Жмурки

Глава 15

Я размахнулся, хотел разбить стекло.

И замер с поднятым кулаком: а зачем? Ему там хорошо, он веселится. Ну что я ему скажу?.. Что боялся не застать его в живых? Что дома, оставленная без защиты, Антигона сходит с ума от беспокойства?

Да с него мои обвинения — как с гуся вода. Вон, как радуется.

Перебрав таким образом множество аргументов, я решил просто уйти.

Надо набрать Антигону, успокоить и ехать домой.

Совета теперь нет, а мы с Алексом больше не дознаватели. Шеф не обязан никому докладывать, чем занимается.

Даже мне.

И вдруг я понял, что мне мешает больше всего: обида.

Они все там, а я здесь.

У них горят свечи, уютно тлеют угли в камине, в пальцах зажаты тонкие ножки хрустальных бокалов…

А я здесь.

Раненный, весь в кровище, да ещё и веду себя так глупо, что хоть на стенку лезь.

И вот ещё что: шефу вовсе не нужна моя помощь.

Это Я вбил себе в голову, что он без меня пропадёт. Но жил же он как-то те двести лет, что мы не были знакомы?..

Его тяготит наша связь. Моё присутствие. Поэтому он и сбежал — хотел побыть один, в компании старых друзей, без ненавистного стригоя.

В висках застучало, здоровый глаз заволокло тьмой.

Отвернувшись от окна, я зажмурился и беззвучно завыл.

Кто я такой без Алекса?

Просто кровосос, добыча любого, кто прихватит на охоту клещи и серебряный кол.

Ну, не будь так к себе строг, кадет. Ты тоже кое чего стоишь.

Голос в голове звучал настолько отчётливо, что я окаменел. Перестал дышать и принялся с замиранием сердца ждать: а вдруг он ещё что-нибудь скажет.

Нас разделяет только окно, — думал я. — Стекло и оконная решетка.

Шеф?.. Вы меня слышите? — я кричал изо всех сил. Только мысленно.

Сбавьте обороты, поручик. Вы меня оглушите.

Внезапно накатило такое облегчение, что я чуть не упал. Колени ослабли, по спине побежал горячий пот, сердце глухо бухнуло и провалилось в живот.

Но на губах у меня была улыбка. Глупая, как у младенца, и не менее счастливая.

Что случилось? — спросил я мысленно, но гораздо тише. Не привык ещё к такому методу общения, поэтому напрягался страшно. Аж зубы чесались. — Почему вы сбежали?

Не сейчас, кадет. Возвращайся ДОМОЙ. Позаботься о девочках.

Вот ещё. Я пришел, чтобы вытащить вас отсюда. Рассказывайте, что происходит, шеф.

Выполняй приказ! — посыл был таким чётким, что меня аж оттолкнуло. — Ты не имеешь права вмешиваться. Уходи.

И он оборвал связь.

Я это почувствовал: словно внутри моей головы кто-то выключил свет над крыльцом и захлопнул дверь.

Шеф! — я не хотел сдаваться. — Шеф!..

Я заглянул в окно: Алекс, отвернувшись, что-то увлечённо рассказывал Мириам.

Та благосклонно слушала, склонив голову, так, что волосы закрыли половину лица, тихо улыбалась и временами делала глоток шампанского.

Что-то здесь не так… — я смотрел и смотрел на них, флиртующих, и наконец меня осенило.

Во-первых, Алекс и Мириам никогда не флиртовали. И уж тем более, не стали бы этого делать на глазах у Гиллеля, отца Мириам.

И ещё: я точно знал, что Мириам не пьёт спиртного. Ничего, даже слабеньких коктейлей или вина. Обет — так она сказала.

А теперь я вижу, как моя бывшая девушка флиртует с моим шефом и во всю хлещет шампанское.

Что это не лимонад — я чувствовал.

И вообще: запахи, тепло, шедшее от камина, напряжение, которое исходило от собравшихся… Словно я ловил трансляцию по радио.

