Главред: назад в СССР 4

Глава 28

Инна Альбертовна оказалась бойкой пожилой женщиной и, надо сказать, довольно приятной. Когда мы с Аглаей зашли в квартиру, балансируя с тяжелым ковром, видно было, что радость на ее лице искренняя. А потом был совместный ужин с селедкой под шубой, оливье и вареной картошкой.

Признаться, я думал, что мама Аглаи начнет нас учить уму-разуму, но оказался несправедлив к калининскому кардиологу. Выяснилось, что у моей девушки в семье сплошные врачи — кардиолог на невропатологе и урологом погоняет. А мы как-то все это время семейных дел почти не касались. Даже странно. Сначала я заподозрил неладное, но потом понял: из-за Вани Бужа была некоторая неловкость, Аглае не хотелось грузить меня семейным бэкграундом, а у меня самого… Родители Кашеварова умерли, а про своих маму и папу из прошлой жизни я по понятным причинам не мог рассказывать.

К счастью, разговаривали мы в основном о работе, моей и Аглаи, о жизни в городе и, разумеется, о громких новостях. А точней, об одной.

— Евгений Семенович, вот вы, как человек знающий, что думаете о новом курсе Михаила Сергеевича? — аккуратно спросила Инна Альбертовна.

— Я думаю, что этим нужно было озадачиться еще раньше, — честно ответил я, вспоминая, что в реальности какие-то подвижки были еще при Андропове. — Вспомните первые десятилетия советской власти. Развитие шло семимильными шагами. Да, не всегда удачное, с перегибами. Общество порой не поспевало за государством. А потом они поменялись местами.

— Что вы имеете в виду? — Инна Альбертовна заинтересованно поправила очки.

— Время, — ответил я. — Люди стали другими, у них появилось больше запросов. Накапливались противоречия, недопонимания. Их бы вовремя разрешать, но у нас чаще делали вид, что все под контролем. И ладно бы только в этом проблема, вы вспомните, о чем пишут газеты, каким языком… Формализм и лозунги. А читателям нужен живой язык.

— Но вы ведь тоже работаете в газете? — осторожно заметила мама Аглаи.

— Верно, — я не стал отрицать очевидное. — А потому хорошо знаю, о чем говорю. Знаю и стараюсь это дело изменить. Сам ведь тоже далеко не святой. Однако вовремя это понял.

— И чего же вы пытаетесь добиться? — Инне Альбертовне определенно нравилась беседа. Как я это понял? По неожиданно расслабившейся Аглае, которая до этого сидела как на иголках.

— Чтобы журналисты рассказывали, а не выдавали наборы дежурных фраз. Чтобы анализировали и давали возможность людям самим делать выводы. Чтобы, в конце концов, газеты использовались по прямому назначению, а не для семечек или рыбы.

— Считаете, еще не поздно? — а вот этот вопрос прозвучал неожиданно.

Аглая перевела взгляд со своей мамы на меня и явно ждала какого-то невероятно умного ответа. А я вот, честно, такого не знаю. Поэтому просто сказал что думаю.

— Мне кажется, если уверен, то надо просто делать. Не думать, получится или нет. А стараться, чтобы получилось. Всеми силами приближать нужный результат. И рефлексировать только потом, когда все получится.

— А если все-таки не получится? — уточнила Инна Альбертовна.

— Тогда сделать выводы и попытаться вновь, — улыбнувшись, ответил я.

— Хорошая позиция, Евгений Семенович, — пожилая женщина улыбнулась, однако мне показалось, что ее взгляд затуманился. Как будто она вспоминала о чем-то. — Делать выводы и пытаться вновь. И так до тех пор, пока не достигнешь результата. Однако вы еще довольно молодой человек… Простите, если обидела, но это факт. Вы стремитесь к лучшему будущему, продвигаете правильные идеи, вот только при этом забываете о реальности. Выводы, Евгений Семенович, иногда следует сделать заранее.

И она тепло посмотрела на меня, почему-то покачав головой. Аглая, бросив на мать быстрый взгляд, почему-то помрачнела. Кажется, в прошлом Инны Альбертовны было что-то печальное.

— Ты говорил, что сегодняшний выпуск должен стать настоящей бомбой, — вместо нее заговорила Аглая. — Там что-то такое, по сравнению с чем даже перестройка блекнет…

— Признание тех, кто отправил меня и еще полтора десятка человек на больничную койку, — ответил я, одновременно анализируя слова Инны Альбертовны. — Признание и запрос на прощение. Это если коротко. Чтобы общество вынесло свой вердикт.

