Жмурки

Глава 23

Некоторое время после того, как ушла девочка, я размышлял об иронии, с которой относится к нам судьба.

Когда я был маленьким, верил, что бывают такие обстоятельства, когда дети оказываются сильнее взрослых.

«Буратино», «Гарри Поттер» — разумеется, всё это я читал, и всё написанное казалось мне тогда разумным и правильным. Дети умные, а взрослые — нет. Дети умеют найти выход из любой ситуации, могут победить любого злодея… А взрослые — нет.

Всё дело в том, что взрослые — И ЕСТЬ те злодеи, с которыми сражаются дети. Они являются естественными антагонистами, теми, кто знает, как лучше…

Так я считал, когда был маленьким.

Но потом умерла мама, и мне пришлось повзрослеть. Никогда, НИКОГДА я не думал, что своей смертью, тем, что она ушла, мать как-то предала нас с отцом.

Просто в тот момент я понял одну простую вещь: взрослые — такие же люди. У них есть проблемы, они могут испытывать страх, и самое главное, они уязвимы.

Несовершенны.

И раз я испытываю те же чувства, значит, мы одинаковы.

Нет никаких отличий: взрослый ты, или нет. Случиться может всё, что угодно.

И вот у меня перед глазами до боли яркий пример: девочка Маша. Ради друга она ОСОЗНАННО шагнула в пасть к зверю.

И как ни крути, моя судьба, а также судьбы всех этих несчастных детей, в том числе и её друга Мишки, зависят от неё.

Главное, чтобы девочка выбралась. И смогла передать моё сообщение.

Я раскусил этого Шамана. Понял, чего он хочет. А главное: я теперь знаю, как его победить.

Вивисектор в дорогих туфлях ответил на все мои вопросы. Скорее всего, он даже не осознавал, что делится ценными сведениями.

Просто ему очень хотелось поговорить. А главное — похвастаться.

Ведь в первую очередь, он — учёный, любитель тыкать острой палочкой в больные места Вселенной…

А все учёные, окромя знаний, жаждут только одного: ПРИЗНАНИЯ.

Чтобы все заметили, какие они талантливые, изобретательные, а самое главное — УМНЫЕ.

Мне оставалось лишь подогревать его самолюбие, раздувать пламя и так уже непомерно разросшегося Эго.

Владелец дорогих туфель сдал мне Шамана, со всеми потрохами.

И если Маша доберётся до Антигоны, если та её выслушает, а потом сможет отыскать Алекса…

Слишком много «если» — впрочем, как и в любом плане.

Признаюсь честно, в везение я не верю. И твёрдо знаю одно: существует множество обстоятельств, которые складываясь тем или иным образом, преобразуют реальность.

Словом, если звёзды сойдутся, у Маши всё получится.

Будем на это надеяться, мон шер ами. Потому что молитвы нам не помогут.

Дверь беззвучно отворилась и я вновь увидел белоснежные кроссовки. Выглядели они так, словно НИКОГДА не покидали здания, а их владелец перемещался исключительно по ковровым дорожкам и натёртому до блеска паркету.

Широко расставив ноги, сунув руки в глубокие карманы штанов, он стоял надо мной, хитро усмехаясь и подёргивая плечами, словно под курткой ему что-то мешало.

— А я всё слышал, — сообщил он торжествующе.

Горло перехватило: полбеды, если он знает, о чём я говорил с вивисектором.

Гораздо хуже, если он слышал мой разговор с Машей.

В любом случае, надо тянуть время. Надо дать девочке шанс.

Несмотря на боль, я пожал плечами.

— Ты бы меня разочаровал, если б это было не так, — я заставил себя улыбнуться. И когда губа треснула, уже не стесняясь, слизнул кровь. — При твоих амбициях, не предусмотреть всего — было бы верхом беспечности.

Шаман поморщился, словно я сказал что-то неприятное.

