Гонконг

Глава 19 НЕВОЛЬНИК ЧЕСТИ

– Напротив, сэр Джон, надо дать Китаю все, что только возможно, и вооружить его, – заявил Джеймс Стирлинг.

Что за чушь! Как можно дать штуцера и нарезное оружие безграмотным азиатам! Может быть, когда-нибудь.

– Китай наш естественный союзник! – продолжал командующий. – Неудача Наполеона в том, что он не смог проникнуть в глубины России. Действовал с одной стороны. Ах, если бы турки и персы поддержали его! В то же время сам очутился как между двух жерновов. Стояние под Севастополем свидетельствует, что союзники не проникнут в недра империи неприятеля и не заденут ее сердца, хотя падение Севастополя неизбежно! Противника надо ставить между двух жерновов! Провидение указывает нам уравновешивающего союзника. Надо долго готовиться для этого Китаю. Но как к нему подобраться! Как к ним подъехать, как пробудить интерес и стремление к нашим пушкам, хотя бы у будущих поколений?

– Трудней всего преодолеть спесь китайцев, – ответил сэр Джон.

Сэр Джеймс не собирался покидать пост командующего эскадрой в китайских морях. Адмирал надеялся на свои веские консервативные и патриотические доводы, которые упрочивают положение. В Лондоне их знают. Его мнение: помочь Китаю подавить инсургентов, закрыть глаза на кровожадность и коррупцию маньчжурской династии.

– Я рад, что вы пришлете мне список пленных, ваше превосходительство! – сказал губернатор.

– Но я все же не могу их отпустить.

– Они, возможно, вам не нужны?

– Ка-ак? Я им как отец! Они еще никогда не были под такой верной рукой!

Формально командующий эскадрой обязан подчиняться послу и губернатору колонии. Например, Боуринг может приказать адмиралу начать военные действия, но не сделает этого без распоряжения из столицы. Вместе решаются дела об экспедициях против пиратов, о конвоировании транспортов с товарами, об охране торговых путей на Жемчужной, о кораблях, несущих брандвахту на виду Кантона, также все, что касается поддержки военной силой дипломатических действий. В менее значительных делах, где губернатор не станет напрасно терять вес, защищая свои настояния, адмирал уклончив.

– Уверяю вас, что, если вы хоть раз сходите к китайцам в баню, где банщицы моют простонародье среднего достатка, вы переменитесь физически и почувствуете уважение к ним! Я сражался с китайцами! Я топил их суда! Но это не меняет дела... Баня – не сражение. Как и китайская кухня. Как их лучшая в мире прачечная! Я теперь чищу зубы солью пальцами, а не щеткой. Десны мои кровоточили, а теперь крепки, как у парня из деревни. А китайцы-парикмахеры? Они с таким же усердием изучают штуцера и нарезные пушки!

Стирлинг уверял, что англичан, единственных из всех европейцев, китайцы никогда не посадят в низкие бамбуковые клетки. Может быть, остальным европейцам будут рубить головы всем подряд, а европеянок заставят каждую родить по десять китайчат, и рождаемость в Европе будет восстановлена. Пьяные, склочные и ленивые европейские мужья, озабоченные карьерой и престижем, потеряют головы.

Прощались, энергично и почтительно тряся руки, но все же, как полагал сэр Джон, проводив гостя, сэр Джеймс – маньяк. Его трудно вынести. Живой архаизм, пропитанный философией будущего. Один из уникумов великого флота! Примерно двести таких старых адмиралов из числящихся на службе, но не имевших приличных должностей до начала войны! Старики – проклятие империи! Охотно мечтают об уничтожении России, которая тысячу лет держит щит, прикрывая Европу от Азии. И если Европа не с русскими, то Россия уйдет в Азию, они сплотятся с азиатами. Это будет ее гибель и наша тоже. Русским надо дать европейскую поддержку. Сэр Джон патриот, но он не в восторге от Крымской войны, хотя ненавидит петербургскую деспотию и ее чиновничью империю.