— А готово ли общество? — спросила мама Аглаи.

— О чем и речь, — сказал я. — Все, что я сейчас делаю, нужно было начать раньше. Намного раньше. И все равно — пока что еще не поздно. Так зачем же тянуть?

— Скажу вам как врач, — Инна Альбертовна покачала головой. — У нас есть шутливая поговорка, что ОРЗ — это еще и «очень резко завязал». Когда человек рвет с какой-то привычкой или вдруг с неожиданным усердием начинает худеть, он может сделать хуже. Организм начинает отчаянно сопротивляться… Хотя это ему на пользу! Понимаете, о чем я?

Я понял. И чуть не треснул себя по лбу, еле удержался. Желая подготовить читателей к информационной волне, я действительно начал это делать заранее. Как сам любил сравнивать — назначил обществу курс прививок. А тут взял и вкатил разом тройную дозу!

— Спасибо, Инна Альбертовна, — выводы сделаны, теперь нужно поспешить в редакцию, пока моих «исповедников» не линчевали.

В этот момент по улице промчалась милицейская машина с включенной сиреной.

Якименко поспешил к людям. Происходило что-то непонятное, даже пугающее, но краевед понял, что не может оставаться в стороне. Кем он будет, если развернется и побежит прочь? Кашеваров бы точно этого не одобрил. И Котенок Лешка тоже. Такие разные, казалось бы, люди. И так чем-то похожие своей принципиальностью.

— Что происходит? — он подошел к рваному краю толпы и обратился к какой-то женщине в высокой меховой шапке.

— Ой, да тут полный кошмар! — его собеседница повернулась и оказалась вполне юной и миловидной девушкой с огромными ресницами. — Вечерку вывесили, а там тако-ое!

Не в силах подобрать слов из-за захлестывающих эмоций, она даже замахала руками в слишком тонких для такого мороза перчатках.

— В редакции банду антисоветчиков накрыли, — с видом осведомленного человека сообщила полная женщина в дорогом югославском пальто. — Бульбаш там всем верховодил, задание от ЦРУ получил развалить газету. Кого-то из молодых заставили взорвать здание райкома, но он отказался, а Бродов пошел в милицию, не в силах больше в этом участвовать.

У Якименко глаза полезли на лоб от услышанного. Бульбаш — агент американской разведки? Кто-то из журналистов готовил теракт? Что за глупости⁈

— Вы ерунду-то не говорите, гражданочка! — поморщился мужчина лет пятидесяти, который сначала не обращал внимание на беседу, но тут же повернулся, едва прозвучали слова об антисоветчиках. — Бродов не ходил в милицию, он покаялся на страницах газеты. И Бульбаш с Добрыниным тоже. Вы хотя бы молчите, если не знаете, за умную сойдете!..

— Хам! — возмутилась толстушка. — А еще очки одел!

— Надел, — поправил ее мужчина, потом хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и отвернулся.

Якименко понял, что здесь он ничего толком не узнает, и принялся, аккуратно работая локтями, пробираться вперед. К стенду. Народ не сопротивлялся, лишь иногда его просили быть осторожнее, кто-то сделал замечание, что «вообще-то все тут стоят», но Александр Глебович упрямо двигался к цели.

В какой-то момент он увидел на крыльце редакционного здания пожилого мужчину во флотском бушлате, тот что-то пытался объяснить толпе. Рядом стоял еще один, помоложе, с восточной внешностью. На рукаве его куртки ярко выделялась красная повязка с надписью «Дружинник». А позади взволнованно топтались трое парней в таких же повязках.

— Дайте нам его сюда! — послышался тот же голос, что привлек внимание Якименко еще вначале.

— Товарищи, никакого самосуда! — заявил дружинник с восточной внешностью. — Все под контролем редакции и органов правопорядка!

— И правда, Борисыч, куда ты лезешь? — громко спросил еще кто-то из толпы, кого Якименко не видел. — Вечно ты людей баламутишь!

— Товарищи, внимание! — новый голос, усиленный мегафоном, резанул уши. — Просьба сохранять спокойствие и разойтись!

Вечерний сумрак осветило синим мерцанием милицейской мигалки. Краевед обернулся — к площади подъехали сразу две патрульные машины. А за ними еще одна. Нет, тоже две. Три! Черная представительская «Волга», потом такая же, только неприметно серая, и такси с шашечками.

