивлен моими словами, и я не могу утверждать, что он поверил полностью моим словам. Конечно, по приезде в Москву я передал весь этот разговор нашей русско-немецкой комиссии.

Я не могу не упомянуть об исполнении одного поручения, которое я получил телеграфно из Москвы во время моего пребывания в командировке в июне 1926 года. Мне телеграфировали из Москвы, чтобы я с Мозером проверили бы предложения, сделанные различными немецкими фирмами относительно постройки коксовых печей в СССР с улавливанием побочных продуктов коксования. Это поручение было дано нам с целью проверить правильность выбора печей, сделанного специальной комиссией, посланной «Донуголь», а также, может быть, и для того, чтобы парализовать возможность вступления членов зтой комиссии в какие-либо нелегальные сделки с той или другой фирмой. СССР получил в 1925 году кредит в 300 миллионов марок на приобретение различного рода оборудования для русских заводов, и для использования этого кредита была составлена специальная смета, которая после утверждения ее советским правительством проводилась и исполнение через Берлинское Торгпредство при участии специально посланных комиссий. Хотя во всех этих комиссиях было не малое число коммунистов, тем не менее у правительства было большое опасение, что распределение заказов пройдет не без взяток, так как заграницей было принято давать известный процент с суммы заказа тем лицам, которые его проведут для данной фирмы. Впоследствии оказалось, что некоторые из заказчиков действительно брали подобные вознаграждения и были арестованы и судимы.

Получив подобное поручение, я собрал у себя комиссию, дававшую заказы на коксовые печи, и пригласил еще инженера JI. Н. Булгакова, который в то время был в командировке в Германии от правления Коксобензола вместе с своим председателем Кабановым. Они об’езжали все заводы коксования в Рурской области и старались с своей стороны найти, наилучший и наиболее современный тип коксовых печей и способ улавливания побочных продуктов. Инженера Булгакова я хорошо знал еще во время войны, так как он, вместе с инженером Баранок, был поставлен тогда во главе строительства коксовых печей и бензольных заводов. Он был, несомненно, честный человек, знающий свое дело и серьезно относящийся к данному ему поручению. Он много нам помог разобраться в тех хитросплетениях, которые всегда сопровождают всякие крупные заказы. Что касается председателя Коксобензола, Кабанова, то это был булочник по профессии, ничего не понимающий в коксовых печах; хорош он был только тем, что был славным малым и не мешал специалистам делать свою работу.

С первого же заседания комиссии стало ясно, что вопросы решаются не совсем беспристрастно, и надо было много такта и уменья, чтобы вынести решение, которое могло бы примирить всех участников в этом заказе. Я и Мозер решили поехать в Рурскую область и осмотреть те коксовые печи, которые являются наилучшими, и наиболее отвечающие современным требованиям. Представителям немецких фирм очень быстро стало известно, что я привлечен к этому делу и ко мне в отель стали являться эти господа для переговоров. Я предложил им явиться для переговоров в Торгпредство, так как в отеле я не буду говорить с ними о делах. Тогда они подослали ко мне одного моего знакомого, который, начав издалека, предложил мне отправиться с ним за город на пикник; когда я узнал, кто там будет участвовать, то категорически отказался. Затем ко мне явилась молодая интересная дама, с княжеским титулом, которая об’яснила, что она находится в теснейшей связи с правительством СССР, уже выполняла многие ответственные поручения и хорошо себя зарекомендовала. Когда я спросил ее (сидя с ней в общем зале Hotel Excelsior), какая причина привела ее ко мне, то она сказала, что может быть полезна для собирания данных о разных фирмах. Я очень поблагодарил ее за внимание, но сказал, что ее помощь мне совершенно не нужна. Одновременно ко мне обратились еще два или три эмигранта, познакомившиеся со мной в один из моих прежних приездов в Берлин, с просьбой помочь им в их комиссионных делах в связи с новыми большими заказами. Когда я спрашивал, в чем могла заключаться моя помощь, они просили сообщить им о ценах, заявленных различными фирмами в Торгпредстве, на которых эти фирмы готовы исполнить данный заказ для СССР. Только за это сообщение они готовы поблагодарить или меня, или того, кого я укажу, здесь в Берлине. Я категорически заявил им, что если они хотят продолжать знакомство со мною, то никогда не должны заводить подобных разговоров. Помню, года через два я встретил одного из них, и он признался, что мог бы свободно нажить более ста тысяч марок от одной фирмы, если бы знал цену другой фирмы, получившей заказ.

Мы с Мозером и Булгаковым осмотрели коксовые печи различных фирм; наиболее продуктивными оказались печи Отто и Коуперса. Об этом посещении мы написали рапорт, который был послан в Берлин и в ВСНХ.

