Главред: назад в СССР 4

Глава 12

Выглянув в холл, я с облегчением выдохнул. Разношерстная публика, собравшаяся на очередное заседание, мирно беседовала несмотря на политические разногласия. Бабушка Кандибобер со своей неизменной сумкой что-то увлеченно рассказывала отцу Варсонофию и Зое Шабановой. Якименко и Сало, сосредоточенно кивая, слушали Васю Котикова. Остальные тоже разбились на несовместимые, казалось бы, кучки: Жеребкин и Громыхина — с Котенком и Леутиным, паранормальщики — с директором Сеславинским и Никитой Добрыниным, у которого, кстати, сегодня дебют. Будет рассказывать про кино и заодно объяснит, зачем в доме культуры еще один кинокружок.

— Здравствуйте, Евгений Семенович! — первым меня выцепил взглядом Котенок, которого я не видел уже почти неделю.

Странно — раньше меня не волновали такие вопросы, но после того, как главный городской диссидент стал мне фактически коллегой, мы стали встречаться чаще. А тут он вдруг куда-то запропастился, хотя до этого мы нередко обсуждали с ним опусы наших колумнистов. Видимо, прошлое собрание оставило между нами множество недосказанностей.

— И вам доброго вечера, Алексей, — тем не менее, я дружелюбно протянул ему руку, параллельно здороваясь с остальными. — Помните сегодняшнюю программу?

— Разумеется, — Котенок улыбнулся, блеснув стеклами затемненных очков.

— А где Фаина? — поинтересовался я, заметив, что отсутствие его подруги.

— Она сегодня не смогла подойти, — уклончиво ответил диссидент.

— Что ж, — я пожал плечами. — Жаль, в прошлый раз она нам неплохо помогла. Пройдемте в помещение, не будем заставлять людей ждать.

Кажется, в целом-то атмосфера стала более расслабленной и… дружелюбной, что ли. Если не считать напряженного Котенка, и не скажешь, что тут собрались настолько разные люди. Похоже, участники клуба постепенно становятся ближе. Во всяком случае, на бытовом уровне точно. А что касается идеологии и образа мыслей — тут главное всем понять, что действуем мы в интересах одной страны. Или как минимум одного общего города.

— А вот и вы! — раздался от входа в ДК подозрительно знакомый голос.

— А вот и я, — согласился я, повернувшись и увидев депутата Растоскуева. Надо же, пришел бросить мне вызов, не испугался! — Здравствуйте, Игнатий Захарович.

— И вам доброго вечера, — пробухтел народный избранник, довольно шустро подбежав ко мне. — Куда идти?

— Сюда, — я показал на дверь, куда как раз сейчас заходил Никита Добрынин с внушительным портфелем.

Растоскуев смерил меня изучающим взглядом и тут же проследовал за моим корреспондентом. Я мысленно улыбнулся и подумал, что вечер уже однозначно обещает быть интересным.

— Добрый вечер! — я еще раз всех поприветствовал, теперь уже больше формально, как начало собрания. — Рад сообщить, что у нас все больше людей, желающих вступить в аргументированную дискуссию. Я ведь правильно понял, Игнатий Захарович, что вы пришли к нам не из простого любопытства, а выразить свое мнение?

— Все вы правильно поняли, гражданин Кашеваров, — надменно произнес Растоскуев. — Мне подождать, пока все выступят? Или вы позволите мне сразу рубануть правду-матку?

— Серьезное заявление, — что-то в голосе Котенка меня смутило. — Я бы предложил голосование. Если большинство членов клуба согласится, мы бы уступили товарищу депутату пальму первенства. Как считаете, Евгений Семенович?

— Разумеется, все в рамках правил дискуссионного клуба, — подтвердил я.

— Тогда голосуем, — предложил Алексей. — Кто за то, чтобы дать высказаться Игнатию Захаровичу Растоскуеву? Ах да, простите, важное уточнение: в первую очередь.

— Я лично не хочу, чтобы вперед меня кто-то лез, — возмутилась бабушка Кандибобер. — Пусть ждет, сколько может. А не хочет — дверь вон там.

— Помягче, Аэлита Ивановна, — предложил я. — Значит, вы против. Остальные?

Не знаю, с чем это оказалось связано, но все единогласно отказались пропускать Растоскуева. Похоже, его надменный заход так или иначе задел каждого. И я это одобряю — пусть видит, к чему приводит такой уровень общения.

— Ах вот как! — воскликнул Игнатий Захарович, когда мы с Котенком озвучили ему результаты голосования. Хотя это тоже было больше формальностью, потому что он и сам наблюдал за процессом. — Значит, такая у вас свобода слова? Так вы цените чужое мнение? Да вы просто боитесь!

— Боимся? — уточнил я, сохраняя на лице и в голосе максимальное спокойствие. — И чего же?

