Гонконг

Глава 35 ШХУНА «ХЭДА» СНОВА ПРИШЛА В ЯПОНИЮ

– Китайцам выгодней иметь нас своим союзником и – с оговорками – должником, вместо того чтобы наносить нам вред или стать орудием наших противников, наемным пушечным мясом. В интересах Китая иметь под боком сильных и незлобивых соседей. И не держать камня за пазухой.

Такой сентенцией в плаванье, среди теперь уже мирного и успокоившегося после штормов моря, огорошил всех с утра в кают-компании на «Оливуце» командир корвета капитан второго ранга Воин Андреевич Римский-Корсаков.

В Приамурье он встречался с маньчжурами и китайцами, присутствовал при многих предварительных переговорах с ними, познакомился с их купцами. Воин Андреевич китайцев не называет иначе как гордой нацией, расположен к ним, предсказывает им будущее во всех отношениях и дружбу с Россией. По словам его, казаки и крестьяне Забайкалья, ведущие повседневные дела с китайским простонародьем, говорят, что это люди честные и простые. Хотя надо иметь в виду, что слабых инородцев Амурского края они уничтожают беспощадно, вымаривают их, спаивают и эксплуатируют. Слабых китайцы вообще не щадят.

Молодой капитан успел обойти вокруг света, командуя паровой шхуной «Восток». Пришел на Дальний Восток под командованием Путятина, был в Японии, несколько раз плавал оттуда с поручениями адмирала на Амур и в Китай. В войну провел годы на Амуре, и каждое лето, командуя судами, бывал в самом пекле военных действий на море, совершая опасные рейсы.

Молодцеватый и молодой, он зимами на берегу всегда выступал в лучших ролях в любительских спектаклях, куда дамы вовлекали его непременно...

Отовсюду посылал он своему брату Коле письма с описаниями событий, в которых участвовал, и стран, где приходилось бывать. Полагал, что так и надо систематически воспитывать мальчика, пробуждать в нем интерес к миру, морям, в которых жемчугам несть числа, и каменным алмазным пещерам.

Война закончилась, эскадры англичан и французов удалились из Охотского и Японского морей. Флот наш вышел из устья Амура.

Корвет «Оливуца» и шхуна «Хэда» идут в Японию. Оттуда «Оливуца» пойдет в Кронштадт.

Капитан первого ранга Константин Николаевич Посьет и командир шхуны лейтенант Александр Александрович Колокольцов, выехавшие в начале лета из Петербурга после заключения мира, рассказывают Воину Андреевичу и его офицерам про необычайный подъем во всей России. Всюду толкуют и спорят о будущем. Россия почувствовала себя так, словно война выиграна нами, а не проиграна, что в конечном счете одержана величайшая победа. На востоке страны Муравьев развивает титаническую деятельность. Договора с Китаем еще нет, новая граница пока не утверждена, наш выход в океан не подкреплен дипломатическими документами, все гадают, как и какие группировки в Китае примут нашу сторону и как китайцы войдут с нами в новые отношения. Сибирское и московское купечество ждут, что не только Кяхта станет местом торговли между двумя странами, но и вся граница откроется. Много говорят о том, что на Востоке мы должны равняться на Америку. А она на нас. Особенно после войны в Крыму. Пишут: «События показали сильный зародыш». «Слабые народы так не дерутся». Только когда пал Севастополь и война закончилась, мы осознали свою силу.

В плаванье взят Корсаковым на «Оливуцу» мичман Николай Ельчанинов, родной брат Кати Невельской.

На пути с устья Амура входили в Императорскую гавань, откуда за три недели до того ушла английская описная эскадра.

«Произвели славное дело», по выражению Коли Ельчанинова. Сожгли все дома и остатки горелых бревен разбросали по берегу.

Со слезами на глазах начальник поста лейтенант Кузнецов показывал места, где стояли здания.

«Все, что осталось от прежнего жилья – кресты над прахом умерших», с его слов записал Ельчанинов.

В этом «славном деле» отличился командир фрегата «Пик» Никольсен. Воин Андреевич забрал в голову крепкую думу...

Хотя, как говорят, после драки кулаками не машут!

У капитана есть бретерский замысел. Предстоит зайти в Гонконг. Корсаков надеется встретиться с Фредериком Никольсеном, которого давно ищет. Желал бы каптэйна вызвать на дуэль!

