Глиссандо

8. Cola

Ah, he's in the sky with diamonds and he's making me crazy,

I come alive, alive.

All he wants to do is party with his pretty baby.

Come on, baby, let's ride,

We can escape to the great sunshine,

I know your wife, that she wouldn't mind.

We made it out to the other side.

Cola — Lana Del Rey [10]

Как я и думал, проявление человечности было скорее чем-то мимолетным, нежели перманентным. На следующий день примерно в обед, когда отец выполз из своей спальни, он сделал вид, что ничего вчера вечером не было и снова закрылся в своем кабинете. Просто прошел мимо нас, как мимо ценных экземпляров своей коллекции, хотя я и не злился, если честно. Точнее не так, как обычно. Не смотря ни на что, морок не пал, все действительно изменилось, и даже теперь я видел то, чего никогда раньше в нем не замечал: отец был напуган.

Проследив за его массивной фигурой, я перевожу взгляд на Лили, которая тоже смотрела на него, но сразу, как столкнулась со мной, перестала. Теперь она изучала овощи на дне своей тарелки, пытаясь делать вид, что ее здесь нет. Но она была здесь, а у меня остались вопросы.

— О чем вы говорили вчера?

Лили тихо вздыхает. Наверно, она знала, что ей рано или поздно нужно будет отвечать, чего она уже и не хочет, кажется.

— Мы говорили о том, что нас связывало.

Марина издает тихий смешок, но даже он свидетельствует о крутых поворотах и какой-то странной смене позиций, что произошла незаметно, буквально за одну ночь. В смешке не было прежнего яда, агрессии и ненависти, он скорее был чем-то вроде привычки. Не более. Лили на него даже не отреагировала, а положила вилку, сжала руки на коленях и перевела взгляд в окно.

— Он не обратился ко мне при вас из уважения. К вам. Знает, что всем не особо приятно слушать о наших отношениях, но они все же есть.

— И что он сказал? — повторяет Адель, и Лили бросает на нее короткий взгляд.

— Он сказал, что я была нужна ему. Он был одинок, а я очень похожа на Ирис. Внешне.

— Как мило.

На по-прежнему едкий комментарий Лекса, она тоже не реагирует, а смотрит теперь на меня и еще тише продолжает.

— Он дал и мне конверт. Там была дарственная на мою квартиру, машину и счет. Все, как он когда-то обещал.

Раньше я бы непременно ядовито поздравил ее с выигрышем, но сейчас не чувствую ничего. Перевожу взгляд в тарелку, начинаю мерно резать мясо. По факту мне как-то абсолютно плевать, да и честно это — Лили выполнила свои обязательства. Контракт закрыт, издержки не предусмотрены с обоих сторон. Чин по чину. На сто процентов.

— Он просил кое о чем меня…

— О чем же? — спрашиваю безучастно, спокойно, при том не притворно, а действительно спокойно.

Это какое-то благословение. Я могу свободно дышать от рухнувших в моей больной башке стен.

— Он просил не говорить никому, что вас связывало.

Резко перевожу внимание на нее, а Лили придвигается ближе, кладет руку на мою и хмурится сильнее, говорит тише, но при этом тверже.

— Макс, он напуган, и боится он не за себя, а за тебя. Он пытается тебя защитить. Искренне пытается. Пожалуйста, всего один раз, не делай глупостей.

Также резко, как перевел взгляд, я поднимаюсь и разворачиваюсь к лестнице. Киплю. Потому что, черт возьми, какого хрена?! Он всю жизнь мне изрезал на лоскуты, а теперь «волнуется»?! «Заботится?! С чего вдруг, твою мать?! Почему он не мог просто быть мне нормальным отцом, который действительно был мне нужен?! Прислоняюсь к двери своей комнаты и смотрю в потолок, медленно считаю от десяти до нуля. Чувствую, как ненависть начинает расползаться по телу, разносимая кровью, как самый опасный токсин, а я пытаюсь вспомнить, как мне удалось его нейтрализовать так, чтобы бесследно…

Август

— …Я же сказал, что приеду, твою мать! — рычу в трубку в ответ на очередную реплику отца, а сам хожу кругами вокруг одинокого дуба на границе моего участка.

