Гобелен

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мэг шла в направлении магазина Ли, совсем не уверенная, что ей действительно хочется пойти туда, увидеться с Ли и поболтать о чем-нибудь. Она приехала утром в Нью-Йорк без особой необходимости, просто желая навестить Хенни и почувствовать ее теплоту, запомнившуюся с детства. Но Хенни не было дома. Мэг побрела по направлению к музею вдоль Пятой Авеню, помедлила у входа и пошла дальше. Она приехала в город без машины: в теперешнем ее настроении присутствие шофера стесняло бы ее.

Красивые небоскребы блестели в полуденном свете. В отелях, офисах и магазинах сновали люди, покупая и продавая, разговаривая по телефону. Но она чувствовала себя среди них бесконечно одинокой, как будто она была в чужой стране и слышала разговоры, которых не могла понять. Это чувство все чаще и чаще возникало у нее, и она понимала, что это нечто вроде недуга, с которым она должна бороться.

Она почувствовала усталость и присела на скамью у стены, отделяющей парк от Пятой авеню. Беременность была не при чем – Мэг была на шестом месяце, и организм уже восстановил свои силы. Все дело было в ее нервах.

После убийства Бена у нее появились подозрения, которые с каждым днем все крепли и крепли. Она пыталась отбросить их, но это ей не удавалось. Донал слишком много знал о смерти Бена. Какой кошмар! Человек, который спал рядом с ней, отец и воспитатель ее детей. Нет, это было невозможно…

Поднялся ветер и закружил пыльные листья на тротуаре. Сидеть стало холодно. Да и странно – сидеть одной на скамье, наблюдая, как едут автобусы. Она резко встала и столкнулась с женщиной, идущей ей навстречу. Мэг пробормотала извинения и заметила взгляд, который та на нее бросила. Таким же взглядом, удивленным и неприязненным, на нее посмотрела сегодня утром новая няня, та, что присматривает за Агнесс. Мэг стояла в детской, близнецы дергали ее за платье, пытаясь привлечь внимание, а она держала младенца. Вдруг ее обуял страшный гнев, она оттолкнула их, крича – она была уверена, что просто орала: «Уходите! Уходите! Если вы не перестанете сию же минуту, я не знаю, что сделаю!» Они в страхе заревели. Потом заплакал младенец, и она, прижавшись щекой к лицу дочери, тоже зарыдала, и это все увидела вбежавшая няня… Няня была неприятной женщиной, от нее придется избавиться.

Мэг все шла и шла, думая, что ей совсем не хочется идти к Ли, но и домой возвращаться не хочется.

В витрине магазина красовалось золотое платье из ламэ. Плащ к нему был отделан соболем. Если бы Донал увидел это платье, он бы заставил ее купить его. Это платье было «для выхода». «Выходы» обожал Донал и ненавидела Мэг.

Продавщица встретила ее в дверях с льстивой улыбкой:

– Вам понравилось платье из ламэ? Оно новой длины, до середины икры. Пату только что ввел ее в Париже.

Ли вышла ей навстречу:

– Мэг! Как мило! – И сразу же: – Что-нибудь случилось?

Мэг встревожилась:

– Почему ты так думаешь? Я плохо выгляжу?

– Нет, нет. Мне показалось… Ты завтракала?

– Я была занята. Я гуляла.

– Пошли в эту примерочную. Я принесу чай и булочки. Не бог весть какая еда, но все-таки лучше, чем ничего.

Мэг присела, пока Ли ходила за чаем. Ли поняла, что что-то произошло. Свет, отражаясь от трехстворчатого зеркала, освещал бледное измученное лицо сгорбившейся на стуле, как старуха, Мэг.

– Как девочка? – спросила Ли.

– Прекрасно. Она уже сидит.

– У меня обычно прекрасная память, – сказала Ли, – но я забыла, как ее зовут.

– Агнесс.

– Ах да! Я помнила, что имя начинается на «А», но я не часто вижу твоих детей, а у тебя их так много, что можно запутаться.

Ли покачала ногой. Ее двуцветные туфли прекрасно подходили к бежевому костюму от Шанель и золотой цепочке на шее.

– Но теперь я обещаю запомнить всех твоих малышей: Люси, Лоретта, Агнесс, Томми и Тимми.

«Я орала сегодня утром на Люси и Лоретту. Бедняжки испугались! Я орала!»

Глаза Мэг наполнились слезами.

Ли отвернулась. Сквозь слезы Мэг видела, как красивая нога в модной туфельке все еще покачивается.

Ли мягко произнесла:

– Большая семья. Пять детей за пять лет. Боже, благослови их всех.

Мэг вытерла глаза.

– Я понимаю, – прошептала она. Ли заговорила тверже:

– Мэг, ты же не хочешь больше детей. Ты губишь себя. У тебя не в порядке нервы.

Мэг отставила чашку в сторону.

– Но я не могу понять почему. Мне так много помогают. Я вовсе не перетруждаюсь! Мне даже стыдно. Бедные женщины в квартирах без горячей воды, женщины, у которых нет ничего и никого, имеют огромные семьи. Как я могу жаловаться?