Шеф, — тихонько позвал я. — Чем я могу помочь?

Иди домой, — приоткрыли дверь, выставили собаку на крыльцо и снова закрыли.

Я сжал кулаки.

Ударить, разнести стекло, а потом… На окне железная решетка. Тот, кто строил дом, знал толк в защите от сверхъестественного.

Ну и пойду, — решил я. — Если он так хочет — уйду.

И будь, что будет.

Я чувствовал, что веду себя по детски. И в то же время — правильно.

Перебравшись через стену, я завёл Хам и вырулил на дорогу.

Я пытался изгнать из головы образ уютной гостиной. Как они там все были счастливы: и Тарас, и отец Прохор и Алекс…

Без меня.

Там был кто-то ещё, — вдруг понял я.

Было ещё одно место, пустой стул за столом. Или нет, не пустой. Я просто не видел того, кто на нём сидел — свет падал таким образом, что оставлял это место в глубокой тени.

И все остальные, так или иначе, были сориентированы к этому тёмному месту — они его боялись.

Нет, не боялись, но… Чувствовали напряжение. Опасались, одним словом.

Я перебрал в памяти всех, кого могли бояться такие люди, как Гиллель и отец Прохор. Рядом с кем держался бы настороже Тарас, кому не стал бы показывать спину мастиф… Я так и не узнал, как зовут этого рыжего кряжистого дядьку.

Нет, кроме князя Скопина-Шуйского, я ВООБЩЕ не мог представить себе никого, перед кем бы Алекс склонил голову. И не только он, все остальные тоже.

Но Великий Князь был мёртв.

Больше никого, обладающего такой силой и таким авторитетом, я вспомнить не смог.

Новая сила?..

Руки крутили баранку, нога жала педаль, а мысли неслись в голове, как и Хам по пустым улицам.

Над горизонтом уже угадывалась заря. Небо ещё не посветлело, но намёки на то, что это скоро случится, уже были.

Машин стало больше, в основном, за счёт выезжающих на маршруты автобусов.

Город просыпался, окутанный сырым промозглым туманом, запахами мёрзлого чугуна и выхлопных газов.

Удаляясь от Алекса, я всё больше чувствовал себя предателем.

Я не смог помочь.

Просто сбежал.

Как трус.

Почувствовав кровь на языке, я понял, что прокусил губу. Зло передёрнул коробку передач и вдавил педаль в пол.

Дом встретил пугающей пустотой.

На паркетном полу лежали перечёркнутые оконными рамами крест-накрест прямоугольники серого предутреннего света, воздух был сырым и гулким.

В окно офиса я посмотрел на соседский дом: второй этаж, где обитала глазастая пигалица, был тёмен и тих.

Пройдя на кухню в одних носках — не хотелось, чтобы шаги отдавались эхом в пустых комнатах — я зашел за стойку бара и включил кофе-машину.

Взял одну из чашек с полки и замер. Чашка была чистой.

Само по себе это не удивляло, но…

Я окинул кухню целиком.

Белые чашки выстроились, как на параде, гранитная стойка сверкала свежей полировкой, кофе-машина была заправлена по всем правилам.

Если б Антигона меня послушала, — подумал я. — Если б она покинула дом, как я ей приказал, то здесь был бы бардак.

Ну ладно, не бардак. Лёгкий беспорядок. Чашка в раковине с остатками кофейной гущи, стакан из-под молока, серебряная ложечка рядом с сахарницей…

Но кухня выглядела так, как обычно перед тем, как Антигона отбывала ко сну: безупречно вылизанной сверкающей и пустой.

Я рванул дверку холодильника.

Новый серебряный термос стоял на самом видном месте. Значит, фермер, поставляющий свиную кровь, у нас уже был.

Обычно он приезжает часа в четыре утра, чтобы успеть занять место на рынке.

Его всегда встречает Антигона — просто потому что меня не бывает на месте в это время.

Рука сама потянулась к термосу, отвинтила крышку и поднесла горлышко к губам.

