Город и его ненадежные стены

ХАРУКИ

МУРАКАМИ

ГОРОД И ЕГО

НЕНАДЕЖНЫЕ СТЕНЫ

Харуки Мураками

Город и его ненадежные стены

Перевод с немецкого - Алексей Андреев

Где Альф бежит, поток священный,

Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,

Впадает в сонный океан.

Сэмюэл Тейлор Кольридж

«Кубла Хан»

ЧАСТЬ 1

1

Ты рассказала мне о городе.

Тем летним вечером мы гуляли вдоль реки, вдыхая сладкие ароматы трав. От одного каскада невысоких водопадов до другого, то и дело останавливаясь, чтобы понаблюдать за снующими в речных запрудах мелкими серебристыми рыбками. В некоторых местах идти приходилось босиком, и чистая прохладная вода омывала наши ноги, а ступни глубоко погружались в мелкий речной песок, будто в мягкие облака. Как во сне. Мне было семнадцать, тебе - на год меньше.

Ты убрала свои красные шлепанцы в сумку, висевшую на плече, и ловко пробиралась вперед по песчаным отмелям на несколько шагов впереди меня. Мокрые листочки и травинки блестели на твоих икрах как крохотные зеленые запятые.

Устав от ходьбы, ты садишься на траву и молча смотришь в небо. Сквозь него с пронзительным щебетанием проносятся две маленькие птички. А потом становится совсем тихо, и на нас опускаются едва заметные голубоватые сумерки. Сидя рядом с тобой, я испытываю чудесное ощущение, будто тысячи невидимых нитей связывают твое тело с моей душой. Каждый взмах твоих ресниц, каждое малейшее движение губ заставляют мое сердце трепетать.

В этот момент ни у тебя, ни у меня нет имени. Вокруг только летние сумерки, цветущий луг и берег реки - и больше ничего. На небе уже появляются первые звездочки, но и у них нет имен. Мы сидим вдвоем на краю безымянного мира.

- Город окружен высокой стеной, - ты достаешь эти слова из глубин тишины, как жемчужины с морского дна, - Он невелик, но и не настолько мал, чтобы его нельзя было рассмотреть издалека.

Ты уже второй раз говоришь о городе. И о том, что он окружен высокой стеной.

Город стоит на берегах прекрасной реки, и в нем есть три каменных моста (Восточный мост, Западный мост и Старый мост), - продолжаешь ты, - А еще - библиотека, сторожевые башни, заброшенный литейный завод и неприметные жилые домики. Мы сидим плечом к плечу в угасающем свете летнего вечера и смотрим на город. То совсем издалека, будто с вершины какого-нибудь холма, а то вдруг оказываемся настолько близко, что, кажется, можно протянуть руку и дотронуться до окружающей город стены.

- Настоящая я живет в этом городе, - говоришь ты.

- Значит, та, кого я вижу сейчас, на самом деле не ты?

- Та, кого ты видишь, - всего лишь тень. Блуждающая тень.

Блуждающая тень? Я не понимаю, что ты имеешь в виду, но думать об этом сейчас не хочу. Может быть, когда-нибудь потом...

- А чем настоящая ты занимается в городе?

- Работает в библиотеке. Примерно с пяти часов дня до десяти вечера.

- Примерно?

- Время в городе - вещь вообще очень приблизительная. На рыночной площади в центре стоит башня с часами, но стрелок у этих часов нет.

Я представляю себе часы без стрелок.

- А в библиотеку каждый может прийти?

- Нет. Никто не может прийти туда просто так. Для этого нужны особые способности. Но ты бы смог. У тебя такие способности есть.

- И что это за способности?

Ты улыбаешься, но не отвечаешь.

- А если бы я приехал в город, то смог бы встретить там настоящую тебя, да?

- Если бы смог ее найти. И если...

Ты замолкаешь и слегка краснеешь. Но я слышу не сказанные тобой слова.

Если бы ты действительно захотел найти настоящую меня... Вот те слова, которые ты тогда не произнесла вслух.

Я нежно тебя обнимаю. На тебе светло-зеленое платье без рукавов. Твоя щека лежит на моем плече. Но этим летним вечером я держу в своих объятиях не настоящую тебя. Это всего лишь твоя тень.

Настоящая ты живет в городе, окруженном высокой стеной, где есть красивая река, поросшие ивами холмы и где мирно пасутся звери с золотистой шерстью и единственным рогом во лбу. Люди там ютятся в стареньких домиках и ведут простую жизнь, но у них нет ни в чем нужды. Звери питаются травой и плодами растущих на улицах деревьев, но долгими зимами, когда все вокруг покрывает снег, многие из них погибают.

Как хотелось бы мне очутиться в этом городе, чтобы встретить тебя настоящую.

- Город окружен высокой стеной, и в него трудно попасть, - говоришь ты, - А еще труднее из него выйти .

- И как же я могу это сделать?

- Все, что тебе действительно нужно сделать, это захотеть. Но захотеть чего-то всем сердцем непросто. На это может понадобиться много времени. К тому же, возможно, придется от многого отказаться. От того, что для тебя очень важно. Но не сдавайся. Ведь сколько бы времени ни прошло, город никогда не исчезнет.

Я представляю, каково это было бы - встретить тебя настоящую в этом городе. Я представляю себе все - раскинувшиеся перед стеной яблоневые сады, реку, три каменных моста и крики невидимых ночных птиц. И маленькую старую библиотеку, где работает настоящая ты.

- Там всегда найдется место для тебя.

- Место для меня?

- Да. В городе есть только одно свободное место. И это место - для тебя.

- И что же это за место?

- Место читателя снов, - говоришь ты тихим голосом, будто поверяя мне сокровенную тайну.

У меня не получается сдержать смех.

- Я свои сны даже вспомнить не могу. Такому человеку будет довольно сложно стать читателем снов, тебе так не кажется?

- Читатель снов не читает свои собственные сны. Его работа - читать старые сны из библиотечного архива. Только не каждый сможет это делать.

- Но я смогу?

Ты киваешь.

- Да, ты сможешь. У тебя есть способности к этому. К тому же настоящая я будет тебе помогать.

- Как читатель снов, я каждый вечер читаю старые сны в архивах городской библиотеки. И ты всегда со мной. Настоящая ты, - резюмирую я услышанное и чувствую, как твое обнаженное плечо дрожит под моей рукой. Но вдруг ты замираешь.

- Только есть еще одна вещь. Настоящая я не вспомнит тебя, если мы встретимся в городе.

- Почему не вспомнит?

- Ты не догадываешься, почему?

Конечно, я догадываюсь. Потому что плечо, которое я сейчас обнимаю, принадлежит твоей тени. Настоящая ты сейчас в городе. В том загадочном, далеком городе за высокой стеной.

Твое плечо гладкое и теплое. Как же оно может принадлежать не тебе настоящей?

2

В реальном мире мы живем в разных городах. Они находятся не очень далеко друг от друга, но и не настолько близко, чтобы мы могли встретиться случайно. Чтобы добраться до тебя, мне приходится ехать на поезде с двумя пересадками, и занимает это полтора часа. Но наши города хотя бы не окружены высокими стенами. Так что мы можем приезжать и уезжать, когда захотим.

Я живу в тихом пригороде, а ты - в центре города, где гораздо больше людей и шума. Этим летом я пошел в двенадцатый класс, а ты - в одиннадцатый. Я учусь в государственной школе рядом с домом, а ты посещаешь частную школу для девочек. Обычно мы встречаемся один или два раза в месяц, попеременно то у тебя, то у меня. Когда я приезжаю к тебе, мы идем в ближайший парк или в Ботанический сад.

Вход в Ботанический сад платный, но рядом с оранжереей есть почти всегда пустующее кафе - одно из наших любимых мест. Там мы заказываем кофе и яблочный пирог и наслаждаемся разговорами в уединении. Если же ты приезжаешь ко мне, то мы обычно идем гулять у реки или моря. Ведь в центре города нет ни рек, ни морей, поэтому всякий раз, оказываясь в моем пригороде, ты первым делом хочешь увидеть именно их.

- Не знаю почему, но вид воды меня успокаивает, - говоришь ты, - И еще мне нравится ее шум.

Мы познакомились прошлой осенью и вместе уже восемь месяцев. Встречаемся, обнимаемся, иногда целуемся. И дальше дело пока, скорее всего, не зайдет. Ведь у нас нет ни времени, подходящего места для интимных отношений. Но главная причина, вероятно, в том, что мы полностью поглощены разговорами. Ни ты, ни я никогда не встречали человека, с которым могли бы так свободно и естественно выражать свои чувства и эмоции. И обмениваться мыслями.