– Что заставляет тебя думать, что эти бедные женщины не губят себя тоже? Некоторые не могут этого вынести, а некоторые могут. Даже хотят этого. Ты не хочешь и не можешь. Посмотри на себя, – теперь ее голос звучал грубо, – посмотри на себя. Сколько ты еще сможешь выдержать? Еще пятерых в следующие пять лет?

– Я не знаю. Я просто не знаю.

– Что с тобой? Почему ты не можешь возразить ему?

– Я пытаюсь. Но ты же знаешь Донала. Ему нельзя возражать.

Она слышала в своих словах усталость, безнадежность и в то же время ощущала их неубедительность. Ли возразила:

– Это слишком глупо. Прости, Мэг, но я должна это сказать. Ты взрослая женщина, и это твое дело.

Если бы это был вопрос религии у Донала. Но ты сама говорила мне как-то, в этой самой комнате, что это не так.

– Я понимаю.

– Что же тогда?

– Наверное, можно назвать это причудой.

– Хорошо причуда! Нет, моя дорогая, это власть. Заставить тебя делать то, что он хочет, и это тем восхитительней, что он знает, как ты не хочешь этого. Согнуть тебя своей волей. Я не говорю, что он не любит всех своих детей. У него достаточно денег, чтобы вырастить их и дать им образование. Некоторым действительно нравится иметь большую семью, особенно если им самим не надо рожать.

Мэг молчала. Она думала, что хотела бы походить на Ли. Какая она сильная, а ведь потеряла мужа всего год назад! Наверное, надо родиться такой. Все модные умные женщины, которые работают, выглядят так, словно могут справиться со всем. Они выглядят незаурядными. Возможно, они действительно незаурядны.

– Скажи Мэг, ты, должно быть, ужасно обижаешься на него, да? – спросила с любопытством Ли.

Такой прямой вопрос могла задать не дрогнув только Ли, и сама могла бы ответить на него, если бы спросили ее.

– Иногда, – ответила тихо Мэг.

– Но тогда, когда вы ложитесь в постель, я полагаю…

Мэг вспыхнула – как будто другая женщина увидела ее тайные чувства.

– Ну хорошо, не будем. Я вижу, что смутила тебя. Но ты все равно ответила.

– Не все. Есть еще и другие вещи. Его дела. Теперь сжалась и замкнулась Ли, как будто закрылась дверь. Потом она приоткрылась.

– Что до этого, я ничего не могу сказать. Это выше моего понимания.

Что должна была думать Ли об отношениях Бена и Донала? Каковы они были перед смертью Бена? Но она никогда не скажет. Из-за сути «дела», покрытого завесой секретности.

– Но я могу посоветовать тебе единственную вещь, Мэг. Я говорила тебе в прошлом году. Зайди к врачу и возьми диафрагму. Ты будешь последней дурой, если не сделаешь этого. Я не могу больше ничего тебе посоветовать, – сердито закончила она.

– А он не узнает? Ты уверена?

– Он не узнает. – Теперь Ли была само терпение. – Помнишь, я рассказывала тебе о докторе, который приходил сюда со своей женой? Жаль, она умерла в прошлом месяце. Он зашел с двумя дочками, чтобы отменить заказ на пальто. Он примет тебя сегодня же. Если я попрошу, он выкроит время для тебя.

Мэг охватила тревога.

– Специалисты не принимают в тот же день.

– Он примет. Он очень милый. Я не взяла с него денег за пальто, хотя оно было уже готово. Забавно, его купила Мариан Вернер.

Ли встала:

– Давай я позвоню и договорюсь с ним. Может быть, ты сможешь пойти к нему прямо сейчас.

Ли все делала так стремительно! Мэг тянула время.

– Странно, что я продолжаю рожать детей, не желая этого, в то время как бедная Мариан…

Ли остановилась в дверях.

– Ты можешь говорить «бедная Мариан», и я понимаю, что ты имеешь в виду, но можно взглянуть на все с другой стороны: у нее редкостный мужчина, но она даже и не подозревает об этом!

Глаза Ли сверкнули.

– Я бы ни в чем не отказала такому мужчине! Стоит только ему подать знак!

– И ты не боишься, Ли?

– Конечно, нет, глупышка. И я откручу тебе голову, если ты кому-нибудь проговоришься! Ну, я пойду позвоню.

Вряд ли Поль будет ухаживать за кем-то, сказала себе Мэг. Но в то же время она сознавала свою наивность и несовременность для светской женщины 1920-х годов, когда в моде был адюльтер. Достаточно было почитать романы тех лет и газетную хронику, чтобы понять это.

– Врач говорит, что ты можешь подойти в три часа. Я сказала ему, что ты в отчаянии. Он очень добрый. Ты можешь рассказать ему все. Не бойся, Мэг. Вот адрес. Ты уже повеселела, приняв решение. Этот костюм великолепно выглядит на тебе, но тебе надо другую сумку. Знаешь, такую из желтоватой крокодиловой кожи, она придаст костюму пикантность.

