Гонконг

Глава 11 ГОНКОНГ

– Celestials! – кивая на большую толпу на пристани, сказал матрос, держа чалку и готовясь размахнуться.

Винтовой корабль «Винчестер», у борта которого стоял Алексей Сибирцев вместе с другими пленными офицерами и матросами, подходил в пять часов вечера к одной из пристаней Гонконга.

Матрос кинул чалку вверх, и она, описав дугу и подымая за собой веревку, упала в расступившейся толпе.

«Celestials», или, точнее, «The celestials», означает «небесные» – так в Гонконге называют китайцев. Когда-то была величайшая и устойчивая держава, громко и торжественно именовавшая себя единственной избранной небом, с Сыном Неба во главе, и с самым процветающим народом вселенной. Превратилась, говорят, теперь в сплошной курьез, а пышное название осталось. «Сундук со старой рухлядью!» – по выражению Ивана Александровича Гончарова. Но еще крепка и обширна. «Европейцы подрывают у этого сундука крышку».

«А как тут красиво! – вдохновляясь видом яркой толпы и панорамой города и порта, подумал Алексей. – Но мы-то в плену!»

На борт военного парохода поднялись военные чины в белых шлемах и прошли с капитаном и его офицерами вниз. По кивку часового у трапа с оживленными криками хлынул на палубу сплошной поток китайских торговцев. У некоторых на плечах коромысла и по две тяжелых корзины.

– Капитэйна... капитэйна! – зазывали продавцы, обращаясь к офицерам и матросам.

В корзинах персики, яблоки, бананы и лимоны, лук, огурцы, баклажаны, виноград. Много фруктов, которым мы и названия не знаем. Табак, шелка, сигары. Туфли, халаты, картины, кажется, перерисованные с фотографий портреты знаменитых европейцев.

– Капитэйна, капитэйна! – хватая Сибирцева за полы мундира, наперебой заголосили китайцы.

Предлагали кораллы, резьбу из слоновой кости. Тут же сласти: леденцы, из кунжута липучки, орехи в сахаре. Жареные куры, горячие пельмени размером в пирожок, тыквенные семечки в масле, креветки простые и королевские. Что-то горячее, душистое. Арбузы, дыни. Чего тут только нет! И все за гроши!

Появились китаянки, обращаются на ломаном английском, можно понять, предлагают детские игрушки, изделия из нефрита, вышивки, китайские карты, фарфор, забавные картинки. Молодые прачки в красивых кофтах и клеенчатых передниках берутся гладить, чинить, крахмалить, тут же сразу, в каюте, в жилой палубе.

– Эу, хау ду ю ду? – обращается к Алексею рослая китаянка и пристально смотрит в глаза. – Уошинг[31]? Рубашку? Брюки?

Фартук у нее в руке. Ждет ответа. Не отходит. Хороша собой, в голубом шелковом костюме из кофты и штанов, с гребенкой и красной розочкой в черных волосах, ноги босые, смуглые, большие, не обезображены... Говорят, что китайцы ломают ноги девочкам с детства, помещая их в колодки. Видимо, это у аристократов и у тех, кто посостоятельней. А простой народ живет, значит, по-своему... Тем более в Гонконге, где, видно, здоровая нога больше нравится. Тут у всех ноги как ноги, все дамы босые.

Китаянки, кажется, смелей, уверенней, чем японки, ростом выше и на вид здоровей. А говорят, что южные кантонские китайцы мельче северных маньчжурских.

– Your name?[32] – спрашивает Алексей.

Китаянка засмеялась, закинув голову.

– Лю! Водэ ю бота!

– Меня зовут Лю. У меня есть своя лодка, – перевел Гошкевич и пояснил: – Это на здешнем англо-китайском жаргоне.

Алексей ответил со вздохом, что... пока, пока нет... Все выстирано и выглажено, чисто...

Лицо китаянки стало острым, взгляд злым и горячим. Она презрительно оглядела Сибирцева.