Скандал будет. Карьера рухнет! Корсакову во время войны приходилось бывать на Камчатке, на Курилах, на Татарском и Охотском побережьях и всюду, где побывал Никольсен, оставил он те же следы, как в Императорской, уже после заключения мира.

Долго в Японском море дули ветра и стоял холод... Коля Ельчанинов держался молодцом, хотя и жаловался на «невыносимую качку» и что ветер так режет, что кожа на лице не выносит.

...Наверху заходили – видно, паруса стали наполняться, дрейф закончился. После тяжелых непрерывных штормов, которые вытерпели, теперь тепло. Туман поднялся, погоды наступают ясные.

Чуть подуло – Александр Александрович Колокольцов распростился и поехал к себе на шхуну «Хэда».

«Любо-дорого посмотреть, как он парусами управляется!» – подумал Корсаков, стоя на юте и глядя, как уходит Колокольцов на корме шлюпки, скользящей по тихой поверхности моря. Видна школа! Евфимий Васильевич требует от офицера: молиться богу, знать иностранные языки, управлять парусами шлюпок, уметь плавать не хуже матроса. Кричал: «Позор! Русские офицеры, катаясь в иностранном порту, перевернулись на шлюпке, потопили троих лучших матросов! Да, да, был и такой случай, господа! Не у меня, но был!»

В бинокль видно, как Колокольцов поднялся по штормтрапу на борт шхуны. «Хэда» пошла, оставляя за собой корвет «Оливуцу», набирая ходу при попутном, как гоночная яхта, и вскоре далекий парус ее чуть виднелся, как перышко, воткнутое стоймя в легкие волны.

А фрегат «Аврора» с устья Амура отправился на юг, торжественно помчался в кругосветное плавание. Домой! В Кронштадт! С заходом в Гонконг, в Сингапур, на мыс Доброй Надежды. «Оливуца» должна зайти в эти порты, но позже.

Фрегат «Аврора» первым из нашей эскадры возвращается в Балтийское море. Овеянный славой! Долго искали его союзники по всему океану, даже в Америке. Коммодор Чарльз Эллиот всех китобоев и купцов опрашивал. В Татарском проливе, когда на шхуне «Хэда» мы шли из Японии, окликнули: «Не видели русский фрегат «Аврора»?» Мы выдали себя тогда во тьме и тумане за янки-котиколова.

В Хакодате простояли 4 дня. Посьет встречался с губернатором. Все побывали в городе. Шхуна и корвет вышли в море. Но опять «Хэда» ушла вперед. Корвет потерял ее из вида.

Ночью на «Хэде» стреляли из пушек и жгли фальшфейеры, но нигде ни отклика.

А следующей ночью Колокольцов, спустившись по трапу, произнес громким голосом:

– Вставайте, господа! Симода!

Жаль расставаться со шхуной «Хэда», уже чувствуешь ее не своей. А ведь сам ее строил, сжился с ней. Сжился из-за нее с японцами, обучал их всему, что сам знал. Подрядчик Ябадоо уговорил переехать к нему на квартиру из казармы и держал Александра как зятя.

Тускло, мутно, сонно. Еще ночь. Город Симода спит. И не чуют, какой им приготовлен сюрприз.

При луне видно, как проплыли скалистые островки с тропической растительностью в вершинах и с соснами в виде зонтиков.

Со сторожевой халки окликнули по-английски, кто идет.

– Орося ни фунэ дес[73]... – ответил Колокольцов по-японски.

На рассвете заметили, что в городе выросло большое новое здание. Это, верно, и есть Управление западных приемов, которое японцы начали возводить к сроку открытия порта для иностранных кораблей, когда мы еще тут были.

Штурман Семенов, оглядевший в трубу знакомые места на окружности побережий, заметил какую-то странность. За бухтой, у деревни Какосаки, на крыше храма Гекусенди что-то установлено вроде флага. Но тихо, в безветрие нельзя разглядеть.

– Дорогой Уэкава-сама! Рады вас видеть! – любезно встретил знакомого чиновника Александр Александрович.

Уэкава-сан явился в синем мундире европейского образца с квадратными желтыми погонами поперек плеч, в форменной фуражке, в больших американских башмаках и крахмальных льняных самурайских шароварах, какие в Японии носят исстари. В лучах солнца, восходящего из моря, он очень эффектен и довольно приличен.