Я так злюсь. Снова злюсь. Все остальное выжигается, как будто и не было ничего и никогда, оставляя за собой одну густую, липкую субстанцию — ненависть. Отбив звонок, я стою еще какое-то время, закрыв глаза и направив лицо в небо. Его ласкает теплый, летний ветерок, пахнет сырой травой, а дополняет картину стрекот кузнечиков. Здесь спокойно, но увы, я даже сейчас не могу оценить полноту картины, потому что в голове только и звучит, что голос этого ублюдка. Он раздает приказы и «наставляет» на верный курс, и мне вот интересно, будь он на моем месте, каково бы это было? Спорю на что угодно, несладко. Тогда почему все именно так?! Почему нельзя нормально?

Ох, это вечный вопрос, на который я устал за столько лет искать ответ. Даю себе еще одну минуту, чтобы успокоиться, потому что не хочу идти в дом в таком состоянии. Я снова сорвусь на Амелии, снова ее обижу, а мне этого совсем не хочется. Мне больше нравится, когда она улыбается, а не прячет от меня глаза…

В доме тихо. Перед его звонком мы лежали рядом: она была на мне, я ее обнимал, и мы разгадывали глупый кроссворд. «Занятие для старперов», так она это называет обычно, когда приходит ко мне и ложится по-хозяйски, прежде покрутившись. Она всегда крутится, устраивается поудобней, точно как кошка, и это заставляет меня улыбаться.

— Амелия?

Зову ее, уставившись вглубь темной гостиной, откуда раздается ее тихий голос.

— Закрой глаза.

— Зачем?

— Просто закрой глаза.

— Нет, — усмехаюсь, опираясь спиной на прозрачную дверь и складывая руки на груди, — Что ты задумала?

— Боже, ты что мне не доверяешь?

Мне хочется сказать в своем привычном, саркастичном стиле, мол, хах, еще чего! Но вместо этого я улыбаюсь шире и закрываю глаза.

— Ты закрыл?

— Закрыл, но теряю терпение.

— Не нуди, — фыркает, а я прислушиваюсь к шороху.

Она выходит из кладовки? Скорее всего. Что задумала? Хмурюсь, но не успеваю ничего сказать, потому что она тихо меня опережает.

— Ты точно закрыл глаза?

— Амелия.

— И не будешь подглядывать? Пожалуйста.

— Скажи, что происходит, и я подумаю.

— Ты должен доверять мне, — мягко, глубоко говорит, делая небольшой шаг в мою сторону, — Это сюрприз. Приятный.

От ее голоса и ударений в предложении, внутри меня все начинает вибрировать. Я проглатываю густую слюну и киваю, как бы принимая все поставленные условия, а сам дождаться не могу, чтобы узнать все-таки, что она там придумала.

Обращаюсь в слух. Клянусь, я сам будто превратился в одни огромные уши, чтобы уловить каждый ее шаг. Тихий. Маленький. Такой ожидаемый, что сердце подпрыгивает всякий раз, когда ее стопа касается пола, приближая мою девочку ко мне. Это невыносимое ожидание. Я почему-то абсолютно к нему не готов, безумно хочу ее увидеть, но вместе с тем дико-дико волнуюсь. Так я себя чувствовал лишь в детстве, когда спускался первого января к елке, чтобы найти подарок от деда мороза.

И почему мне в голову приходят такие дикие мысли и сравнения?!

Почти фыркаю сам на себя, но не успеваю съершиться — она берет меня за руку. От ощущения ее кожи на моей, проходит электрический разряд, и я вздрагиваю, ощущая себя каким-то школьником. Зачем-то (потому что больше не могу сдержаться), распахиваю глаза, и Амелия сразу же громко цыкает.

— Ты обещал!

Но у меня нет слов, чтобы парировать. И сожалений нет. Я нарушил слово, но, черт возьми, я этому даже рад. Амелия стоит передо мной, тонет в пожаре уходящего солнца, и она так прекрасна…Длинные, светлые, стальные волосы, пухлые губы, что на вкус, как спелая вишня, милые ямочки, огромные глаза. Черт, как я обожаю ее глаза…Они такие особенные, пусть она их и не признает, но они такие особенные…а их взгляд. Открытый, такой счастливый, одновременно таинственный и глубокий. Она пронзает меня им насквозь, смотрит так доверчиво, так…влюбленно. Все это прописано капслоком, она любит меня, я это знаю. И мне это нравится. Амелия нравится мне абсолютно всем. Я веду взглядом дальше, снова проглатывая вязкую слюну, и мне в голову приходит всего одна фраза, как выстрел.