На обратном пути я посетил контору Коуперса в Эссене и познакомился с самим хозяином Коуперсом, очень деловым и интересным человеком. Он показал мне великолепно оборудованную лабораторию, которая делала всевозможные исследования и испытания каменных углей всего мира, не исключая и русских. Лаборатория была снабжена всеми усовершенствованными аппаратами, как химическими, так и физическими; кроме исследования углей и их пригодности для той или другой цели, в лаборатории производили испытания и других материалов, которые употребляют в каменноугольной промышленности, как то — огнеупорные кирпичи, металлы и т. п.

В этот же день мы получили приглашение посетить Kaiser Wilhelm Institute в Muehlheim’e, возглавляемый Францем Фишером. Институт был создан для исследования, главным образом, технологии каменных углей и продуктов из них получаемых. Нам интересно было поговорить с Фишером и его ассистентом, д-ром Тропш (Tropsch) относительно только что открытой ими реакции синтеза углеводородов из водяного газа. Фишер нас принял очень радушно. Институт имел очень хорошую механическую лабораторию, которая находилась в ведении очень талантливого механика Гоффера, изобретателя, который первым в Европе сумел строить аппараты и компрессоры для работ под высоким давлением. Гоффер был очень рад познакомиться со мной, — как он сказал, — с отцом аппаратов высокого давления. В лаборатории все было засекречено и нам показали только жидкий продукт (смесь углеводородов), получающийся при прохождении водяного газа через смешанный катализатор. На столах во многих местах я увидал одни и те же лабораторные аппараты, в которых происходил синтез углеводородов под обыкновенным давлением, причем в приемнике собирался продукт в количестве нескольких куб. сант.

Только через десять лет после открытия этой реакции, после систематического изучения всех деталей этого процесса, удалось реализировать его в полузаводском масштабе и затем начать строить заводы для получения жидкого топлива. Но и в теперешнем виде этот процесс пригоден только для тех стран, где нет природной нефти, так как получаемое топливо очень дорого. Для Германии и Японии процесс Фишера и Тропша, несомненно, является заслуживающим полного внимания с технической точки зрения, и в настоящее время (1938) половина всего искусственного газолина будет получаться в Германии при помощи этого процесса.

Вечером за нами заехал д-р Коуперс и мы отправились осматривать его завод огнеупорного кирпича, помещающийся около Дюссельдорфа. Осмотр этого завода произвел на меня удивительное впечатление. Каждый сырой кирпич особой шихты (состава) подвергается сушке и нагреванию' в течении шести недель в особой громадной печи, в которой имеются различные температуры до 1400 градусов включительно. При помощи бесконечного полотна, кирпичи медленно продвигаются по длине печи, достигая самой высокой температуры, а затем подвергаются охлаждению. Печи были так хорошо устроены, что мы могли ходить по крыше печи, не испытывая на наших ногах особого жара. Коуперсовский кирпич заслужил всемирную славу и имел в то время большой спрос.

После осмотра завода, Коуперс пригласил нас на ужин и для меня сделал большой сюрприз, пригласив также и д-ра Тропша. Мы ужинали на терассе хорошего ресторана, расположенного на Рейне, в Дюссельдорфе. Хотя д-р Тропш и не мог рассказывать каких либо подробностей о новом процессе, тем не менее наша беседа ,касающаяся главным образом химических реакций, была для меня очень интересна. Д-р Тропш произвел на меня солидное впечатление и своими познаниями по химии, и как культурный человек вообще. Во время дружеской беседы я рассказал д-ру Коуперсу, при каких обстоятельствах мне приходилось строить во время войны 1914 года первый бензоловый завод в Кадиевкр, где еще до войны были построены новые коксовые печи его системы. Заводоуправление Южно-днепровских заводов, в силу контракта, заключенного с Коуперсом, боялось разрешить мне брать газ из печей для улавливания бензола и толуола, а военное министерство указывало, что я не могу этого делать, потому что Коуперс после войны пред’явит к нему иск за нарушение контракта. На эти реплики я ответил: «После войны я сам буду разговаривать с д-ром Коуперсом, не бойтесь, я принимаю! ответственность на себя». Мой рассказ очень понравился Коуперсу, и он предложил тост за мое здоровье, высказав желание продолжать деловые сношения с Россией. Видимо я произвел очень хорошее впечатление на Коуперса, так как он всегда спрашивал обо мне посещавших его русских инженеров и передавал мне приветы. Когда-же, спустя несколько лет, в начале 1936 года, ему случилось приехать в Чикаго, то он позвонил мне по телефону и спросил меня, когда он мог бы меня видеть, не отрывая меня от моих лабораторных работ в Риверсайде. Я ему назначил время, и он вместе с сыном приехал в Риверсайд специально, чтобы повидать меня и выразить мне свое уважение по поводу моих последних работ в нефтяной промышленности. Я ему показал мою лабораторию и некоторые продукты, получаемые по моим методам; он особенно поразился моим способом получения особого изооктана, с высоким октановым числом, позволяющим аэропланам развивать громадную скорость. На прощание он приглашал меня, когда я буду в Германии, посетить его заводы и лабораторию.