Для меня встретить такого человека, как ты - это настоящее чудо. Вот почему мы так много болтаем на наших редких встречах, что теряем счет времени. Сколько бы мы ни говорили на какую-нибудь тему, мы никогда не можем исчерпать ее до конца, и, когда наступает момент прощания, многие важные вещи остаются невысказанными.

Конечно же, дело не в том, что я не чувствую к тебе физического влечения. Не может быть такого, чтобы семнадцатилетний подросток не испытал сексуального возбуждения, обняв шестнадцатилетнюю девушку с округлой грудью. Но я интуитивно чувствую, что время для этого настанет позже. Что мне сейчас нужно больше всего - так это наши встречи, хотя бы два раза в месяц, и долгие прогулки, где мы можем поговорить обо всем на свете. Обмениваться самыми сокровенными мыслями и с каждым разом все лучше узнавать друг друга. Обниматься и целоваться в тени деревьев, не пытаясь успеть все в эти чудесные моменты. А физические удовольствия можно оставить на потом. По крайней мере, так мне подсказывает моя интуиция.

Но о чем мы на самом деле говорили все то время, которое проводили вместе? Этого я уже не помню. Мы болтали так много, что выделить отдельные темы не представляется возможным. Но после того, как ты рассказала мне о странном городе за высокой стеной, он стал главной темой наших разговоров.

Ты рассказала мне, как устроен город, а я начал расспрашивать о нем подробнее, чтобы узнать как можно больше. Изначально город был именно твоим творением. Тем, что существовало в тебе уже очень давно. Но и я, думаю, тоже сделал все возможное для того, чтобы он стал реальным.

Ты рассказала историю, а я ее записал. Точно так же, как верные ученики древних философов и религиозных учителей тщательно записывали все за ними. Как прилежный ученик, я даже завел небольшой блокнот, предназначенный исключительно для того, чтобы записывать туда все о городе. Тем летом мы были полностью поглощены нашим общим делом.

3

Осенью тела зверей покрывает густой блестящий золотистый мех, чтобы они могли пережить предстоящие холода. Звери полощут копыта в холодной речной воде, объедают с деревьев спелые ягоды и щиплют листья ракитника.

Это прекрасное время года.

Я стою на одной из сторожевых башен, расположенных по периметру стены, и жду вечернего сигнала рога. Незадолго до захода солнца звучат один длинный и три коротких гудка. Мягкий звук плавно скользит по мощеным улочкам в медленно приближающихся сумерках. Это повторяется без изменений в течение сотен лет, а, возможно, и дольше. Звук растекается по городу, проникая глубоко в трещины каменных стен домов, выстроившихся вдоль рыночной площади.

Как только звучит сигнал, Звери поднимают головы, следуя древнему инстинкту. Некоторые перестают жевать листья, другие перестают топать копытами по тротуару, третьи просыпаются ото сна под вечерним солнцем. И все поворачивают головы в одну сторону.

Звери застывают, как статуи. Лишь их мягкая золотистая шерсть слегка развевается на ветру. Но куда они смотрят? И смотрят ли вообще хоть куда-то?

Как только затихает последняя нота, звери почти одновременно начинают двигаться. Тишина рассеивается, и на какое-то время стук их копыт заполняет извилистые улицы. Звери маршируют по брусчатке. Никто из них не пытается идти быстрее остальных - очевидно, не имеет значения, кто именно возглавляет эту процессию. Опустив глаза и покачивая боками, звери в тишине бредут к реке. И все же между ними, кажется, существует какая-то невидимая связь.

Понаблюдав за зверями несколько раз, я замечаю, что скорость и направление их движения строго регламентированы. Звери пересекают слегка изогнутый Старый мост и достигают рыночной площади с остроконечной башней (той самой, на которой находятся часы без стрелок). Там они присоединяются к небольшому стаду, пасущемуся на берегу реки и все вместе идут дальше вдоль пересохшего канала. Потом поворачивают на запад и пересекают рабочий городок, за которым начинается подъем на Северный холм.

Стена, окружающая город, имеет только одни ворота, за открытие и закрытие которых отвечает стражник. Он выглядит неповоротливым в своих тяжелых железных доспехах, но передвигается с удивительной легкостью. Никто, кроме него, не имеет права даже прикасаться к воротам.

Стражник - высокий, сильный мужчина, полностью отдающийся своей работе. Его заостренный череп гладко выбрит, как и лицо. Каждое утро он нагревает воду в большой кастрюле, чтобы аккуратно побриться острым ножом. Возраст его точно определить невозможно. В обязанности стражника входит созывать зверей утром и вечером. Для этого он забирается на двухметровую смотровую площадку перед своей хижиной и трубит в рог. Как этому грубому, почти вульгарному человеку удается издавать такой мягкий, лучезарный тон? Всякий раз, когда я слышу рог в сумерках, я задумываюсь об этом.

Как только все звери оказываются за стеной, стражник снова закрывает тяжелые ворота и с грохотом запирает их на огромный засов.

Перед Северными воротами находится поляна, где звери спят, спариваются и рожают детенышей. Неподалеку еще есть лес, заросли кустарника и ручей. Эта поляна также окружена стеной. Она невысока, на самом деле это - просто забор, высотой чуть больше метра, но звери почему-то не могут через нее перелезть. Или же они этого просто не хотят.

На большой стене по обе стороны от ворот расположены шесть сторожевых башен, на которые можно подняться по старым деревянным винтовым лестницам. Со сторожевых башен открывается прекрасный вид на пастбище зверей. Но, как правило, никто на эти башни не залезает. Жители города, похоже, зверями совсем не интересуются.

Лишь в первую неделю весны люди поднимаются на сторожевые башни, чтобы понаблюдать за боями зверей. В это время они становятся абсолютно дикими, совершенно непохожими на себя обычных. Самцы перестают есть и вступают в смертельные драки за самок. С громким ревом они стараются вонзить свой острый рог поглубже в горло или брюхо соперника.

В этот период зверей в течение недели не пускают в город. Стражник держит ворота запертыми, чтобы защитить жильцов от опасности, потому и рог в эти дни молчит. Многие звери получают в боях серьезные раны, а некоторые даже погибают. Но потом пропитанная кровью земля рождает новую жизнь. Точно так же, как ивы ранней весной почти одновременно распускаются свежей зеленью.

Звери живут в своем ритме и по непонятной нам системе. Вся их жизнь представляет собой непрерывно повторяющийся цикл, в котором они обновляют свой род посредством кровопролития. Когда брачный период заканчивается и теплый апрельский дождь смывает пролитую кровь, звери возвращаются к спокойному и мирному существованию.

На самом деле я никогда не видел этих сцен своими глазами. Это ты только что рассказала мне о них.

Когда осенью звери ложатся на пастбище и спокойно ждут холодов, их золотистая шерсть блестит на вечернем солнце. Тысячи из них не переживут предстоящей зимы.

Очередной день в городе подходит к концу. Проходят дни, сменяются времена года. Но в конечном счете все они одинаковы в своей мимолетности. Настоящее время этого города течет где-то в другом месте.

4

Мы никогда не бываем друг у друга в гостях. И не знакомим друг с другом наших родителей и друзей. Короче говоря, мы не хотим, чтобы нам кто-то мешал - в любом смысле этого слова. Наше уединение полностью нас устраивает, и мы не чувствуем необходимости ничего к нему добавлять. Потому что, как я уже сказал, нам так много нужно сказать друг другу, а время, которое мы проводим вместе, так ограничено.

Ты редко говоришь о своей семье. Поэтому я знаю о ней совсем немного. Твой отец раньше был государственным служащим, но, когда тебе было одиннадцать лет, его уволили из-за несчастного случая, и теперь он преподает в подготовительной школе. Я не знаю, что это был за «несчастный случай», а ты явно не хочешь об этом рассказывать. Твоя биологическая мать умерла от рака, когда тебе было три года, поэтому ты почти ничего о ней не помнишь. А когда тебе исполнилось пять, отец женился во второй раз, и в следующем году у тебя родилась младшая сестра. Однажды ты сказала, что твоя мачеха для тебя даже более близкий человек, нежели отец. Это прозвучало как сноска мелким шрифтом в конце страницы. Все, что я знаю о твоей сестре, которая на шесть лет моложе тебя - это то, что у нее аллергия на кошачью шерсть, и поэтому вы не можете держать дома кошку.