Говорят, что храбрый адмирал Майкл Сеймур, который вскоре прибудет в Гонконг, неудобен для метрополии, так как у него не хватает одного глаза. Потерян на войне в морском сражении под Кронштадтом. Но кривые командующие не для столицы... Времена Нельсона минули.

На другой день с лейтенантом получено краткое письмо адмирала Стирлинга и список пленных: офицеров, младших офицеров, тех, что у русских по-немецки называются «унтер-офицер», и всех матросов.

– Кто командует их отрядом? – спросил сэр Джон офицера, доставившего бумаги.

Чиновник, принявший присланные бумаги, стал листать списки.

– Командир всего отряда старший офицер погибшего фрегата «Диана» лейтенант Пушкин, ваше превосходительство, находится на корабле «Винчестер», – ответил лейтенант.

Во время визита Джордин говорил, не упоминая фамилий, что их командир образованный человек и поэт, но больше интереса выказывал Гошкевичу.

Светлое лицо сэра Джона приняло выражение еще большего достоинства.

– Его имя при крещении?

– Александр, сэр, – поспешил с ответом чиновник, смотревший в бумагу.

В открытых глазах губернатора мелькнула тень готовности принять на себя еще одну заботу.

– У них есть еще одно имя – по отцу. Собственное имя, полученное при крещении, и имя по отцу упоминаются при сложном вежливом обращении в обществе.

Оно также, видимо, упоминается в официальных документах офицера. Посмотрите, упомянуто ли в списках?

– Я вижу, понял, сэр.

– Это второе имя по отцу похоже на польскую фамилию. Если отец Петр, то сын – Петрович. Это почти то же, что Мицкевич, Адамович. Второе имя по отцу отвечает на вопрос «чей?». По-русски «отчество».

– Сергеевич, ваше превосходительство, – сказал чиновник.

На миг лицо губернатора выразило смятение. Впрочем, того, о чем он подумал, не могло быть.

– Сколько же ему лет?

– В документе не сказано. На «Винчестере» я видел этого офицера, – сказал лейтенант. – Я уверен, что ему не менее пятидесяти пяти лет.

В пятьдесят пять лет лейтенант? В нашем флоте бывают пятидесятилетние лейтенанты на старых линейных кораблях, у старых полоумных адмиралов, где служат облысевшие матросы в очках.

– Говорят, что до войны он занимался литературой. Это его профессия, – продолжал молодой лейтенант. – Он якобы написал на древнем языке поэму о царе Георге.

– Он поэт?

– Да, сэр. Я знаю. Сказали офицеры «Винчестера» и также офицеры «Монарха», что заслужил их расположение. С большим уважением они относились к Пушкину. По-английски он не говорит.

– Вы ошибаетесь, у него поэма не о короле Георге, а о Петре Великом, – несколько смущенно сказал губернатор.

– Может быть, ваше превосходительство. Мне было сказано о Георге.

«Так вот почему моя дочь Энн настойчиво уверяла меня в величии Пушкина! Невероятно! Пушкин здесь, в Гонконге, он командир экипажа, взятого в плен! Однако как деликатна моя Энн! Да, были сведения, что Путятин составил свое посольство из весьма образованных офицеров. Я никогда не слышал, чтобы Пушкин служил во флоте. А-а! Кажется... Впрочем... Ведь он был смолоду дипломатический чиновник по министерству Нессельроде. Мне помнится сообщение, что он убит...»

Боуринг поблагодарил офицера и после его ухода ненадолго задержал чиновника. Оставшись один, просмотрел списки пленных и отложил в сторону. Опустил руки и задумался, согнувшись в кресле и опираясь локтями на колени.

«Неужели еще один промах? Еще пробел, неточность в наших сведениях? До сих пор у нас считали, что Пушкин погиб двадцать лет назад. Уж кто-кто, а я, писатель, должен, казалось бы, знать! Всеобщее мнение – русские пылки и человечны, деспотия кормит их нелепыми выдумками и они горячо верят! От их имени баснями наводняют Европу.