— Не всё можно предусмотреть, — доверительно сказал он, вновь подвигая к себе табурет и устраиваясь рядом со мной.

Я чувствовал его запах: не слишком чистого тела, какой-то мази — кажется, стрептоцида, запах колы и того же пищевого концентрата, которым угощала меня Маша.

К сожалению, обезвоженного белка оказалось слишком мало для того, чтобы восстановить хотя бы толику моих сил.

— Ты читал «Майн Кампф»? — спросил я. И продолжил, не дожидаясь ответа: — Знаешь, в чём была главная ошибка людей того времени? Прочитав книгу, они решили, что её автор рассуждает умозрительно. Все эти страшные слова о низших расах, о геноциде всех, кто не отвечает высоким стандартам арийской расы, были настолько чудовищны, что их сочли… просто метафорой. В то время, как Гитлер был абсолютно конкретен. Он и вправду собирался сделать всё то, о чём писал.

— Но у него не вышло, — подросток поглядел на меня торжествующе. — Гитлер был болваном, он слишком полагался на других. И они его подвели… Лично я никому не доверяю. Люди — всего лишь винтики, но и металл испытывает усталость и ломается. Причём, в самый неподходящий момент. Как сломались твои друзья, как сломается весь мир… Как сломаешься и ты. Я смогу победить вас, потому что я один. Я ни на кого не рассчитываю, а значит я — неуязвим.

Я не стал спорить.

С фанатиками спорить бесполезно.

Спорить с подростками — бесполезно вдвойне, а то, что этот парнишка — не из долгоживущих, я убедился ещё в первый его приход.

Ему было девятнадцать, от силы — двадцать лет. А это означает возведенный в абсолют максимализм, разделение всего сущего на чёрное и белое — только чёрное, и только белое. И слепая, по-настоящему детская уверенность в своей исключительности.

— Знаешь, что мне любопытно больше всего, — я повернулся так, чтобы его лицо было напротив моего здорового глаза. — Зачем? Ну в смысле: нахрена тебе весь этот гемор? Ведь Гитлер был полным психом, со справкой и круглой печатью, но ты… Ты же абсолютно нормален.

Парнишка мудро усмехнулся. А потом наклонился ко мне, уперев руки в колени.

— А тебе не приходило в голову, что в этом-то всё и дело, — тихо и проникновенно сказал он. — Всегда, в разное время, мир пытались завоевать психи. Наполеон, Гитлер, Македонский… Последний, на мой взгляд, был совершенно КОНЧЕННЫЙ. У него была мечта: увидеть весь обитаемый мир. И чувак не придумал ничего лучше, чем собрать армию, и ломануться этот мир завоёвывать. Ему и в голову не пришло, что для исполнения ЕГО мечты достаточно стать туристом.

— Ну, ты-то совсем другое дело, — мне большого труда стоило не рассмеяться.

— Конечно! — вскочив, он пинком отправил табурет в стену и прошелся взад-вперёд по комнате. — Рад, что хоть ЭТО ты понимаешь, стригой. Я — не псих. Я — просто ДРУГОЙ. И я ВСЕМ это докажу…

Где-то в парке залаяла собака. Затем — ещё одна, и ещё.

Я уже слышал их, прошлой ночью, когда забрался сюда в первый раз.

Псины надрывались, как сумасшедшие. В их голосах чувствовалась неприкрытая ненависть, а ещё — дикий животный страх.

Поморщившись, Шаман захлопнул окно.

Лай сделался тише, но не исчез совсем.

Что-то там происходило, за высокой стеной бывшей психлечебницы…

Ещё одна щербатая улыбка судьбы, не находите? Парнишка, нормальности в котором было ещё меньше, чем в воздушном змее, обрёл пристанище в дурке.

Но что-то там всё-таки происходило.

— То есть, ты всё это затеял, только чтобы доказать, что лучше других? — спросил я.