В детстве единственным по-настоящему близким тебе человеком была бабушка по материнской линии, поэтому всякий раз, когда появлялась такая возможность, ты в одиночку ездила в соседний район на поезде, чтобы с ней повидаться. Во время школьных каникул родители даже иногда разрешали тебе остаться у нее на несколько дней. Бабушка любила тебя безоговорочно и даже покупала на свою скудную пенсию небольшие подарки. Но после каждого визита к ней ты замечала обиженное выражение лица мачехи, и, хотя она ничего не говорила, ты ездила к бабушке все реже и реже, пока та внезапно не умерла от сердечного приступа несколько лет назад.

Ты рассказывала мне об этих событиях так, словно выкапывала из кармана старого пальто смятые клочки бумаги.

И еще кое-что приходит на ум, когда я думаю о том времени. По какой-то причине, когда ты говорила о семье, то всегда смотрела на свои ладони. Как будто тебе нужно было подглядеть там воспоминания, чтобы правильно о них рассказать.

А о моей семье рассказывать было особо и нечего. Отец работал в фармацевтической компании, мама была домохозяйкой. Дома у нас жил старый черный кот. Моя успеваемость в школе была не плохой, но и не настолько выдающейся, чтобы на нее кто-нибудь обращал внимание. Моим любимым местом в школе была библиотека, где я проводил время за чтением и мечтами. Большую часть книг, которые меня тогда интересовали, я прочитал именно в школьной библиотеке.

Я до сих пор хорошо помню нашу первую встречу. Это произошло на церемонии награждения конкурса сочинений. Туда были приглашены обладатели первых пяти мест. Мы заняли третье и четвертое места и сидели рядом друг с другом. Была осень, я учился в десятом классе, а ты в девятом. Поскольку церемония награждения оказалась очень скучным мероприятием, мы время от времени коротко перешептывались. На тебе была школьная форма с темно-синим пиджаком и плиссированной юбкой, белая блузка с бантом и черные лоферы. Носки были белоснежными, а туфли настолько безупречно блестящими, словно семь дружелюбных гномов тщательно начистили их перед рассветом.

Не то чтобы я особенно хорошо писал сочинения. В детстве я любил читать и всегда брал в руки книгу, когда для этого находилось время. Однако я никогда не думал, что у меня есть писательский талант. Но когда нашему классу предложили написать сочинения для конкурса, мое признали лучшим и отправили на рассмотрение жюри. Неожиданно для себя я прошел в финал и выиграл один из главных призов. Честно говоря, я не понимаю, чего такого особенного было в моем сочинении. Даже перечитав несколько раз, я нашел его довольно посредственным и ничем не выдающимся. Но раз уж жюри сочло мое творение достойным награды - значит, что-то в нем все-таки было. Мой классный руководитель был очень рад этому факту. Первый раз за все время учебы он по-настоящему меня похвалил. Поэтому я решил перестать сомневаться и с благодарностью принять приз. Хотя так и не смог понять, что же все-таки такого особенного они нашли в моем сочинении.

Конкурс проводился каждую осень в нашем муниципалитете, и каждый год задавалась новая тема. В тот раз нужно было написать о своих друзьях. Поскольку я не смог вспомнить ни одного друга, о котором можно было бы что-то написать на пяти страницах, я написал о нашем старом коте. Описал свои с ним отношения, нашу совместную жизнь и чувства друг к другу. О коте можно было многое рассказать, потому что он был очень умным и обладал ярко выраженным характером. Наверное, в составе жюри были и любители кошек. Большинство людей, которые любят кошек, испытывают естественную симпатию к другим кошатникам.

Ты же написала о своей бабушке. О душевной близости одинокой старушки и одинокой маленькой девочки. Очаровательное, трогательное сочинение. Намного лучше, чем мое. Мне непонятно, почему я оказался на третьем месте, а ты - только на четвертом. О чем я тебе совершенно искренне и сказал. Ты улыбнулась и ответила, что, наоборот, считаешь мое эссе гораздо лучше своего.

- И это действительно не ложь, - добавила ты, - Твой кот великолепен.

- Он очень умный, - согласился я, - У тебя тоже есть кот?

Ты грустно улыбнулась и покачала головой.

- У моей сестры аллергия на кошачью шерсть.

Это была первая личная информация о тебе, которую я узнал.

У твоей сестры аллергия на кошачью шерсть.

Ты очень красивая девушка. По крайней мере, на мой вкус. Стройная и невысокая, с круглым личиком и красивыми тонкими пальцами. У тебя короткие волосы, и черная челка надо лбом тоже коротко подстрижена. Маленький прямой нос и очень большие глаза. Между размером носа и размером глаз есть некоторый дисбаланс, но именно этот дисбаланс мне и нравится. Бледно-розовые губы маленькие, тонкие и всегда плотно сомкнуты, словно за ними скрываются какие-то важные тайны.

Пятеро победителей поочередно выходят на сцену, и каждому вручается диплом и памятная медаль. Высокая девушка, обладательница главного приза, произносит короткую речь. Утешительные призы - перьевые ручки (их производитель был спонсором конкурса, и эта ручка на протяжении многих лет оставалась моей любимой канцелярской принадлежностью). Незадолго до окончания долгой и утомительной церемонии награждения я вырываю из блокнота листок, пишу на нем шариковой ручкой свое имя и адрес и тайком подсовываю его тебе.

- Напишешь мне как-нибудь письмо? Ну, если, конечно, тебе этого захочется, - тихонько шепчу я.

Обычно я не такой смелый, а скорее застенчивый и даже трусливый по натуре. Но мысль о том, чтобы попрощаться с тобой сейчас и, возможно, никогда больше не увидеть, кажется мне совершенно неправильной и несправедливой. Поэтому я собираю все свое мужество и делаю этот безрассудный шаг.

Слегка удивившись, ты берешь листок бумаги, аккуратно складываешь его и засовываешь в нагрудный карман пиджака. Потом откидываешь волосы со лба и слегка краснеешь.

- Я хотел бы прочитать больше того, что ты пишешь, - говорю я, как человек, который ошибся дверью и теперь придумывает убедительное оправдание.

- Я тоже хотела бы прочитать письмо от тебя, - говоришь ты, ободряюще кивая.

Через неделю я получил от тебя письмо. Оно было прекрасно! Я прочитал его как минимум двадцать раз. Затем сел за стол и написал ответное письмо своей недавно выигранной новой ручкой. Вот так началась наша дружба и, соответственно, наши отношения.

Были ли мы любовниками? Можно ли это было так назвать? Я не знаю. Но, по крайней мере, мы были очень близки в течение почти целого года. И в какой-то момент создали особый секретный мир, существовавший только для нас двоих - чудесный город, окруженный высокой стеной.

5

На третий вечер моего пребывания в городе я пришел в библиотеку. Это оказалось неприметное старое здание из камня, расположенное за рыночной площадью напротив Старого моста. Вход не был никак обозначен, так что посторонний человек вряд ли догадался бы, что внутри находится именно библиотека. Только затертая, едва читаемая латунная табличка с номером 16 была небрежно приколочена возле входа.

Тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась и передо мной предстала небольшая квадратная комната. Под высоким потолком висела тусклая лампа, едва освещавшая пространство. Разглядеть что-либо в этой полутьме было совершенно невозможно. Изношенные кедровые половицы скрипели и прогибались под моими шагами. В комнате было два высоких продолговатых окна и ни единого предмета мебели.

В неприметной деревянной двери на противоположной стороне комнаты едва заметно светилось маленькое окошко из матового стекла, на котором также было выгравировано старомодным шрифтом число 16. Я дважды постучал в дверь и подождал, но ответа не последовало. Шагов тоже не было слышно. Задержав на мгновение дыхание, я повернул потертую медную ручку и толкнул дверь. Она предупреждающе скрипнула, как бы говоря: «Осторожно, кто-то идет».

За дверью оказалась комната площадью около пятнадцати квадратных метров, потолок в которой был не таким высоким, как в прихожей. Стены оштукатурены, но ни картин, ни фотографий, ни плакатов, ни календарей, ни, тем более, часов на них не было. Только голые стены, грубая деревянная скамейка, два маленьких стула, стол и деревянная вешалка, на которой не висело никакой одежды. Посреди комнаты стояла старая и ржавая дровяная печь. В печи полыхал огонь, а над ним дымился большой черный котелок. На другом конце комнаты находилось что-то вроде стойки библиотекаря с лежавшим на ней открытым журналом.

Видимо, библиотекарь отлучилась по какому-то срочному делу. Наверное, она скоро вернется. Хотя книг видно нигде не было, комната выглядела именно так, как и должна была выглядеть комната в библиотеке. Большие они или маленькие, старые или новые, во всех библиотеках мира царит особая атмосфера.

