Город

24

Даже через час мы еще озирались и оглядывались, прислушиваясь к лязгу гусениц, но чем глубже в лес, тем больше мы верили, что побег удался. Мы отламывали сосульки с еловых ветвей и грызли, но холод стоял такой, что держать лед во рту подолгу не получалось. Обрубок пальца у меня начало дергать в такт биению сердца.

Коля расстегнул шинель и сунул яйца в набитом соломой ящике под свитер, чтобы не перемерзли. Последние несколько километров он то и дело похлопывал меня по плечу и широко ухмылялся. Вид у него — в краденой стеганой шапчонке с детскими завязочками — был довольно дурацкий.

— Ну ты и выдал, — повторил он мне раза четыре минимум.

Вот я и стал убийцей людей, а немецкий нож в ботинке — настоящим оружием, не просто трофейным детским сувениром. Может, ты подумаешь обо мне лучше, если я скажу, что мне было грустно. Хотя убийство было вынужденным, я чувствовал солидарность с убитыми, что ли. Физиономия мальчишки с родинками долго еще стояла у меня перед глазами, пока я наконец не забыл, как он выглядел, и мне не осталось только воспоминание об этом воспоминании. А вот штурмбаннфюрер, ползущий по линолеуму в никуда, — это я до сих пор помню в красках. Я бы сколько угодно мог разглагольствовать, чтобы убедить тебя, будто я человек отнюдь не бесчувственный. Мне кажется, я все-таки не такой, да. Но все же в ту ночь мне было радостно от того, что я совершил. Ведь я что-то совершил — против всех ожиданий, вопреки всей истории собственной трусости. В конечном итоге, убийство Абендрота не имело отношения к мести за Зою, к уничтожению важного офицера айнзацгруппы. Я не дал умереть Коле и Вике. Выжил сам. Теплые клубы пара подымались у нас над головами, мы хрюкали, проваливаясь сквозь корку наста, и все, что переживали мы в нашем долгом переходе, — одно то, что мы его переживали, — все это было лишь потому, что я, зажатый в угол, наконец проявил толику мужества. А больше всего в жизни я горжусь вот чем. Когда мы решили передохнуть, Вика, проверяя, остановилась ли у меня кровь, прошептала мне на ухо:

— Спасибо.

Однажды они с Колей заспорили, куда нам идти. Дебаты закончила Вика — нетерпеливо тряхнула головой и куда-то двинулась, не дожидаясь, пойдем ли мы следом. После катастрофы со Мгой я не верил, что Коля способен ориентироваться на местности, и пошел за ней. Коля упрямо продержался за собственное мнение целых восемь секунд, а затем и сам припустил следом.

Где- то по пути я рассказал ей всю правду о том, почему мы с ним выбрались из Питера, перешли линию фронта и в конце концов наткнулись на домик под елками. Рассказывал вполголоса, чтобы Коля не услышал, хоть и непонятно, кого я этим могу предать. Рассказал о дочери капитана госбезопасности, как она каталась по Неве на коньках, о людоедах и их жутком провианте на крюках, об умиравшем мальчишке Вадике и его петухе по имени Дорогуша. Рассказал о том, как на снегу истекала кровью «противотанковая» собака, о мертвом советском солдате, вмерзшем в снег. Когда я закончил, Вика лишь покачала головой и ничего не сказала. Я испугался, что выболтал ей слишком много.

Глядя, как она шагает по лесу, неутомимая и безмолвная, закинув за плечо немецкий автомат, я вспомнил Колины слова. Война всех изменила, но, как ни верти, трудно поверить, что семь месяцев назад эта девушка изучала астрономию.

— Можно спросить?

Она не потрудилась ответить. Вот еще — отвечать на бессмысленные вопросы вроде «Можно спросить?».

— Коля говорит, ты из НКВД.

— Это и есть твой вопрос?

— Наверное.

— А сам как думаешь?

— Я не знаю, — ответил я, но в тот же миг понял, что нет, знаю. — По-моему, он прав.