Я выпил всё, до последней капли.

Обычно мне хватает одной чашки утром и одной — перед выходом на экскурсию.

Но сейчас, я это чувствовал, одной чашки мало.

В мозг услужливо впрыгнула мысль прогуляться до будочки и взять в доноры одного из оборотней…

Я её прогнал.

Голод — это ещё не повод превращаться в мразь.

А потом отнёс пустой термос в раковину, включил холодную воду и споласкивал его изнутри, пока жидкость из бурой не сделалась прозрачной.

Поставил термос в сушилку и только после этого пошел в спальню Антигоны.

Зубы скрипели, словно я жевал наждачку.

Паршивка. Малявка. Ничего святого. Только шефа и слушается…

Распахнув дверь, я замер на пороге.

Антигона спала, разбросав огненные волосы по подушке, едва прикрытая тонкой белоснежной простынкой, на фоне которой её кожа казалась прозрачной, как самый чудный китайский фарфор.

У меня перехватило дыхание.

Она казалась такой хрупкой, такой… беззащитной, и такой… красивой.

Никогда до этого Антигона не казалась мне красавицей. Да, у неё был свой шарм, своя прелесть — но не более.

Ни длинных, как у Мириам, ног. Ни пышной, как у Алевтины, груди. Ни томного и манящего, как у многих моих пассий, взгляда…

Но сейчас я понял: краше неё нет никого на белом свете. За её веснушки, за её оранжевую луковицу вместо причёски, я буду драться до последней капли крови.

В лицо прилетела подушка.

Она ударила с такой силой, что я грохнулся затылком о стену, чуть не упал, и так и остался стоять, на полусогнутых, оглушенный и обескураженный.

— Ты чего кидаешься? — спросил я, прикрываясь всё той же подушкой.

— Са… Сашхен? Это ты? — голос у Антигоны был растерянный.

— А кто же ещё? Восставший зомби?

— В это я верю гораздо больше.

Голос её так и сочился сарказмом.

— Издеваешься?

— В зеркало на себя посмотри.

Я пересёк комнату и посмотрел в ростовое зеркало, заменяющее дверцу шкафа.

Антигона была права.

Зомби и те обычно выглядят приличней.

Волосы, побелевшие после смерти, были всклокочены и с одной стороны запеклись от крови. Как и половина лица, где глазница представляла собой заполненную бурой коркой яму.

Рубашка, куртка — всё выглядело так, словно на меня опрокинули тазик битых яиц, приправленных кетчупом.

Всё остальное было изгваздано в земле, тут и там налипли сухие листья и прочий мусор.

— С глазом это серьёзно? — спросила из-за моей спины Антигона.

Пока я любовался собой, она успела одеться, скрутить волосы в гулю на макушке и даже умыться — веснушки на её личике сияли, как новые медные копеечки.

— Не знаю, — честно сказал я. — Боли я уже не чувствую, но…

Я поднёс пальцы к глазнице, но отдёрнул: боялся почувствовать пустоту.

— Марш в душ, — приказала Антигона. — Я пока кофе сварю.

И я почти её послушался, опомнился уже в дверях.

— Постой! Я же сказал тебе уходить. Здесь опасно! Ты могла погибнуть, пока я…

Лицо начало трескаться, в глазнице запульсировала боль, прорвала корку и пролилась кровавой слезой.

Этого ещё не хватало. Совсем расклеился, кадет. Стыдись.

Мысль была настолько неожиданной, что я вскинулся. Показалось, Алекс стоит рядом, прямо за моим плечом. И тихонько посмеивается.

Успокойся, кадет. Послушай девочку. Она у нас умненькая.

Не то, что ты, разгильдяй, — звучало в послевкусии.

Мне стало стыдно.

— Так почему ты не ушла? — холодно спросил я Антигону.

— Я хотела, — она пожала плечами. — Нет, честно… Но когда пошла переодеться, на подушке нашла вот это.

И она протянула мне письмо.

Я моргнул.