Перемена неожиданно тронула Алексея, и китаянка невольно понравилась ему. Это совсем не походит на рассказы, что Китай спит, китайцы покорны и безропотны, истощены и безразличны ко всему на свете. Кажется, Гошкевич прав? Экий огненный характер, каким взглядом одарила! Поди ж! Напротив, тут все оживленны, самоуверенны, бойки... Или это лишь в Гонконге? При соприкосновении с иным миром? Обиделась... но при этом овладела собой и посмотрела, словно недоумевая, что за человек и откуда. Лодка у нее своя!

– Мисс Лю...

А фруктами и ягодами уже завален весь корабль; в корзинах, в плетеных ящиках из стружки или рассыпаны на рогожках из рисовой соломы.

– Я говорил вам, сэр Алекс, что встретимся в Гонконге! – послышался из толпы заокеанский говор, и Сибирцев увидел перед собой старого знакомого по Японии американца Сайлеса. – Мой дорогой! Вы не один?

– Как видите...

– И вы здесь, барон! Как я рад! Николай-сан!

Встречались в порту Симода, жили вместе на американском военном пароходе «Поухаттан», который доставлял в Японию американское посольство. Гонконгский банкир и делец Сайлес Берроуз явился одним из первых бизнесменов с военной эскадрой втягивать японских дельцов в международную коммерцию.

– Едемте, господа, немедленно ко мне!

– Мы не можем поехать к вам, мистер Сайлес! We are the prisoners.

– Военнопленные? – вскричал Сайлес и с гримасой пренебрежения махнул рукой. – Больше вы не будете военнопленными! Господин Гошкевич! – увидел он Осипа Антоновича и воскликнул по-китайски: – Чиго фан ля?[33]

– Чиго фан ля! – с шутливым поклоном ответил Гошкевич.

– Мистер Пушкин? О! Как приятно! Рад познакомиться!

– Много слышал о вас! – любезно ответил Александр Сергеевич.

Сайлес достал из кармана отрывную книжечку, на листках которой было что-то напечатано, как на чеках, быстро написал записку и отдал ее слуге-китайцу в юбке белоснежного полотна и в чесучовой куртке. Тот снял жесткую соломенную шляпу. Сайлес сказал, показывая на кормовой трап:

– Ками, ками, деливери капитэйна... нау льюфутейна, ками капитэйна! – Это означало на местном жаргоне: иди и передай капитану, не лейтенанту, а прямо капитану!

Слуга пошел по палубе, проталкиваясь среди китайцев и покрикивая на них, а иногда и угощая зазевавшихся пинками. Все стали почтительно кланяться ему и расступаться, отодвигая корзины.

Сайлес подошел к борту и что-то крикнул. Зашевелились носильщики, ожидавшие со своими паланкинами седоков. Подкатили две коляски с выкрашенными в красный цвет колесами, в каждую впряжено в оглобельки по китайцу. Остановились на каменном причале у трапа пароходокорвета, где с карабином стоял, всех пропуская на судно и обратно, рослый и плечистый Джек в парусине и широкополой панамской шляпе.

На палубе торговцы отскакивали, заслышав стук офицерских каблуков.

– Все в порядке, – со строгой почтительностью сказал лейтенант, подходя к Сайлесу. – Пятерым офицерам и юнкеру принцу Урусову разрешается идти в город по приглашению банкирской конторы Берроуз, – обратился он к Александру Сергеевичу. Не сказал «пленным». Честного слова не спросил.

– Благодарю вас!

– Можете идти, господа! Пожалуйста, господин Берроуз.

– Господин Сайлес, – заговорил Пушкин. – Премного благодарен, но лично я не могу принять ваше любезное приглашение. На этом корабле находятся сто моих матросов. Я отпускаю господ офицеров, но мой долг, как командира, остаться с людьми. Охотно приму ваше приглашение в другой раз.

– Это категорически?

– Да.

– Я вас понял, мистер Пушкин. Да где же ваши люди?

– Вот они все здесь, на палубе.