Вот каков Пушкин! Пошел в Японию! Попал в плен! Пушкин в плену у англичан. Это Стирлинг, все он! Как неудобно. Пушкин в Гонконге, а я его не переводил. Правда, он не нравился мне. За восхваление побед! Я этого не люблю! Он совершенно не понимал, куда следует направить свое развитие, устремить гениальность к какой цели. Он делал все не то, что Запад ждал от него, Я был так уверен в своей правоте, что решил дать ему понять все это и демонстративно отвернулся и обратился к Мицкевичу и Петефи.

В Петербурге всегда стряпают ложные сведения. «Утки», как их там называют. Эти утки летают по всему свету! Сообщение о смерти Пушкина могло быть рассчитанным обманом. Не раз оттуда получались фальсифицированные сообщения.

Но неужели за эти годы, когда я занимался Африкой, Индией и Азией, Пушкин стал известным поэтом и борцом за свободу? Переменил убеждения! И приехал из Японии в Гонконг. Совсем плохо. Это уж я попадаю в плен, а не он ко мне. Неудобно и неприлично, однако не будет обнаружено никогда. Можно допустить его, я охотно встречусь. Нельзя не смотреть ему в глаза. Но какой обман. Всегда у них обман!

Неудобно пригласить к себе пленного офицера, который в распоряжении командующего, не объясняя адмиралу причину. Я уже представляю себе, как все это сделать, не обращая внимания общества».

Особенно срочных и важных дел не оставалось. Сэра Джона ничто не держало. Он приказал приготовить свою яхту к плаванию.

Боуринг поехал верхом на пристань. Через час он был в открытом море. Стоило самому взяться обеими руками за талреп и под скрип блоков потянуть снасть вместе с матросом, как возвращалось ощущение природной стойкости и мужественности. Поднятый парус вздулся, схватив ветер, вырвавшийся из-за Малого Пиратского острова. Яхта пошла, подкидываемая руками «шкиперских дочерей», как называют в народе белопенные волны.

«Да, Джордин прав, китайцы могли бы курить опиум, соблюдая умеренность! Однако, если бы они стали благоразумны и, подавляя свою страстность, не предавались бы пороку, то... На их умеренности невозможно было бы построить Гонконг, открыть в нем ученые и филантропические общества. Какие образцовые джентльмены появляются за последнее время из среды самих китайцев! Мистер Ван, владея английским, преподает китайскую философию и ведет занятия по китайскому языку с англиканским епископом».

Пронеслись через полосу пены, отчетливо очертившей пределы пресных вод Жемчужной. По правому борту, на траверзе, за горизонтом устье великой Кантонской реки. Ее воды идут тихо и уверенно, даже здесь, в море, гася его волны, вдали от своих то гористых, то низких прибрежий, где рисовые поля, огороды и прекрасные крестьянские сады у деревень, похожих на низкие скирды старой соломы.

Река Жемчужная, впадая в океан, оставляет слева от фарватера группы скал-островов, на самом большом построен Гонконг. На других еще до сих пор в мелководных бухточках есть убежища пиратов. Скалы, скалы в воде. В море между этих каменных круч местами ветра не хватает, чтобы заполнить матросскую шляпу. Но вдруг налетает шквал и подымает речную воду среди моря, выдувая из гребней пену. Вихри бьющихся волн при горячем ветре. Яхту кренит. Восточный ветер погнал ее в устье Жемчужной, вот-вот завидятся берега и плоские илистые островки на баре. Такому ветру почти невозможно сопротивляться. Прогулка частично увеселительного свойства, на самом деле успокоительная.

«Нет, не может быть, чтобы Пушкин был жив!»

А горы и острова Китая уже видны простым глазом. Высокие деревянные журавли на крестьянских полях. Соломенные крыши – как копны. Не хотелось бы губернатору Гонконга просить убежища на мандаринских военных джонках. Или выбрасываться на китайский берег. «Впрочем, в устье Жемчужной стоят, охраняя торговлю, наши паровые военные суда».

