Город

14

Несмотря на грубую встречу, мы быстро помирились с девушками. Мы были нужны друг другу. Они уже два месяца не видели русских, радио у них не было, они истосковались по новостям. Когда мы рассказали им о победах под Москвой, Галина, молодая брюнетка, улыбнулась сестре и кивнула — мол, Нинка, я же говорила. Девушки расспрашивали о Ленинграде, но им было неинтересно, сколько народу умерло в декабре или сколько хлеба сейчас давали по карточкам. Окрестные деревушки пострадали больше Питера, и слушать рассказы о бедствиях непокоренного города им было скучно. Им хотелось знать, стоит ли еще Зимний дворец (стоит), не убрали ли Медного всадника (не убрали) не пострадал ли некий магазин на Невском, где, по их заверениям, продавали лучшие в СССР туфельки (мы с Колей не знали и плевать хотели).

Лишних вопросов мы не стали задавать. Мы и так все более-менее поняли. Оставшихся мужчин из их деревень поубивали. Многих женщин, кто помоложе, угнали в Германию — работать на фабриках. Из тех, кто не ушел на восток, то есть. А это — сотни километров пешком, с младенцами, с образками, надеясь обогнать моторизованные части вермахта. Но самых хорошеньких не отпустили ни на восток, ни на запад. Их оставили на потребу захватчикам.

Мы сидели на полу перед очагом. Носки, перчатки и варежки наши сушились у огня. В обмен на новости девушки напоили нас обжигающим крепким чаем, нарезали черного хлеба и дали две печеные картошины. И даже разрезали каждую пополам. Коля откусил и посмотрел на меня. Я откусил и посмотрел на Галину — славненькую, пухлорукую. Она опиралась спиной о печку, а руки подсунула себе под коленки.

— Это масло? — спросил я.

Она кивнула. Картошка была на вкус как настоящая, а не та жухлая, проросшая, которой мы питались в Питере. На хорошую картофелину с маслом и солью на Сенном можно было выменять три ручные гранаты или кожаные теплые сапоги.

— А яйца они приносят? — спросил Коля.

— Один раз было, — ответила Галина. — Мы сделали омлет.

Коля хотел перехватить мой взгляд, но я смотрел только на картошку с маслом.

— Близко у них часть стоит?

— Офицеры живут в доме у озера, — ответила Лара. Это она походила на грузинку, хотя на самом деле была наполовину испанкой. — В Кошкине.

— Это деревня?

— Да. Моя.

— И у этих офицеров точно есть яйца?

Только теперь я взглянул на Колю. Я решил жевать картофелину как можно медленней, чтобы растянуть удовольствие. С ужином нам везло два дня подряд: сначала суп из Дорогуши, нынче вот картошка. Я не рассчитывал, что и на третий вечер повезет. Жевал расчетливо — и наблюдал за Колиным лицом: не учудил бы чего.

— Не знаю, как сейчас, — с усмешкой ответила а. — А вам так яичек хочется?

— Да. — Коля улыбнулся ей в ответ, и на щеках у него появились ямочки. Он знал, когда лучше всего их демонстрировать. — Я с июня по ним скучаю. А ты думаешь, мы здесь зачем? Мы яйца ищем!

Девчонки рассмеялись такой странной шутке.

— Партизан поднимаете? — спросила Лара.

— Приказы мы обсуждать не можем, — ответил Коля. — Скажем так, зима у фрицев будет долгой.

Девушки переглянулись — бахвальство их не впечатлило. Они видели вермахт вблизи и разглядели его получше Коли. У них уже сложилось свое мнение о том, кто победит в войне.

— Далеко до этого Кошкина? — спросил Коля.

Лара пожала плечами:

— Не очень. Километров шесть-семь.

— Может выйти недурная операция, — как бы между прочим бросил мне Коля, жуя краюшку черного хлеба. — Возьмем офицеров, обезглавим вермахт…

— Это не вермахт, — сказала Нина. Причем так сказала, что я не выдержал и посмотрел на нее. Раньше мне она показалась девушкой бесстрашной, но вот сейчас чего-то испугалась. Ее сестра смотрела в огонь и кусала нижнюю губу. — Это айнзацгруппа.