В голове лихорадочно проносились мысли. Семья, работа… Та цена, которую мы каждый раз платим, делая тот или иной выбор. Хотелось верить, что сегодня моя цена за возвращение домой окажется не слишком высокой.

— Надо вызвать такси! — Аглая бросилась одеваться.

— Отличная идея, — я кивнул. — Только дай-ка я сам…

Телефон в прихожей на угловой полочке. Я крутанул диск, набирая нужный номер. Дождался ответа.

— Девушка, здравствуйте! Меня зовут Евгений Семенович Кашеваров. Петр Смирнов на линии? Передайте ему, чтобы мчал на Морозова, 9. Срочно!

Диспетчер попробовала было возразить, но я заверил ее, что это вопрос жизни и смерти, а еще что я все оплачу. И тут девушка меня удивила.

— Это же для газеты? — спросила она, вспомнив мою фамилию. — Кашеваров? Редактор?

— Да!

— Я передам Пете, он будет у вас.

Поблагодарив неизвестную девчонку-диспетчера, я положил трубку. Повернулся к Аглае и Инне Альбертовне. Моя девушка уже была одета — мы семья, мы решаем все проблемы вместе… А маму оставим дома, незачем рисковать пожилому человеку.

Вскоре мы сайгаками сбежали по лестнице вниз. Нет, это я сайгак, а Аглая — антилопа. Или грациозная лань. Я усмехнулся странным в такой ситуации мыслям и в следующую секунду уже открывал дверцу желтой хромированной «Волги».

— Петя, привет!

— Здравствуйте, Евгений Семенович! — обрадовался будущий милиционер. Потом повернулся к Аглае и поздоровался с ней.

— Давай, родной, мчи! Профсоюзов, дом 6. Редакция.

— Что-то серьезное? — водитель плавно тронул машину и буквально через секунду разогнал ее так, что меня ощутимо вдавило в кресло.

— Надеюсь, что нет, — я покачал головой. — Но всякое может случиться. Лучше быть там.

— Ясно, — Петр догадался, что для расспросов не время, и сосредоточился на дороге.

Уже через пару минут мы были недалеко от редакции. Перед нами припарковалась черная райкомовская «Волга», затем серая комитетская. Рядом уже стояли два милицейских «лунохода», Петя ловко приткнулся между ними.

— Много народу, — таксист цыкнул зубом. — Евгений Семенович, помощь нужна?

— Нужна, — ответил я. — Береги Аглаю. А ты жди меня здесь!

К счастью, здесь моя девушка уже не рвалась в бой. Понимала, что быть поблизости уже достаточно, а подвергать себя опасности и мешать мне точно не стоит.

— Кашеваров! — вместо приветствия лязгнул Краюхин, выбравшийся из черной «Волги». — Ты что вытворяешь, мать твою за ногу?

— И вам здравствуйте, Анатолий Петрович! — я поприветствовал первого секретаря подчеркнуто вежливо.

— Потом расшаркиваться будем! — первый секретарь по-прежнему был в гневе. — Ты почему допустил этот разворот в печать? У тебя там твоя Шабанова из комсомола вылететь хочет? Ты за своими бабами вообще перестал следить?

— Полегче, Анатолий Петрович, — я едва сдержал возмущение. — Это явно сейчас было лишним.

На нас начали оглядываться люди из толпы. Одновременно с опаской и с любопытством. По рядам побежал шепоток.

— Ты прав, — нехотя буркнул первый секретарь. — Здесь я погорячился. И все же! Какого художника, Женя? Почему не согласовал?

— Шабанова — тоже редактор, она действует исходя из редакционной политики «Вечернего Андроповска», — спокойно объяснил я. — Но разворот с материалами Бульбаша, Бродова и Добрынина запланировал и одобрил я. Перестройка, Анатолий Петрович, гласность. Забыли?

— Устроили тут, понимаешь!.. — обычно спокойный и рассудительный первый секретарь от ярости не мог подобрать слов, но говорил уже тише. — Звоню Громыхиной, а она, понимаешь, тоже свою визу поставила! Вы там берега у себя в редакции не попутали?

— Анатолий Петрович, — по-прежнему спокойно, но твердо сказал я. — Мы с вами все это уже обсуждали. Колонки мнений в обеих газетах являются одобренным и согласованным экспериментом. Пленум ЦК состоялся, подпольную редакцию «Правдоруба» задержали вместе с калининским куратором. И теперь мы сами решаем, что мы печатаем.