Командир яхты, лейтенант, молчаливо насуплен, как человек, знающий дело. Паруса упали. Вышли на сильное течение реки. Яхту подхватывает и несет, а горячий шквал ослабевает, затем налетает с другой стороны, с силой хлопая в волны, но тут же уходит прочь.

Боуринг совершенно не желал бы встретить китайских мандаринов. «Надо избегать всяких разговоров с ними! А тем более их любезностей. Они глумятся, не допускают в свою страну, выкачивают товары, извлекают из нашей деятельности выгоды, а нас грабят и унижают. Позор, который мы скрываем от всего мира. Нельзя обнаруживать слабости».

А ветер опять крепчает, яхту гонит теперь прочь от Кантона. Приезжие оттуда усиленно говорят, что к городу гонят восемьдесят тысяч пленных тайпинов, взятых в последних боях. Предстоит рубка восьмидесяти тысяч голов – может быть, уже началось.

Массы тайпинов сидят на улицах и за городом и ждут казни. Умирают от голода и болезней... Кровь польется по сточным канавам...

Появились католические соборы португальского Макао. Кажется, что стоят на воде. Миниатюрный полуостров отходит в море от материкового берега близ устья реки. Китайцы еще в древности перекопали перешеек, полагая, что навеки отгородились от португальцев, превратив их полуостров в остров, и отдалили от Китая этот клочок земли в полторы квадратных мили. На нем построен маленький замечательный город, осколок пиренейской старины, переброшенный в Азию; крепость и форт, дворцы, склады, магазины. Город с домами богатых португальцев, окружающих своими белокаменными этажами внутренние садики – дворы, тенистые патио[48]. Каждый камень напоминает о временах португальского владычества на морях и о католицизме. Китайцы в Макао, как и в Гонконге, живут в трущобах, держат стариков в деревянных клетках, привязанных к набитым жильцами лачугам. Их и тут много. Они же в плавучих кварталах: покрытых лодках. И там голод, покойники выбрасываются в море, продажа детей... Макао – предок Гонконга, его предтеча. Когда-то англичане, не имея в Китае своего пристанища, начинали торговать с Небесной Империей через Макао.

В Макао и теперь молятся, как в средние века. Много обращенных богобоязненных китайцев, и есть китайцы-священники. Соборы и здания внутри и снаружи украшены статуями святых и великих. Богатые жители Макао коллекционируют картины для частных собраний и для своего прекрасного музея. Каждый патио в частном доме – с великолепным фонтаном, мраморными скамейками и ваяниями.

Традиционная холодность протестанта и британца к старым соперникам с Пиренейского полуострова забывается, когда после делового Гонконга видишь плоды рук верующих мастеров. Впрочем, как и в Гонконге, здесь население занято торговлей опиумом, стесненной лишь размахом англичан из новой колонии.

Мы продаем опиум под речи о демократии, они – под чтение папских булл, под колокольный звон и под проповеди... Но португальцев становится в Макао все меньше, а верующих католиков-китайцев все больше. Может быть, и Гонконг со временем станет Англией без англичан. Ведь говорят же в Китае: «Сто тысяч варваров являются врагами, пока они сидят верхами. Как только они слезут с коней – это сто тысяч новых граждан!»

Поставили паруса, пошли против ветра.

Боуринг и его спутники, уставшие, с сожженными ветром и солнцем лицами, ступили на древние камни Макао.

На пристани расхаживают юные потомки основателей крепости в безукоризненных современных сюртуках, шляпах, с тоненькими усиками и бородками. Солидные гранды и негоцианты с дамами проезжают в экипажах.

Испанские дома. Романская, мавританская, готическая архитектура. Губернатору Макао с адъютантом в штатском послана визитная карточка. Посещение частного характера. Но гостю немедленно подана карета, запряженная четверкой каштановых лошадей. Ах, тройка гнедых! – так назвал эту масть Карамзин, когда скакали с ним по Петербургу.

Конный офицер от португальского губернатора доставил приглашение на обед.