Я снял пальто, повесил его на вешалку, сел на жесткую деревянную скамью и, грея руки над печью, стал ждать, когда кто-нибудь придет. Вокруг была полная тишина, будто на дне глубокого водоема. Я прочистил горло, но звук получился совсем не похожим на откашливание.

Минут через пятнадцать или что-то вроде того (так как часов у меня нет, то точно сказать не могу) открывается дверь и появляешься ты. Когда ты видишь меня сидящим на скамейке, то вздрагиваешь от неожиданности.

- Ой! Я не знала, что кто-то сегодня придет.

У меня нет подходящих слов, поэтому я просто молча киваю несколько раз. Твой голос не похож на твой. По крайней мере, на твой голос, каким я его помню. Или, может быть, звуки и голоса здесь звучат иначе, чем где-либо еще?

Внезапно крышка котелка дребезжит, и я подпрыгиваю, как испуганное животное.

- Чем я могу помочь? - спрашиваешь ты.

- Я пришел читать старые сны.

- Ах, старые сны, - ты смотришь на меня, сжав тонкие губы. Конечно же, ты меня не помнишь,

- Как ты знаешь, только читатели снов имеют доступ к старым снам.

Я молча снимаю темно-зеленые очки и смотрю на тебя широко открытыми глазами. Глаза безошибочно выдают во мне читателя снов. Чтобы попасть в город, мне пришлось многим пожертвовать. Например, теперь я не могу выходить на яркий дневной свет без очков.

- Да, я вижу. У тебя есть способность, - говоришь ты, слегка опустив взгляд. - Ты сегодня начнешь работать?

Я киваю.

- Только я пока не знаю, умею ли вообще читать сны.

По-прежнему не слышно ни звука. Котелок снова затих. Не обращая на меня никакого внимания, ты продолжаешь работу, помечая что-то в своем журнале. Я наблюдаю за тобой со скамейки. Внешне ты ничуть не изменилась. Все еще выглядишь так же, как в тот летний вечер. Я вспоминаю ярко-красные шлепанцы, которые ты тогда носила. А еще - кузнечиков, стрекотавших на лугу, где мы сидели.

- Разве мы не встречались где-нибудь раньше? - я не могу удержаться от этого вопроса, хотя и понимаю, что он бессмысленен.

Держа карандаш в левой руке, ты отрываешься от журнала и коротко смотришь на меня.

- Нет, не думаю, что мы раньше встречались, - вежливо отвечаешь ты.

Может быть, это просто потому, что тебе все еще шестнадцать, а мне уже далеко не семнадцать? Теперь я намного старше тебя. И, несмотря на все мои знания о неумолимости времени, это вызывает во мне боль.

Закончив работу и убрав журнал на полку позади себя, ты завариваешь мне травяной чай. Для этого достаешь чайник из духовки и заливаешь измельченные травы горячей водой, чтобы получился настой темно-зеленого цвета. Ты наливаешь его в большую керамическую чашку и ставишь ее передо мной. Это особый напиток для читателей снов, и одна из твоих задач - его приготовить.

Я не тороплюсь пить. Травяной чай очень горький, но его питательные вещества оказывают целебное воздействие на мои измученные глаза. Напиток нужен именно для этого. Стоя с другой стороны стола, ты пытаешься понять, понравился ли мне приготовленный тобой чай. Я коротко киваю, чтобы ты знала, что все в порядке. Улыбка облегчения скользит по твоим губам. Мне не хватало этой улыбки. Я был лишен ее так долго.

В комнате тихо и тепло. В городе, где нет часов, время идет незаметно. Словно грациозная кошка, шагающая вдоль забора на мягких лапах.

6

Мы писали друг другу не часто, примерно раз в две недели. Но это были очень длинные письма. И в среднем твои были намного длиннее моих. Впрочем, это не имело значения.

Я сохранил все твои письма, но никогда не перечитывал ни одного своего, поэтому уже не помню их содержания. Там уж точно не было ничего потрясающего. В основном я рассказывал о своей повседневной жизни и незначительных событиях, происходивших со мной. Я писал о книгах, которые читал, музыке, которую слушал, и фильмах, которые смотрел. Наверное, еще и о школе. Я был членом плавательного клуба (в который, хоть и не был заядлым пловцом, вступил просто потому, что не смог от этого отвертеться), так что, наверное, о тренировках тоже писал. Я мог написать тебе все, что хотел, без каких-либо ограничений. Рассказывал все, что думал и чувствовал, так свободно, что это было похоже на чудо. Впервые в жизни слова так легко выходили из-под моего пера. Как я уже сказал, до этого момента я не думал, что умею хорошо писать. Определенно, именно ты пробудила во мне эту способность. Ты как-то сказала, что больше всего в моих письмах тебе нравится юмор. Потому, наверное, что именно его больше всего не хватало в твоей жизни.

- Точно так же, как у человека может быть дефицит витаминов, да? - спросил я.

- Да, именно так, - ответила ты, кивнув в знак согласия.

Я был очарован тобой и постоянно о тебе думал. Когда бодрствовал и, конечно, во сне тоже. Но в письмах я, насколько мог, сдерживал себя, чтобы не дать моему увлечению стать слишком очевидным. Я решил писать прежде всего о повседневных, конкретных вещах. Тогда мне хотелось придерживаться осязаемого и, где возможно, приправлять его небольшим количеством юмора. Я почему-то боялся, что попаду в западню, если напишу тебе о любви или привязанности, то есть о внутренних волнениях моего сердца.

В отличие от меня, ты всегда рассказывала о вещах, которые тебя глубоко трогали, а не о конкретных событиях. Например, о своих снах. Зачастую они были очень длинными, но ты помнила все до мельчайших деталей. Как будто все происходило на самом деле. Мне это представлялось чем-то невообразимым.

Сам я почти никогда не видел снов, а если и видел, то едва мог вспомнить их содержание. Как только я просыпался утром, они рассыпались на тысячу осколков и растворялись в утреннем свете. И даже если что-то снилось мне так ярко, что я просыпался ночью (что случалось крайне редко), на следующее утро я все равно ничего уже не помнил.

Когда я рассказал тебе про это, ты поведала мне о блокноте и карандаше, которые всегда лежали в изголовье твоей кровати.

- Как только просыпаюсь, сразу же записываю все, что мне приснилось. Даже если есть еще какие-то дела или я спешу. А уж если просыпаюсь среди ночи от особенно яркого сна, то непременно записываю его содержание как можно подробнее. Потому что обычно это - значимые сны, из которых я могу узнать много важных вещей.

- Каких важных вещей? - спросил я.

- Вещей обо мне, которых я не знала.

Для тебя сны были почти наравне с событиями наяву и не были чем-то таким, что можно забыть или просто отпустить. Они были драгоценным внутренним источником, из которого ты многое могла почерпнуть.

- Это вопрос практики. Если ты очень постараешься, то тебе обязательно удастся запомнить детали. Попробуй. Мне было бы очень интересно узнать, что тебе снится.

- Хорошо, - сказал я, - я попробую.

Но, несмотря на все мои усилия (которые в основном сводились тому, чтобы положить блокнот и карандаш у изголовья кровати), я так и не смог проявить никакого интереса к своим снам. Они были настолько запутаны и противоречивы, что ускользали от моего понимания. То, что происходило в них, было нелогичным, а сюжеты едва ли имели какой-либо смысл. Иногда же содержание снов оказывалось слишком тревожным, чтобы о нем можно было с кем-то поговорить. Мне больше нравилось слушать тебя, когда ты рассказывала о своих длинных и красочных снах.

Время от времени в них появлялся и я, что меня особенно радовало, потому что я был частью твоего воображения - хотя бы в какой-то форме. И тебе, похоже, нравились мои появления в этих снах, хотя обычно я играл лишь незначительную второстепенную роль в их драматургии.

Были ли у тебя когда-нибудь двусмысленные сны, которые тебе было бы трудно со мной обсуждать? Я видел такие часто, иногда при этом непреднамеренно пачкая нижнее белье. Каждый раз, когда ты рассказывала мне сон, я задавался вопросом - рассказала ли ты мне все, что тебе приснилось.

Уверен, о многом ты говорила со мной честно. Но кто знает, что правда, а что нет? Наверное, не существует человека, у которого не было бы тайн. Нам, людям, нужны секреты, чтобы выжить в этом мире.

Не так ли?

7

- Если и есть в мире что-то совершенное, так это стена. Никто не сможет преодолеть ее или уничтожить, - заявил стражник.