— Законодательно это еще не оформлено! — рявкнул Краюхин, а потом добавил уже совсем другим тоном. — Ладно, с твоими шараханьями мы потом разберемся. Что делать будем? Людей я бы не хотел разгонять…

Он еще больше понизил голос. К нам подошел второй секретарь Козлов, затем чекист Поликарпов. Люди в толпе заметно напряглись, но даже не думали расходиться.

— И не надо, — я покачал головой. — Только хуже сделаем.

— У вас есть план, Евгений Семенович? — прищурился Поликарпов. — Смотрите, сейчас еще можно обойтись малой кровью. Потом вся милиция города уже будет бессильна…

— Обойдемся совсем без крови, — решительно заявил я. — Иначе все потеряем, чего добились… Дайте мне немного времени.

— Десять минут, Евгений Семенович, — сказал Поликарпов. — Потом будем действовать по обстоятельствам.

Я не верил, что партийцы и КГБ пойдут на крайние меры. Еще не пришло время «космонавтов» с пластиковыми щитами, хотя резиновые дубинки у милиционеров уже имелись. Но как же не хочется, чтобы всех, кто пришел к редакции, разгоняли вот так вот жестко! Нет, ни в коем случае этого нельзя допустить.

— Вместе пойдем, — заявил Краюхин, Козлов молча кивнул. — Будем тебя поддерживать.

На крыльце здания стоял вахтер Михалыч, рядом беседовал с каким-то нервным мужиком Сергей Саныч Доброгубов. Безмолвными тенями поблизости расположились Аркадий Былинкин и оба молодых фотографа — Леня и Андрей. От сердца немного отлегло. Молодцы парни, вовремя отреагировали. И вроде народ спокойный, если брать в целом. Вот только это обманчиво, когда речь идет о толпе.

— Граждане, расступитесь! — проревел в мегафон милицейский старшина, завидев меня и обоих райкомовских секретарей, шагнувших в сторону здания.

Мы двинулись по мгновенно образовавшемуся людскому коридору. Горожане о чем-то неслышно переговаривались, кто-то улыбался, ко мне попытались протянуть руки для приветствия. Некоторым я ответил, других пришлось пропустить, ограничившись вежливыми кивками.

— Привет, Саныч, — я улыбнулся Доброгубову, поздоровался с вахтером и парнями-журналистами.

— Здравствуйте, Евгений Семенович! — неизвестный мужик, вежливо и немного с опаской кивнув партийцам, протянул мне свою ладонь. Крепкий, низкорослый, с густыми ржаными усами щеткой. — Меня зовут Валерий Васильевич Тяпин. Я делегат инициативной группы…

«А вот и те самые ростки гражданского общества», — мелькнуло в моей голове.

— Мы требуем! — Тяпин повысил голос.

— Василич, смелей давай! — нетерпеливо крикнул кто-то из толпы. — Не тяни кота за резину!..

— Так вот мы требуем! — делегат сбился, но тут же вернул себе прежнюю деловитость. — Выдать нам Бродова Арсения Степановича для разъяснительной беседы и товарищеского суда! Ввиду возмутительности его поступка…

— Извините, Валерий Васильевич, я вас прерву, — передние ряды мгновенно затихли. — На каком основании вы требуете выдать вам моего сотрудника, да еще в такой форме?

— Я же вам объяснил! — Тяпин начал раздражаться, а его приятель из толпы засвистел. — Он совершил проступок, предал коллектив и интересы страны! Мы хотим, чтобы он ответил!

Несколько человек в передних рядах загудели. Их моментально одернули несколько крепких парней с пролетарскими лицами и такими же рабочими кулаками. Возмущенные быстро притихли, Тяпин же, потеряв поддержку, опять сбился.

— А вы кем, позвольте, себя возомнили, товарищ? — Краюхин, внимательно слушавший нашу короткую беседу, тут же вмешался. — На что, как вы думаете, у нас милиция? А партийные органы?

— Давайте, товарищи, поступим проще, — я понял, что разобраться здесь могу только я, и обвел взглядом толпу. — Кто хочет судить Арсения Степановича?

Нет, пока это еще отдельные люди, но уже скоро… За частью могут последовать остальные.

— Все!.. Все-е! — глотки надрывали не больше десяти человек.

— Он же предатель! — набравшись храбрости, заявил Тяпин.

На площади повисла тишина. Не меньше пары сотен человек, заполонивших все пространство перед зданием, терпеливо молчали. Ждали, что я отвечу.