Сэр Джон проехал узкими улицами, где медленно, но звонко цокала копытами запряженная парами, цугом четверка. Через дворик, окруженный балконами, он прошел в глубь здания и по мраморной лестнице – в картинную галерею.

Деловой Гонконг не завел еще ничего подобного! Мадонны... Портреты старых и молодых португальцев в кружевных рукавах и жабо, дамы в бархате.

Но что это? Копии Тернера?

...Горящий военный корабль, битва соединенных флотов против турок и египтян, гибнущие суда, опять пожары на море, стрельба, победы над врагом во всех видах на всех морях!

«Наш Чарльз Эллиот! С большим умением изобразил бомбардировку Кантона винтовыми судами. Чувствуется артиллерист. Но нельзя выставлять в метрополии. Во-первых, подражание Тернеру...»

Возвратившись в Гонконг, сэр Джон засел в своей библиотеке.

«Поэт Пушкин убит в 1837 году. Как я мог забыть!

Не написал ли я что-нибудь о его гибели в свое время? В Гонконг прибыл не тот Пушкин. Может быть, один из его родственников, но, конечно, не кузен».

Сэр Джон весь вечер читал Пушкина по-русски. Иногда он брал справочники и тома энциклопедии. Все статьи о Пушкине кратки. Убит в 37 году!

Ранним утром вернулся к книге о Сиаме, а потом в назначенный час явился начальник полиции.

В Гонконге все преступники – китайцы; кражи, убийства, содержание самых отвратительных притонов, худших, чем в Индии и Малайе, продажа украденных детей в публичные дома, грабежи, шантаж, вымогательства, игорные дома, игра процветают повсюду. По отзывам начальника полиции, лучшие детективы не только британцы, но и китайцы. Некоторые злачные места посещаются в дозволенные часы нашими томми и «синими жакетами». Как быть?

Придется запрашивать командира полка, стоящего в городе. И снова объясняться с сэром Джеймсом. Что тут можно сделать? Китайцу надоедает ежедневное изнурение, он курит опиум и пытается сразу выиграть богатство, ставя на карту свободу, даже жизнь...

Среди состоятельных китайцев продолжаются оживленные споры, почему две самых сильных державы не могут взять Севастополь и почему флот союзников потерпел поражение в прошлом году на Камчатке. Якобы приходят известия из Пекина, что там довольны Муравьевым, что он разбил англичан, чего еще никогда и никому не удавалось. В Пекине готовы пойти на уступки и на соглашение с северным соседом, чтобы с его помощью навеки обезопасить северные границы и укрепить тыл Срединного государства. Часть здешнего общества толкует, что нашлась наконец страна, которая нанесла поражение врагам Китая. Другие возражают. Мистер Вунг смеется. Мистер Ван горячо защищает Англию.

Да, умы у китайцев горячие, склонные к спорам. Есть благородные и гордые молодые люди, готовые на самопожертвование. Некоторые читают по-английски, знают из газет о прениях в парламенте.

Претензии и высокомерие китайских мандаринов известны. Всемирное господство Срединной Империи неоспоримо! Китай – центр вселенной. Народу внушается, что все государства всего мира подчинены Китаю и зависят от него. Все короли лишь данники богдыхана, они в вассальной зависимости от Сына Неба.

Китайцы верят. Другие делают вид, что верят. Они слишком умны и практичны, чтобы не угадывать истин. Кроме того, инородческая династия уязвляет народную гордость. Нищета и бесправие вызвали небывалое восстание народа, которое бушует по всей стране. А династия стоит еще крепко, и Китай все еще незыблем, и мандарины твердят, что Сын Неба останется владыкой мира и что даже королева Англии от него зависима. Это они! А мы? Сэр Джеймс спросил про школу Энн. Адмирал надеется на миссионеров!

Чему наши миссионеры учат! И здесь, и во всем мире! Африка, Америка и вся Азия принадлежат Англии! Английская Калькутта – главный город Азии. Это зазубривают в школах будущие пасторы: негры, индийцы, полинезийцы! Масса проповедников трудится во всем мире! Наша спесь и китайская спесь. Коса нашла на камень! И дочь Энн не может изменить учебников...