Мэг вышла из местного поезда, когда схлынул поток пассажиров. Короткий осенний день угас, небольшая площадь у станции была ярко освещена. Ожидая такси, она чувствовала себя успокоенной. Запах горящих листьев, уютный аромат деревни, стоял в воздухе. Она выпрямилась и вдохнула его. Дневное приключение обошлось не так уж плохо. Доктор был необыкновенно добр. Его манеры, несмотря на молодость, были почти отцовскими. Ей почти ничего не пришлось объяснять, и она была так благодарна ему за это. Было бы унизительно расплакаться там, а она была близка к этому, когда он спросил, не лучше ли ему поговорить с ее мужем. Она всплеснула руками в такой тревоге, что он сразу же успокоил ее:

– Не волнуйтесь, миссис Пауэрс, в почте никогда ничего не будет, даже напоминания о визите. Я оставлю все на ваше усмотрение. Ведь вы так хотите?

Она пыталась вспомнить, что еще он говорил. Что женщина должна беречь свое здоровье или она станет никому не нужна, даже себе. Что человеку не следует бояться признать, что терпение кончилось.

– Каждому известно, что такое подавленность. Не пытайтесь бороться с этим в одиночку. Просите о помощи.

Он бросил на нее сострадательный взгляд. Он понял, что она сломалась. Она сразу почувствовала, что он любит женщин и хочет их понять. Некоторые мужчины любят женщин только в постели…

Подъехало такси. Мэг села в машину. Тихие пригородные улицы были пустынны, так как наступило время обеда, и когда она поняла, что время позднее, ее охватила паника. Ее длительное отсутствие может вызвать расспросы. Она мужественно справилась со страхом, посмеявшись над собой. Веди себя как подобает в твоем возрасте, ты не ребенок, которого поймали у вазы с конфетами. И она крепче сжала свою сумочку, из которой выпирала коробочка. В коробочке была ее вина, был ее страх и ее освобождение. Странная смесь.

Донал вбежал в холл прежде, чем она успела закрыть за собой дверь.

– Ради Бога, что случилось? Я думал, что с тобой произошло несчастье. Я не знаю, чего я только не передумал. И обед был готов час назад. Ты вывела из равновесия весь дом.

Что ж, это нормальная реакция: беспокойство, гнев и облегчение.

– Прости. Я с трудом поймала в городе такси, чтобы добраться до поезда, и то же самое произошло здесь.

– Почему ты поехала на поезде? Чем плох автомобиль?

– Ничем. Просто сегодня мне захотелось ехать на поезде.

– Что за странное желание?

– Дай мне подняться и убрать свои вещи. Потом мы пообедаем и поговорим.

– Я пообедал. Я устал ждать. Нельзя так относиться к прислуге. Они не хотят стоять на кухне до ночи.

– Я не прошу никого стоять на кухне. Я сделаю себе сандвич. Я все равно не голодна.

Он пошел за ней наверх, тяжело ступая по ковру.

– Послушай, – сказал он, как только закрылась дверь спальни, – так не пойдет. Я хочу знать, что происходит в этом доме. В твоем распоряжении автомобиль и шофер, однако ты убегаешь в Нью-Йорк как я не знаю кто! Почему? Где ты была?

Мэг глубоко вздохнула:

– Ну, я поехала повидать Хенни и остановилась у Ли, кое-что купила…

– Почему ты не взяла машину, я спрашиваю?

– Мне хотелось побыть одной.

– Это безумие. Что ты скрываешь? Утром ты плакала.

– Я не плакала. Кто тебе это сказал?

– Тимми.

– Не он, Донал, – твердо сказала Мэг.

– Ну хорошо, это сказала Хельга.

Естественно. Прислуга всегда предпочитает хозяина хозяйке, особенно если хозяин выглядит как Донал.

– Когда ты задержалась и я стал беспокоиться, она рассказала, что произошло утром. Не пытайся выкручиваться, Мэг. Ты больна? Что ты скрываешь?

Они стояли совсем близко друг к другу. Она еще не сняла пальто и все еще сжимала полуоткрытую сумочку. Так как он был немногим выше ее, их глаза были почти на одном уровне. Возможно ли, что в глубине его глаз скрывалась угроза? Тем не менее она заставила себя выдержать его взгляд.

– Я не знаю, уместно ли слово «больна». Я чувствую себя подавленной, вот и все. Как будто я не могу больше выносить…

– Выносить что? Тяжелую жизнь?! Она выкрикнула:

– Почему тебе хочется иметь столько детей? Что это значит для тебя? Скажи мне, я пытаюсь тебя понять.

– А тебе не надо понимать меня. Я такой… Женщины куда лучше тебя и из более известных семей и те хотят иметь детей!

– Хорошо! Пусть, но я – это я.

Они снова глядели друг другу в глаза. Тыльной стороной ладони Мэг смахнула слезы.

«Если вы сами себе не можете помочь, то вы не сможете помочь и никому другому», – вспомнила она слова доктора.

Донал подошел к двери и щелкнул замком.

– Я не хочу, чтобы дети вошли сюда и увидели мать в таком виде.

– Я тоже не хочу, чтобы они видели меня такой. Ты не можешь себе представить, какой это ужас – иметь каждый год ребенка!

– Ты в истерике! – произнес он. – Посмотри на себя.

Она обернулась к зеркалу: ее лицо покрылось пятнами. Ей полагалось быть спокойной, очаровательной и послушной, а она хочет быть честной, но все это бесполезно. Не пробить эту каменную стену. Единственный выход лежал в ее сумочке, и она воспользуется им! Кроме того, было еще одно, что хотело выплеснуться, что требовало решения.