«Недурна форма, – подумал Александр. – В тропиках и я охотно надел бы такие!»

Переводчик Татноске – старый приятель, немало получил от нас наград и подарков, немало услуг оказывал явных и тайных. Когда были американцы, он познакомился с банкиром Сайлесом, продавал ему японские золотые монеты бу. Американцы знали, что у японцев цены на золото ниже, чем в Европе, и воспользовались этим.

Татноске сейчас холодно вежлив и нижайше почтителен, воплощенный долг, верный исполнитель кодекса буси[74]!

– Мы прибыли в Японию по повелению молодого государя России и привели шхуну «Хэда», которая построена здесь, в подарок императору Японии.

– О-о! – Уэкава почтительно поблагодарил и многократно поклонился.

Осведомились друг у друга о здоровье государей. Уэкава спросил о здоровье Путятина. Колокольцов – о Кавадзи. Также про здоровье Накамуры Тамея. Он по-прежнему губернатор города Симода. Старый знакомый адмирала. Да, оказалось, что Накамура здоров и при деле – как и был.

– Как Посэто-сама?

– Вполне здоров. Скоро его увидите.

– Адмирал Путятин будет ли у нас?

– Адмирал Путятин не может оставить Петербурга. Он возведен в графское достоинство и отправляется по дипломатическим поручениям в Европу.

– О-о!

Уэкава осторожно хотел бы спросить, на чем же отправится Кокоро-сан обратно в Россию?

Гостей пригласили к завтраку.

– За мной идет корвет «Оливуца». На нем следует в Японию знакомый вам знаменитый дипломат, капитан первого ранга Константин Николаевич Посьет. Четыре дня мы простояли в вашем порту Хакодате.

– Там была хорошая погода? Доволен ли был Посэто-сама?

– Да, очень доволен. Погода была хорошая, дождь. И прием был любезный. Теперь «Оливуца» скоро будет здесь. Она идет следом за «Хэдой».

– Спасибо, спасибо.

– Капитан Посьет идет с очень важным поручением нашего государя.

– О-о... – цедя в себя воздух через зубы, протянул Уэкава и стал кланяться. Ясно, все ясно. Поручение такое важное, что Колокольцов так и не сказал в продолжение завтрака, в чем оно, даже не смеет объявить. Уэкава догадывался, что это за поручение. Иначе и быть не могло.

Оба молодых человека чувствовали себя как бы наиважнейшими представителями, решающими сейчас судьбу двух государств. Приятно все же быть дипломатом! Хотя бы самому себе показаться таким на время.

Пока суть да дело да придет «Оливуца», нужны дрова, вода, продукты.

– Яйца можно ли достать, как прежде? Мяса хорошо бы?

Колокольцов еще хотел спросить кое о чем...

Уэкава все обещал прислать и сказал, что для «Оливуцы» также подготовят воду, дрова, свежие фрукты, овощи, рыбу, птицу, мясо. Ясно, что Посьет послал вперед шхуну «Хэда» с предупреждением, как принято, чтобы известить о своем приходе заранее и дать подготовиться.

Уэкава-сан, избегая дальнейших объяснений, откланялся и отправился на берег с докладом губернатору.

В три часа дня в бухту вошел корвет «Оливуца» и бросил якорь. На судно явилась делегация японских чиновников во главе с городским головой Симоды. С ним Хамада Иохэй – еще молодой человек, но старый приятель – чиновный староста деревни Какисаки, где в храме Гекусенди жил Путятин, где когда-то давали бал американцам и много что еще происходило.

Посьет не объявлял о сути поручения. Надо видеть губернатора Накамуру Тамея. С этим все согласны. Это само собой разумеется.

Посьет объявит только ему, что прибыли с копией договора между Россией и Японией, который заключен в прошлом году здесь, в Симоде, адмиралом Путятиным и Кавадзи Саэмоном но джо. Трактат утвержден в Петербурге. Прибыли для обмена ратификациями.

Приехал Уэкава. Он правильно обо всем догадался.

– Губернатор Накамура-сама очень хочет видеть вас, Посэто-сама. Сегодня он еще... не мог приехать сюда для встречи.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, я сам явлюсь к губернатору.

Договорились, когда, кто и куда отправится. Беседа приняла частный и дружественный оттенок.