На первый взгляд она выглядела просто как старая кирпичная стена, которая запросто могла рухнуть во время следующего шторма или землетрясения. Как он мог назвать такое сооружение «совершенным»? Когда я сказал об этом стражнику, его лицо стало похоже на физиономию человека, которому пришлось терпеть необоснованные оскорбления в адрес своей семьи. Он схватил меня за локоть и прижал к стене.

- Посмотри внимательно, поближе. Между кирпичами нет швов. Вдобавок к этому каждый из них немного отличается от другого. Соседние кирпичи настолько идеально подходят друг к другу, что между ними нельзя просунуть даже волос.

Он был прав.

- Вот, царапни ножом, - стражник достал из кармана куртки складной нож, раскрыл его и протянул мне. Нож выглядел не слишком новым, но его лезвие было тщательно заточено, - Держу пари, что ты не сможешь сделать ни единой царапины.

Он снова оказался прав.

Лезвие оставляло только едва различимый пыльный след, который можно было без труда смахнуть пальцем.

- Вот видишь? Бури, землетрясения, снаряды - ничто не сможет разрушить стену. Ее даже поцарапать нельзя. Никто никогда этого не сделал и никогда не сделает.

Он положил ладони на стену и гордо посмотрел на меня, втянув подбородок, словно позировал для фото на память.

«Ничто в мире не идеально», - подумал я. Все, что имеет форму, неизбежно имеет слабое место. Но озвучивать эту мысль не стал.

- А кто построил стену? - спросил я.

- Никто, - ответил стражник с непоколебимой убежденностью, - Она была здесь с самого начала.

На полках библиотечного архива вместо книг выстроились бесчисленные старые сны. К ним, похоже, очень долго никто не прикасался, потому что все они были покрыты слоем белой пыли. Старые сны имеют форму яиц, но отличаются друг от друга размером и цветом. Как будто их отложили разные виды животных. Однако они не идеальной яйцеобразной формы. Когда я беру сны в руки, то замечаю, что нижняя половина толще и тяжелее верхней. Эта несимметричность делает их устойчивыми, поэтому сны не упадут с полок даже без подставки.

Их поверхность твердая и гладкая, как полированный мрамор. Только они не такие тяжелые. Я не знаю, из какого материала сделаны старые сны и насколько они прочны. Разобьются ли они, если упадут на землю? В любом случае, мне нужно быть с ними очень осторожным. Как с яйцами редких животных.

В библиотеке нет ни одной книги. Ни одной. Наверняка раньше здешние полки были заставлены книгами, а горожане приходили сюда за знаниями и развлечениями. Как в обычную городскую библиотеку. Намек на эту атмосферу до сих пор витает в воздухе. Но, видимо, в какой-то момент все книги были убраны с полок и на их месте выстроились старые сны.

Кажется, других читателей снов в городе нет. Я - единственный на данный момент. Были ли они здесь раньше? Учитывая подробные правила и процедуры, которым необходимо следовать при чтении сновидений - скорее всего, были.

Твоя работа заключается в том, чтобы выбрать сны для чтения, а потом отметить в журнале, что они прочитаны. Еще ты должна открыть библиотеку к моему приходу, зажечь лампы и протопить печь в холодное время года. Поэтому приходится следить за тем, чтобы запасы рапсового масла и дров не иссякли. Для читателя снов, то есть для меня, ты готовишь темно­зеленый травяной чай, который облегчает боль в глазах и успокаивает меня.

Ты аккуратно стираешь белую пыль со старого сна мягкой тряпкой и кладешь его на мой стол. Я надеваю зеленые очки и беру его в руки. Примерно через пять минут старый сон постепенно пробуждается, и его поверхность начинает слабо светиться. Мои ладони ощущают приятное, естественное тепло. И сон разворачивается. Сначала медленно, потом со все возрастающим рвением, словно разматывая нити кокона. Сны хотят общаться. Должно быть, они очень долго ждали на полке, мечтая выбраться из своей скорлупы.

Но их голоса слишком слабы, чтобы их можно было отчетливо расслышать. И изображениям, которые сны проецируют, не хватает яркости: они моментально тускнеют, блекнут и исчезают. А может, дело вовсе не в них, а в том, что мои глаза пока не работают должным образом. Или просто моих способностей к чтению снов недостаточно.

Потом приходит время закрывать библиотеку. Часов нигде нет, но ты, конечно, знаешь, когда именно это время приходит.

- Как дела? У тебя хорошие успехи?

- Потихоньку начинает получаться, - отвечаю я, - Но я уже смертельно устал. Может быть, я делаю что-то не так?

- Не волнуйся, - ты опускаешь задвижку и закрываешь вентиляционное отверстие печи. Погасив лампы, садишься напротив меня за стол и смотришь мне в глаза. Я нервничаю, когда ты вот так смотришь прямо на меня, - Тебе не нужно спешить. У нас много времени.

Закрывая библиотеку, ты всегда строго соблюдаешь установленный порядок действий. С серьезным выражением лица, уверенно и без спешки. Когда я смотрю на это, то задаюсь вопросом, зачем нужно так тщательно охранять библиотеку. Кто в таком тихом, мирном городе, как этот, станет врываться сюда ночью, чтобы украсть или испортить старые сны?

- Ты не будешь возражать, если я провожу тебя до дома? - осмеливаюсь спросить я, когда мы выходим из библиотеки.

Ты поворачиваешься и смотришь на меня широко раскрытыми глазами. Звезды отражаются в их глубине, ярко сияя на небе. Ты похоже не понимаешь смысла моего вопроса. «Почему это он должен провожать меня домой?»

- Я новенький в городе, и мне не с кем поговорить, кроме тебя, - объясняю я, - Если есть возможность, я бы хотел прогуляться и пообщаться. И еще я хочу узнать тебя получше.

Ты слегка краснеешь.

- Но твой дом находится в противоположном направлении.

- Ничего страшного. Я люблю гулять.

- А что ты хочешь знать обо мне?

- Например, где ты живешь. И с кем. И почему ты работаешь в библиотеке.

Ты некоторое время молчишь.

- Я живу недалеко отсюда.

Вот и все, что ты говоришь. Но даже этого мне достаточно.

На тебе надето что-то вроде армейского пальто из грубого синего материала, черный свитер с круглым вырезом, местами потертый, и серая юбка, которая тебе великовата. Все это выглядит как выброшенная кем-то старая одежда. Но даже в таком убогом обличии ты прекрасна. Когда я иду рядом с тобой по ночной улице, мое сердце сжимается так, что я едва могу дышать. От тебя перехватывает дыхание. Как в тот летний вечер, когда мне было семнадцать.

- Ты сказал, что недавно сюда приехал. Откуда ты родом?

- Из города далеко на востоке, - неопределенно отвечаю я, - Большой город, очень, очень далеко отсюда.

- Я не знаю других городов, кроме этого. Я родилась здесь и никогда не бывала за стеной.

Твой голос звучит мягко и нежно. Но каждое слово, исходящее из твоих уст, находится под неутомимой защитой прочной восьмиметровой стены.

- Почему ты приехал из такого далека в наш город? Я впервые встречаю человека, приехавшего откуда-то еще.

- Да я и сам толком не знаю, - уклончиво отвечаю я.

Я приехал сюда, чтобы встретиться с тобой. Но пока не могу об этом сказать. Еще слишком рано. Сначала мне нужно узнать побольше о городе.

В тусклом свете редких уличных фонарей мы идем вдоль реки на восток. Шагаем плечом к плечу так же, как и много лет назад. Едва различимый плеск воды доносится до моих ушей. Из рощи на другом берегу слышен крик ночной птицы.

Ты хочешь узнать больше о «далеком городе на востоке», где я жил. И этот интерес делает нас чуть ближе друг к другу.

- Что это за город?

Да, что это был за город, в котором я жил еще совсем недавно? Что я о могу тебе о нем рассказать? Что из этого ты могла бы понять? Ты родилась и выросла в этом тихом, молчаливом мире, таком простом, спокойном и идеальном. Здесь нет ни электричества, ни газа, только башенные часы без стрелок и библиотека без единой книги. Как можно рассказать человеку о чем-либо словами, значения которых он не знает?

- Жизнь в городе, откуда ты приехал, сильно отличается от здешней? - спрашиваешь ты.

Я глубоко вдыхаю вечерний воздух, подбирая нужные слова. Как мне лучше это выразить?

- Люди там живут вместе со своими тенями.

8

Да, все люди там жили вместе со своими тенями. И у меня, и у тебя, у каждого была своя тень.