– Прости, если я вела себя странно, – начала она. – Но я беспокоюсь, Донал. Мысли не дают мне покоя! Я стараюсь отогнать их…

– Мысли? О чем ты говоришь?

– Иногда мне кажется, мне кажется, что то, как убили Бена…

Он схватил ее за плечи:

– Что значит «то, как убили Бена»?!

– Ты знаешь, в газетах писали, что убийство могло быть связано с повесткой в суд. Я понимаю, что все утихло, но остались некоторые сомнения.

– Итак, моя жена, лежа со мной в постели, подозревает меня в убийстве человека! Черт возьми, вы слышали что-нибудь подобное?!

Его пальцы впились в ее плечи.

– Донал, я не говорила, что это сделал ты! Но я не могла не задуматься об этом: некоторые люди, которые приходят сюда, выглядят способными на все. Это жестокие люди! Разве ты не можешь допустить мысли, что это могли сделать они?

И она начала плакать.

– Кто вложил тебе в голову такие мысли? Кто? Ли, эта хитрая плутовка? Или твой кузен, надутый Поль, высший жрец морали? Кто?

– Никто, никто, клянусь…

– Это самое ужасное из всего, что я когда-нибудь слышал. Жена обвиняет своего мужа… Бен и я никогда не сказали друг другу резкого слова. Мы были в одной команде, мы бы были вместе еще пятьдесят лет, а ты… У тебя хватает безрассудства предположить…

– Донал, я не хотела, правда…

Силы покинули ее, и она опустилась на край кровати.

Его голос был тих, дрожал от волнения.

– Моя собственная жена больше не уважает меня. – Он остановился и пристально посмотрел, как будто видел не ее, а что-то между ними. – Ну, я не скоро забуду это!

Она не могла понять, чего было больше в его словах – гнева или огорчения. Он вышел, хлопнув дверью.

Она сказала слишком много. Возможно, ее слова были несправедливы… Она смутилась. Но одна проблема, самая насущная, была все-таки решена. Маленькое резиновое приспособление должно освободить ее. И она встала, чтобы спрятать его.

Потом она снова сидела в оцепенении, сомневаясь, победила ли.

Недели проходили в холодной вежливости. Робкие попытки Мэг помириться не принесли успеха. Она искала на лице мужа признаки прощения и не находила их.

Было ясно, что он не желает ссор, она же все время чувствовала себя на грани срыва. Она ходила по дому с покорным выражением лица, разговаривала непривычно высоким голосом.

Как-то она сказала:

– Донал, сколько может это длиться?

– О чем ты говоришь?

– Донал, пожалуйста. Твое лицо как холодный камень.

Он изобразил улыбку:

– Так лучше? Тебе это больше нравится?

Со вздохом она опустила голову. Он был такой сложный человек! Может быть, ей больше подошел бы совсем простой человек. Спокойный человек, возможно, учитель.

Но она продолжала его любить…

По ночам, лежа рядом с ним, она прислушивалась к его ровному дыханию. Ничто не трогало его. Нет, неправда. Своими подозрениями она обидела его. Но меньше всего ей хотелось его обидеть. Мэг испытывала к нему такую нежность.

Раз, когда она намеренно подвинулась поближе и ее рука задела его, он отодвинулся. Даже во сне, если он спал, он отталкивал ее. Сколько будет он так холоден и отдален? И если он будет так себя вести, сможет ли она вынести это? Его наказание не соответствовало ее проступку. Что такое ужасное она сказала? Ему не следовало так обижаться на нее. Он действительно мог бы защитить Бена получше. Может быть, глупо было говорить ему об этом. Наверное, он во всем прав. Но теперь он никогда не простит ее. Ей известно, каким жестким он может быть. Но она все равно любила его…

Она смотрела на серый потолок широко раскрытыми глазами. Она лежала без сна, прислушиваясь, как отбивают каждые полчаса часы на лестничной площадке. Однажды утром она проснулась с твердым решением уйти от него. Она покажет ему, что с ней нельзя так обращаться.

В растерянной голове Мэг возник план. В доме родителей в Лорелл-Хилл достаточно места, по крайней мере на время. Потом – одежда, коляска, детская кроватка, велосипеды, игрушки, школа, новый дантист и врач… Донал вернется домой и обнаружит, что их нет. Она покажет ему. Он пожалеет…

Все приготовления займут неделю или две. Она сосредоточенно посмотрела на календарь на письменном столе. Да, к середине ноября, как раз перед Днем Благодарения, все будет сделано.

Что-то происходило в Америке в эти дни золотой осени, когда люди шили наряды ко Дню всех святых[4] и в магазинах толпились покупательницы, разглядывающие новые длинные юбки из Парижа; когда мальчишки играли в футбол около школ, когда жирели индюшки ко Дню Благодарения, когда поднимались небоскребы на улицах Манхэттена, – что-то происходило.

Но что? Об этом знали немногие. Поль Вернер был одним из них. Донал Пауэрс был также из их числа. Некоторые экономические обозреватели публиковали свои прогнозы, но их воспринимали как бред неквалифицированных паникеров. Когда в сентябре упали цены на акции, говорили, что нет оснований для беспокойства. Это говорили твердо и спокойно те, кто вложил все свое состояние в акции. Акции еще поднимались и снова падали. Брокеры, которые одалживали свои деньги, начали требовать их назад. Те, кто не мог достать денег, начали продавать все, что можно.

