Голубь и Мальчик

Глава девятая

Время шло. Дядя Малыша стал регулярно доставлять голубей из голубятни в кибуце в Центральную голубятню в Тель-Авиве. Но все голуби, которых он запускал оттуда, возвращались без записки от Девочки. Малыш послал ей голубеграмму с одним из голубей, которых дядя привез из поездки, но она не ответила и на нее.

— Нехороший возраст, — сказал дядя тете. — Мальчик уже достаточно взрослый, чтобы почувствовать любовь, но слишком молодой для таких разочарований.

Он предложил Малышу снова поехать с ним в Тель-Авив. «Стоит тебе увидеть ее, а ей тебя, и всё наладится», — пообещал он, но Малыш отказался. Он дождется голубеграммы от нее и только тогда поедет.

И тут снова появился зеленый пикап, а из него появился доктор Лауфер. Он объезжал большие голубятни в Ягуре, Мерхавии и Бейт а-Шита, потом посетил голубятню в кибуце Гешер и теперь, «на сладкое», заглянул к Мириам. Он привез ей голубей для запуска и спаривания, осмотрел голубятню и ее обитателей, изучил карточки и записи, потом зашел в коровник, выпил в кибуцной столовой лимона с чаем и прочел кибуцникам еще одну лекцию.

Перед самым его отъездом Малыш набрался смелости и спросил, не передала ли Девочка какое-нибудь сообщение для него. Ветеринар смущенно признался, что нет, ничего не передавала, а дядя, услышав об этом, сказал Малышу:

— Тебе скоро четырнадцать. Надо поставить ее перед фактом. Поезжай в Тель-Авив и сам привези ей своих голубей.

Малыш выбрал и пометил шесть уже повзрослевших голубей, начал тренировать их специальным образом, и дядя запустил их для него из Тверии, из Афулы, из Хайфы и из Тель-Авива. Один из них не вернулся, а еще одного Малыш забраковал, потому что, несмотря на хорошую скорость, этот голубь не спешил войти в голубятню. Через четыре месяца он объявил: «Мы готовы», — и сказал, что хочет поехать в Тель-Авив и отвезти этих четырех голубей Девочке.

Дядя пытался устроить ему поездку в кибуцном молоковозе, но место уже было заказано и занято. Малыш не согласился ждать. Он хочет выехать немедленно. Ему уже исполнилось четырнадцать лет и четыре месяца, и нечего за него бояться. Дядя дал ему немного денег и сказал:

— До Афулы ты как-нибудь доберешься, купишь билет на поезд до Хайфы, а там родственники посадят тебя на автобус.

Малыш положил своих голубей в специальную соломенную корзинку с крышкой и ручкой, а в наплечный ранец упаковал еду и воду для себя и для них. С восходом солнца он вышел на дорогу и остановил возницу, который ехал в Тверию, чтобы продать там фрукты и купить товары. Возле Киннерета возница остановил для него знакомую машину — директора школы из Явнеэля, а в Явнеэле директор послал его — предварительно отчитав за пропуск уроков — во двор одного из крестьян, где можно было поесть и переночевать в обмен на помощь в сортировке и упаковке миндаля.

— Миндаль — самая лучшая пища для мужчины в пути и женщины в положении, — сказал ему хозяин. — Возьми себе в дорогу, он хорошо насыщает, и его легко нести.

Наутро его забрал водитель грузовика из местных черкесов, давний знакомый хозяина миндальной рощи. Это был худощавый человек, весь из глаз и усов, который, к облегчению Малыша, не проявлял склонности к беседе с пассажиром. Выражения, сменявшие друг друга на его лице, свидетельствовали о том, что он предпочитает разговаривать сам с собой. У Малыша было время полюбоваться видами, поразмышлять и прийти к выводу, что тоска, с которой он борется, и мысли, которые его не покидают, и желание опять видеть и слышать, прикасаться и ощущать и так до бесконечности — всё это как раз то, что люди постарше называют любовью. Нет другой возможности и нет другого толкования, потому что уж если это не любовь, тогда что же она такое? Какими иными признаками она проявляется?