Теперь являются американские миссионеры и тоже с библией. У них свои понятия о всемогуществе. Они вредят англичанам на каждом шагу и высмеивают их претензии. Там, где завелись американцы, приходится быть осторожным.

Сэр Джеймс легок на помине. Прислал бумаги. Копии распоряжений по флоту.

– Ваше превосходительство, – поясняет чиновник суть дела, – адмирал... сэр Джеймс... отдал приказ остающимся у него на судах пленным... Адмиралу захотелось удержать у себя часть рабочей силы! Решил выдавать пленным полную порцию. Табак и мыло. Деньги на мелкие расходы.

Почтительный чиновник продолжал: его превосходительство адмирал Стирлинг пригласил к себе русских офицеров и объявил, что всем им будет выплачиваться ежемесячно по 10 фунтов. А тем, кто «перед мачтами», выдается единовременное пособие.

– Нашлись деньги! – почти неприлично расхохотался вечером этого дня Джордин. У будущего свата он обычно сдержан, но тут не утерпел.

«Адмиралы – воры! Как и командиры судов! Капитаны крадут! Адмиралы своего не упустят! Вот что хотел сказать мистер Джордин. Ведь еще Бентам говорил: «Трусость, прикрытая маской благоразумия, может вкорениться в национальный характер!»

А наши картины, восхваляющие подвиги военных моряков? Эллиот провинциален. А Тернер? Наши победы! Трафальгар! На Средиземном море! А наша литература, поэзия... А наши книги и журналы; все о победах. О парадах!»

Мистер Джордин заехал с приглашением на торжественный обед по случаю открытия новой трансокеанской пароходной линии: Шанхай – Гонконг – Сан-Франциско. Via[49] все открытые порты Китая. Пароходство Джордина обзавелось двумя новыми отличными пароходами, которые только прибыли и вступают в строй. Крики восторга, энтузиазм, речи будут на обеде... Корзины прекрасных китайских цветов... И цветов, выращенных из семян, доставленных из Нагасаки! Из Индии! Из Сингапура!

Пленные офицеры приглашены на обед офицерами нашего доблестного пехотного полка в новое здание дворца – казармы. Им будет предложено там обедать ежедневно, столоваться на правах уважаемых гостей и морских коллег...

Да, нашлись, нашлись казенные деньги! Адмиралу пришлось признаться, стало жаль... Не хочет совсем расставаться с даровой силой. Ответственность перед общественным мнением!

Боуринг не мог пригласить к себе Пушкина, но решил встретиться с ним как бы случайно. «Пушкин может заехать вместе с Сибирцевым за дочерью, и я задержу их».

– Зайти к тебе как бы случайно с мистером Сибирцевым...

Дочь сказала свое мнение. Она напомнила о Шиллинге.

– Барон Шиллинг? – переспросил сэр Джон.

– Да, папа! – ответила Энн. – Он говорит грамматически правильно и владеет большим запасом слов.

– Я не приглашаю. Влияние немцев на русскую культуру и так велико. Это задевает достоинство русских. Обойдемся без него, хотя ты говоришь, что Пушкин не говорит по-английски? Но говорит Сибирцев?

– Да, он говорит, но как ребенок! – вспыхнув, с нежностью сказала Энн. – Они все говорят по-французски.

Сэр Джон полагал, что англичане и русские должны говорить без переводчиков и тогда только что-нибудь получиться. Война начата, как и обычно, посредниками. Русский крестьянин, умирая в бою, имеет самое смутное представление о ее целях.

«Я был молодым, очень молодым человеком. С каким восторгом я обратился к государю Александру. Но он сам был бессилен, он так смешался, прочитав мое обращение...»

По просьбе сэра Джона, но не упоминая о нем, английские молодые люди, товарищи сына губернатора, дали понять Сибирцеву, чтобы взял с собой Пушкина на party к Энн.

