Гнев Звёзд (СИ)

=== Глава 17 ===

Ясный зимний день разгорался золотистыми всплесками. В больничной палате было тепло, настолько тепло, насколько может быть в стремительно гибнущем мире.

Солнечные лучи сплетались, играли, закрадывались скользящими движениями в помещение, рисовали узоры на однообразных стенах.

Эмма сидела на кровати друга, печально глядя на то, в кого превратил его жестокий Убийца Звёзд, в теле кого предстояло ему прожить оставшуюся жизнь. Горечь словно переполняла девушку, стояла в горле неприятным комом, ощущалась даже на обветрившихся губах.

Зрелище было душераздирающим. Мартин лежал совершенно беспомощный, закутанный в несколько плотных одеял, запертый в собственном безнадёжно сломанном теле. Его лицо выглядело осунувшимся, некогда сияющие глаза впали в глазницы, пухлые губы потрескались — словно у тяжело больного человека, находящегося на пороге смерти.

Глубокие, напитанные кровью царапины алыми змейками вились по его бледной коже, слабость была видна в каждой бесполезной попытке двинуться. Слабость вонзалась в него невидимыми зубами, выпивая жизнь, высасывая все соки, но не лишая его, однако, стремления жить.

Он хотел вылечиться, и Эмма чувствовала это, несмотря на то что Мартин практически не разговаривал и не проявлял себя. Девушка знала лишь из рассказов его дяди, как ежедневно он узнавал мировые новости, как, ослабленный, тихонько просил почитать ему книгу: не мог жить без дела, пусть маленького, но развивающего. И это значило для неё многое. Действительно многое.

Приблизившись к Мартину, дрожащей рукой коснувшись его щеки, Эмма словно почувствовала те хрупкие, невесомые световые лучи, подарившие ей то, в чем она так отчаянно нуждалась на протяжении двух лет. То, во что она уже не верила. То, что считала наивным посланием судьбы и что успела забыть во время прозябания в мертвой деревне.

Девушка улыбнулась, искренне, тепло, нежно. Она знала, что должна улыбаться. По-другому быть не могло, по-другому вышло бы просто неправильно, по-другому не желал Мартин — Эмма словно ощущала это.

Солнечный луч позолоченной ниточкой упал на лицо юноши, озарив его милые, но сильно пострадавшие черты. Девушке показалось, будто что-то в нем засверкало, будто сам он, словно ангел, окунулся в океан ослепительного небесного сияния. Улыбнувшись шире, Эмма почти шепотом произнесла:

— Скоро все изменится. Абсолютно все.

— Я знаю, — с трудом, превозмогая ужасную боль, откликнулся Мартин. — Как говорила моя мама, грядёт время цветения. Ты не упустишь его.

Он попытался улыбнуться, но не смог. Слабость была слишком сильной, слабость побеждала его, зубы её все глубже впивались в его искалеченное тело. Вместо привычной сияющей улыбки вышло лишь легкое подрагиваете уголков губ, которого, впрочем, было достаточно: Эмма все прекрасно поняла.

Она знала, что, чтобы достичь цветения, нужно подставлять себя свету, нужно впитывать его, обретая краски. И она собиралась пойти навстречу сиянию, что позолоченными нитями оплетали обезображенное тело Мартина.

Несмотря на веру, на ласковые слова, на надежды, девушка осознавала, что шанс выживания у друга крайне мал. И если бы ей прежней сказали про это сияние, свет, рвение к жизни, она бы лишь равнодушно пожала плечами. Такова судьба, и что ей предрешено, того не миновать — она говорила это про себя и сейчас, сидя в больничной палате, около безнадёжно покалеченного Мартина. Но ей не верилось. Совсем не верилось, что так случится, что друг покинет её, уйдёт в небытие.

Она слышала, что в последнее время бывали случаи, когда неизлечимо больные внезапно чудом исцелись. Исцелялись и вскоре умирали, испытывая при этом, наверное, ещё большие мучения, чем во время болезни. Ведь происходили эти фокусы благодаря стараниям загадочной организации, в планы которой уж точно не входило магическое излечение.

Но с Мартином, светлым человеком, исполненным жаждой жизни, казалось, могло быть по-другому. Он так и напрашивался на волшебство, доброе, удивительное, чудесное.

Ведь та невидимая птица, что щёлкала клювом, пытаясь разорвать его тело на части, не смогла победить: он выжил, хоть и стал калекой, но выжил, а это немало значило. Никто не мог выжить. А он смог.

Теперь Эмма почти каждый день навещала Мартина, с которым не виделась и по которому жутко скучала на протяжении нескольких однообразных недель.

Она видела, как стремительно растёт слабость, как медленно угасает искорка его жизни, но упорно надеялась на чудо.

Юноша же продолжал бороться, веря, что победит, что скоро снова ступит на твёрдую землю, что вновь коснётся живыми пальцами тонких гитарных струн.

А вот его дядя совсем отчаялся, решив, что все кончено. Неизвестный выбрал их семью в качестве цели. И он не отступит.

— Скоро и я умру, — уже без страха в голосе говорил мужчина. — Наверное, буду мучиться, но разве смогу противостоять этой твари, которая выбрала нашу семью в качестве жертв? Нет.

В ответ на его слова Эмма лишь участливо улыбалась. Она осознавала, что он прав, абсолютно прав, но что-то её в этих словах забавляло. Наверное, сходство с мировоззрением Томаса, от которого девушка упорно стремилась избавиться. А может, наивная вера в то, что враги всего мира специально избрали всю его семью в качестве своих жертв — Эмма не знала, но и не стремилась узнавать. Она так же простодушно, как и дядя Мартина, ждала чуда.

Но чуда все не происходило.

— Такова судьба, — были слова, которые произнёс Мартин холодным зимним вечером, когда стужа уныло плелась по обледенелой земле.

Он сказал это с улыбкой, слабой, но такой же доброй, искренней, как и всегда. Наверное, смысл его слов заключался в другом, совсем другом, ведь Мартин все ещё упорно стремился жить.

И Эмма догадывалась, что он имел в виду, что пытался донести до неё.

— Да, такова судьба… Нас ждёт время цветения: как тебя, так и меня. Ты ведь не упустишь его? — откликнулась девушка.

— Не упущу, поверь…

Эмма вгляделось в милые черты друга и, снова ощутив, как холодит ее горло неприятный ком, тяжело вздохнула. Коснулась его безжизненной руки, попыталась улыбнуться — но не вышло.

— Не грусти, — прошептал Мартин, глядя в печальные, наполненные болью глаза девушки.

Если бы он мог, он бы, наверное, взял её за руку, успокоил и подбодрил. Возможно, поиграл бы на гитаре, порассказывал сказки — как всего несколько недель тому назад.

Но теперь он мог только взирать на гибнущий мир своими добрыми глазами, не двигая пораженными конечностями, лишь изредка оброняя несколько слов.

Эмма больше не могла смотреть на его посеревшее лицо, на тщетные попытки улыбнуться — ей хотелось закрыть глаза, хотелось прижаться к грязной стене и, забыв обо всем, ненадолго окунуться во мрак.

Но пора было идти домой.

Неожиданно окно распахнулось, и стужа закралась в палату леденящей поступью, нарисовала на окне абстрактный узор, приблизилась к неудобной кровати.

Вдохнув холодный воздух, Эмма сразу же закрыла дверцу и, попрощавшись с обессилившим другом, направилась домой.