Главред: назад в СССР 4

Глава 18

В редакции от меня было мало толку. За неполный день произошло столько событий, нелепых и трагических одновременно, что я пребывал в прострации. Для начала я не мог спокойно смотреть на Никиту Добрынина и тем более говорить с ним. Он, по всей видимости, что-то почувствовал и старался меня избегать. Но подойти и спросить прямо — точно не выход. Слушай, Никита, а не ты ли случайно пустил дым в помещении, чтобы я чуть не задохнулся? А то мне тут знакомый чекист рассказал о твоих делах в подпольном журнале… Нет, так делать нельзя, разумеется. Нужно тоньше. А как — из-за сумбура в голове придумать не получалось. Пока.

Вместо этого я все думал и никак не мог понять: чего ему не хватало? Почему он вдруг решил заниматься теневой журналистикой? Талантливый парень, перед которым маячило большое будущее и которому я в числе прочих благоволил, ступил на темную дорожку. Что его привлекло в «Правдорубе»? Ему ведь интересно кино, он пишет потрясающие обзоры. О таком трудно помыслить в районной газете образца конца восьмидесятых. Однако я дал ему эту возможность. Да, его дед по линии матери был репрессирован. И я ведь это учитывал, когда размышлял о его отношениях с отцом Варсонофием, родным дядей, и когда подозревал в применении дымовой шашки. Видимо, что-то я не учел… А еще я, кстати, так и не спросил у Поликарпова, кто же совершил диверсию. Может, он еще и не знает, а может… Это все-таки Никита, и я просто не хотел получить официальное подтверждение?

Теперь Сало и Бульбаш. Тут все на первый взгляд проще. У карельского активиста свои счеты с советской властью, да и со мной, как оказалось, тоже. А Виталий Николаевич — просто несчастный человек, чьи слабости использовал циничный рецидивист Синягин. Вроде бы все стыкуется, но я еще с прошлой жизни не доверяю слишком простым выводам. У бабушки Кандибобер тоже имеются претензии к КПСС и советской стране в целом, однако она никого не травит. Не подбрасывает дымовые шашки в замкнутое помещение. Удивительно, но экоактивистка не побежала в «Правдоруб» или «Молнию»… Кстати, о последней чекист умолчал. Не нашли? Или это все же одна редакция? В будущем некоторые коллеги так делали — одна газета официальная, а вторая «серая», специально под выборы, например. Но здесь этого пока не знают, надо бы еще раз потом поговорить с Поликарповым. Однако вернусь к нашим баранам… То есть проштрафившимся коллегам.

Антон Янович, если судить по моей прошлой жизни, должен был стать ярым националистом и почти экстремистом уже после развала Союза. В поздние девяностые и даже двухтысячные. А тут, получается, мой дискуссионный клуб подтолкнул его к действию? Разбудил спящего? Не хотелось бы этого признавать, но, кажется, так и есть. Его первое выступление в клубе было звоночком, вот только я решил дать Сало шанс. Должен был это сделать. Но я ошибся. Антон Янович бросился в объятия самиздата, едва поняв, что со мной он каши не сварит. И вот опять эта дурацкая аналогия с моей нынешней фамилией…

И, наконец, Бульбаш. Действительно ли он просто несчастный дядька с развалившимся браком и алкогольной зависимостью? Может ли он быть таким же идейным, как тот же Сало? Или, учитывая открывшиеся обстоятельства, внук репрессированного священника Никита? Представим, что может. Но какая у него цель? Если у Сало и Добрынина есть свои скелеты в шкафу, то Бульбаш весь на виду. Уже близок к пенсии, живет с престарелой и уже весьма небодрой матерью, развелся с женой и не общается с сыном. Тут все-таки логичнее версия Поликарпова — надавили на больное. Или же… Я снова вспомнил прошлую жизнь. Знавал я коллег, которые в стремлении закрыть кредиты или просто заработать на более обеспеченную жизнь брались за подработки, которых потом стеснялись. Например, те же предвыборные агитки. Или издания-однодневки, созданные исключительно для черного пиара. Деньги за все подобное платили хорошие, и журналисты хватались за эту соломинку. Я их не осуждал, хотя тот же Игорь, наш главред, да и Рокотов, генеральный директор холдинга, ставили на таких крест.

Тогда что? Бульбаш зарабатывал деньги? Хотел обеспечить пожилую маму, выбраться из ямы, которую сам себе вырыл и помириться с сыном? А вот это возможно. Он же бросил пить и держался до недавнего срыва. Начал ходить в качалку, тренировался. Вступил в народную дружину и на дежурства рвался вне очереди. Казалось бы, вот он рецепт возвращения к нормальной жизни. Увы, даже в СССР квартирный вопрос портил не только москвичей. Или…