Я до сих пор хорошо помню наши тени, помню, как ты наступила на мою тень на пустынной улице в начале лета, а я наступил на твою. Шагание по теням - это игра, которую я знал с детства. Я не помню, почему мы начали это делать, но тогда наши тени на улице посреди раннего лета были такими отчетливыми и резкими, что наступать на них было почти что больно. Конечно, это была всего лишь безобидная игра, но мы прикладывали реальные усилия, чтобы наступить друг другу на тень. Как будто это было действительно важно.

Потом, сидя на набережной, мы впервые поцеловались. Не то чтобы кто-то из нас сделал первый шаг или мы планировали поцелуй заранее. Это не было сознательным решением, все произошло само собой. Мы просто следовали велению сердца. Ты закрыла глаза и наши губы легко и чуть нерешительно соприкоснулись. Помню, после этого мы какое-то время не разговаривали. Наверное, боялись, что восхитительное ощущение на губах может быть потеряно из-за одного неправильного слова. Потому и молчали. А потом в какой-то момент одновременно захотели что-то сказать и перебили друг друга. Мы рассмеялись, и наши губы снова встретились.

На память о тебе у меня остался платок. Он очень простой, сделан из белой, похожей на марлю, ткани, с небольшой вышивкой в виде цветка орхидеи. Ты одолжила мне его как-то, чтобы я мог вытереть рот от мороженого. Мне следовало постирать платок и вернуть тебе, но я этого не сделал. Я специально его сохранил (хотя, конечно, отдал бы и сделал вид, что просто забыл, если бы ты меня об этом попросила). Я часто доставал этот платок и держал в руках, чтобы насладиться ощущением близости хотя бы частички тебя. Закрыв глаза, я вспоминал, как мы обнимались и целовались. И даже после того, как ты исчезла, ничего не изменилось.

Я до сих пор помню сон (вернее часть сна), о котором ты рассказала мне в одном из писем. Это было длинное восьмистраничное письмо на линованной бумаге, написанное ручкой, которую ты выиграла в конкурсе сочинений. Как обычно - бирюзовыми чернилами. Словно по негласному договору, мы всегда писали именно этими перьевыми ручками. Для нас эти не особенно дорогие ручки были ценным сувениром, сокровищем, которое нас объединяло.

Чернила, которые использовал я, были черными. Глубокий черный, как твои волосы. Настоящий черный.

«Я напишу тебе о том, что мне приснилось прошлой ночью. Ты тоже ненадолго появился в этом сне» - так начиналось твое письмо.

Я напишу тебе о том, что мне приснилось прошлой ночью.

Ты тоже ненадолго появился в этом сне. Мне жаль, что ты не сыграл в нем особенно важной роли, но так уж устроены сны, с этим ничего не поделаешь. Потому что я не создаю их сама, я их получаю - понимаешь - спонтанно от кого-то другого и (вероятно) не имею возможности менять содержание по своему усмотрению. Но, на самом деле, в любом спектакле или фильме второстепенные персонажи тоже очень важны. Впечатление от просмотра может сильно меняться в зависимости от того, кто появляется на заднем плане.

Во всяком случае, когда я проснулась, у меня сильно колотилось сердце. И было ощущение, что ты стоишь рядом со мной. Было бы круто, если бы ты действительно там стоял... Ха-ха, шучу.

Как всегда, я сразу же подробно записала сон (ты же теперь тоже их записываешь?) карандашиком в блокноте. Это первое, что я всегда делаю, когда просыпаюсь. Утром или посреди ночи, могу я поспать еще или спешу, я первым делом записываю сон в блокнот настолько точно, насколько позволяет память. Я никогда не вела дневник (пробовала несколько раз, но никогда не могла продержаться дольше недели), но всегда записываю сны, стараясь не пропустить ни секунды. Наверное, тот факт, что я не веду дневник, а только записываю сны, может звучать так, будто я придаю большее значение происходящим в них событиям, чем своей реальной жизни...

На самом деле, я ничего такого не чувствую. Конечно, то, что происходит во сне, разительно отличается от того, что происходит в жизни. Это все равно, что сравнивать поезд с воздушным шаром. И я, как и все остальные, привязана к своему жалкому существованию на поверхности земли. Никто не может избежать гравитации, независимо от того, насколько он богат или силен.

Но когда я прячусь под одеяло и засыпаю, «мир снов», который я вижу, очень реален и иногда (почему-то мне нравится слово «иногда») даже более реален, чем моя повседневная жизнь.

Более того, события, которые там разворачиваются, так непредсказуемы и захватывающи, что в конце концов иногда я уже не могу отличить, что есть что. И мне становится непонятно - действительно ли я пережила что-то на самом деле, или мне это просто приснилось. Разве ты не чувствуешь такого иногда? Что ты не можешь четко отличить сон от реальности? Хотя, наверное, у меня просто гораздо более сильная склонность к этому, чем у других людей.

Я об этом не думала, пока не пошла в начальную школу. Но когда захотела поговорить со школьными друзьями о своих снах, никто не проявил интереса к этому. Никто из них не относился к снам так же серьезно, как я, не говоря уже о том, чтобы записывать их. К тому же то, что снилось остальным, если они мне об этом вдруг и рассказывали, обычно было не таким красочным и ярким, как у меня. Я не знаю, почему. Поэтому я перестала рассказывать своим школьным друзьям о снах. С родителями я тоже об этом не говорю (хотя, если честно, я вообще с ними почти не разговариваю). Вместо этого в изголовье моей кровати лежат блокнот и карандаш. За эти годы блокнот стал для меня лучшим другом и незаменимым помощником. Наверное, это не имеет значения, но я считаю, что лучше всего записывать сны коротким карандашом. Да, он обязательно должен быть не длиннее восьми сантиметров. Лучше всего заточить несколько штук прямо перед сном. Новые, длинные карандаши не подходят! Почему? Почему я записываю свои сны только коротким карандашом? Трудно сказать... Мне почему-то приходит в голову история про дневник Анны Франк. Блокнот - мой единственный друг. Конечно, я не живу в крошечном укрытии, обстреливаемом нацистскими солдатами. По крайней мере, окружающие меня люди повязки со свастикой не носят.

В любом случае, был конкурс сочинений, и я встретила тебя на церемонии награждения. Это - одна из самых приятных вещей, которые случились со мной за всю жизнь. Не конкурс, конечно, а знакомство! Ты интересовался моими снами и внимательно меня слушал. Это был почти что первый раз, когда я могла говорить то, что хотела, и чтобы кто-то меня внимательно слушал. Реально!

Наверное, я слишком часто использую слово «почти» ? Мне почти так кажется. Иногда я постоянно использую одно и то же слово. Мне приходится быть аккуратной, внимательно перечитывать написанное и дорабатывать свои предложения, и меня это так раздражает! Хочется разорвать листок и выбросить. Реально!

Да, я же хотела рассказать тебе о своем сне. Я действительно должна тебе это рассказать. Всякий раз, когда я начинаю писать, я забалтываюсь, и мне трудно вернуться к изначальной теме. Это одна из моих слабостей. Кстати, в чем разница между «слабостью» и «недостатком» ? Верно ли слово «слабость» в моем случае? Но неважно, это почти одно и то же. Ладно, вернемся к теме. Итак, мой сон прошлой ночью.

В этом сне я абсолютно голая. Тебе знакомо выражение «абсолютно голый»? Сначала я подумала, что мне это просто показалось, но потом присмотрелась и поняла, что на мне нет действительно нет никакой одежды. Может быть, конечно, где-то и есть - там, где я не вижу, но это не имеет значения. И я лежу в огромной ванне. В такой классической белой ванне, какие бывают в вестернах. Но воды в ней нет. Итак, я лежу голая в пустой ванне.

Но потом вдруг понимаю, что это не мое тело. Грудь слишком большая. На самом деле я давно хотела большую грудь, но когда она у меня действительно появилась в этом сне, то это оказалось просто ужасно! Прежде всего, она очень тяжелая, и, к тому же, я не вижу, что под ней. Думаю, если бы у действительно меня была такая грудь, меня бы беспокоило то, как она болтается, когда я иду или что-то в этом роде. Я бы думала, что, наверное, было лучше, когда грудь у меня была поменьше.

Потом я замечаю, что у меня выпирает живот. Но не потому, что я толстая. Остальное мое тело осталось стройным. Только живот раздулся, как воздушный шар. Я понимаю, что беременна. У меня в животе ребенок. Судя по выпуклости, я на седьмом месяце или около того.

Как ты думаешь, какая была моя первая мысль?

Я подумала о том, что бы мне надеть. Моя грудь была такой большой, а живот таким огромным, что я не знала, какая одежда на меня налезет. В конце концов, я была голой, и мне нужно было чем-то прикрыться. Это меня очень беспокоило. Я же не могла выйти на улицу голой.

