Голубая луна

Глава 38

Черри вошла в комнату в джинсовых шортах и коротеньком белом топе. Ее небольшие груди упирались в ткань. Меня природа слишком щедро наделила, я даже и думать не могу ходить без лифчика, но все равно, хоть грудь у нее и маленькая, в таком топе лифчик нужен. Да, я ханжа.

Желтые волосы Черри еще не высохли. Она вошла мягкой походкой, на своих длинных ногах, одновременно развратно-расслабленная и неестественно грациозная.

Мне достаточно было только посмотреть, как она входит, чтобы снять голову Натэниела со своих колен. Только силой воли я смогла от него не отодвинуться. Мы ничего плохого не делали, и все равно мне было неловко.

— Иди теперь ты, — сказала Черри. — Я посижу с Натэниелом.

— А Зейн уже вышел?

В холле послышалось движение, и появился Зейн. Он тоже был одет в джинсовые шорты и ничего больше. Только на бледной узкой груди блестело это вечное кольцо в соске.

— Ты никогда эту штуку не снимаешь? — спросила я.

Он улыбнулся:

— Если я сниму кольцо, дырка зарастет и снова придется ее прокалывать. Может, я и второй сосок проколю, но не хочу повторно прокалывать первый.

— Я думала, ты любишь боль.

Он пожал плечами:

— В определенных ситуациях, с голыми женщинами. — Он чуть дернул кольцо, натягивая кожу. — А когда прокалывали, было чертовски больно.

Я внимательно осмотрела его худощавую, даже слишком тощую грудь, особенно вблизи правой руки.

Там, где плечо соединяется с грудью, виднелось темное пятно, но ничего больше.

— Это все, что осталось от пулевой раны? — спросила я.

Он кивнул и сел в изножье кровати, потом влез и лег рядом с Натэниелом и слишком близко ко мне.

— Можешь потрогать эту рану, если хочешь.

— Нет, спасибо, — скривились я и стала на четвереньках слезать с кровати, аккуратно положив голову Натэниела на постель. И остановилась. Марианна говорила, что Райна питается от моего смущения, что если я не буду так стесняться мелочей, Райна потеряет часть своей власти надо мной. Интересно, это правда?

К Зейну меня не тянуло, прошлой ночью это была целиком Райна. Ее тянуло ко всему, что дышит, и кое-чему из того, что не дышит, — тоже. Я стиснула зубы и протянула руку к Зейну.

Он сразу застыл, лицо его стало очень серьезным, будто он понял, чего мне стоило протянуть к нему руку. Я коснулась раны. Кожа была гладкой, блестящей, как на шраме, только мягче и эластичнее. Я стала ощупывать рубец, исследовать его. Он был какой-то пластмассовый и в то же время мягкий, как кожа младенца.

— Смотри-ка... прохладно.

Зейн осклабился и чем-то напомнил мне Джейсона. От этого воспоминания мышцы плеч у меня отпустило — я даже не заметила, как они напряглись.

Черри подошла сзади и стала массировать ему плечи.

— Никогда не перестаю поражаться, как мы быстро исцеляемся.

Я хотела убрать руку — просто потому, что Черри тоже его сейчас трогала. Мне удалось заставить себя не снимать руку с раны, но я перестала ее исследовать — просто касалась, и это все, чего я смогла от себя добиться.

— Мышцы сводит иногда, когда заживают раны, — пояснила Черри. — Вокруг раны возникают спазмы, будто мускулы не успевают за скоростью заживления.

Я медленно убрала руку и стала смотреть, как Черри массирует плечи Зейна. Натэниел ткнулся носом мне в ногу, завел на меня глаза. Я не отодвинулась, и он это воспринял как позволение положить голову мне на бедро и устроился с довольным вздохом.

Зейн перевернулся на спину по другую сторону от меня, не трогая, но глядя на меня очень внимательными глазами.

Черри осталась сидеть в изножье кровати, тоже глядя мне в лицо. Все они смотрели так, будто я — центр их мира. Я видала, как собаки так глядят на хозяев во время дрессировки или испытания. Для собак это нормально, а в людях это нервирует. Я никогда не заводила собаку, потому что не считала себя достаточно ответственной для этого. А теперь у меня откуда ни возьмись три леопарда-оборотня, и я точно знаю, что недостаточно ответственна для такой обязанности.

Я положила руку на теплые волосы Натэниела. Зейн вытянулся во весь свой шестифутовый рост, потянулся, выгнув спину, как огромный кот. Я засмеялась:

— А мне что делать? Почесать тебе животик? Засмеялись все, даже Натэниел. Я поняла, и это было потрясением, что впервые слышу, как он смеется. Молодо и весело, как школьник. Он лежит голый, со следами когтей на заднице, и смеется, положив голову мне на колени, счастливым смехом.

Мне это было и приятно слышать, и тревожно. Они хотели, чтобы я стала их семьей, их домом. Потому что именно это и есть работа Ульфрика, а Нимир-ра или Нимир-радж, если он мужчина, — эквивалент Ульфрика. Странно, но у них, кажется, не было эквивалента главной волчицы у вервольфов. Сексизм? Или какие-то потусторонние тайны, которых я еще не поняла? Надо будет потом у Ричарда спросить.

— Ребята, мне надо идти мыться.

— Мы можем помочь, — сказал Зейн и лизнул мне руку. Тут же скривился: — Вкус пота я люблю, но гравийная крошка и пыль...