С июня русским пришлось усиленно учить немецкий. В одночасье в повседневный язык вошли десятки новых слов: «панцеры» и «юнкерсы», «вермахт» и «люфтваффе», «блицкриг» и «гестапо» — много разного. Когда я впервые услышал слово «айнзацгруппа», оно не звучало зловеще, как другие. Контора педантичных счетоводов из водевиля прошлого века. Но оно больше не казалось смешным — после статей в газетах, сводок по радио, после разговоров. Айнзацгруппами назывались фашистские карательные отряды, состоящие из отборных убийц. Набирали их из регулярной армии, из частей «Ваффен-СС», гестапо. Оценивали действенность, жестокость, чистоту арийской крови и брали. Когда немцы вторгались в страну, айнзацгруппы шли за боевыми частями и на захваченных территориях открывали охоту за своими жертвами — коммунистами, цыганами, интеллигенцией и, разумеется, евреями. Каждую неделю в «Правде» и «Красной звезде» печатали новые и новые снимки: рвы, заваленные убитыми. Людей убивали в затылок после того, как они сами выкапывали себе братскую могилу. В газетах наверняка спорили на высшем уровне, не слишком ли деморализуют советский народ такие фотографии. Но ужас сгущался: вот что нас ждет, если мы не победим в этой войне. Вот каковы наши ставки.

— Ночью к вам ходят офицеры айнзацгруппы? — переспросил Коля.

— Да, — ответила Нина.

— Не думал, что они еще и артиллеристы, — сказал я.

— Обычно — нет. Но у них там игра. Вроде как на спор. Целится в разные дома в городе, а летчики с бомбардировщиков им потом рассказывают, попали или нет. Мы поэтому про Зимний спрашивали. Они все очень хотят в него попасть.

Я подумал о разбитом Доме Кирова — о Вере, о близнецах Антокольских. Раздавило их обрушившимися стенами сразу или они уцелели, когда обвалился потолок, оказались погребены под армированным бетоном? И умирали долго, мучительно, зовя на помощь, задыхаясь от дыма и газа под руинами? Может, они погибли из-за того, что какой-нибудь немец в лесу, попивая шнапс из фляжки и перешучиваясь с сослуживцами, дал молодому наводчику не те координаты, и семнадцатисантиметровый снаряд, предназначенный для Зимнего дворца, попал в мой невзрачный серый дом?

— Сколько обычно приходит?

Нина глянула на других девушек, но на нее никто не смотрел. Галина отдирала корочку с невидимой царапины на запястье. В печке обрушилось горящее полено, и Лара поворошила угли кочергой. Четвертая девушка — Олеся, та, что с хвостиками, — после нашего прихода вообще ни слова не сказала. Я так и не понял, она просто тихоня, немая от рождения или фашисты отрезали ей язык. Она лишь собрала опустевшие чашки и тарелки и вынесла их из комнаты.

— Смотря когда, — наконец ответила Нина. Как бы между прочим сказала, будто мы с ней карточную партию обсуждали. — Иногда никто не приходит. Иногда двое или четверо. Иногда больше.

— Приезжают?

— Да-да, конечно.

— И остаются ночевать?

— Иногда. Обычно — нет.

— Днем не приезжают никогда?

— Раз или два бывало.

— Так ты меня, конечно, извини, но что вам мешает отсюда уйти?

— Думаешь, легко? — Нина разозлилась на такой вопрос — на то, что в нем таилось.

— Нелегко, — согласился Коля. — Но мы со Львом вышли из Питера сегодня на рассвете — и вот мы здесь.

— Эти немцы, с которыми вы сражаетесь, которые полстраны уже захватили, — думаешь, они дураки? Думаешь, они бы нас тут одних оставили, если бы мы просто могли открыть дверь и уйти в Питер?

— А что мешает?

Вопрос на девушек подействовал — это было видно по Нининым глазам, по тому, как Галина потупилась и стала разглядывать свои мягкие белые руки. Уже немного узнав Колю, я понимал: ему просто любопытно, он не собирался устраивать допрос. Но все равно, хоть бы он уже наконец заткнулся.

— Расскажи им про Зойку, — сказала Лара.

От этих слов Нина, похоже, разозлилась. Пожала плечами и ничего не ответила.