– Мы с Александром Колокольцовым очень любим город Симоду, – сказал Константин Николаевич. – Всегда помним вас, Хамада Иохэй-сан, знаем, что вы летописец всех великих событий. Наши офицеры также описали в книгах и журналах катастрофу, пережитую здесь, как и всю нашу жизнь в Японии. Теперь в Петербурге все знают этот город. Можайский показывает свои рисунки храмов, портреты японцев, также пейзажи вашей страны, выполненные им здесь с натуры. Все, кто видел, были в восхищении. Эпопея о том, как строилась шхуна «Хэда», стала известна во всей России; наши публикации об этом переведены в Европе и Америке. Теперь нет войны с Англией и Францией и у нас самые лучшие отношения со всеми государствами. Мы просим вас, Уэкава-сан, и вас, городской голова Иноуэ-сан, пока мы будем передавать в дар Японии шхуну «Хэда» в знак нашего почтительного уважения, пока будут вестись переговоры и завершаться дела, зная, что у вас все сразу не делается, радуясь, что снова пришли в ваш прекрасный город и стоим в бухте Симода... на это время опять, как встарь, в знак нашей крепнущей дружбы, нам на радость и удовольствие, мы просим отвести нам для жилья на берегу, в деревне Какисаки, милый нашему сердцу храм Гекусенди, в котором уже происходили важные переговоры и совершались исторические события. Уж так повелось, что мы первые из иностранцев жили в Японии на берегу именно в этом храме.

Уэкава-сан очень тронут, почти плачет, корректно отвечает по-русски:

– К сожалению, теперь это невозможно!

– Почему же? – поразился Константин Николаевич. – Разве мы уже забыты?

– Нет. Никогда. Японское сердце никогда не забудет.

– Так в чем загадка? Разве храм сгорел?

– Очень большое несчастье.

Да вон же он виден, как и стоял... У деревни Какосаки, за бухтой. Может быть, занят важной персоной из Эдо?

– Достопочтенный капитан и дипломат Посэто-сама! В храме Гекусенди живет... – Уэкава сузил глаза и покачал головой. – Мистер Харрис, приехавший из Америки. Очень солидный американский дипломат. Первый американский консул в Японии. Его консульство занимает храм Гекусенди.

– Так ведь там уйма комнат, – не выказывая признаков удивления, возразил Посьет. Известно, что он не полезет в карман за словом.

– Мистер Харрис и штат консульства занимают весь храм.

– Да сколько же служащих в консульстве?

– Там мистер Харрис.

– И кто еще? Какой же штат? С ним семья?

– Нет, он одинок. Еще не разрешено женщинам приезжать в Японию. Поэтому американцы прислали холостяка. У мистера Харриса и в Америке нет жены.

– Так сколько же с ним служащих посольства?

– Один. Это-о... Переводчик мистер Хьюскен. Еще очень молодой человек. Молодой холостяк, голландец, но из Америки и он же – американец, есть слуги-китайцы, но они в храме не живут.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вдвоем занимают все комнаты. Однако наше дело, уж если на то пошло, не житье на берегу. Мы обязаны, соблюдая достоинство при любых обстоятельствах, выказать благодарность японцам, соблюсти свою честь и уважение здешним властям от императора до старосты-летописца Иохэя, отдать должное американцам и полное проявление нелюбезностей вольных или невольных не должно нас касаться. Мы обязаны сделать вид, что не замечаем перемены».

В Петербурге обсуждали, кому дарить шхуну «Хэда» – сиогуну или тенно. Государь принял мнение Путятина – подарить тенно! Законному императору. Путятин доказывал, что в Японии неизбежны перемены в государственном строе, свержение сиогуна и реставрация тенно во всех правах. Он еще со времен похода в Осака старался подсказать японцам, где только мог, словом и делом, что пора тенно признать единственным законным владыкой, а фамилию узурпаторов вежливо отстранить. Он и в беседах с американскими коммодорами тоже доказывал, но тем до этого дела нет пока.

Александр Колокольцов сам не свой. Что-то ему очень обидными показались ответы Уэкава. Предполагалось, что японцы помнят, что это он, Колокольцов, строил шхуну «Хэда», поэтому и назначен командиром.