«Трудно хранить злобу в сердце, когда в мире так много красоты. Иногда мне кажется, что я вижу её всю, и это становится невыносимым. Моё сердце наполняется ею, как воздушный шар, который вот-вот лопнет. И тогда я расслабляюсь и перестаю сопротивляться ей. И она просачивается сквозь меня подобно дождю. И я не чувствую ничего, кроме благодарности за каждый миг моей маленькой глупой жизни.»[11]

Я — Лестер Бёрнэм, она — Анжела Хэйс, и я с такой легкостью могу представить ее в розовых лепестках[12]. Мы не они, конечно, и Амелия ненавидит розы, ведь они напоминают ей о страшной потери, а я все равно ее в них представляю… Как-то я вскользь бросил, что когда-то давно мечтал оказаться на трибуне вместо Кевина Спейси, но я никак не думал, что она это запомнила. А она запомнила. На Амелии сейчас форма болельщицы: короткая, юбочка с зеленой каемкой, свитер на молнии в комплекте. Все почти по канону, и я не могу оторвать от нее глаз. Это выше моих сил…

— Ну и? Ты что-нибудь скажешь? — тихо спрашивает, волнуется.

Ее щеки слегка розовеют, придавая Амелии такой невинный вид, что я даже на секунду думаю сбежать. Не потому что мне страшно, а потому что я не хочу касаться ее, пачкать собой и своими поступками, мыслями…Благородный порыв, знаю, но я для его исполнения слишком слаб. Я слишком сильно ее хочу, чтобы держаться от нее на расстоянии. Она мне слишком нужна.

— Ты прекрасна… — еле слышно выдыхаю, и Амелия смущается еще больше, но улыбается.

Дарует мне эту чудесную улыбку, счастливую, озорную, а потом отходит чуть назад. Мне хочется схватить ее, я ведь действительно не могу отпустить, даже на шаг сложно, но она не собирается уходить. Нажав что-то на своем телефоне, она откидывает его в сторону, а через миг комната разряжается тихой песней. Я усмехаюсь. Текст ее огонь, но я не против.

Кола, так кола. Дел Рей, так Дел Рей. Я ее не особо жалую, но Амелии нравится, значит так и будет. Тем более, что за терпение я получаю больше, чем мог бы желать. В такт музыке, Амелия начинает медленно кружить бедрами, не отводя от меня глаз ни на секунду. Она цепляет, вбивает ими в стену, приклеивает к месту, и я на все это ведусь. Снова цепенею, потому что не могу поверить, что эта волшебная девушка здесь, со мной. Она ведь действительно волшебная…

И такая соблазнительная. Я хочу ее так сильно, что меня внутри всего крутит. Возбуждение проходит по коже рябью, сжимает поджилки, стягивает все внутренности. Чувствую, как мне становится тесно, как я всей своей сутью рвусь к ней. Я хочу ее почувствовать, чтобы удостовериться, что она — не мой личный Оазис. Мне это просто необходимо.

Быстро преодолеваю расстояние, пугаю ее, но лишь на миг. Амелия улыбается, смело вздергивая носик, а потом шепчет.

— Ты все испортил.

Да, малыш, я это знаю. Я испортил все, что только мог. Ты пока этого не знаешь, но так и есть. Прости меня. Прости, но я не могу перестать все портить и дальше. Меня к тебе слишком сильно тянет…

Беру ее маленькую ручку в свою, бережно сжимаю ее и оставляю на внутренней стороне ладони у самого основания поцелуй — она вздыхает. Вся ее смелость схлопывается в миг, уступая место смущению. Она все еще стесняется, хотя идет за мной отважно, куда бы я ее не вел. Амелия мне верит.

Снова я себя ненавижу, но лишь на миг, потому что когда смотрю в ее глаза, это чувство больше просто не может существовать. Она его разгоняет, заменяет другим. Более объёмным. Я сам не уверен в том, что это такое, но сейчас мне не до вопросов. Аккуратно берусь за язычок молнии, а потом слежу за тем, как медленно тяну его вниз. Я уже видел ее обнаженной миллионы раз, и еще миллионы увижу, но я всегда так предвкушаю этот миг. Все жду, когда это чувство закончится, а оно только множится и множится. Не знаю, как она это делает, но каждый раз, я как будто впервые раздеваю ее.