В производстве назревал кризис.

Двадцать девятого октября разразилась катастрофа. Уолл-стрит корчился в судорогах; одни бросались с тридцатого этажа, другие приходили домой и сидели в бессильном отчаянии, третьи обращались ко всем знакомым за помощью и займом.

Таковы были золотые дни осени 1929 года.

В камине кабинета Поля Вернера горел огонь. Это было приятным анахронизмом на улице стальных башен. Поль смотрел в окно на незаконченный остов еще одной из них. Интересно, сколько в ней будет свободной площади теперь, когда разорилось столько брокеров? В первые недели после кризиса, который он мысленно сравнивал с извержением вулкана, цены резко упали. Его собственная кооперативная квартира, за которую он заплатил пятьдесят тысяч долларов, не принесла бы ему половины, вздумай он продавать ее. К счастью, он полностью заплатил за нее. «Никаких закладных», – учил его отец. Он вспомнил дрожащий отцовский голос, рассказывающий о панике девяносто третьего года, когда многие состоятельные люди разорились. Поль был благодарен отцу за этот совет, за то, что он научил его осторожности. Он защитил себя и тех, чьи дела вел, особенно Хенка Рота.

С углублением кризиса и почти полным прекращением бизнеса город превратился в серый хаос. Как-то Поль проходил мимо человека в твидовом английском костюме, продающего яблоки с подноса на углу Уолл-стрит и Броуд-стрит; он знал его по сельскому клубу. Не желая смущать человека, Поль перешел на другую сторону улицы. Всюду были объявления: «Сдается», «Предприятие закрывается», «Банкрот». Разорились сотни строительных компаний, и разорится еще больше до окончания кризиса. «Был ли среди них муж Анны?»

Поль все глубже и глубже залезал в свои сбережения. Он дал денег Хенни для обустройства дома, дал жене для агентства по усыновлению, слепым в клинику, которую основал его отец. И чем больше он давал, тем больше беспокоился об Анне и Айрис. Но он ничего не мог предпринять, связанный данным словом.

Эти мысли одолевали Поля, когда к нему пришел Элфи.

– Видишь ли, – начал он, – я все привязывал к доллару. С поднятием цен я собирался все продать к Рождеству и наличными заплатить по закладным. Я должен был бы избавиться от большинства закладных. Ты всегда не советовал мне связываться с ними, я понимаю.

Его лицо выражало крайнюю степень отчаяния. Брови сдвинулись, рот обвис, от ноздрей к уголкам рта пролегли глубокие морщины.

– Люди стараются тут же завладеть твоими деньгами, не успеешь их получить, – мямлил он. – Не могут подождать и часа после срока. После всех этих лет, с моей репутацией, можно было бы продлить кредит. У меня ведь есть недвижимость. Первый класс, ты же знаешь, Поль, я никогда не покупал барахло. – Он вытер влажный лоб. – Боже мой, это же настоящие джунгли! Джунгли!

Да, так оно и было. Люди хотели не только свои, но и чужие деньги, если могли до них добраться. И Поль видел волчьи глаза в последних слабых сумерках перед наступлением темноты – яркие, желтые, немигающие, они ждали у темнеющих деревьев, когда догорят последние угольки в твоем костре и наступит ночь. Тогда они сделают прыжок, который погубит тебя.

Поль сказал очень мягко:

– Я не богатый человек, Элфи. Я уже отдал сотню тысяч. Больше не могу. Просто не могу. Ты не подумал обратиться к своему зятю?

Элфи простонал:

– Это убьет меня. Будто сунуть голову в духовку. Наступило молчание. Поль подумал о том, как тяжело поднимался Элфи, без посторонней помощи, и сейчас он снова может оказаться отброшенным назад, туда, откуда он начинал.

Поль смотрел, как Элфи встал. Вся его жизнерадостность пропала. Он сдвинул шляпу и пошел к двери.

– Поль, это жестоко, но я понимаю тебя. Я понимаю.

Поль подошел к двери, провожая его.

– Элфи, я постараюсь что-нибудь придумать, поговорить с кем-нибудь, выиграть время для тебя. Я сделаю все, что смогу.

Пустые слова.

Элфи приложил два пальца к полям шляпы – его старое приветствие.

– Спасибо, Поль. Я знаю. Привет домашним.

Погода позволяла посидеть на ступеньках веранды. Они, наверное, ждали ее с самого утра. У них такой терпеливый вид, подумала Мэг, останавливая маленький «нэш». Она больше не ездила на большой машине и после ссоры с Доналом не пользовалась шофером. В подобных обстоятельствах это было бы нелепо.

– Пошли в дом, ланч на столе, – позвала Эмили. Она думала, что, возможно, ее мать будет плакать или хотя бы будут заметны следы слез, но, по более глубокому размышлению, она поняла, что ее мать, как Мария-Антуанетта, встретит несчастье с достоинством. Отец выглядел ужасно.

Они положили себе салат. Эмили разлила чай, и они втроем сели за стол. День был пасмурный, и Эмили зажгла свечи. Если бы не выражение лица отца, все казалось бы как прежде: льняные салфетки и скатерть, прекрасно отглаженные, вотефордские стаканы, тяжелые серебряные подсвечники.