Я вытянула шею, как журавль, и оглядела комнату, но ничего похожего на одежду нигде не было. Даже халата не было. Даже полотенца! Буквально ни единой тряпочки.

В этот момент раздался стук. Два громких удара. Я ужасно испугалась. Никому нельзя видеть меня в таком состоянии. Пока я все еще отчаянно пыталась сообразить, что делать, дверь открылась, и кто-то вошел в комнату.

Комната, несмотря на то что это - ванная, была слишком большой. Почти как обычная гостиная, и в ней даже был диван. И несколько окон, в которые светило солнце. Судя по тому, как ярко оно светило, было около полудня.

Но кем был этот кто-то? В конце концов, я так и не узнала этого. Потому что не могла видеть его лица. Как только дверь открылась, солнечный свет, проникающий в окна, стал настолько ярким, что образовался ореол, и я больше ничего не могла видеть против света. Просто огромная тень, угрожающе маячащая в дверном проеме. Но по очертаниям я поняла, что это мужчина. Крупный взрослый мужчина.

Я очень хочу прикрыться. Ведь я «абсолютно голая». И рядом человек, которого я не знаю. Как я уже сказала, мне нечем прикрыться. Ни полотенца, ни миски, ни щетки, ничего. Так что у меня нет другого выбора, кроме как попытаться прикрыть руками низ живота, но как бы я ни старалась, мои руки не могут туда дотянуться. Грудь и живот слишком огромные, а руки намного короче, чем обычно.

Мужчина медленно приближается ко мне. Мне надо что-то сделать. В этот момент ребенок - вероятно, это ребенок - начинает сильно пинаться у меня в животе. Будто три злых крота бунтуют в своей темной пещере.

Внезапно я понимаю, что нахожусь уже не в ванной. Раньше я писала, что это была ванная размером с гостиную, но сейчас я в настоящей гостиной и лежу голая на диване. У меня почему-то посередине ладоней глаза. У них настоящие ресницы, и они моргают. Они черные как смоль. И смотрят на меня. Но я не чувствую никакого страха. На обоих глазах есть светлые шрамы. И они плачут. Тихими слезами, полными печали.

Теперь, когда я написала так много (и история приближается к своей глупой кульминации, где ты также ненадолго появляешься в роли актера второго плана), боюсь, мне придется остановиться. Я должна кое-что сделать, и для этого нужно встать из-за стола. Поэтому я кладу то, что уже написала, в конверт, клею на него марку и опускаю в почтовый ящик на вокзале. Скоро напишу тебе, чем закончился сон. Я с нетерпением жду этого. Ох, это письмо такое длинное, что я даже не могу его перечитать.

Но в конечном итоге ты так и не рассказала мне, чем все закончилось. В следующем письме ты писала совсем о другом (о продолжении, вероятно, забыла). Так что я так и не узнал, какую (второстепенную) роль я играл в этом сне, и, наверное, никогда уже не узнаю.

9

В городе за стеной ни у кого из людей нет тени. И только тот, кто однажды лишился своей тени, знает, что она не настолько уж невесома, как это могло казаться. Просто мы не ощущаем ее веса точно так же, как не ощущаем силы земного притяжения.

Конечно, отказаться от тени было непросто. Всегда тревожно расставаться с тем, с чем ты прожил много лет. Кто бы или что бы это ни было. Но для того, чтобы войти в город, мне пришлось отдать свою тень на попечение стражника у входа.

- Ты не можешь пройти через ворота с тенью, - сказал он, - Либо ты оставляешь ее со мной, либо не входишь в город. Одно из двух.

И я решился отказаться от тени.

Стражник подтолкнул меня на залитую солнцем площадку перед стеной и схватил мою тень, дрожащую от ужаса.

- Успокойся! - рявкнул он на нее, - Я не собираюсь вырывать тебе ногти, больно не будет.

Тень немного посопротивлялась, но ей было нечего противопоставить могучему стражнику. Он быстрым движением ножа отсек от меня тень, она бессильно рухнула на землю и отползла к стоявшей неподалеку скамейке. Со стороны моя тень казалась на удивление потрепанной. Как выброшенный старый ботинок.

- Сами по себе они представляют жалкое зрелище, - сказал стражник, - Трудно поверить, что ты всегда таскал за собой что-то подобное, не так ли?

Я пробормотал в ответ какую-то белиберду, еще не до конца осознав, что же именно только что произошло.

- От них на самом деле нет никакого прока, - продолжал стражник, - Или ты помнишь такое, чтобы твоя тень когда-нибудь принесла тебе пользу?

Я не смог вспомнить ничего подобного. По крайней мере, в тот момент.

- Ну вот и я про то! Они абсолютно бесполезны. Сами ничего сделать не могут, только козни всякие замышляют.

- Что с ней теперь будет?

- Она - мой гость, и я хорошо о ней позабочусь. Получит комнату и место для ночлега. И трехразовое питание. Ну а за это ей придется время от времени помогать мне с работой.

- Работой? Что это за работа? - спросил я.

- Все, что угодно, чем нужно заниматься за стеной. Сбор яблок, уход за зверями... в зависимости от сезона.

- А если я захочу вернуть свою тень?

Стражник прищурился на меня, словно осматривал пустую комнату через щель в шторах.

- Я работаю здесь уже очень давно, но никогда не слышал, чтобы кто-нибудь хотел вернуть свою тень.

Тень сидела на скамейке и с укором глядела на меня.

- Не волнуйся, - ободряюще сказал стражник, - Ты привыкнешь жить без тени. Скоро вообще забудешь, что она у тебя когда-то была.

Сгорбившись, тень прислушивалась к словам стражника. Я не мог не чувствовать себя виноватым. В конце концов, хоть у меня и не было выбора, я ее все-таки подвел.

- Эти ворота - единственный путь в город и из него, - стражник указал на ворота, - Однажды войдя, ты уже никогда обратно не выйдешь. Стена не позволит. Это - главное правило города. Договор, не подписанный кровью или чем-то еще, конечно, но все же нерушимый. Ты это понимаешь, да?

- Да, я понимаю, - сказал я.

- И еще кое-что. Ты будешь читателем снов, поэтому тебе нужны глаза читателя снов. Это - тоже правило. Я сделаю тебе операцию, а потом придется немного потерпеть, пока глаза не придут в норму. Это ведь ты тоже знаешь, да?

- Да.

Итак, я попал в город за стеной. Я отрекся от своей тени, получил взамен способность читать старые сны и подписал негласный договор о том, что никогда больше не пройду через ворота.

Я объясняю тебе, что в городе, где я жил раньше, у каждого человека обязательно есть тень. Тени постоянно сопровождают людей, и никто не может лишиться избавиться от тени по собственному желанию или быть лишен ее насильно.

- Тени там нужны людям для чего-то конкретного? - спрашиваешь ты.

- Да нет, - отвечаю я, - Не думаю, что они вообще для чего-то нужны.

- Тогда почему люди не избавляются от теней?

- Может быть, потому что не знают, как это сделать. Впрочем, даже если бы вдруг и узнали, то все равно вряд ли стали бы избавляться.

- Почему нет?

- Потому что они привыкли к существованию теней. И неважно, есть ли от них конкретная польза или нет.

К стволу сухой ивы, стоявшей у самого берега реки была привязана старая деревянная лодка, и до меня доносился тихий плеск воды возле ее бортов.

- Наши тени отрезают еще до того, как мы осознаем их существование, - говоришь ты, - Точно так же, как перерезают пуповина у младенца. Отрезанные тени навсегда остаются за стеной.

- А ты знаешь, где сейчас живет твоя тень?

- Скорее всего, она уже давно умерла. Тени, отделенные от людей, подобны растениям без корней. Они долго не живут.

- Ты никогда не встречала свою тень?

Ты смотришь на меня с удивлением.

- Где же я могла ее встретить? Тени не могут попасть в город, им здесь не место.

Мы идем бок о бок по тропинке вдоль берега. Время от времени налетают сильные холодного порывы ветра, и ты прячешь лицо за воротником пальто.

- Твоя тень тоже скоро умрет, - говоришь ты, - А с ее смертью исчезнут мрачные мысли, и вернется покой.

- И стена будет охранять этот покой, верно?

Ты смотришь мне в глаза.

- Ведь именно для этого ты и приехал в город, да? Из такого далёка.

Фабричный квартал - это заброшенная территория к северо-востоку от Старого моста. Протекающий через нее канал давным-давно высох, и теперь его дно представляет собой толстый слой запекшейся серой грязи. И, хотя воды в канале больше нет, в воздухе все еще чувствуется запах сырости.