Почерк принадлежал Алексу, в этом не был никаких сомнений. Эти куриные буквочки, этот широкий росчерк в конце каждой строчки…

"Звезда моя! Прости, что покидаю вас столь неожиданно, но поверь: если б я мог, поступил бы иначе.

К сожалению, обстоятельства складываются таким образом, что без меня вам будет лучше. Самое главное, что вы должны уяснить: меня не надо спасать. У меня всё хорошо, а будет ещё лучше.

Заботься о Сашхене — ты же знаешь, он большой ребёнок, и надобен за ним глаз да глаз. Девочек береги.

Моя драгоценная дочь, запомни следующее: агентство теперь на тебе, все бумаги в порядке и находятся у господина Плевако. Думаю, ты прекрасно со всем разберешься.

Как долго медлил я!

Как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!..

Но полно, час настал.

Готов я. Ничему душа моя не внемлет.

Уж пламя жадное и жизнь мою приемлет.

До свидания, родные мои. Ваш любящий А… "

Я поднял глаза от письма. А потом процитировал: «моя драгоценная дочь»…

Антигона фыркнула.

— Свежо предание.

Я моргнул. Пожал плечами. Сделал над собой усилие, и открыл рот.

— Ты знала, что шеф — ваш…

Я так долго хранил эту тайну, что язык не поворачивался.

— Ну да. Отец, — равнодушно кивнула Антигона. — Мы это всегда знали.

— И…

— Почему не признавались? — она пожала одним плечом. — Психика у вас, мужиков, слабая. Развели бы сопли в сиропе — вы это любите.

— Мы любим?.. — я выпучился на девчонку, как на чудо морское. — Мы?..

— Ну вот, началось, — закатив глаза, она пошла из комнаты.

— Да что началось-то? — не унимался я. — Нет, ты мне скажи…

— Чего орёте в такую рань?

В коридоре стояла стригойка. Она тоже была в неглиже: шелковые шортики, разлетайка на лямочках… Волосы, обычно стоявшие пышным облаком, были слегка примяты и торчали спиральками.

— Суламифь?

Я совсем забыл про неё.

— Ты что, не помнишь, что вы меня пригласили? — в глазах девушки зажглись звёзды обиды.

— Не обращай на него внимания, — буркнула Антигона, беря стригойку за руку и направляясь к кухне. — По утрам наш Сашхен тупит. Больше, чем в другое время суток.

И они ушли.

А я остался стоять в коридоре, с письмом в руке.

Поднимаясь по лестнице к себе в спальню, я перечитывал отдельные строчки.

«Без меня вам будет лучше»… «Поступил бы иначе»… «Сущий ребёнок»…

И только это тебя волнует, мон шер ами?

Посмотри на письмо не как человек. А как лингвист.

Этот совет я дал себе сам, своим собственным голосом. Что-то в этом письме было неправильное. Не такой человек Алекс, чтобы попрощаться навсегда, черкнув пару строк.

«Моя драгоценная дочь»… Предполагалось, что девчонки ни о чём не догадываются. И такое неожиданное признание должно быть для них как гром среди ясного неба.

Оно как бы намекает: игры кончились. Всё ПРЕДЕЛЬНО серьёзно.

Господин Плевако, бумаги у господина Плевако… Надо будет наведаться к старому юристу. Наверняка Алекс упомянул о нём не просто так.

Он писал это письмо не один, — догадка вспыхнула так неожиданно, что я чуть не скатился с лестницы: задумавшись, я застрял на ступеньке, и позабыл переставлять ноги. — Кто-то заглядывал ему через плечо, и Алекс ПРОСТО НЕ МОГ сказать лишнего.

Его тоже шантажировали, — мысль была очевидной, и как я раньше не догадался? — Также, как и Тараса, как и остальных — его шантажировали! Но… Чем?

Ладно, узнаем, — войдя в свои апартаменты, я положил письмо на стол и огляделся.