В середине завтрака Элфи положил вилку и резко произнес:

– Кажется, придется расстаться с Лорел-Хилл.

– О нет, отец. У меня столько драгоценностей, которые мне не нравятся. Я продам их.

Отец был очень тронут:

– Мэг, дорогая, спасибо, но вряд ли этого хватит. Ты не имеешь представления о размерах моего разорения.

Он сгорбился в кресле. Эмили сказала:

– Ты расстраиваешься, говоря об этом. Тебе надо поесть. Ты не можешь позволить себе расслабиться.

Ему хотелось плакать, но Эмили не позволяла ему этого. Она всегда была такой. Бодрость, отрицание горестей были ее особыми способами сопротивления. Мэг вспомнила, как, осторожно перевязывая ее разбитую коленку, мать шептала:

– Ну, ну, теперь не болит!

Она хотела как лучше. Но все равно было больно.

Мэг закончила ланч. Он был вкусный, и она добавила себе еще салата и слушала местные сплетни, которые рассказывала ей Эмили, тщательно избегая болезненных вопросов, которые волновали их.

Все это время она чувствовала молчание отца на другом конце стола. Всегда такой бодрый и разговорчивый, он был гостеприимным хозяином этого дома, в согласии с собой и миром! Она вспоминала, как он возвращался вечером из города с васильком в петлице, который срывал каждое утро перед уходом. И частенько у него под мышкой был пакет с конфетами или книжкой для «маленького книжного червя». Она все хорошо помнила.

После ланча они пошли в гостиную. Собаки, лежащие в углу, заняли свое обычное место по обе стороны от кресла Элфи. Они смотрели на него так, словно чувствовали его неприятности. Эмили достала свое рукоделие. Все эти подушечки, подумала Мэг, эти бесконечные чехлы на кресла! Она так серьезно относится к этому, морщит лоб, с напряжением рассматривая свою работу. И Мэг внезапно испытала симпатию к этой достойной, аккуратной, недалекой женщине, которая всю свою жизнь была защищена своими принципами. Она никогда не вела сама дом, как, впрочем, и Мэг. Если они все потеряют, как они справятся? Эмили слишком стара, чтобы научиться чему-то. Если сравнивать их положение с положением всех бедных и отверженных, то это еще не самое страшное, но все относительно, и для этих двоих, сидящих сейчас напротив, произошла трагедия.

Только вчера Донал отпустил одно из своих едких замечаний:

– Полагаю, твой отец хорошо переносит эту бурю.

И она ответила, как ей казалось, с достоинством, что она не знает, что отец не обсуждал с ней свои дела. Отвечая, она подумала, что все ее планы, начиная от отказа от драгоценностей и кончая наймом грузовика для переезда, придется пересмотреть. Конечно, она не может сейчас вломиться в Лорел-Хилл, если даже он у них останется. Тогда куда? – спрашивала она себя, стоя перед Доналом в холле. Тогда куда? – снова спрашивала она себя.

Мать продолжала говорить и говорить:

– Варринерсы собираются оставаться здесь на зиму. Они сдали свою нью-йоркскую квартиру, чтобы сократить расходы. Очень разумно с их стороны, я полагаю.

Мать говорила, как всегда, благодушно, ее пальцы двигались быстро-быстро. Мэг вздрогнула. Рассказал ли ей отец об истинных масштабах разорения? Вполне возможно, что нет. Очень похоже на него скрывать страшную правду, откладывать все на потом.

– Посмотри на листья на веранде, – пожаловалась Эмили. – Мы отпустили Джима, а больше никто не собирается подмести там. Наверное, придется заняться этим мне. Не люблю вид мертвых листьев.

Мэг выглянула в окно. Ветер кружил сухие листья. После хорошего дождя они станут темно-коричневой подстилкой. Кованые стулья и столики еще не унесли в дом. Она представила, как летом на столе стоит кувшин с ледяным чаем, как женщины в ярких летних платьях сидят на стульях и собаки спят на холодке. Беспечная картина.

Как Элфи любил все это! В пять утра зимой он уезжал из города в «свое место», чтобы пройтись вокруг и посмотреть, как его деревья, березки и акации, которые он посадил своими руками, переносят холод. Как по-детски он хвастался своей клубникой, самой крупной, своими коровами, у которых было самое жирное молоко! Но тогда все, что принадлежало ему, было лучшим: его дочь, его внуки – все. Представить его потерявшим все! Проехавшим через эти ворота в последний раз! Это убьет его, убьет его дух, что одно и то же.

– Я, пожалуй, пойду вздремну, – сказала Эмили, укладывая рукоделие обратно в корзинку. – Вы не возражаете?

Никто не возражал. Элфи сказал:

– Я на минуту выйду с собаками, Мэг.

Он стоял спиной к дому, почти по щиколотку в листьях. Ей было видно, как он втянул голову в плечи.