— Боитесь правды! — Растоскуев вскочил со своего места. — У вас здесь, гражданин Кашеваров, настоящее сборище антисоветчиков! И вы сейчас всей вашей кодлой пытаетесь меня заткнуть!

— Поаккуратнее в выражениях, Игнатий Захарович, — строго сказал я. — Или покиньте помещение.

— И я уйду! — с достоинством ответил Растоскуев. — Но перед этим!..

— Ах, это я антисоветчик? — неожиданно бабушка Кандибобер вскочила со своего места. — Это я кодла⁈

Я с тоской посмотрел на холодное окно, всего в паре шагов от меня. Вот бы его открыть, впустить свежий уличный воздух да остудить все горячие головы.

— Аэлита Ивановна, успокойтесь! — удивительно, но тем, кто аккуратно попытался усадить ее, бережно обхватив за плечи, стал комсомолец Жеребкин. — А вам, товарищ Растоскуев, должно быть стыдно! Депутат Городского совета трудящихся! Не позорьте свое звание!

— А ты, Стасик, с ними заодно⁈ — зашипел народный избранник, и у меня перед глазами словно бы встала огромная змея. Неужели он такой громкий?

— Пожар! — крикнул вдруг паранормальщик Белобров. — Горим!

Шипение продолжилось, и я понял, что теперь это точно не Растоскуев. Помещение быстро заволакивало дымом, густым и удушливым. Вот уже и выход затянуло. Что происходит? Какого?..

Выругавшись, я рванул к окошку, попытался его распахнуть. Увы — рамы оказались заклеены и не поддавались.

— Товарищи! Без паники, товарищи! — голос директора Сеславинского звучал с надрывом, что сильно разнилось с его словами. — Организованно покидаем помещение!

— Черт подери, кто так окна заклеивает? — крикнул я.

Странный дым уже затянул комнату полностью, силуэты людей и мебели скрылись в его густых, клубах. Раздался грохот, кто-то закричал. По коридору за дверью затопали десятки пар ног, включился звонок, которым обычно возвещали начало представлений. Сейчас он звучал совсем не весело. Тревожно!

— На пол! — крикнул я, чувствуя, что задыхаюсь. — На пол! Дышим через рукава!

— Евгений Семенович, что случилось?

— Я ничего не вижу!

— Что происходит?

— Товарищи, все сюда… Ай! А-а-а!

Бедняга Сеславинский, заблудившись в дыму, врезался в стену. Кажется, он нас точно отсюда не выведет. Зараза, открыл бы кто-то снаружи дверь!

— Надо разбить стекло! — послышался голос Сашки Леутина.

— Не надо! — протянул директор дома культуры. — Пожалуйста, мы только недавно… кха-кха!.. только недавно вставили стекла!

— Плевать на стекла! — я упал на пол, и дышать действительно стало немного полегче. — Надо выбираться отсюда!

Раздался грохот и звон разбитого стекла. Похоже, Леутин все-таки воплотил в жизнь свою идею. С другой стороны, хотя бы частично дым утянет на улицу. Я упрямо полз, пока не уперся в стену, дальше двинулся вдоль… Ну же! Под крики и очередной грохот со звоном я наткнулся руками на дверь, вскочил и распахнул ее.

— Выходите! Скорее выходите!

Звонок продолжал греметь, закладывая уши. Кто-то потащил меня от изрыгающей дым двери, я вырвался, покачал головой.

— Там люди! — крикнул я, указав на клокочущую бездну, и нырнул в дым, предварительно закрыв лицо рукавом.

Глупо. Глупо вот так бросаться без подготовки. Вот только я себе не простил бы, выбравшись и оставив остальных там. Как же отец Варсонофий, как же Аэлита Ивановна? И как директор Сеславинский? Они ведь пожилые люди, сами могут не выбраться.

Меня чуть-чуть закрывает рукав, дышать не так трудно, но по-прежнему ничего не слышно. Зато дым, кажется, рассеивается — Леутин поступил правильно, выбрав столь варварскую, как могло показаться со стороны, тактику. Кто-то в меня врезался, заставив от неожиданности прикусить язык.

— Евгений Семенович?

— Никита, ты?

— Я!

— Давай вытаскивать всех, кого найдем!

— Понял!

И я тут же споткнулся о лежащее тело. Наклонился, рука запуталась в длинных волосах. Мягкая кожа, очки… Зоя или Клара Викентьевна? Да какая разница! Кто бы это ни был, тело невероятно тяжелое. Почему люди без сознания весят как будто бы раза в два больше?

Свет… Проем двери подсвечен и выглядит будто какой-то небесный портал из фантастического фильма. Может, я опять умираю? Так глупо и так обидно. К горлу подкатил спазм, меня замутило — черт, кажется, наглотался дыма.