Грузовик напрягался на крутых поворотах, пока наконец не одолел долгий подъем. Перед глазами Малыша проплыл плавный колокол горы Тавор, а за ней веселая вершина Гиват-а-Море. Ему казалось, что его тело — маленькая точка, которая медленно ползет по земному шару, и это движение приближает его к любимой. Голубиная корзинка вдруг сдвинулась с места. Голуби затрепыхались внутри, и он встрепенулся вместе с ними. Вблизи Кфар-Камы водитель вдруг громко произнес: «Здесь мой дом!» — и снова умолк. Малыш сошел и продолжил свой путь, где пешком, где на случайных попутных телегах с фуражом, а где на грузовиках с молоком и овощами. В те времена земля была пустынной, движение медленным, а расстояния — большими, и на тот путь, который я сегодня проделываю на «Бегемоте» за каких-нибудь двадцать минут, Малышу понадобилось целых полдня. В Афуле двое парней пригласили его на стакан газировки, поговорили с ним о голубях, а когда он, распрощавшись с ними, пошел на станцию, то обнаружил, что они украли у него деньги, которые дал ему дядя. Он немного посидел на скамейке возле вокзала, с корзинкой на коленях и колотящимся от страха сердцем, а потом решился и сел без билета на поезд, идущий в Хайфу.

Вскоре его поймали. Контролер потребовал у него двух голубей, если он хочет ехать дальше. Малыш умолял, отказывался, почти плакал. Контролер схватил его за воротник и пригрозил выбросить посреди пустынных просторов Изреэльской долины. Он испугался. Перед тем он видел компанию орлов на трупе коровы и сейчас страшился за собственную судьбу. Про себя он уже думал, как запустит голубя к Мириам и как дядя организует его спасение. Но тут над ним сжалилась какая-то незнакомая, странная женщина — худая и высокая голландка, которая сидела у окна вагона и зарисовывала акварелью скворцов и щеглов. Она купила ему билет и сказала на незнакомом языке, что понимает, зачем он едет и что у него спрятано в этой корзинке.

В Хайфе Малыш пошел к родственникам, и они отправили его со своим приятелем, старым английским инженером, который собрался этой ночью в Тель-Авив. Человек этот объяснил, что едет медленно, потому что ночью плохо видит, и попросил Малыша разговаривать с ним, чтобы не уснуть. Малыш боялся, что он спросит о голубях, и старый инженер действительно спросил, и не только спросил, но и проявил познания в двух самых опасных областях — в голубеводстве и в иврите. Поэтому Малыш уже не мог укрыться за своим незнанием английского. Он сказал, что живет в Хайфе, что у него есть голубятня на крыше и что он едет в Тель-Авив, чтобы выпустить своих голубей в воздух — из осторожности он сказал не «запустить», а «выпустить в воздух».

— Интересно, как они находят дорогу домой, — задумчиво сказал англичанин.

— У них есть чувство направления, — сказал Малыш.

— Нет у них его, — сказал англичанин. — Они не могут найти дорогу никуда, кроме как в свою голубятню. Настоящее чувство направления означает умение находить дорогу из любого места в любое место, а главное — в незнакомые места. А возвращение домой, как бы это объяснить тебе, мой мальчик, оно больше похоже на то послушание, с которым все подчиняются силе притяжения. Как река знает путь к морю без карты, как брошенный камень не нуждается в компасе, чтобы упасть обратно на землю.

Когда они пересекли Яркон, на горизонте уже светлело и вдали появились первые огни Тель-Авива. Машина миновала тот загон с лошадьми, откуда Девочка, по ее словам, запускала молодых голубей, и продолжала свой путь на юг, и тогда Малыш попросил выпустить его, выбрав такое место, которое нельзя было бы связать с каким-нибудь конкретным делом или человеком.

— Еще темно, — сказал англичанин, — куда ты пойдешь?

Но Малыш сказал:

— Всё в порядке, скоро рассветет, — и пошел в сторону зоопарка. Дорогу он не знал, но уже издали слышал рычание тигра и голоса просыпающихся обезьян и птиц, которые направляли его шаги. Ворота были закрыты. Малыш уселся возле них, и через полчаса его разбудил толстый сторож, который пришел открывать.

— Я тебя помню, ты работаешь в голубятне Мириам, — сказал он, — твоя приятельница еще не пришла, но заходи, заходи, подождешь ее внутри.

Обратно домой, через два дня, Малыш ехал автобусом. В его плетеной корзинке лежали четыре голубя, которых дала ему Девочка. Доктор Лауфер сказал им:

— Любовные послания — это прекрасно, но есть также работа и тренировки. К каждому голубю, которого вы запускаете, привяжите также голубеграмму с данными о времени и о погоде. И не перепутайте наш футляр с вашим пером, потому что тогда мы прочтем, что вы пишете друг другу, кххх… кххх… кххх… А сейчас ты на службе, так что вот тебе немного денег на дорогу и билеты для поездки.