— Ага, — парнишка не мог долго пребывать в покое. Вот и сейчас, пододвинув разбитый табурет к столу, он пристроил на него тощий зад и принялся выстукивать по столешнице незамысловатый ритм.

Сначала — двумя пальцами, затем — ладонями, кивая в такт и двигая плечами…

— Хочешь знать, почему я убил родителей? — не поворачиваясь, не прерывая ритма, спросил Шаман.

— Нет, — я чуть поменял позу, сеть звякнула, от кожи повалил дым… Окно теперь было закрыто, и в комнате явственно запахло подгоревшей кашей. — Но ты всё равно расскажи. Облегчи душу.

— Они меня не понимали, — кажется, он меня даже не слышал. — Эти их вечные придирки… Знаешь, что делала мать, когда я приносил двойку? Запирала меня в чулане. В темноте. А там было скучно. НЕВООБРАЗИМО скучно. И тогда я брал всякие там вёдра, миски, переворачивал кверху дном и начинал стучать…

Вдруг он заработал руками в таком быстром ритме, что движения стали размытыми, а моя голова наполнилась ватой и сделалась лёгкой, как мыльный пузырь.

Всё время Шаман искоса поглядывал на меня, словно проверяя, какое впечатление производит.

Странно.

Было в этом его стуке что-то…

— А что в это время делал отец? — спросил я, пока мысль не убежала.

— Отец, — выплюнул так, словно это был паук. — Его никогда не было дома. Я-то, дурачок, всё ждал, что он появится, спасёт меня от этой стервы… Но знаешь, что? Отцу было на меня насрать. А я всё равно продолжал его любить.

Эдипов комплекс наоборот, — вскользь подумал я. — Может, в этом что-то есть?

— Но кроме этого, — казалось, ритм заполнил мою голову целиком. И чтобы ему сопротивляться, я должен говорить… — Кроме того, что мать тебя запирала… Было что-то ещё?

Я — переговорщик. Надо об этом помнить. Это сейчас — главное.

— Ха! — неожиданно вскочив, Шаман в два прыжка оказался рядом и задрал майку, оголив живот.

— Господи помилуй, — вырвалось у меня против воли.

— Его нет, — Шаман тщательно заправил майку в штаны и вжикнул молнией на куртке. — Я это знаю ТОЧНО, потому что ОН — парнишка ткнул пальцем в потолок. — Мне не помог. Может, я как-то не так молился, или ещё что… Но этот засранец никогда не обращал на меня внимания. Всё пришлось делать самому.

— Что? — я попытался сглотнуть, но не смог. — Что ты сделал?

— Зная, когда эта стерва заявится в чулан… Со своим маникюрным набором, в таком кожаном кошельке… Я начинал стучать. Я представлял себя окруженным непроницаемой стеной из камней, через которую не может пройти никто. Никто… И однажды у меня ПОЛУЧИЛОСЬ.

Улыбка его на миг сделалась совершенно маниакальной, и вдруг, неожиданно, я понял одну страшную вещь: я ошибся.

Этот подросток не был психом. Его разум был острым, как скальпель, и холодным, как потопивший «Титаник» айсберг.

Его безумие зашло НАСТОЛЬКО далеко, что оказалось за пределами шкалы измерений, стало невидимым, превратилось в норму.

Он был Джокером.

Когда я перехватил его взгляд, моя душа убежала в пятки, прогрызла путь наружу, сквозь кожу и подошвы ботинок, и скрылась в неизвестном направлении, воя от ужаса.

— Что… — я облизнул губы, вновь почувствовав привкус крови. — Что у тебя получилось, Шаман?

— Сделать так, чтобы она никогда больше не причиняла мне боль. Ни она, ни отец. Она — своими щипчиками, а он — своим равнодушием.

Пока парнишка говорил, лицо его оставалось совершенно пустым. Как поверхность воды в ведре.

— Как? — спросил я.