Хрустальные колпачки над свечами охраняли пламя от ветра из открытых в ночь окон. Голубое серебро на скатерти. Легкие вина. Вода со льдом. Аршад со льдом, или ориндж, как называют по-английски. Множество подставок, салфеток...

Боуринг рассказал, что занят книгой о Сиаме. Заговорил про страну, рассказал про короля и о народе, помянул об удивительной красоте храмов, а потом сказал, что он изучил, как составлялись проекты этих торжественных сооружений и как и из чего они строились, какие материалы шли на фундамент, чем скреплялись его части и чем камни стен, как накладывалась лепка и резьба, какими инструментами работали камнерезы и художники, из каких деревьев, из коры или листьев добывались красящие вещества, как вытесывались глыбы гранита, как формовался лекальный кирпич.

Пушкин готов был втайне признаться, что этот человек начинает очаровывать его, забываешь разницу положений, обязательность вражды, войну...

Александр Сергеевич очень осторожен сегодня; как человек, не любивший англичан, он тщательно старался это скрыть, был очень сдержан и корректен и произвел прекрасное впечатление на сэра Джона. Еще дядя его, известный Мусин-Пушкин, говорил когда-то, что бывают натуры, для которых самые приятные собеседования с теми, кого они не любят.

Боуринг увидел, как приличен и воспитан старший товарищ Сибирцева, как держится скромно. Принимая все это за чистую монету, сэр Джон стал радушней и откровенней.

Переменили скатерти, переменилась и посуда. И опять дали что-то легкое, свежее, вкусное и еще фрукты.

Вечер затягивался. Пэр и вельможа не выказывали ни высокомерия, ни чопорности.

Боуринг заговорил про Петербург. Помянул дружбу с Державиным, Жуковским, Крыловым, особенно с Карамзиным... Сэр Джон говорил про них так же основательно и подробно, как о сиамских храмах, изучал, видно, и не на шутку интересовался. Александр Сергеевич и Алексей Николаевич готовы были рот раскрыть от удивления, кое-что слыхали о своих собственных великих писателях впервые. Много нового, верного, все подмечено. Что мы знаем про классиков? Они для нас как иконы. А тут оживали в рассказах иностранца. Казалось, прекрасный оратор читал лекцию о их родной России.

Энн слушала с холодной гордостью за своего отца.

Боуринг заговорил по-русски:

– Эта народная песня переведена мной!

Сэр Джон прочитал ее на английском. Потом декламировал Батюшкова, Языкова и Вяземского на память по-русски.

– Жуковский и Карамзин! Я говорил с ними только по-русски. Мы расстались друзьями! – Нельзя сказать, но ни тайная полиция, ни патриотические чиновники Петербурга ни тогда, ни теперь не объявляли Жуковского, Державина, Батюшкова, Карамзина – близких знакомцев молодого Боуринга – английскими шпионами, предателями родины! Тогда еще до этого не додумались!

Сэр Джон отдыхал от китайских дел, от книги о Сиаме, от неприятных известий о войне в Крыму. Воспоминания о Петербурге были воспоминаниями о молодости...

Энн наблюдала за отцом. Смолоду он был красив светлой английской красотой. Он и сейчас еще хорош. Седина и годы не угасили его живости, а лишь ярче и четче стало его сильное лицо. Начитанный, влюбленный в науку и твердо следующий ее указаниям во всем, обладающий ясным умом и обширными познаниями, изучивший полтора десятка языков, когда-то любимый красивой женой, отец красивых детей. Профилем он напоминает чеканку на почетных медалях.

С годами стал суше, молитва и науки по-прежнему владели им. Он мог быть требователен, а иногда резок. И как миссионер полагал, что все народы заслуживают заботы, милосердия, участия. Не холодного участия, а искреннего участия сердца. Во имя этих убеждений сэр Джон мог быть строг и беспощаден.

Отец ученый, но с пылкостью и способностью увлекаться, какие свойственны художественным талантам, поэтому, когда он заканчивал работу над темой, терял к ней интерес и даже забывал то, во что когда-то так глубоко погружался.