Первый европейский корабль им спущен на воду в Японии! Он оставил все чертежи и все объяснял по приказанию Евфимия Васильевича. Он помог японцам заложить еще две таких же шхуны. Готовы ли они? Может быть, от Колокольцова, как от начала начал, пойдет новое японское судостроение? А ему нет квартиры в Гекусенди и другой не предлагают. А ведь мы знаем, что в Симоде много храмов и в каждом можно дать приют уважаемому гостю. Так бывало, когда сюда наезжали вельможи и дипломаты из Эдо во главе с Кавадзи.

Впрочем, для обиды и волнений Александра Колокольцова могут быть иные, более глубокие причины. Он улавливает перемену отношения, что-то предугадывает, чувства его обострены. Он когда шел сюда, то боялся всего этого. Ясно, он хотел бы в Хэду, под предлогом осмотра – как там продолжаются работы на начатой верфи? – посмотреть что-то иное, повидать ее! Узнать о ее судьбе. Как же она? Жив ли ребенок, его участь.

Но, видно, Уэкава-сама не в чести, не может пока помочь. Что-то произошло и с ним. Час от часу не легче. Был представителем бакуфу, то есть высшего правительства на постройке западного корабля. Это очень большая должность, туз первой величины. Пугало всех чиновников.

– Консулу из Америки будет сообщено, что прибыл посланник императора в ранге, гораздо более высоком, чем консул республики Штатов. Он сразу явится. Он большой ростом и толстый, но очень суетливый. И у него высокая грудь, как будто он ее все время выпячивает, чтобы все видели, какой он сильный. Это, конечно, американский богатырь!

– А самураи, – ответил Посьет, – выращивают для важности брюхо. Как и китайские мандарины?

– Хи-хи! – согласился Уэкава.

Сегодня он рассказывал, как ласково и почтительно проводил в позапрошлом году из Хэды последнюю партию в триста моряков во главе с Мусиным-Пушкиным. Лагерь сдавал и морское войско из Японии повел по улице Сибирцев. Населению Хэды и всем чиновникам жаль было прощаться. Даже сказали Сибирцеву: «Вы, пожалуйста, не думайте, что надоели нам и что мы очень рады, что вы уходите. Это совершенно не так».

Несколько раз Уэкава поминал сегодня Сибирцева.

А теперь Уэкава морской офицер в европеизированном мундире, который он сам при нас изобретал как образец для будущего японского флота, еще когда все мы жили в деревне Хэда. Уэкава явно не на высокой должности. А ведь шел вверх быстро.

Что-то, видно, произошло. Значит, Колокольцова не допустят в Хэду. Да, перемены чувствуются! На берегу в Симоде и то жилья не дают.

Как же быть? А все же хотелось узнать, что там. Из Японии доходили ужасные слухи. Не был никогда Колокольцов хитрецом, да нужда заставляет.

– Скажите, Уэкава-сан, а доится ли корова у Ябадоо? – спросил Колокольцов, выходя с японцем на палубу.

Уэкава мгновенно все сообразил. Для осведомления Кокоро-сан избрал идеальную форму. Ах так? Ясно!

– Знаете, доится! – уверенно отвечал Уэкава, и глаза его стали теплей и добрей. Он радовался: не неся ответственности, мог проявить человечность, которой не полагается по закону.

Уэкава прекрасно понимал, о чем речь. Если ребенок русский, то его и кормят по-русски, молоком. Но Ябадоо никогда в этом не признается, ведь был издан закон: убить всех детей, родившихся от иностранцев. Ябадоо этот закон обошел. Но уж теперь должен держаться крепко и не признаваться, что в семье Ябадоо у его дочери Сайо ребенок родился от Кокоро-сан, с которым она долго жила, все это знают, и Ябадоо ребенка очень любит и кормит молоком, но никогда не признается и никому не отдаст ребенка. Он уже все доказал и деревне, и правительству, и князю, что ребенок – чистокровный японец, и все верят, хотя все знают, что Ябадоо обманывает, но не верить нельзя, это бесчеловечно.

Японцы уехали.

Легок на помине!

На борт «Оливуцы» поднялся мистер Харрис, никто другой тут и не мог быть. Высок ростом, плотен, осанист, быстр, с одутловатым загорелым лицом, верно его Уэкава охарактеризовал, с приятными глазами. «Похож на питерского купца, одетого с иголочки под барина, – подумал Колокольцов. – Буржуа девяносто шестой пробы».

От американца попахивает виски. Прибыл на японской лодчонке, как на корыте, с полуголыми гребцами. Видно, от Управления приемов казенную лодку ему не дают; значит, теснят его господа японцы, это они умеют.