Мне снова нравится все. Тонкая, узкая талия, небольшая родинка над пупком. Линии плеч, ключицы. Ее грудь. Идеальный размер, идеальные полушария с розовыми ореолами и дерзкой сердцевиной. Еще одна родинка располагается аккурат под одной из них справа. Забавно, но я мог бы нарисовать карту этих самых родинок даже в слепую, так хорошо знаю каждый изгиб ее тела, также хорошо знаю его язык.

Нам не нужно ни о чем говорить, чтобы это понять. Она меня чувствует, мне это известно, я чувствую ее, и это известно ей. Наш секс — это не путь проба и ошибок, как бывает у многих, он как будто идет сам по себе, а главное в нужном направлении. Всегда. Словно мы были созданы друг для друга, и я не против. Впервые в жизни, если честно, мне так хорошо, что я не против быть зависимым от кого-то. Плевать на все — она в моих руках, и это самое важное.

Прижимается ко мне, скребет ногтями по спине, тихо стонет. Я готов кончить, как прыщавый подросток, в эту же секунду, но держусь. Сначала она. Вдруг для меня это стало тоже принципиально. Я целую ее страстно, прикусываю губу, от чего самого кидает в жар, а она закатывает глаза и отклоняет голову назад. Ей хорошо, и она почти готова, а значит я снова получу часть особого наркотика — наблюдать за ней один из пунктов моего собственного удовольствия. Без него я не забираю весь свой выигрыш.

Амелия стонет чаще, чаще, еще, дышит быстрее. Дрожит. Клянусь, я такого еще не видел. Как она кончает, никто и никогда не сможет. Чувственно, долго и быстро. Прекрасно быстро, от чего я тихо посмеиваюсь, но сразу же сдаюсь сам. Она слишком крепко сжимает меня, забирая себе все без остатка.

— …С чего вдруг ты решила переодеться? — спрашиваю ее, когда мы лежим в ванной.

Амелия позади меня, она обнимает мое тело руками и ногами, водя мочалкой по груди, а второй рукой легко гладит по волосам. Мне спокойно. Так чертовски спокойно, и я даже не помню, что злился сегодня, да вообще когда-то. Будто рядом с ней открывается какой-то портал в другое измерение, и я сам становлюсь другим человеком. Он нравится мне больше того, кто есть на самом деле, если честно…

— Ты расстроился… — тихо отвечает, оставляя поцелуй на моей щеке, — Я хотела тебя немного порадовать. Правда ты не дал мне сделать все так, как я задумала!

— Не удержался. Прости.

Как сытый кот, я прикрываю глаза и с улыбкой полностью расслабляюсь, выводя круги на ее колене. Нирвана. Не иначе как Нирвана, черт бы ее побрал…

— Все в порядке? — еще тише спрашивает, заставляя меня нехотя открыть глаза.

Я мог бы исполнить. Мог бы не отвечать. Мог бы нахамить и съязвить, но сталкиваясь с ее открытым, таким взволнованным взглядом, не могу. Нет во мне яда сейчас, только тишь да гладь.

— Теперь да, — отвечаю, касаясь ее щеки, — Ты рядом и все просто великолепно, малыш. Спасибо.

Амелия закатывает глаза, щипая за руку, но на самом деле ей приятно это слышать.

— Когда я расстраивалась, — вдруг говорит с улыбкой, — Мама рассказывала мне разные легенды. Хочешь расскажу тебе?

Я хочу все, что с тобой связано. Думаю, но в слух лишь киваю, она улыбается только шире, показывая ямочки, набирает побольше пены и выкладывает мне на грудь.

— В золотом веке люди жили счастливо и спокойно, но, жаль, недолго он продолжался. Одним днем с востока, из страны великанов, в Митгард пришли три женщины. Первая была старой и дряхлой — Урд, прошедшее. Верданди — женщина средних лет, настоящее, а третья совсем молоденькая Скульд — будущее. Эти три женщины были вещие норны, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов.

— Какой полезный навык…

Амелия строго смотрит на меня и шикает, от чего я тихо смеюсь, но замолкаю. Мне интересно ее слушать. Редкость, но данность…

— «Очень скоро жажда золота и наживы проникнет в сердца людей. Так закончится золотой век», — сказала Урд. «Люди будут убивать и обманывать друг друга из-за золота. Много честных, славных героев оно ослепит, и погибнут они в борьбе за него», — добавила Вернанди. «Да, все это произойдет,» — не отрицала Скульд, но добавила, — «Но пройдет время, когда золото потеряет свою власть над людьми, и тогда они снова будут счастливы».