Но он не забывал совсем ничего и никогда. И вот вдруг из каких-то далеких кладовых он подымал драгоценные сокровища мыслей и наблюдений.

Боуринг знал, что понимание с русскими возможно. Поэтому он просил Энн не приглашать барона Шиллинга, хотя тот, может быть, в самом деле правильнее всех знал язык.

Без умелых и дисциплинированных немцев строгое русское правительство как без рук. Бароны приобрели привилегию представлять империю в Европе. В Петербурге они горячие патриоты, принимают иностранцев и, обучая их восторгаться всем русским, подают им новую страну как бы из первых рук. Боуринг, тогда еще молодой человек, прекрасно понял это именно потому, что был молод. Надежды царя и правительства на ландскнехтов – признак деспотии, от которой сами русские терпят, хотя все делается их именем.

...Александр Сергеевич ответил, что в роду Мусиных-Пушкиных один из его родственников знаменит тем, что нашел древний список поэмы неизвестного автора «Слово о полку Игореве» и перевел ее с древне-славянского.

«Игоря, а не Георга!»

Все становилось ясно.

«...С каким вдохновением в детстве учили:

Боурингу это, наверно, и непонятно, и далеко, чуждо, враждебно; он там, где «Сыны любимые победы, сквозь огнь окопов рвутся шведы»... Да он не в России живет, с него нет и спроса... Никто же не глумится из нас над Нельсоновой колонной! Но почему же мне стыдиться строк, любимых всю жизнь:

Пушкин и сейчас готов выхватить шпагу, командовать, кидаться на штурм, на абордаж... Только предатели России, окруженной врагами, могут стараться забыть эти стихи.

– Скажите, господин Пушкин, что бы вы посоветовали мне из произведений русского поэта Пушкина перевести на английский? – спросил сэр Джон.

Невозможно было более польстить Александру Сергеевичу. Явно Боуринг считал его и родственником, и знатоком великого поэта. Мусин-Пушкин сам уверен в своих родственных связях с поэтом Александром Сергеевичем.

Под конец вечера поговорили про жизнь в Японии. Сибирцев, видавший на верховой прогулке собственную ферму сэра Джона, помянул, что для адмирала Путятина и офицеров в Японии наши матросы раздоили несколько коров, ухаживали за ними и даже научили японцев пить молоко.

Боуринг добродушно расхохотался.

Потом он как бы опять превратился в делового человека и губернатора и сказал, что охотно взял бы на работу двух «молочных людей».

Пушкин подтвердил, что согласен отпустить матросов, работа сохранит им силы. Сказал, что несколько человек уже работают в механическом заведении у Купера на доках.

Прощаясь, Энн обхватила пальцами и пожала руку Алексея.

– Почему он только китайцев так не любит? – задумчиво спросил Пушкин, идя домой.

– Как вы заметили?

Пушкин не ответил. Он совсем ушел в себя.

«А вам-то что! – хотел бы сказать Алеша. – Какое дело, кто кого любит или не любит. Зачем мы нос суем куда не надо... Без нас разберутся: не рой другому яму!»

Но ничего не сказали друг другу и пришли домой дружно, по-приятельски.

В гостиничном номере никого не было. Шиллинг сегодня на «Монархе» с матросами. Гошкевич опять у Джордина.

Осип Антонович появился поздно, расстроенный чем-то. Слышно было, что его привезли, экипаж подъезжал.

Джордин уламывает перейти после войны на службу. Нужен ему человек, побывавший в Пекине, обещает столько же, как у нас Путятин получает.

А матросов сманивают в Австралию... А сами мы знаем одно: приказ свыше! Крутись по ветру!

Джордин долго беседовал с Осипом Антоновичем.

Сидели в библиотеке, заложив ноги на низкий столик по-американски. Дом у Джордина как дворец венецианского дожа: чего только нет, каких диковин из Китая, Сиама, Индии! Статуи, вазы, ковры, вышивки жемчугом, цветы – видно, такая роскошь свойственна старым колониальным семьям. При этом, по китайскому выражению, и у него в доме «пахнет книгами»....