Всю дорогу он думал о ней, об их прогулке по берегу моря в Тель-Авиве, об улице, на которой она вырвала свою руку из его ладони, и о переулке, в котором не вырвала. О поцелуе, которым она поцеловала его, о тех, которыми он целовал ее, о том, как она убрала его руку со своей груди и тяжело задышала, об их встретившихся и обнявшихся языках. Он попросил ее научить его свистеть, и, когда ему не удалось ни с одним пальцем, ни с двумя, она сказала: «Тогда давай попробуем так» — и вложила ему в рот свои пальцы.

— Свисти! — сказала она, но его язык уткнулся меж ее пальцев, его диафрагма напряглась от волнения, и его легкие не могли выдохнуть воздух. — Свисти! — повторила она, и от неожиданности и желания его свист сорвался в неудержимый смех. Девочка сказала: — А сейчас так, — и вложила два его указательных пальца себе в рот, и, когда она свистнула прямо на него, он почувствовал, как тоже дунул с ней вместе. Никогда в жизни он не испытывал такого счастья. Море шумело. Их глаза смотрели друг на друга, такие близкие, что уже стали размытыми, такие глубокие, что в них уже можно было утонуть.

— Да или нет? — спросил он.

— Что — да или нет?

— Ты дашь мне голубя, да или нет?

Он вспомнил выражение ее лица, когда она взяла его голубей, ее взгляд, когда она дала ему своих и сказала:

— Мы согласны.

И поскольку страна наша маленькая, а их чувство было большим, уже на следующее утро взмыли навстречу друг другу два одинаковых голубя — один из кибуца в Иорданской долине и другой из зоопарка в Тель-Авиве. Они, надо думать, встретились в полете, пронеслись друг мимо друга и вскоре приземлились, каждый у своей голубятни, каждый с тяжело поднимающейся блестящей грудкой. Девочка и Малыш, каждый в своей голубятне, вручили доктору Лауферу и Мириам голубеграммы, лежавшие в футлярах, а потом развязали шелковые нитки, которые прикрепляли к хвостам перья с записками, и отошли и сторону прочесть слова, предназначенные только для них. Слова немногочисленные и короткие, как это принято в голубиной почте: да, и да, и да, и да. Да, мы любим, и да, мы скучаем, и да, мы не забыли, и да, мы помним.

Они никогда не думали, что такие короткие, и такие немногие, и такие простые слова могут так радовать. Они никогда не представляли себе, что их можно столько раз перечитывать. Мириам и доктор Лауфер, он в Тель-Авиве, она в кибуце, смотрели на Малыша и на Девочку с грустной улыбкой. Они предвидели, что так и будет. После любовного письма, принесенного голубем, ни отправитель, ни получатель никогда уже не согласятся ни на какого другого почтальона. Ничто не сравнится с запуском голубя, с тем, как он скрывается от провожающих глаз и появляется — в тот же самый момент — перед глазами ожидающими.

Вот он: пикирует и приближается, летит прямо, как стрела, шумное хлопанье крыльев сливается с шумом крови в висках и в сердце. Что может сравниться с удовольствием взять его в руки? С невесомой мягкостью этих грудных перьев? С извлечением письма? С биением его сердца? Откуда у него силы нести так много любви? И что больше волнует — взмах руки запускающего или охват ладони принимающего?

И доктор Лауфер тоже был доволен: в одном из полетов на север был поставлен рекорд — голубь от Девочки к Малышу летел со средней скоростью семьдесят четыре километра в час, всего на три километра в час меньше самца Альфонса, бельгийского рекордсмена того года.

Теперь Малыш каждые два месяца приезжал в Тель-Авив, привозя и забирая новых голубей, а через год Девочка приехала к нему, в кибуц.

— Это та девочка, о которой ты мне рассказывал? Девочка, которая была там, когда ты ездил с ним и с голубями в зоопарк? — спросила тетя Малыша своего мужа.

— Она немного выросла с тех пор, но это, безусловно, она, — подтвердил дядя.

— Кто бы мог поверить, — сказала тетя, — что самая красивая и самая умная девочка, которую здесь когда-либо видели, приехала ради нашего маленького келбеле. Сейчас ты увидишь, как девушки начнут бегать за ним. Девушки, они просто носом чуют такие вещи. Надеюсь только, что он не наделает глупостей.