— Мне больше всех нравится Скульд. Оптимистичная натура.

Амелия заливается смехом, а потом смотрит на меня и снова щиплет, но посильнее.

— Я не закончила.

— Простите, пожалуйста.

Нравится мне, когда она проявляет характер. Перебивать нельзя. Наказуемо. Я хоть и улыбаюсь, но знаю — нельзя. Она способна наказать меня стократ сильнее отца, если захочет. Я это знаю. Чувствую на подсознательном уровне. И пока я удивляюсь в который раз, как в этом маленьком создании умещается такие противоположные друг другу качества, как наивность и твердость, кротость и вызов, Амелия продолжает.

— «Жажда золота овладеет не только людьми, но и богами, и они тоже будут проливать кровь и нарушать свои клятвы», — вновь заговорила старшая, а средняя вновь добавила, — «Великаны начнут войну с богами. Эта война будет продолжаться много лет и закончится гибелью и богов и великанов.»

— А что сказала моя любимая оптимистка?

— Что это правда, — мягко отвечает она, — Но погибнут не все. Дети и те из них, кто не повинен в убийствах и клятвопреступлениях, останутся в живых и будут править новым миром, который возникнет после гибели старого.»

— Чем все кончилось?

— Гибелью старого мира и рождением нового, — усмехается, а потом вдруг серьезно смотрит мне в глаза и добавляет, — Так всегда же и бывает. После разрушение, следует возрождение, как за черной полосой белая. Нет ничего абсолютного…

«Так всегда говорит Настя…» — думаю, а она задумчиво говорит это в слух.

— Мама Адель часто это повторяет. Не существует людей абсолютно плохих и абсолютно хороших. Мне это в какой-то момент очень помогло.

— Правда?

— Да. Я раньше думала, что мой отец — абсолютное зло, но это не так.

— Почему ты злишься на него?

— Его решения сильно повлияли на маму. Я злюсь на него за то, что он втянул ее в свою жизнь, а потом бросил.

— Он же умер?

— Да… — отводит глаза и вздыхает, — Я и говорю. Бросил. Но в нем тоже было много чего хорошего.

— Если ты действительно похожа на него, то я в этом не сомневаюсь.

Амелия улыбается, а потом приближается и слегка касается моих губ с шепотом.

— Я действительно на него очень похожа, Макс. Так что осторожней. На поворотах.

— Ты мне угрожаешь, малыш?

Нет, она играется, и мне это очень заходит. Я слегка сильнее сжимаю ее бедро с внутренней стороны и вижу, как чертята в глазах поднимают голову.

— Возможно.

Поцелуй наполнен страстью и огнем, я в нем растворяюсь, а она только к этому и подталкивает. Но не топит, нет, она наоборот меня вытягивает, и когда отстраняется, тяжело дыша, я шепчу еле слышно.

— Я говорил с отцом.

Амелия резко раскрывает глаза и хмурится, а я свои отвожу. Не могу смотреть на нее, мне ведь сложно даются откровения, но с ней я хотя бы хочу попытаться быть откровенным. Насколько могу по крайней мере.

— Я думала…

— Я знаю, но…вот как-то так. Каждый раз, когда я слышу его голос…меня одолевает такая…ярость. Ненависть. Я от нее порой, кажется, даже задыхаюсь.

— Зачем ты тогда снимаешь трубку?

— У меня нет выбора. Прости.

— За что ты извиняешься?

Это очередной момент, когда я могу сказать, за что я извиняюсь на самом деле, но при этом не могу. Нет, я просто не могу физически, как будто слова застряли где-то в трахеи, и вместо них я снова смотрю на нее и улыбаюсь.

— Я думал, что ты расскажешь мне историю про любовь.

Амелия пару мгновений молчит, но отступает. Она всегда отступает, не хочет на меня давить, и я за это ей благодарен. Вместо каких-то дерьмовых вопросов, на которые я не могу ответить, и объяснений, которых дать тоже не смогу, она приближается и шепчет в губы.

— Вряд ли я могу рассказать тебе историю про любовь, которую ты еще не слышал.

26; Макс

Она даже сейчас стоит перед глазами в пожаре уходящего солнца, как будто наяву. Но ее здесь нет. Я смаргиваю видение, оставаясь внутри холодной, серой комнаты один, и меня снова рвет на части.

«Ты все испортил…» — эхом отражается ее голос внутри черепа, и да. Так и есть. Я все испортил, малыш.

Прости меня.