– Все действительно плохо, Мэг, – сказал ей Поль, когда она позвонила ему, чтобы узнать о делах отца. – У него четыре закладных, которые надо оплатить в следующем месяце. Он построил слишком большую пирамиду. Я пытался использовать свои связи, чтобы продлить сроки платежей, но даже если бы я мог получить их, это мало что изменит. Возрастают проценты, и надо будет платить по следующей закладной…

Пирамида. Да, он сделал ее. И это не из-за жадности, думала сейчас Мэг. Только потому, что легко относился к деньгам, никогда толком не зная, сколько их у него. Они уходили так же быстро, как и приходили, и все было хорошо, пока они поступали во время подъема в годы войны и после. Его бесхитростная любовь к роскоши так отличалась от страсти Донала, которому хотелось еще и еще, так как это давало ему ощущение власти. Элфи, бедный Элфи, как дитя в игрушечном магазине, просто хотел удовольствий, особенно удовольствия быть «сельским джентльменом», как он называл это. И тратил он не так уж и много по сравнению с другими.

Отец вернулся домой, сел в кресло. Одна из собак запрыгнула ему на колени.

– Я хотел бы попросить тебя кое о чем, Мэг, – сказал он почти робко, не глядя на нее, поглаживая собачьи уши.

– Да, папа?

– Мне нелегко просить. Всегда тяжело родителю просить своего ребенка об одолжении. Все должно быть наоборот.

Он собирался попросить в долг у Донала. Ее прошиб холодный пот. Человек, чьей помощи и защиты она ждала, сам просил у нее того же.

– Давай, папа.

– Ну, я подумал… Поль подумал, что, может быть… не попросишь ли ты Донала поддержать меня?

Поддержать его! Поль сказал, что все пропало, он по уши в долгах.

– У меня есть недвижимость, хорошая недвижимость. На Лексингтон-авеню и два дома на Вест-Энд-авеню, очень хорошо расположенные.

Мэг с трудом перевела дыхание.

– Почему бы тебе не попросить его самому, папа? Будет лучше, если бы ты сделал это.

– Ты не можешь? – Его глаза молили. Человеку тяжело взваливать на себя непосильную ношу. Она чувствовала, как застыло ее лицо.

– Правда, папа, тебе следует это сделать самому.

– Видишь ли, он и я – мы никогда не были близки. Мне не надо тебе говорить об этом. – Элфи сухо хмыкнул. – И кроме того, ты его жена.

«О, мой Бог!» – подумала Мэг.

Ровным голосом она произнесла:

– Я не смогу описать твою недвижимость, не так ли? Я ничего в ней не понимаю. В любом случае тебе бы пришлось говорить с ним.

Наступила долгая пауза.

– Наверное, ты права, – признал Элфи, – конечно, ты права. Но ты даже не представляешь, чего это мне стоит, Мэг, поговорить с ним.

– Я знаю, папа, поверь мне, я знаю. И мне так ужасно жаль, я просто не могу выразить.

Действительно, она не могла выразить. Если бы он только знал! Она надеялась, что Донал не будет очень холоден при отказе. О, он будет вежливым, в этом можно быть уверенным, но его любезность может быть холодной и жесткой, как лед.

– В какое время лучше прийти? Я не хочу мешать. Он запуган, бедный отец. Бедный самоуверенный Элфи испугался.

– Ты не помешаешь. Телефоны звонят все время. Ему все равно.

– Тогда, если ты не против, я сразу соберусь и поеду.

Лицо Элфи прояснилось. В нем проснулся его старый оптимизм. Мистер Микобер. Возможно, он уже видит себя с большим чеком в кармане, видит решенными все проблемы, и опять яркое солнце сияет для него.

Пока Донал не откажет ему.

Сердце Мэг болело за него, когда она уезжала. Оно болело и за себя самою. На ее губах появилась горькая улыбка. Миссис Микобер. Дочь своего отца.

Она была наверху, кормя ребенка, когда услышала, как ее зовет Элфи. Он поднимался.

– Я здесь, – отозвалась она, – в детской.

Он был внизу с Доналом больше часа, и ей было страшно встретиться с ним.

– Ну, Мэг, – произнес он, останавливаясь в дверях. Его слова прозвучали каким-то смешком, казалось, в горле его что-то клокочет.

Он наклонился поцеловать сначала се, потом ребенка, который продолжал безмятежно слизывать банановое пюре.

– Он принц, твой муж, так легко все решил. Тактичный, не выжимал из меня подробности, просто по-старомодному поверил моему слову джентльмена. Мы пожали друг другу руки всего минуту назад.

Она была смущена и не верила:

– Ты говоришь, что он одолжил тебе достаточно, чтобы рассчитаться с долгами?

– Нет. Он все купил. Семь владений. Не Лорел-Хилл. Я сохраняю Лорелл-Хилл. Мы будем там жить весь год. Знаешь, я бы не вынес потерю Лорел-Хилла. – Его глаза наполнились слезами. – Боже, я не знаю, как бы я смог уйти оттуда.

Донал заплатил за недвижимость в Нью-Йорке ровно столько, сколько Элфи заплатил за нее в свое время, так что Элфи получил даже немного наличных, не слишком много, потому что в каждой недвижимости была небольшая закладная. В дополнение Донал согласился платить Элфи скромную зарплату за управление этой недвижимостью. Итак, осторожно относясь к вложениям и живя очень скромно в деревне, они с Эмили выйдут из хаоса и будут в безопасности, благодаря невероятной щедрости Донала Пауэрса.