Вопрос был лобовой. Любой новичок в школе разведки знает: НЕЛЬЗЯ задавать вопросы в лоб. Такая техника заставляет допрашиваемого уходить в себя, замыкаться. И применять её можно только в одном случае: когда нет другого выхода.

Я ошибся. Ошибся во всём, и посылая Машу с важной, как мне казалось, информацией, я сделал всё неправильно.

Он не был маньяком!

Этот человек действовал совершенно разумно, осознанно и продуманно.

То, что я узнал от вивисектора — неправда. Впрочем, он-то так не считал, Платон Федорович был УВЕРЕН в своих выводах.

Будучи и сам не от мира сего, в Шамане мой мучитель видел единомышленника, себе подобного.

Платон Федорович мечтал изменить мир к лучшему — в своём понимании. И был искренне уверен, что Шаман хочет того же.

Но сейчас, в эту самую минуту, я понял совсем другое: этот пацан не собирается менять мир. Он хочет его уничтожить.

А теперь самое главное: он прекрасно знает, как это сделать.

Помнишь, мон шер ами, того мальчишку, из поезда? Молодой, талантливый, непризнанный… Гении — на то и гении, что знают, как уничтожать миры.

Не у всех, правда, хватает духу попытаться.

У этого хватит, шеф. У ЭТОГО — хватит.

А у меня почти не осталось времени, чтобы всё исправить.

Дело в том, что кроме психологии, на допросах применяют различные психотропные средства, после которых мозг обычно становится похож на подрагивающее желе.

Но у меня никаких средств, кроме себя, не было.

— Как ты избавился от издевательств матери? — повторил я вопрос, задав уточняющие параметры. — Колдовство? Магия? В тебе открылись сверхъестественные способности?

По словам Алевтины, для того, чтобы открыть в себе магический дар, нужно пройти «инициацию». Проще говоря, пережить травмирующее событие такой мощности, чтобы организм САМ попытался найти выход…

С ней произошло нечто подобное — я только сейчас понял, как рассказ Алевтины похож на рассказ Шамана.

Она тоже сожгла родителей — в неконтролируемой вспышке магии.

Отличие одно: Шаман действовал совершенно осознанно. И не испытывал по поводу своего поступка никаких сожалений.

На последний мой вопрос парнишка рассмеялся.

И смеялся долго, запрокинув голову и дёргая выпирающим кадыком.

А потом вдруг сделался совершенно серьёзен и посмотрел мне в глаза. Ну, в глаз. Впрочем, это уже детали.

— Я не верю в магию, — сказал он. — Нет, я знаю, что подобный вид энергии существует — взять хоть бы тебя, стригой. Ты — существо безусловно магическое, ибо без магии мёртвое жить не способно.

— Так значит…

— Я не верю, что магия — или люди, ей владеющие — НУЖНЫ.

— А ты — нужен?

— Я — венец творения, — подросток скромно потупился. А потом улыбнулся лёгкой, светлой улыбкой. — И я ДОКАЖУ это тем, кто…

Он замолчал.

Вдруг, внезапно и окончательно, я прозрел.

Оговорка по Фрейду — так это называют психологи. Шаман отчаянно, до безумия хотел, чтобы его услышали…

— Послушай… — я облизнул губы. — Тебе не обязательно всё это делать.

— А вот и нет! — он опять улыбнулся — широко, бесшабашно, по-мальчишески. — Я ДОЛЖЕН. И я так хочу.

Ты не сможешь ему помешать, мон шер ами. Он — новый Гаммельнский крысолов, слабоумный пастушок из Клуа… Тебе остаётся только его убить.

Пастушка из Клуа науськивали монахи, — возразил я. — Им было выгодно, чтобы юродивый затеял новый Крестовый поход.

И мы должны докопаться до того, кому выгоден «поход» Шамана.

— Ты ведёшь людей к краю пропасти, — сказал я вслух, обращаясь к парнишке. — При этом глаза завязаны не только у них, но и у тебя.