Я сделал над собой усилие и побежал к выходу из аудитории. У двери кто-то встретил меня — чьи-то руки, лица размыты. Приняли Зою — все-таки Зою! — и что-то сказали. Но я не слушал, опять ныряя в задымленное помещение. Грудь ломило, как будто при пневмонии, кашлем буквально рвало горло. Глаза слезились, и ощущение было такое, словно кто-то упоенно ковырялся в них ножиком.

Потянуло морозным воздухом — в разбитые окна утягивало дым сквозняком. Вот только долго, слишком затянуто долго… Не успеем. Что это за пожар такой? Что горит? И горит ли?

Снова чьи-то руки.

— Кто это? Живой? Жив?

— Живой, — ответил я. — Дверь там.

— Вижу. Помогите… Евгений Семенович?

— Стас?

— Да, это я, Жеребкин.

— Давай помогу.

Вдвоем с секретарем районного ВЛКСМ мы дотащили до двери Растоскуева, оказавшегося еще более тяжелым. Потом вновь побежали в дым… Вернее, это нам так казалось, что побежали. А на самом деле сил не было.

Дымовую завесу взрезал мощный фонарь. Вновь послышался звон и лязг, прерываемые урчанием. Похоже на работающий под натугой двигатель. Точно, это машина. В окно залез человек в необъятном одеянии и с уродливой головой… Нет, это шлем. Пожарный защитный шлем.

— Куда? — невпопад крикнул я.

Или прошептал. Голова была ватной, я попытался смахнуть с нее кошку… Какую кошку, при чем тут кошка? Мерещится уже всякое.

— Евгений Семенович, простите… Все должно было быть не так.

Шепот. Такой отчетливый, но при этом тихий. Кто это?

Я потерял сознание.

Очнулся на старой пружинной койке. На дворе конец восьмидесятых годов, а койки в больницах словно остались с Великой Отечественной. Но главное, что я жив и, судя по ощущениям, вполне себе цел и здоров. Голова только жутко раскалывается. Наверное, так и должно быть с человеком, который наглотался дыма.

Я вспомнил, что был не один, попытался вскочить с кровати. Неизвестная сила бросила меня обратно, словно котенка. Никакой мистики — голова закружилась, и я просто завалился. Так, стоп. Без глупостей, Женя. Ты в безопасности. И самое главное — цел.

Судя по темноте за окном, сейчас поздняя ночь или раннее утро. Часы на руке, но время в упор не вижу. Снова попробовал встать, на этот раз получилось. В свете Луны блеснули соседние койки — целых шесть штук вместе с моей. И все, кажется, заняты. Интересно, есть тут кто-нибудь еще из моих?

Нащупал ногами шлепанцы — видимо, из больничных запасов. Аккуратно, чтобы не упасть, добрался до двери, вышел из палаты и тут же сощурился от яркого света.

— Вы куда, товарищ? — молоденькая медсестра, рыжая, как огонь, вскочила со стула и подбежала ко мне.

— Пройтись, — улыбнулся я. — Меня зовут Кашеваров… Евгений Семенович.

— Вот что ты будешь с ним делать! — послышался такой родной голос, в котором одновременно слышалось облегчение, страх и что-то похожее на многочасовое напряжение. — Только в себя пришел и уже с медсестрами знакомится!

Рыжая девчонка смущенно хихикнула и вернулась на сестринский пост. А ко мне подошла Аглая, такая родная и теплая. В медицинском белом халате, пропахшем какими-то забытыми с детства лекарствами, которых уже не было в моей прошлой жизни.

— Вот почему, скажи мне, — заговорила Аглая, когда прошла вечность в объятиях, — почему ты всегда влипаешь в какие-то неприятности, стоит мне взять дежурство на «скорой»?

— Это намек на то, что тебе пора заканчивать работать на «скорой», — улыбнулся я. — А то ты со своей диссертацией и так практически не отдыхаешь, еще я тебя на аудиогазету подтянул…

— Позволь мне самой решать, — отрезала девушка, потом осеклась, вспомнив, что мы не дома и не одни, и смягчилась. — Что случилось-то знаешь?

— Война в Крыму, все в дыму, — попытался я пошутить. Как всегда в таких ситуациях, неудачно.

— Эдик, хоть ты с ним поговори, — Аглая отстранилась и повернулась в сторону движущейся по коридору фигуры. Небрежно накинутый на плечи халат напоминал плащ супергероя. — Меня вообще не слушается.

— Распустился, — улыбнулся Апшилава, шагнувший из полумрака. — И не думай, что от меня отвертишься. Я сейчас с Растоскуевым разговаривал и еще с пострадавшими. Думал уже домой ехать, а тут ты. Аглая, я заберу у тебя жениха на время?

— На перевоспитание, — сверкнула глазами девушка. — Забирайте, товарищ следователь. А я пойду в приемную, у меня смена еще не закончилась.