– Ничем не отличишь. У них есть деньги?

– Да, как видите, все что-нибудь покупают.

– Прибылов! – тихо сказал японцу Осип Антонович. – Я иду на берег. Пожалуйста, не беспокойтесь!

Точибан ответил легким наклоном головы, но взгляд его стал недовольным. Коосай обижен, что его не берут с собой на берег, в Англию.

– Этот американец был с коммодором Адамсом в Симоде, – стоя среди товарищей, сказал матрос Маслов.

Американский коммодор звал Маслова Мэй Слоу, советовал Путятину произвести его и Сизова в офицеры. Банкир менял у Татноске золотые доллары на японские бу.

– Алексей Николаевич молодой, да ранний; живо сговаривается с американцами, – благожелательно кивнув в спину уходящему Сибирцеву, заключил матрос.

Алексей переступил с трапа на набережную, не веря себе и тому, что происходит вокруг. Вся толпа в движении, которое он видел с корабля.

Торговцы продают садовую ягоду в огромных корзинах. Старая женщина предлагает фарфоровых монахов, на рогожке расставлены обезьянки из нефрита. Продают шелковые картины-свитки, горячие пирожки, английские и китайские бифштексы. Фокусник с попугаем, который что-то кричит по-английски. Предлагают живых обезьян. Сибирцев оглянулся. Лица наших матросов видны над бортом, они стеснились там всей массой. В эту минуту Алексей поклялся, что никогда не оставит их в беде, что бы ни случилось.

– Садитесь в эти коляски. Новейшее изобретение. Только еще вводится! – говорил Сайлес. – Видите, сколько вокруг носильщиков с паланкинами: здесь все ездят в паланкинах. Глупейшее медленное передвижение! А такая коляска очень гуманное открытие! Устройство коляски может быть японское, но усовершенствование американское. Здесь много претендентов на право первого открытия. Вместо лошади запряжен человек... Но это лучше, чем таскать на руках паланкин! И китайцу легче, и заработок лучше.

– Впервые в жизни поеду на человека! – растерянно сказал мичман Сергей Михайлов.

– А в чехарду-езду разве не играли в корпусе? – спросил Сибирцев, садясь в плетеное сиденье между красных колес.

– А я всю жизнь езжу на людях! – весело заметил Сайлес.

Китаец поднял оглобельки и помчался. В лицо Алексею пахнуло сухим жаром.

– Пик Виктория! – кричал Сайлес, оборачиваясь на передней коляске и показывая на самую высокую коническую гору. Перед ней мелкие горы в кустарниках и перелесках по морщинам, очень похожие на сопки на юге нашего тихоокеанского побережья.

У дороги китайцы в соломенных шляпах отваливают от скал глыбы, тянут их веревками под ритмическое пение артели или откатывают на катках. Тут же распиливают обломки скал на большие кубы. В другом месте кубы камня грузят на двуколки и увозят на быках.

– Камень идет на постройку домов! – кричал Сайлес. Казалось, он вез не в мировой центр торговли опиумом, а в каменоломни и что здесь, как в древнем мире, величественные сооружения создаются трудом рабов. Американец крикнул, что эти китайцы зарабатывают гораздо лучше, чем у себя в Китае.

Открылся вид на бухту и сразу же закрылся.

– Сэр Алекс, знаете, мистер Тауло здесь, – сообщил Сайлес. – Сейчас поедем, и будет видна «Грета». Ее привели сюда под сильной военной охраной... На днях будет суд над господином Тауло... Спор и шум на всю колонию...

Но вот и улица началась! Гонконг, про который слышал, читал и который видел с корабля. Да, действительно стены новых особняков возводятся из пиленого камня, кубы, верно, аршин по полутора по каждому ребру. Китайцы под какую-то свою «дубинушку» лебедками подымают эти тяжести на высоту второго и третьего этажей. Получаются не особняки, а неприступные крепости! Тут же готовые здания с занавесями на открытых окнах, с балконами в цветах, обращенных во дворы и сады, где деревья и масса цветущих кустов. Дома с жалюзи и со ставнями у окон нижних этажей.