— Ты не прав, — он очень серьёзно покачал головой. — Уж я-то ТОЧНО вижу, куда иду. А остальные просто пойдут на звук.

И он вновь застучал. Теперь уже — носком кроссовка по полу. Стук выходил звонкий, гулкий, вот к нему присоединилось притопывание второй ноги — парень начал отбивать чечётку.

Он двигался легко, расхлябанно, с показной ленцой, но кроссовки мелькали над полом, как бешеные.

А ещё он щелкал языком — и эти щелчки отдавались в моих рёбрах, словно удары пуль в бронежилет: знаешь, что не пробьют, а всё равно больно.

— Знаешь что, — Шаман отколол коленце и пару раз хлопнул в ладоши. Мой взгляд невольно прикипел к его лицу. — Про родителей я тебе соврал. Не то, что я их убил. А то, что мамочка меня мучила. На самом деле, это был отец.

Его скачки сделались похожи на дикий первобытный танец, а мои кости вибрировали в ритме этих прыжков. Мне и самому уже хотелось пуститься в пляс.

Сбросить сеть, тряхнуть слежавшимися волосами, выпустить затхлый пыльный воздух из лёгких… Я чувствовал, как дрожат поджилки, и изо всех сил стискивал челюсти.

— А вообще, это тоже брехня, — мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, о чём идёт речь. — Мне не нужна семья. Я сирота. Как и все великие люди… Вот почему мне была так интересна твоя подружка, — двигаясь в таком плотном темпе, он даже не запыхался. Это было удивительно, но говорил он легко, словно валялся на диване. — Эта девчонка тоже сирота, такая же, как и я. Знаешь, чем она меня поразила?

Мысли продолжали подскакивать в ритме чечётки Шамана, и стоило огромного труда сосредоточиться.

Надо чем-то сбить этот ритм… Надо абстрагироваться от него, забыть, что он существует.

И я стал воспроизводить по памяти фугу ре минор Баха. Скрупулёзно, ноту за нотой.

То был поистине титанический труд: Бах был до безумия точен.

Помогло.

— Чем? — переспросил я, чувствуя, что волна средневекового церковного хорала смывает дикий первобытный ритм, растворяя его в упорядоченном торнадо гения.

— Знаешь, КАК она смогла сопротивляться моему ритму? — я просто кивнул. Сам понял это, только что. — Она принялась петь. Какую-то попсовую глупую песенку! Но такую прилипчивую, что я САМ чуть не сбился.

Вот так. Я был прав: дети умнее взрослых. Во всяком случае, прагматичней.

Чтобы победить Шамана, не надо устраивать в голове симфонический торнадо. Надо просто-напросто припомнить какой-нибудь простенький, но прилипчивый мотивчик. Например, из рекламы кукурузных хлопьев. Или мази от геморроя — тоже милое дело.

К сожалению, я не помню ни одной рекламы. Я просто не смотрю телевизор, у меня на это нет времени.

А вот симфонии Баха помню наизусть, до последней ноты. Когда умерла мама, я долгое время не мог спать. Лежал в постели и прокручивал в голове разные воспоминания… Воспроизводил её взгляд, её голос, её смех… Пока не начал сходить с ума, пока не убедил себя, что она вовсе не мертва, а просто спряталась, и стоит мне хорошенько поискать…

И тогда я принялся играть Баха. Не на фоно — в три часа утра соседи вряд ли бы оценили концерт.

Играл у себя в голове — и это помогло… Помогло забыть.

— Сначала я даже обрадовался, — продолжил Шаман. Он уже не прыгал в дикой пляске, а просто отстукивал ритм ладонями по стене. — Но потом понял: это не честно. Почему Я должен платить там, где другим всё достаётся даром?

— Например?