Я вспомнил, что Виталий Николаевич стал резко сдавать, и его материалы становились все хуже. По крайней мере, если верить не только моим предпочтениям и профессиональным навыкам, но и читательскому рейтингу. Бульбаш терял былую славу, время от времени поднимаясь на интересных ему самому темах. Выходит, что в «Правдоруб» моего заместителя переманили не столько деньгами, сколько признанием таланта? Бинго! Во всяком случае это похоже на правду. Что ж, кажется, я понял мотивы всей троицы. Теперь бы еще так же легко оценить их возможности…

Увы, тут уже с ходу ничего не скажешь, да и на самом деле был другой вопрос, который волновал меня больше всего. Кто стоит за всем этим на вершине преступной пирамиды? Точно не бандит Синягин, который умело притворяется работником органов. Он хорош в своем сомнительном деле, но он не политик и не журналист. Нет, я полностью согласен с Евсеем Анваровичем, всем этим заправляет кто-то расчетливый, умный и осведомленный. Тот, кто сидит достаточно высоко. У кого есть деньги и влияние — простой человек не позволит разбить две машины просто для устрашения конкурента. Да даже просто не будет устраивать целый сериал с подставными драками, авариями и диверсиями. Поликарпов сказал, что это кто-то в Калинине. Или местный со связями. Лично я думаю, что и то, и другое. Здесь только руки, умелые и не очень. А голова в Калинине, откуда все хорошо видно.

Разумеется, КГБ это рано или поздно выяснит. Найдет мерзавца. И случится это так же буднично, как это произошло с редакцией «Правдоруба». Забавно — мне даже немножко обидно, что все провернули без моего участия. Что не я вывел на чистую воду Никиту и не вынудил Бульбаша признаться. Что не нашел Синягина, используя дедуктивный метод Шерлока Холмса. А между тем, именно так и бывает в жизни. Это в книгах главный герой опережает полицию, сам ловит преступников и раскрывает заговоры. Реальность слишком цинично проста.

Перед уходом с работы я все же столкнулся в коридоре с Никитой Добрыниным. Он вздрогнул и хотел было идти дальше, заискивающе улыбнувшись, но я его остановил. Парень вытянулся, расправил плечи, подбородок больше не упирался в грудь, как у горбуна.

— Евгений Семенович, — начал он неожиданно твердым голосом. — Мы же были с вами вместе тогда, в районном доме культуры. Я помню, что вы помогали спасать других, и вам досталось чуть ли не больше всех, если не считать Алексея… Я имею в виду Котенка.

Забавно, я ведь остановил его, желая поговорить, но не задал ни одного вопроса. Никита сам, такое ощущение, что-то хотел мне сказать, просто не мог набраться смелости. А теперь вот нашел силы и слова.

— А я, Никита, сам не считаю, что мне досталось больше всех, — я покачал головой. — А спасать других… Мне приятно, что ты это отмечаешь, правда. Но ты советский парень, Никита. Ты должен понимать, что это нормальная реакция любого гражданина — спасти. Защитить. Помочь. И проявить сочувствие ко всем, кто пострадал. Даже к депутату Растоскуеву, который и в больничной палате обзывал нас всех контрой и обвинял в происшествии.

— Но он ведь не прав, — улыбнулся Никита. — Вы боретесь за советское общество, за советский образ жизни, просто хотите, чтобы там было место всем…

— Всем, кто желает добра стране и живущим в ней людям, — закончил я за него. — Я уже как-то говорил об этом, но в коммунизме есть многое от христианства, ты не находишь?

Никита вздрогнул.

— Не старозаветное око за око, зуб за зуб, — я продолжил, — а христианское непротивление злу. Нагорная проповедь, Евангелие от Матфея. «А я говорю вам: не противься злому[1]».

Глаза парня увеличились, он словно бы не хотел моргать, и я заметил причину. В уголках век Никиты росли предательские капельки. Молодой журналист боролся с подступающими эмоциями.

— Это вовсе не значит, что нужно терпеть все обиды и лишения, — говорил я, делая вид, будто ничего не замечаю. — Надо быть выше своих обидчиков. И прощать, если ты понимаешь, что делают они зло по чужому наущению. Только у христиан это дьявол, а у нас, коммунистов, это враги человечества и прогрессивного строя. Чувствуешь сходство?

— Чувствую, — хрипло сказал Никита.

Парень наверняка удивился, что я цитирую Библию — как же, редактор газеты, член райкома, коммунист и безбожник. А я помнил еще наш университетский спор на философии, когда мы разбирали эту концепцию. Всю пару тогда горячо обсуждали, что правильно и почему. А хитрый Борис Львович смотрел, прищурившись, и улыбался, потому что семинар прошел как надо — с разными точками зрения, аргументированными с использованием разных источников.

— Кто-то просил у меня прощения там, в задымленном ДК, — я пристально посмотрел на Никиту. — Я верю, что тот человек сделал это по наущению. И я простил его. Потому что огонь погашают не огнем, а водою, как говорил Иоанн Златоуст.

— Простите, мне надо идти, меня ждут, — облизнув пересохшие губы, сказал мой журналист. — Простите… За все простите!

Он быстро прошел по коридору, и вскоре я слышал топот его ног по лестнице. Никита не стал дожидаться лифта.