– Я не могу в это поверить! Я едва надеялся… – Элфи не хватало дыхания. На лице появилось пристыженное выражение. – Он был человеком, за которого мы не хотели выдавать тебя замуж. Прости, что я был не очень любезен с ним вначале. Ведь если вдуматься, он человек с большими интересами. Однако меня тоже можно было понять. Мы все считали его бизнес скандальным. Но если подумать, то лучшие из семей в этой стране начали с торговли рабами сто лет назад или привозили опиум из Китая, правда?

Мэг думала, что теперь она в неоплатном долгу перед Доналом…

– О, я понимаю, что ты волнуешься из-за его дел, Мэг: ты никогда не говоришь, ты гордая, и я горжусь тобой из-за этого, но я все понимаю. Послушай, – и здесь Элфи наклонился вперед, как будто сообщал секрет, – послушай, этот парень Гувер провалился. На следующих выборах пройдут демократы, «сухой закон» отменят, и Донал будет на плаву. Он сможет либо остаться в этом бизнесе, либо вложить свои наличные в дело, которое приглядит. Завидное положение. – Выражение лица Элфи стало мечтательным. – Так что тебе не стоит волноваться, Мэг, это долго не продлится.

Она не ответила, просто убрала банан и достала кашу.

– Донал сказал мне, ты не против, если я откровенно поговорю с тобой, Мэг. Кто больше волнуется о тебе, чем я? Донал сказал мне, что у вас последнее время не все хорошо. Он не сказал мне почему, и я…

«И ты хочешь, чтобы это сказала тебе я», – с яростью подумала Мэг.

Не получив ответа, Элфи продолжал:

– Наверное, это не мое дело, но мне кажется, что это не слишком серьезно. У людей бывают легкие ссоры. Мы с твоей матерью тоже, бывало, ссорились. Но, Боже, – здесь он махнул рукой в сторону белой кроватки, кружевных штор и розовых стен, – что может хотеть еще женщина?

Он выставил палец, и девочка ухватилась за него своей ручкой, пристально глядя на деда.

– А твоя семья! Пятеро детей, один краше другого. Мы с твоей матерью всегда хотели еще ребенка, но не получилось. Можно, я позвоню от тебя? Я хочу позвонить твоей матери. Бедняжка, она старается не показывать мне, но она умирает от страха. О, Мэг, я чувствую себя человеком, который тонул и которого вытащили из воды.

Теперь, конечно, необходимо было пойти и поблагодарить Донала. После отъезда отца Мэг вошла в комнату, являвшуюся кабинетом; Донал сидел за письменным столом.

– Я пришла сказать тебе, что ты сделал для моего отца нечто необыкновенное. Для него это похоже на чудо. Я пришла поблагодарить тебя.

Он резко обернулся. Его глаза поблескивали.

– Я заключил хорошую сделку. Я был рад сделать это. Он неплохой, глуповат временами, но он вытащил себя сам в свое время. Как я. Мне бы не хотелось увидеть, как его отбросило назад, откуда он начинал.

– Я понимаю, – скованно произнесла она, – и ценю. Правда. Больше, чем я могу выразить.

Донал уже давно не выглядел таким дружелюбным.

– Итак, мир, Мэг? – спросил он.

– Я миролюбивая женщина, ты бы должен это знать.

– Да, я понимаю. Сядь, пожалуйста.

Он выдвинул стул. Когда она садилась, их колени слегка соприкоснулись. По ее телу пробежали мурашки, она вспомнила, что в другое время он бы наклонился и поцеловал ее или притянул к себе на колени.

– Я больше не сержусь, – говорил он, – я все продумал. Кто-то, Ли или Поль, скорее Поль, обманули тебя.

– Нет, – возразила Мэг, – никто меня не обманывал.

– Ну что за разница кто! Мне не следовало принимать это близко к сердцу. Ты была не в себе, но все равно оставалась невинной. Вот что мне нравится в тебе больше всего – твоя невинность. Люблю в тебе это. Я ведь люблю тебя, ты знаешь.

Она надула губы:

– В последнее время ты не выказывал своей любви.

– Я был обижен. По-настоящему обижен. Глубоко обижен.

В глазах Мэг стояли слезы:

– Я тоже, Донал.

– Тогда мы квиты. Иди и поцелуй меня. Он встал и крепко обнял ее:

– Вот так. Так лучше. Так ведь лучше, Мэг? Хорошо было снова оказаться в его объятиях. Как будто вернулась домой. Интересно, смогла бы она действительно уйти от него? Потому что он все еще притягивал к себе, притягивал, даже когда она была подавленной и испуганной. Даже тогда. Он сказал, отпуская ее:

– Если бы не белый день и не полный дом, я бы унес тебя наверх. Ты ведь снова готова?

Две слезинки упали. Она вытерла их и улыбнулась:

– Наверное, да.

– Ты всегда готова. Вот еще что я люблю в тебе. Послушай, возьмем детей в китайский ресторан сегодня? Мы давно этого не делали.

Новости о чудесном спасении Элфи обошли всю семью.

– Он будет преуспевать, этот Донал. Когда-нибудь паника и депрессия закончатся, – заметил Поль.

– Мистер Герберт Гувер говорит, что сейчас время покупать.

– Точно. Сейчас время покупать, если есть на что.

– Должны пройти годы… – проговорила Ли.

– Не важно. Однажды это закончится, и тогда Донал будет ходить в счастливчиках со своей недвижимостью. Кое-кто его недооценивает, но только не я.