Она вгляделась в темноту, стараясь различить какой-нибудь ориентир и понять, куда же мы движемся.

— И тебе от этого нехорошо?

— Да.

— Почему?

— Из-за отца. — И тут я понял: она же не знает, что случилось с моим отцом. Я торопливо добавил: — Его забрали.

Почти минуту мы шли молча — медленно взбирались на пологий склон. Я начал задыхаться — чем дальше мы уходили от победы в Пушкине, тем больше слабели ноги.

— Твой отец писатель был, так? Тогда велика вероятность, что на него донесли другие писатели. А органы просто выполняли свою работу.

— Ну да. Как и айнзацы. Конечно, все выбирают работу себе по душе.

— Если тебе станет легче, моего отца тоже забрали.

— Правда? Тоже писатель?

— Нет. Тоже органы.

Почти час мы поднимались на этот долгий холм, и сил у меня в ногах больше не осталось. Но когда мы вышли на его безлесную вершину, я понял, для чего Вика выбрала этот путь. Над раскинувшимися гектарами лесов и пашен висел яркий полумесяц, и под ним все искрилось от мороза.

— Смотри, — сказала Вика, показывая на север. — Видишь?

За долиной, начинавшейся у подножия холма, за далекими возвышенностями на туманном горизонте в небо устремлялся тонкий столб света. Такой яркий, что подсвечивал тучи снизу. Вот этот мощный луч начал двигаться — блистающая сабля вспарывала ночь. Я понял, что смотрю на прожектор ПВО.

— Это Питер, — сказала Вика. — Если по пути домой потеряетесь, он будет вам Полярной звездой.

Я обернулся к ней:

— Ты что, с нами не пойдешь?

— Под Чудово есть партизанский отряд. Я знаю командира. Попробую выйти на них.

— А то давай с нами? Капитан и тебе, наверное, продовольственных карточек даст. Я ему скажу, что ты нам помогала…

Вика улыбнулась и сплюнула:

— Подтереться этими карточками. Питер — не мой город. Здесь я нужнее.

— Будь осторожнее, — сказал Коля. — По-моему, мальчик влюблен.

— От дорог держитесь подальше. И в город заходите с оглядкой. Мины везде.

Коля протянул ей руку, не сняв перчатки. Вика закатила глаза от такой церемонности, но руку ему пожала.

— Надеюсь, мы еще встретимся, — сказал он ей. — В Берлине.

Она улыбнулась и повернулась ко мне. Я-то знал, что мы с нею больше не встретимся. И когда она увидела мое лицо, в этих синих волчьих глазах вдруг мелькнуло что-то человеческое. Она провела перчаткой по моей щеке:

— Не грусти. Ты мне сегодня жизнь спас.

Я пожал плечами. Я боялся, что стоит мне открыть рот, и я ляпну какую-нибудь слезливую глупость, а то и хуже — разревусь. Не плакал я уже лет пять — но и ночи такой у меня раньше не бывало. К тому же я был убежден, что эта снайперша из Архангельска — единственная любовь всей моей жизни.

Она не убрала руку от моей щеки.

— Фамилию свою скажи?

— Бенев.

— Я тебя отыщу, Лева Бенев. Мне только фамилия нужна. — Она подалась вперед и поцеловала меня в губы. Своими холодными губами, потрескавшимися от зимнего ветра… И если правы мистики, если мы обречены до бесконечности проживать свою жалкую жизнь круг за кругом, я, по крайней мере, всегда буду возвращаться к этому поцелую.

Она ушла, опустив голову, поглубже надвинув на лоб кроличью шапку, уткнув подбородок в шарф, — и маленькое тело в слишком большом комбинезоне совсем потерялось среди огромных древних стволов. Я знал, что она не оглянется, но все равно смотрел вслед, пока она не скрылась с глаз.

— Пойдем, — сказал Коля, обхватив меня рукой за плечи. — Нам с тобой еще на свадьбу.