Никита фактически признался. Я бы в этом уверен. А еще он не стал делать мне замечания, почему это, мол, мы говорим на религиозные темы в стенах советской редакции. Просто Никита как раз-таки пытался совместить свое членство в ВЛКСМ и работу в газете с верой дяди и деда. Не знаю, как у них все-таки с Варсонофием, но старый Кирилл Голянтов для парня был не просто родственником, но еще и родственником, пострадавшим за убеждения. А это ценно для людей, уверенных в своих взглядах. Как там говорится? Я не согласен с вашим мнением, но готов грызть глотки, чтобы вы имели право его высказывать? Не помню точно, но смысл именно такой. Вот только что теперь делать с сознавшимся парнем? Как с ним работать? Еще одна задача, опыта для решения которой у меня пока просто нет.

С этими невеселыми мыслями я приехал домой, где меня ждала Аглая. Только я ее не узнал. Она не встретила меня улыбкой и страстным поцелуем — ее лицо было каменным и выражало самое страшное. Разочарование.

— Почему ты сбежал из больницы? — спросила она.

— Я не мог больше там находиться, — честно ответил я. — Мне нужно действовать. Нужно работать.

— А жить тебе не нужно? — девушка склонила голову набок. — Тебе мало того, что ты чуть не погиб в аварии?

— Его схватили, — я попытался повернуть все в позитив, но Аглая лишь покачала головой.

— Я рада, что люди в погонах выполнили свою работу. А ты, видимо, это не ценишь, раз после тяжелого отравления дымом заболтал Полуяна и сбежал в редакцию. Получается, что тебе наплевать на тех, кто о тебе заботится. На тех, кто хочет тебе добра. Чтобы ты жил, черт бы тебя побрал!

Девушка не выдержала и впервые повысила голос, который под конец даже дрогнул. Я шагнул навстречу Аглае, мягко обнял ее. Она подалась было, но потом отстранилась. Ее прекрасное лицо было бледным, она осунулась, словно не спала несколько суток.

— Женя, — твердо сказала она. — Я тоже люблю свою работу. Но, например, неделю назад, когда на шоссе столкнулись машины, я не бросилась своими руками разгибать железо и доставать зажатых людей, рискуя получить ожоги от вспыхнувшего бензина. Это сделали пожарные в защитных костюмах. А уже потом я занялась спасенными пострадавшими.

— У нас с тобой такие профессии, которые подразумевают риск… — я попытался объяснить, что творится внутри меня.

— Риск не должен быть безрассудным, — она покачала головой. — Ты мог умереть уже дважды. Ради чего?

— Ради свободы слова. Ради будущего страны.

— А ради меня? Ты сам мне рассказывал про Фаину, которая устроила истерику в отделении. Заметь, Леша Котенок при этом жив, хоть и весьма плох. Но я хорошо понимаю эту девушку. Потому что сама хочу строить жизнь с человеком, который не лезет под пули и гусеницы танков.

— А если по-другому порой никак? — я почувствовал, что говорю не то, что она хочет сейчас услышать. Весь ее вид сейчас буквально кричал о том, что мне нужно признать ошибку. Мол, я дурак, я напрасно рисковал своей жизнью. И особенно после того, как уже умер однажды… Впрочем, об этом Аглае не стоит знать.

Увы, мои слова оказались неправильными в этот момент и для этого человека. Любимого и дорогого мне человека, который желал мне добра. Но все же я не мог просто жить, зная, что способен многое изменить. Вот только как это объяснить моей девушке? Как совместить заботу о близком и дело всей жизни?

— Я понимаю, что для тебя важна моя безопасность, — попробовал я. — Понимаю, что тебе хочется стабильности. И мне тоже все это важно, поверь. Вот только кто все это построит, если не мы? Да, я совершил много ошибок. И продолжаю их совершать, но…

— С таким отношением тебе больше бы подошла Зоя, — неожиданно припечатала Аглая. — Недаром она так смотрела на тебя. И ей нужен не Вася Котиков, а такой, как ты. Фанатик, способный променять человека на рабочий адреналин.

Вот еще новости! Слова Аглаи больно ранили в душу. Наверняка это эмоции, жесткая попытка до меня достучаться, как это нередко делают женщины. Но как же это… выбивает из-под ног почву.

— Мне не нужна Зоя, мне нужна ты, — просто сказал я.

— Прости, я сегодня переночую у себя дома, — Аглая тряхнула тяжелыми каштановыми локонами. — Завтра снова дежурство на «скорой», нужно выспаться и не нервничать. Как ты сказал, дело жизни? Не стоит нашей ссоре на него влиять.

Она принялась одеваться, застегивать сапоги, затягивать пояс на пальто. Потом поцеловала меня в щеку и вышла прочь. А я остался стоять, будто каменный истукан, не в силах переварить новый удар судьбы.

Конфликт с Аглаей оказался последней каплей, переполнившей чашу моей моральной выносливости. И я понял, что все это время жил на пределе.

[1] Новый завет, Евангелие от Матфея. Мф. 5:39