Посьет сказал, что вне себя от восторга.

Римский-Корсаков сказал, что очень рад.

Колокольцов и мичман Коля Ельчанинов также пожали руку консулу.

– А где же мистер Рид? – спросил Посьет в салоне.

Пили довольно много, не желая уступить первенство гостю.

– Рид? – удивился американец. – Кто такой Рид?

– Мистер Рид был назначен первым американским консулом в Японию в прошлом году и жил в городе Симода как гость адмирала Путятина.

– На берегу?

– Да, в храме Гекусенди!

– Вы здесь жили? Здесь? В Японии?

– Мы здесь жили полгода.

– В этом городе? – изумился Харрис.

– Да, неподалеку отсюда мы построили шхуну.

– Какую шхуну? – насторожился Харрис.

– Вот ту самую, которая пришла с корветом вместе.

«Не может быть? Не верится? Потом от японцев узнаете, мой дорогой!» – подумал Посьет.

– Рид не консул. Рид – самозванец, – вскричал Харрис.

– Прекрасный человек, – ответил Посьет.

– Настоящий джентльмен, – подлил масла в огонь Колокольцов.

Римский-Корсаков молчал.

Посьет сказал, что шхуну «Хэда», построенную в Японии, привели теперь в подарок императору микадо в знак расположения нашего государя, благодарности и дружбы.

Харрис стал доказывать, что консул он, единственный. Вся Америка провожала его с восторгом, о нем писали газеты, напутствовал его сам государственный секретарь, поручил заключить трактат с Сиамом от имени Америки. Рассказал, как принял его сам секретарь флота.

Харрис шел через Атлантику, был в Париже, и там произвело фурор его появление. Япония уступила. В Европе никто не ждал, что туда едет посол Америки. Харрис пил и в Париже, появлялся в красной тоге посла в ресторанах с дамами. Всюду хвастался, что едет в Японию.

Он действительно впоследствии был в Сиаме, заключил американо-сиамский договор.

Консул? Нет! Посол Америки! Таунсенда Харриса никто никогда не называл в Париже консулом, он – посол, а не консул, что по сути так и есть.

Харрис стал жаловаться, как ему тяжело в Японии, какое ужасное питание. Нет молока.

Посьет взял тон откровения и держался на дружеской ноге. Сказал, что привез ратификацию русско-японского трактата, заключенного в Симоде.

Харрис попросил снять для него копию трактата, сказал, что капитан Посьет его премного обяжет и что он в долгу не останется.

– Я могу предложить вам самую последнюю новинку – копию договора, который я заключил как посол Соединенных Штатов в Бангкоке с королем Сиама. В придачу – копию американо-японского трактата. И еще копию японо-голландского договора, который только что заключен.

Экземпляр у Харриса есть. Снимет копию для посла Посьета. Новейшие сведения! Прекрасный обмен.

Харрис пожаловался: обхождение японцев доводит до раздражения: переводчика Хьюскена, еще молодого человека, – почти до отчаяния.

Харрису временами казалось, что здесь живет без толку. Посьет ободрил, сказал, что как другу даст полезные советы. И снимет копию договора.

Первое дело, которое Харрис исполнит для государственного департамента, живя в Японии.

Обед продлился с шести до девяти вечера. Для «променажа» съездили на шхуну, и после осмотра Таунсенд Харрис сказал, что восхищен. Было уже поздно, когда он отправился на корветской шлюпке с гребцами и мичманом Ельчаниновым у руля по черной воде к огням храма Гекусенди.

В своем обширном консулате, состоявшем из кабинета, спален и столовой, разделенных анфиладами полупустых комнат, Харрис со счастливым смехом, хваля новых знакомых, рассказывал своему переводчику Генри Хьюскену о приеме на пришедших кораблях.

– Какие приятные и, я бы сказал, воспитанные молодые люди, особенно командир корвета Римский-Корсаков.

Хьюскен – молодой человек из голландской семьи в Штатах. Как голландский переводчик охотно отправился в Японию с первым консулом. В Симоде дел мало, Хьюскен изучал французский и японский, читал привезенную литературу: Кампфера, Зибольта, Гуцлава, вел записки, а иногда скучал, валялся на диванах, закидывая свои длинные ноги на низенькие японские столики.