— На страницах «Вечернего Андроповска», — начал я, — напечатаны бюллетени. Те, кто действительно читал, наверняка обратили на них внимание. И каждый, у кого есть экземпляр вечерки — обратите внимание, каждый, а не только одна инициативная группа! — может оставить свое мнение о покаявшихся журналистах. А может просто ограничиться коротким ответом: простить — да или нет. Это и будет ваш читательский суд.

— А если «да» будет больше? — спросил приятель Тяпина из толпы.

— Так тут все просто, — я улыбнулся. — Это в любом случае будет решение жителей нашего города. Настоящее решение, а сейчас… Извините, Валерий Васильевич, ничего личного. Ни Бродова, ни кого бы то ни было еще я вам не выдам.

Раздались возмущенные голоса сторонников Тяпина, однако их быстро заглушили остальные.

— Разрешите мне! — вдруг закричал кто-то, едва пробиваясь через гомон сотен людей.

Я поискал глазами и наткнулся на довольно улыбающегося Якименко. Он замахал мне рукой, я помахал в ответ. Краевед принялся пробираться сквозь толпу, милиционеры помогли ему, и вскоре Якименко оказался на крыльце рядом с нами.

— Рад, что вас выписали, Александр Глебович, — улыбнувшись, я крепко пожал ему руку.

— Спасибо, Евгений Семенович! — краевед развернулся к людям. — Я вот что хотел сказать… О произошедшем я узнал буквально только что, когда прочитал все три статьи. И могу сказать…

— А ты кто такой? — вдруг перебил его приятель Тяпина. — Может, я тоже хочу высказаться!

— Когда будет время и место, — заметил я, жестом попросив остановиться крепкого милиционера, решительно двинувшегося в сторону бузотера. — И когда будет что сказать по существу.

— Нет, а я-то что? — пожал плечами оказавшийся еще не старым мужичок в прохладной для текущей погоды беретке. — Ему ведь тоже тогда по существу надо!..

— Я пострадал от действий Никиты Добрынина, — заявил краевед. — Меня только сегодня выписали из больницы, где я провалялся после той дымовой атаки в ДК… А значит, как я думаю, у меня есть право судить или простить всех этих оступившихся людей.

Приятель Тяпина в беретке стыдливо умолк. А Якименко, осмелев, продолжил.

— Я мог бы сказать: «Судите Добрынина». И Бродова тоже. И Бульбаша. Но что это даст? Люди не побоялись признаться в своих прегрешениях не только милиции, но и нам, обществу. У нас ведь социализм? И идем мы, кажется, к торжеству коммунизма? Так вот я хочу напомнить вам, что первое понятие образовано от греческого слова socialis, то есть «общественный». А у второго латинское происхождение, и означает оно то же самое.

— Вообще, в современном виде слово «коммунизм» было взято из французского языка, — вмешался Козлов. — Но смысл и вправду такой.

— Спасибо, — Якименко кивнул, не глядя на второго секретаря. — Так вот именно нам, обществу, предстоит оценить поступки этих людей. Оценить и принять решение: что перевесит — вина или желание ее искупить?

— А как же советский суд? — ехидно спросил еще кто-то из свиты Тяпина. — Самый гуманный суд в мире!

— Мои сотрудники готовы ответить и на скамье подсудимых, — вмешался я. — И при необходимости они понесут наказание. Но именно от решения вас, читателей, будет зависеть судьба каждого из этих людей.

Ехидный пристыженно замолчал.

— Думаете, они боятся сесть? — спросил я. — Или, быть может, вы опасаетесь, что я за них заступлюсь, уберегу от тюрьмы? Нет, — я покачал головой. — Ни то, ни другое. Однако, поверьте: даже отсидеть срок легче, когда есть прощение. А от ухода от наказания нет никакой радости, если осталось осуждение общества.

Толпа загомонила, звук голосов напоминал гул самолетов на аэродроме. Потом кто-то выкрикнул:

— Ура Кашеварову!

Собравшиеся ответили громогласным эхом, до сих пор стоящий рядом с нами Тяпин от испуга присел. Потом заулыбался, вскинул правую руку со сжатым кулаком и тоже принялся скандировать.

— Ну что, Евгений Семенович? — тихо спросил меня Анатолий Петрович. — Разгребемся?

— А куда денемся? — я лишь улыбнулся в ответ.

Ничего еще не закончилось. Все только начиналось.