— Они думают, мы трусихи, — добавила Лара.

— А мне плевать, что они думают, — бросила Нина.

— Ладно, тогда я расскажу. С нами была еще одна девушка, Зоя.

Галина встала, оправила ночнушку и вышла из комнаты. Лара на нее даже не взглянула.

— Немцы ее любили. Если ко мне один приходил, к ней выстраивались шестеро.

От Лариной прямоты нам всем стало неловко. Нине тоже явно хотелось уйти, но она осталась. Глаза у нее бегали, и на нас с Колей она старалась не смотреть.

— Ей четырнадцать было. И отец, и мать — члены партии. Не знаю, чем занимались, но, видимо, секретарствовали. Айнзацгруппа их нашла. Расстреляли прямо посреди улицы. И тела повесили на фонаре, чтобы все в деревне видели, что бывает с коммунистами. Зою сюда привезли одновременно с нами, в конце ноября. Раньше здесь жили другие девушки. Через несколько месяцев мы им надоедаем, понимаете? Но Зоя у них была любимица. Такая маленькая и так их боялась. Наверно, им это нравилось больше всего. Они ей говорили: «Не бойся, больно не будет, мы не дадим сделать тебе больно»… что-то такое. Но она же видела, как папу и маму повесили на столбе. И любой, кто ее теперь трогал, мог оказаться их убийцей. Или тем, кто отдал приказ.

— Нам всем есть что рассказать, — произнесла Нина. — Она ударилась в панику.

— Да, запаниковала. Ей же четырнадцать, вот и паника. Тебе-то не так — у тебя сестра есть. Ты не одна.

— У нее были мы.

— Нет, — сказала Лара, — здесь по-другому. Каждую ночь, когда они уходили, Зоя плакала. Часами, пока не засыпала. А иногда и не засыпала. Первую неделю мы пытались ей помочь. Сидели с ней, держали за руку, рассказывали всякое, только бы не плакала. Без толку. Ты когда-нибудь успокаивал ребенка, у которого жар? И так его, и эдак — и на ручках носишь, и укачиваешь, и колыбельные поешь, и прохладного даешь попить, и теплого. Ничего не помогает. Зойка не унималась. А потом мы перестали ее жалеть. Мы злились. Нина правду говорит — нам всем есть что рассказать. У нас у всех родных убили. А когда Зоя плакала, не заснешь. На вторую неделю мы уже не обращали на нее внимания. Выходили из комнаты, когда она заходила. Она знала, что мы сердимся, — ничего нам не говорила, но понимала. И перестала плакать. Как-то вдруг решила, что хватит. Три дня ходила очень тихая, не плакала, держалась сама по себе. А на четвертое утро пропала. Мы и не заметили — только потом, когда офицеры пришли… Ввалились пьяные, ее по имени зовут. По-моему, они когда спорили о чем-нибудь, победителю первому доставалась Зойка. Они друзей из других частей приводили на нее поглядеть, фотографировали ее. А тут ее нет, и они нам, конечно, не поверили. Мы сказали, что понятия не имеем, куда она делась, но даже я бы решила, что мы врем. Мы б и соврали что-нибудь, наверное, если б знали. Хотя бы соврали ради нее. Но не знаю…

— Конечно, соврали бы, — вставила Нина.

— Может быть. Уже неважно. Они пошли ее искать — Абендрот и остальные. Он у них… я не знаю, какие у них звания… майор? — Она посмотрела на Нину, и та пожала плечами. — Майор, наверно. Он не старше всех, но всеми командует. Наверно, хорошо работает. Ему Зойка всегда первой доставалась, каждый раз. Они даже полковника с собой приводили откуда-то, только Абендрот все равно к Зойке. И когда с ней заканчивал, садился к огню и шнапс свой сливовый хлестал. Только сливянку, больше ничего. По-русски он здорово болбочет. И по-французски — два года жил в Париже.

— Он там за Сопротивлением охотился, — сказала Нина. — Мне кто-то говорил. Так хорошо, что его сделали самым молодым майором в айнзацгруппе.