– Русские уверяют, что японцы притворяются, показывая, что говорят только по-голландски. Я пожаловался, что с нами они только по-голландски разговаривают и признака не подают, что знают другие языки. Посьет расхохотался и стал уверять, что они до поры и с русскими такими же были.

Слуга-японец зажег свечи в кабинете и встретил Харриса с поклоном.

Усевшись за стол, который когда-то сделан был для русского адмирала, Харрис взял перо и, подвинув тяжелую чернильницу с тушью, записал в своем дневнике:

«Сегодня в Симоду пришли русские корабли: корвет и шхуна. Ездил на корвет. Меня приветствовали офицеры рангов: капитан Посьет и командир корвета Воин Римский-Корсаков... «Very agreeable persons and very friendly»[75]. Корвет очень беден, стар по возрасту и устаревшей конструкции. Вооружен старомодными карронадами... Шхуна «Хэда» хорошая, имеет прекрасную кабину, красиво меблирована, обшита полированным деревом, coilcloth[76] на полу, столы красного дерева и обои и занавеси из шелкового темно-голубого вельвета...»

Александр Колокольцов долго ходил вечером по палубе своей шхуны, останавливался, смотрел на огни Симоды, на знакомые островки, проливы. Светлая вода при луне выделяла черноту скал. Колокольцов знал здесь все наизусть. Теперь ему все это запретно! Он никогда не пойдет в деревню Хэда! Или, может быть, все же, удастся?

Утром, когда съезжали на берег, лейтенант рассказал Константину Николаевичу, что корова, раздоенная Берзинем, еще дает молоко, что Уэкава по секрету признался.

– Я скажу об этом американцу, – сказал Посьет.

Знакомыми улицами прошли через весь город.

В новом здании Управления западных приемов встретил старый приятель Путятина и Посьета – коренастый богатырь с огромной головой – губернатор Симоды бугё Накамура Тамея.

Посьет торжественно объявил о главной цели приезда. Доставлена ратификация. Государь утвердил трактат. Шхуна «Хэда» передается Японии как подарок императору – тенно. Привезли тринадцать тысяч золотом – долг наш. Все орудия корабля «Диана», оставленные в Японии на сохранение, преподносятся в дар японскому правительству.

Губернатор благодарит и кланяется. Кланяются все чиновники.

Накамура предупредил, что пошлет немедленно доклад в столицу на быстрой лошади. Ясно, что не скоро они все решат. Накамура заметил: «Дела потребуют времени». Как всегда они медлят; Посьет и его спутники готовы к этому.

За обедом разговорам не было конца. Тамея-сама спросил, куда пойдет корвет из Японии. Узнав, что в Гонконг, казалось, опечалился. Осведомился, известно ли Посьету, что англичане начали войну с Китаем, из Гонконга посланы войска и флот в реку, на которой стоит Кантон. Сведения от голландцев из Нагасаки и от судов, приходящих в Симоду, и от самих китайцев. Ведь вы знаете, что в Нагасаки имеется с древних времен китайская торговая фактория.

Тут же сидел второй губернатор, вице-губернатор, его превосходительство Вакано Меосиро.

– Ох, Посьет-сама. Да, я теперь бугё, губернатор! И все было бы хорошо, – подвыпив, тихо говорил Накамура, – если бы на меня не навязался американец. Очень тяжелый человек. Один он доставляет хлопот больше, чем все американские семьи с корабля «Кэролайн», когда они жили в том же храме.

Накамура слов на ветер не бросает. Он остерегает. Но странно, чем ему мог так не понравиться Харрис?

Накамура рассказывал подробности, как парусник «Грета», взяв на борт 300 русских моряков, еще остававшихся после ухода шхуны «Хэда» в Японии, уходил из деревни Хэда. Рассказал про Сибирцева и добавил, что очень жаль его.

Посьет, Корсаков и Колокольцов о судьбе своих товарищей знали только, что «Грету» захватили англичане и увели в Гонконг, оттуда были письма от американцев. Но почему Накамуре жаль Сибирцева?

После губернаторского обеда все пешком, в сопровождении знакомых чиновников, переводчиков и стражи, пошли на берег. Здоровались и кланялись со встречающимися многочисленными знакомыми. На шлюпках ушли на суда, переоделись и под вечер в штатском на тех же шлюпках отправились к Харрису в храм Гекусенди, куда он вчера усиленно приглашал.