Комната выглядела так, словно я не видел её несколько лет. Эти желтые шторы, и эти натёртые воском половицы, и абажур с бахромой, под которым так уютно посидеть с книгой…

Всё дело в запахе.

В комнате пахло остро и притягательно. Совсем не так, как обычно.

Я осторожно заглянул в спальню.

Именно там, в моей постели, спала Суламифь — я сам принёс её сюда вчера вечером. И конечно же, запах шел отсюда.

Я сглотнул.

Стараясь не дышать, я прошел спальню насквозь — постель была разорена, простыня скручена в тугой жгут — и закрыл за собой дверь ванной.

Сбросил на пол джинсы, рубашку, бельё — всё было в крови, засохшее, заскорузлое, — а потом открыл кран и шагнул под горячие струи.

Минут пять я просто стоял, бездумно наблюдая за мутно-бурым потоком, стекающим с моего тела.

Кто мог его шантажировать? Кто мог испугать Алекса настолько, что он счёл за благо уйти?..

И ещё эта приписка в виде стихотворения. Я знал, что оно принадлежит Алексу — натыкался в сборнике.

Только вот… В оригинале оно звучало не совсем так, как сейчас. В оригинале речь шла о письме… И о любви.

Вот в чём дело. Алексу пригрозили, что расправятся с нами, если он не уступит их требованиям.

Внезапно стало холодно, в пустой глазнице вновь запульсировала боль.

Вытянув руку, я упёрся в кафельную плитку, чтобы не упасть, и в этот момент…

В этот момент сквозь дверцу душевой я увидел силуэт.

Девичий силуэт, тонкий и хрупкий.

Я наблюдал, как девушка сбрасывает одежду и сердце моё билось в горле гулко и болезненно.

Антигона, — думал я.

НАДЕЯЛСЯ, что это она. Хотя уже знал ответ.

Смуглая рука отодвинула дверцу…

Ко мне скользнула Суламифь.

Встав передо мной, прижавшись к моему животу круглыми смуглыми ягодицами, она откинула волосы с шеи и наклонила голову на бок.

— Я слышала, тебе досталось сегодня ночью, — сказала она. И прижалась ещё теснее.

Горячая вода падала на её спину и разбивались серебряными брызгами.

— Ты наша гостья, — голос мой был хриплым. В груди стало жарко. — Мы обещали тебе защиту. Ты не обязана.

— Знаю, — она потёрлась об меня ягодицами. — Но я так хочу.

Я не стал сопротивляться.

Суламифь взрослая женщина. Более того, она стригойка. То есть, она ПРЕКРАСНО знает, что делает.

Это её выбор.

Её, и мой.

Никогда раньше со мной не делились кровью во время секса.

Это было… впрочем, вы всё равно не поймёте. Я и сам ничего не понял — эйфория, блаженство, чувство вины, чувство всемогущества — перемешались в такой невообразимый коктейль, что я ещё долго потом пытался разобраться. И не смог.

Но как только стригойская кровь заструилась по моим венам, в пустой глазнице стала нарастать пульсация.

Нет, глаз у меня тут же не вырос. Но я чувствовал: процесс исцеления начался. И был за это благодарен Суламифь.

Она была… очень щедра. Во всех смыслах.

Мои белые волосы, отмытые от крови, смешивались с её чёрными кудрями, и это было чудесно.

На некоторое время я забыл обо всём, даже об Алексе. Хотя он предупреждал, даже просил притормозить с амурными делами, пока суд да дело.

…Когда я, бодрый, полный сил и в то же время слегка утомлённый, отодвинул дверь душевой, первое, что я увидел, была Антигона.

Понимаю: неграмотно говорить «что» о живом человеке.

Но она стояла так неподвижно, что напоминала статую.

— Антигона… — схватив полотенце, я обернул его вокруг бёдер. — Это не то…

— Всё в порядке, — сказала девчонка, едва разжимая внезапно побелевшие губы. — Я просто хотела сказать, что у нас гости.

И вышла — прямая, как палка.

По-моему, она даже ни разу не моргнула.