— А со мной он любит в шахматы играть, — сказала Лара. — Я хорошо умею. Он мне фору дает — играет без ферзя, иногда без ферзя и пешки, но я все равно больше двадцати ходов не выдерживаю. Даже когда он пьяный, а пьяный он почти всегда. А если… если я занята, он раскладывает доску и играет сам с собой.

— Он у них хуже всех, — сказала Нина.

— Да. Только сначала я не понимала. А вот после Зои — да, хуже него никого нет. И вот они собак взяли и пошли за ней по следам в лес, искать пошли. Несколько часов их не было. Она недалеко ушла. Слабенькая же… Она вообще малышка, да и не ела почти ничего. И они ее с собой привели. Всю одежду с нее сорвали, а она как звереныш, грязная, сухие листья в волосах, и в синяках вся. Они ее били. Ей связали руки и ноги, в лодыжках. Абендрот мне велел пилу принести от поленницы. Когда Зойка убежала, она мое пальто взяла и сапоги, и они поэтому решили, что я помогала. Велели пилу принести. Уж и не знаю, что я подумала, но я ж не думала, что… Может, думала, они веревку ею пилить будут. Зойка же им так нравилась, они же не станут ее мучить.

Я услышал сдавленный всхлип. Поднял голову. Нина чесала лоб, ладонью прикрывая глаза, а губы стиснула, будто приказав себе молчать.

— Четверо держали ее за руки и за ноги. А она уже и не сопротивлялась. Да и что тут… Сорок килограмм всего в ней было. Думала, они ее сейчас убьют, ей было уже все равно. Ей уже хотелось умереть, она только этого и ждала. Но они ее не убили. Абендрот говорит мне: давай пилу. Но не взял, а встал так, чтобы я ему сама эту пилу в руки вложила. Мы все были в комнате — и я, и Нина, и Галя, и Олеся. Они нас согнали сюда. Хотели, чтобы мы все видели, — такое у нас было наказание. Мы же ей сбежать помогли, поэтому должны теперь смотреть. И все немцы курили… бегали по морозу, искали девчонку, можно и покурить, — и вся комната в дыму. А Зойка такая спокойная лежит — кажется, вот-вот улыбнется. От них уже так далеко, что им ее не достать. Только она ошибалась. Абендрот рядом с ней на колени встал и что-то на ухо ей шепчет. Не знаю, что он ей сказал. А потом взял пилу, приставил ей к лодыжке и начал пилить. И Зойка… Может, я долго еще проживу, хотя это вряд ли, но вдруг, и этого крика я никогда не забуду. Ее четверо крепких мужиков держат, в ней кожа да кости, но она все равно вырывалась, теперь только начала, и видно было, что даже им трудно ее удержать.

Майор ей сначала одну ногу отпилил, потом за другую взялся. Один немец даже из комнаты выбежал… помнишь, Нина? Забыла, как его зовут. Он сюда больше не приходил. Абендрот ей вторую ступню отпилил, а Зойка все кричала. Я подумала: ну все, сойду с ума, после такого-то, это нельзя, это лишком. А когда встал, у него весь мундир в ее крови был — и на руках ее кровь, и на лице. Встал и поклонился нам. Помнишь? Как будто выступил перед нами. И сказал: «Вот как бывает с маленькими девочками, которые убегают в лес». И они все ушли, все кончилось, и остался от них только дым. Зойка на полу стонала. Мы пытались ноги ей забинтовать, чтобы кровь не шла, но ее было слишком много.

Лара умолкла, и в доме повисла тишина. Нина тихонько плакала, вытирала нос рукой. В очаге стрельнул сучок, взвилась стайка искр. По крыше скреблись еловые ветки. С запада долетали раскаты бомбежки — скорее дрожью, чем звуком, стекла тренькали, стакан с водой…

— В полночь приходят, значит? — спросил Коля.

— Почти всегда.

На старых часах с фаянсовым циферблатом было шесть. Значит, еще шесть часов. У меня после марш-броска по снегу ныло все тело, но я знал, что не усну. После истории про Зою, зная, что скоро сюда придут офицеры из айнзацгруппы…

— Завтра утром, — сказал Ларе и Нине Коля, — все пойдете в город. Это приказ. Дам вам адрес, где можно остановиться.

— Нам здесь безопаснее, чем в городе, — ответила Нина.

— Это сегодня.