— Потом заходи на огонек, — я подмигнул Аглае, дробно застучавшей каблучками по коридору, и пожал руку Эдику. — Расскажите мне, Эдуард Асланович, что случилось… Если, конечно, милиция уже в курсе.

— Дымовая шашка, — ответил парень, жестом предложив мне сесть на диванчик для посетителей. — Простите, мы вам не помешаем?

Он повернулся к рыженькой медсестре, на всякий случай махнув красной книжечкой, дождался смущенной улыбки и неразборчивого воркования. Потом мы опустились на мягкое дерматиновое сиденье.

— Это такой жуткий эффект от шашки? — удивился я.

— Так в закрытом же помещении, Жень, — пояснил Эдик. — Дым густой, плотный. Движения воздуха нет. В итоге половина в больнице с отравлением продуктами горения.

— Кто? — коротко спросил я.

— Кандибобер, — ответил следователь. — Священник, девушка… Зоя, кажется? Директор дома культуры. Потом Котиков, Якименко. Жеребкин с Леутиным отделались легким испугом. Хотя какой уж легкий… Потом ваша Клара Викентьевна тоже дыма наглоталась. Тот, что из Калинина — Хватов, кажется. Трофим-Душевед, Белобров и Валетов тоже. Растоскуев, потом этот Котенок. Ему хуже всех. Жуть просто. Вот теперь ищем сволочь, которая это сделала. Ты что-нибудь видел?

— Нет, — я покачал головой. — Дым пошел, когда депутат с бабушкой Кандибобер с Растоскуевым повздорили. Кто меня, кстати, вытащил?

— Жеребкин, — улыбнулся Апшилава. — Настоящий комсомолец. Как только не угорел.

— Да на нем пахать надо, — я махнул рукой, потом добавил, увидев недоумение на лице Эдика. — Разумеется, это я в целом. А так спасибо ему скажу, разумеется, при первом же случае.

— То есть у тебя нет никаких мыслей? — Апшилава снова переключился на происшествие.

— Никаких, — я покачал головой. — Все внезапно произошло, закрутилось. Но одно могу точно сказать. Окна были закрыты, их Леутин даже разбил, потому что рамы не отодрать было…

— Переусердствовал кто-то, — понимающе закивал Эдик.

— И еще, — продолжил я, — дверь тоже была закрыта, никто не выходил и не заходил. Понимаешь, что это значит?

Я даже подскочил от неожиданного умозаключения. В момент инцидента мне было не до того, а тут голова постепенно заработала, и вот пошли выводы. Дымовой заряд нам не подбросили снаружи…

— Шашку приволок кто-то из тех, кто был на собрании, — понял следователь.

— Причем этот кто-то даже извинился… — грустно проговорил я.

— Что?

— Я говорю, кто-то даже извинился, но я не видел лица. А говорил он шепотом, по голосу не удалось понять.

Апшилава эмоционально всплеснул руками и еле слышно выругался по-абхазски.

— По отпечаткам искать будете? — уточнил я.

— Придется всех прокатать, — мрачно ответил Эдик. — Может, Котенок?

Я вспомнил, как он смотрел на меня, каким неприязненным было его лицо, когда появился депутат Растоскуев… А вдруг и вправду он? Под грузовики же он кидался, в конце концов.

— Нет, — я все-таки покачал головой. — Незачем ему было себя травить. Ты же сказал, что ему хуже всех. Не похож он на камикадзе.

— А он мог и не ожидать, что такой эффект получится, — возразил следователь. — Решил напугать и не рассчитал…

— Нет, это не он, — я опять покачал головой. — Все-таки «Вече» — это его билет в нормальную жизнь, понимаешь? Котенок, можно сказать, со дна выбрался, рукопожатным вновь стал. Сопредседатель дискуссионного клуба. Не знаю, это как тебя до майора резко повысить, а ты с горя уволишься.

— Аргумент кривоватый, но понятный, — улыбнулся Эдик. — И убедительный.

— Я думаю, он и вправду сам не рад, что так получилось, — из головы у меня так не шел тот извиняющийся, полный раскаяния шепот. — Поликарпов хоть выдохнет, а то наверняка уже подумал, что на меня новое покушение организовали.

— Молчи, — нахмурился Эдик. — В КГБ сейчас, наверное, по потолку бегают. Это же настоящая диверсия!

— Теракт, — подтвердил я. — На всю страну прославимся…

— Такую славу, — покачал головой следователь, — за шиворот и в канаву. Ладно, Жень, пойду я. Тоже не железный, спать хочется. И тебе советую. А как что вспомнишь еще, звони мне.

Курчавый следователь ушел, на прощание опять вогнав в краску рыженькую медсестру, а я остался наедине с собственными тревожными мыслями.

Во-первых, кто? А во-вторых… Зачем⁈