Воздух накален, какой жар приятный! Не тот душный, сырой, даже мокрый жар, что на кораблях.

...Тайфун так и прошел мимо, не дождались. В жилых палубах и каютах невозможно было спать, матросы выносили постели на верхнюю палубу. Погода стояла отличная. На исходе ночи на небе бывал виден Южный Крест, всходил из черноты океана, предвещая утреннюю свежесть, и Алеша подолгу смотрел на него.

Вчера пришли в Гонконг и сутки простояли у входа в пролив. Утром на судне мыли палубу, и до вечера потеки на ней не высохли.

Сайлес прав, это не античные рабы. Всюду движется оживленная толпа. Тут деньги все двигают вперед, деньги сняли гору и провели на месте ее скал богатую улицу в деревьях, которой мог бы позавидовать любой город в южной Европе. Аркады каменных торговых рядов, нарядные здания контор, банков, большие витрины магазинов ломятся от всяких товаров. «Где я?» – думалось Сибирцеву. То и дело в паланкинах несут европейцев или важных китайцев. Вереницы кули тащат на себе тюки грузов, иногда в паланкинах проносят женщин.

Опять открылся пролив, корабли с голыми мачтами и под парусами, винтовые суда с дымящимися трубами, пароход с красным кожухом на колесе ведет за собой квадратные грузовые плашкоуты, всюду сампаны[34] и рыбацкие лодки с красными, темными и оранжевыми парусами из цветной рогожи и соломы, лодчонки юли-юли, каждая с единственным веслом на корме.

– Вон стоит «Грета», – кричит Сайлес. – Пухо![35] – добавляет он, кивая Гошкевичу.

Бухта – как проспект в Питере, по ней во все стороны идет движение судов. Видны целые плавучие кварталы жилых домов, похожих на бедные лачуги, среди них, как улицы, прямые и чистые, полосы воды оставлены для движения судов и перевозов. Около особняков, с необычайно толстыми стенами вокруг садов, берег моря облицован. Там военный пароход с пушками и не видно плавучих жилищ. Близко за проливом тучные и безлесые бурые сопки. Под одной из них что-то вроде городка. Подальше деревенька. Там Китай, совсем близко.

Усатый англичанин, по всей видимости жокей, едет на скакуне, другого ведет в поводу. Заведены рысистые бега и скачки! Больная женщина лежит под деревом поперек тротуара и тяжело дышит.

– Тут люди мрут как мухи. Никак не отучишь их бросать мертвых в воду... Холера...

Проехали в переулок, где теснились солидные дома в три и некоторые в четыре этажа. Всюду вывески по-английски и по-китайски цветными иероглифами, и это придает городу бойкий и нарядный облик. Главная улица с экипажами и паланкинами, с толпами китайцев, малайцев, индусов. Большие деревья выращены на этом еще недавно голом острове. Быки, ослы, лошади, пароходы, парусные баржи; англичане, американцы, китайцы, индусы... Все движется, все на ходу, все спешат и стараются.

– Вот что значит люди пришли не в пустынную тайгу! – заявляет Михайлов.

Как странно и непривычно видеть все это после стольких лет плаваний в пустынных морях, после жизни в бедной Японии, после стояния на якоре у своих берегов. Наш самый большой на этом океане порт Аян похож на малую деревеньку со складами торговой компании.

Проехали два верховых солдата-бенгальца, в белых чалмах и в мундирах с белыми пиками, на высоких лошадях. Видно правительственное здание с куполом, как у православного собора. Вокруг разросся сад так пышно, что на фоне залитой солнцем желтой горы чернеет как туча.

У небольшого каменного особняка Сайлес вылез. Вышли китайцы-слуги, помогли всем сойти.

«Явиться бы сюда когда-нибудь с посольством, с нашей эскадрой, а не пленником!» – подумал Алексей.