— Оборотни, — тут же откликнулся Шаман. — Получают свою вторую сущность просто так, по праву рождения. Эти все… поэты, — на последнем слове он скривился, словно жевал что-то очень горькое. — ЗА ЧТО им даётся дар бессмертия? За паршивые рифмы, которые давно никому не нужны? Или вот ты, стригой…

— Ты так ничего и не понял, — вдруг я почувствовал себя смертельно усталым. Опустошенным. Словно меня выпили до самого донышка, оставив лишь пустую оболочку. Язык ворочался с трудом, глаз закрывался сам собой. — Нет никакого дара, — сказал я тихо. — Поэты САМИ выгрызают его у Вселенной, с каждым словом, с каждой рифмой сжигая свой талант.

— А вот и есть! — вдруг он перестал стучать, и в комнате образовалась тишина, похожая на вакуум. — Вы получили бесплатно то, в чём отказали мне. Вы ОТОБРАЛИ у меня бессмертие.

— Это не правда, — когда ритм стих, я почувствовал себя увереннее. — Ты ещё очень молод, Шаман. У тебя всё впереди. Ты сможешь достигнуть всего, чего пожелаешь, если не…

— И снова ты ошибся, стригой, — он наклонился ко мне и постучал пальцем по своему виску. — Вот здесь, — сказал он. — Находится тикающая бомба. И ЕСЛИ я не сделаю того, что они хотят — она взорвётся.

Он ушел.

Но зато теперь я знаю, зачем он приходил.

Это был крик о помощи.

Шаман сам этого не осознаёт, но ему очень, очень страшно. Его к чему-то принудили, обязали что-то сделать. Взамен пообещав… Что? Нетрудно догадаться: бессмертие.

ОНИ — он сам их так называл, так что и я пока буду. Так вот, ОНИ умело сыграли на его неокрепшем эго, показали, что есть и ДРУГИЕ — к обществу которых он не принадлежит… Но может — если выполнит то, что от него хотят.

Он одинок. И напуган. И не может обратиться за помощью ни к кому, потому что никому не доверяет.

Его как магнитом потянуло ко мне, единственному, кто выпадал из привычной системы координат.

И единственному, кто мог — он это чувствовал подсознательно — ему помочь.

Бедный пацан. Живёт в своём вывернутом наизнанку мире, никому не верит, и уже сам не может отличить правду от лжи.

Надо узнать, кто задурил ему мозги.

Я задёргался.

Ячейки сети впились в кожу раскалёнными клещами, но это было не самое страшное.

Где-то там, в ночи, маленькая девочка.

Если Маше повезло, если она сумела выбраться, если она сумеет передать моё сообщение Антигоне…

То всё станет ГОРАЗДО хуже.

Потому что я ошибся. Шаман — совсем не то, чем кажется.

Я попытался успокоиться.

Дыши, поручик. Вдох — выдох…

Подобно Шаману, я уже не знал, моя это мысль, или меня поддерживает Алекс. Сквозь время, сквозь расстояние, шеф общается со мной, направляет меня. Или… Мне так хочется думать?

Но сейчас это было не важно: главное, что мысль была дельная, и правда помогла успокоиться. К сожалению, ненадолго.

ВЫСТРЕЛЫ!

До меня не сразу дошло, что кто-то стреляет из пистолета прямо здесь, в здании.

А когда дошло, я почему-то сразу подумал о Маше.

И вот тогда я рванулся изо всех сил.

Не знаю, как мне это удалось, но сеть подалась. Ячейки растянулись до предела, а затем начали лопаться, одна за другой.

Серебро — мягкий металл. Но тот, с воняющим безумием разумом, говорил что-то о сплаве. Золото, медь, ещё что-то…

Я и сам не поверил, что у меня получилось. Вероятно, всё же осталось больше сил, чем я думал.

Всё дело в правильной мотивации, мон шер ами. Всё дело именно в ней.

Шеф прав. Хорошая мотивация помогает.

Но хорошая мотивация плюс сила стригоя помогают ещё лучше.