Натэниел тоже приподнял голову и лизнул другую руку. Длинным медленным движением прошелся по ней его язык.

— А мне пыль не мешает, — сказал он тихим низким голосом.

Я слезла с кровати — медленно и спокойно. Меня не затошнило, я не вскрикнула. Очень спокойно и с очень большим облегчением я встала на пол. На кровати вдруг стало как-то слишком людно.

— Спасибо, но меня вполне устроит ванна. На звонки отвечайте только по этому телефону, возле кровати, и дверь не открывайте никому, кроме доктора Патрика.

— Есть, капитан! — ответил Зейн.

Я сунула «файрстар» спереди под джинсы и взяла свой саквояж. В дверях я оглянулась на них троих. Зейн лежал рядом с Натэниелом, приподнявшись на локте, одной рукой касаясь спины Натэниела. Черри свернулась в изножье кровати и водила рукой вверх-вниз по бедру Натэниела. Либо простыня соскользнула, либо Черри сама ее сдвинула. Ничего сексуального на их лицах не было — по крайней мере явного.

С виду это казалось вводной сценой порнофильма, но я твердо знала: когда я выйду, ничего не изменится. Не было в них предвкушения, нетерпения, чтобы я ушла и оставила их одних. Они провожали меня глазами, а друг друга трогали для успокоения, не для секса. Это мне было неловко, а не им.

— Ты прости, что я ушел с Майрой, — сказал вдруг Натэниел.

Я остановилась.

— Ты уже большой мальчик, Натэниел. У тебя было полное право найти себе партнера, ты только плохо выбрал.

Зейн стал поглаживать Натэниела по спине, как гладят собак. Натэниел наклонил голову, спрятав лицо за волной волос.

— Я думал, ты будешь моей госпожой, моей верхушкой. Я долго думал, что ты поняла игру. Что ты велишь мне ни с кем не иметь секса. Я так хорошо себя вел, я даже сам себя не трогал.

Я открыла рот, закрыла рот, снова, открыла, но сказать ни черта не могла.

— Когда ты наконец дала бы мне разрешение заняться с тобой сексом, то пусть это даже была бы примитивная ваниль. Ожидание, напряжение, разжигание — этого было бы достаточно, чтобы даже ваниль пошла бы.

Я наконец обрела голос:

— Я не знаю, что такое ваниль, Натэниел.

— Обычный секс, — сказал Зейн. — Как у всех.

Я покачала головой:

— Как бы там ни было, я с тобой не играю, Натэниел. И никогда этого делать не буду.

Он глянул на меня чуть искоса, будто не хотел показывать лицо.

— Теперь я знаю. В этой поездке я понял, что ты даже не знала про игру, в которую мы играли. Ты меня не дразнишь. Ты просто обо мне не думаешь.

Последние слова прозвучали жалостно, но тут уж я ничего сделать не могла.

— Я все время перед тобой извиняюсь, Натэниел. И в половине случаев даже не знаю, за что.

— Не понимаю, как ты можешь быть Нимир-ра и не быть мне верхушкой, но знаю, что для тебя это две отдельные вещи. А Габриэль их не разделял.

— Что такое верхушка? — спросила я.

И снова ответил Зейн:

— Доминант, принимающий покорность Натэниела. Подчиненный называется подстилкой.

Ага.

— Я не Габриэль.

Натэниел рассмеялся, но не весело.

— Ты не рассердишься, если я тебе скажу, что иногда об этом жалею?

Я заморгала:

— Рассердиться не рассержусь, но ты меня чертовски озадачил, Натэниел. Я знаю, что мне полагается о тебе заботиться, но не знаю, как.

Он был вроде экзотического ручного зверя, полученного в подарок, а инструкции в коробке не оказалось.

Он лег на подушку, повернув голову, чтобы видеть меня.

— Я ушел с Майрой, когда понял, что тебя для меня нет.

— Я для тебя есть, Натэниел, но не в этом смысле.

— Не пора ли тебе сказать, что мы можем остаться друзьями?

Он засмеялся, но горько.

— Тебе не друг нужен, Натэниел, а опекун.

— Я думал, что ты собираешься быть моим опекуном.

Я поглядела на Черри и Зейна:

— А вы что скажете, ребята?

— Натэниел из нас самый... — Черри замялась, подыскивая слова, — сломленный. Габриэль и Райна очень постарались, чтобы мы стали подстилками, только на это нас и натаскивали. Они всегда были верхушками, всегда, но Натэниел...

Она пожала плечами.

Я поняла, что она хочет сказать. Натэниел из них самый слабый, самый нуждающийся в заботе.

Поставив саквояж у стены, я опустилась возле кровати на колени и отвела волосы с лица Натэниела.

— Мы все для тебя есть, Натэниел. Мы — твоя семья, твой народ. Мы будем о тебе заботиться. Я буду.

Его глаза наполнились слезами:

— Но иметь меня ты не будешь.

Я встала, глубоко вздохнув:

— Нет, Натэниел, иметь тебя я не буду.

Покачав головой, я подняла саквояж. Все, больше я за один день ничего не могу сделать. Если Марианна этим уроком будет недовольна, пусть себе идет подальше. Может, секс здесь и не должен был подразумеваться, но при том обращении, которому подвергали леопардов Габриэль и Райна, секс все время вылезал наверх. Мне даже не хотелось думать, какое решение этой проблемы Марианна может предложить.