Вдалеке, за темным и пустынным фабричным кварталом выстроились в ряд рабочие бараки. Это старые одноэтажные деревянные дома, которые выглядят так, будто могут рухнуть в любой момент. Людей, которые в них живут, называют «рабочими», хотя они и не работают на фабрике. Название - всего лишь старая привычка. Фабрика больше не действует, и ее высокие трубы уже давно не дымят.

Брусчатка узких улочек, вьющихся лабиринтом между зданиями, отполирована бесчисленными шагами десятков поколений жителей города. Пока мы медленно шагаем по ней от одного заброшенного цеха к другому, до наших ушей не доносится ни звука. В какой-то момент ты внезапно останавливаешься и поворачиваешься ко мне.

- Спасибо, что проводил, - говоришь ты. - Найдешь дорогу домой?

- Думаю, да. Главное - добраться до канала, а дальше уже все просто.

Ты поправляешь шарф и киваешь. Потом разворачиваешься, быстро шагаешь в сторону одного из деревянных бараков и исчезаешь внутри.

А я медленно бреду домой, разрываясь между двумя совершенно противоположными ощущениями. С одной стороны, я рад, что нахожусь теперь здесь, в этом городе, и могу видеть тебя каждый день, а с другой все еще ощущаю себя невероятно одиноким. Моё сердце разделено надвое. Ветви ивы тихо покачиваются на ветру.

10

Мне выделили небольшую служебную квартиру в так называемом административном районе. Она оборудована самой необходимой мебелью и предметами быта - односпальной кроватью, круглым обеденным столом, четырьмя стульями, несколькими встроенными в стену полками, не слишком большим шкафом и дровяной печью. Также есть небольшая ванная комната. Но вот стола, за которым можно работать, или дивана, на котором можно отдохнуть, у меня нет. Также отсутствуют любые вещи, которые можно было бы назвать украшениями. Нет ни ваз, ни картин, ни книг, ни, конечно же, часов.

На кухне я могу приготовить себе простенькую еду. Для этого используется небольшая дровяная печь - ни электричества, ни газа в городе нет. Посуда и мебель - старые и выглядят так, будто их притащили сюда со свалки. На окнах деревянные ставни, которые я закрываю на день, чтобы солнечный свет не попадал в комнату (очень полезная вещь, учитывая мои чувствительные глаза). Замка на входной двери нет - люди в этом городе не запирают свои дома.

В прошлом этот район определенно считался элитным. На улицах играли дети, разливались фортепианные мелодии, лаяли собаки, а вечером из каждого окна доносился запах горячего ужина. Палисадники пестрели цветами. В некоторых местах до сих пор можно почувствовать отголоски этой атмосферы. Большинство жителей, как следует из названия района, являются городскими служащими.

С утра я встаю и готовлю себе завтрак из того, что найдется на кухне. В этом городе все обходятся одним приемом пищи за день, и мой организм тоже на удивление быстро приспособился к такому образу жизни. После еды и уборки я провожу весь день в комнате за закрытыми ставнями, щадя свои глаза, которые еще не полностью зажили. Время течет медленно и спокойно. Я сажусь на стул и высвобождаю свое сознание из тела, позволяя ему блуждать самому по себе - подобно тому, как отпускают с поводка собаку. Ни о чем конкретном не думая, я лежу в траве и наблюдаю за плывущими по небу облаками (образно, конечно, потому что на самом деле никакого неба надо мной нет). Только в случае крайней необходимости я громким свистом возвращаю себя в реальность. (Тоже, естественно, только в переносном смысле. На самом деле я не свищу.)

Как только наступают сумерки, я наконец прихожу в себя и отправляюсь в библиотеку. Спускаюсь с холма и иду вдоль реки вверх по течению. Библиотека расположена немного в стороне от центра города. Каждый раз, проходя мимо башни на рыночной площади, я смотрю на часы без стрелок и думаю о времени.

Никто, кроме тебя и меня, не заходит в библиотеку, и не отвлекает нас от работы. Однако я все равно не делаю заметных успехов в чтении снов. Сомнения в моем сердце становятся все сильнее. Может быть, я просто не обладаю способностью читать старые сны? Может быть, я нахожусь не на своем месте, и занимаюсь тем, для чего совершенно не годен?

В один из вечеров я делюсь с тобой своими страхами.

- Не волнуйся, - говоришь ты. Мы сидим друг напротив друга за столом, и ты смотришь мне в глаза, - Со временем все получится. Не позволяй сбить себя с толку и просто продолжай работать. Ты находишься на своем месте и все делаешь правильно.

Твой голос звучит ласково и безмятежно, он полон уверенности. Твердый и непоколебимый, как высокая кирпичная стена. В перерывах между чтением снов я пью чай, который ты так усердно готовишь с серьезным видом химика, проводящего эксперимент. За библиотекой находится небольшой сад, где растут лекарственные травы, и в твои обязанности входит уход за ним. Однажды я поинтересовался названиями этих трав, но ты их не знаешь. Возможно, у них, как и у многого в этом городе, вообще нет названий.

Закончив работу и заперев библиотеку, мы выходим к реке, и я провожаю тебя домой в рабочий городок. Это уже стало ежедневной традицией.

С неба постоянно льет мелкий осенний дождь. Тихий и печальный, без начала и без конца. Ночью нет ни луны, ни звезд, ни ветра, ни птиц. Только капли падают с кончиков тонких ветвей ив, растущих на песчаных отмелях.

Мы идем бок о бок по темной улице в полной тишине. Но наше молчание меня нисколько не беспокоит. Скорее, оно мне даже нравится, потому что оживляет мою память. Ты тоже не против промолчать. Жителям этого города не нужно много слов.

Когда идет дождь, ты надеваешь толстый желтый плащ и зеленую шляпу. Я же раскрываю старый тяжелый зонт, который нашел у себя квартире. Плащ велик тебе размера на два, и шелест, который он издает при ходьбе, напоминает мне шелест оберточной бумаги. Этот звук навевает на меня тоску. Как бы мне хотелось обнять тебя за плечи (как раньше) ... но сейчас это невозможно.

Ты останавливаешься перед своим домом и смотришь мне в глаза под светом тусклого фонаря, слегка нахмурив бровь, как будто пытаешься вспомнить что-то важное. Но в конце концов ничего не говоришь. Воспоминание исчезает, так и не появившись.

- Увидимся завтра, - говорю я.

Ты молча киваешь.

Когда стихает звук твоих шагов, я еще некоторое время стою один, пытаясь сохранить ощущение твоего присутствия. А потом бреду сквозь непрекращающийся дождь к своему дому на Западном холме.

- Не волнуйся, - говоришь ты, - Со временем все получится.

Но мне не хватает твоей уверенности. Могу ли я настолько доверять времени - или тому, что в этом городе называют временем? Что наступит после этой бесконечной осени?

11

Я еду на поезде, чтобы встретиться с тобой. Стоит прекрасное майское утро, и единственное облачко, плывущее по небу, имеет форму маленькой рыбки. Дома я сказал, что пойду в библиотеку. А сам поехал к тебе. В моем рюкзаке - бутерброд, завернутый в полиэтиленовую пленку (его приготовила мама), и школьные принадлежности, но в школу я не собираюсь. До вступительных экзаменов в университет остался всего один год, но я стараюсь об этом по возможности не думать.

В воскресенье утром поезда ходят редко. Я устраиваюсь поудобнее на своем сиденье и размышляю над словом «постоянный». Однако семнадцатилетнему парню, который только что перешел в последний класс средней школы, не так-то просто представить себе что-то постоянное. Единственное, что приходит мне в голову, - это дождь, проливающийся над морем. Всякий раз, когда я вижу, как над морем идет дождь, меня охватывает странное волнение. Наверное, потому, что море - это нечто вечное или почти вечное, что-то такое, что никогда не меняется. Морская вода испаряется и образует тучи, которые проливаются дождем. Бесконечный круговорот. Таким образом, вся вода в море постепенно обновляется. Но море в целом не меняется никогда. Море всегда остается морем. Тем, к чему можно прикоснуться, но в то же время - чистой и абсолютной идеей. Возможно, именно поэтому я испытываю такое возвышенное чувство, когда вижу, как капли дождя падают в море.

И когда я хочу, чтобы связь между нашими сердцами стала еще крепче и долговечнее, я думаю о теплом дожде, проливающемся над морем. Мы с тобой сидим на пляже и смотрим на этот дождь, прижимаясь друг к другу под зонтиком. Ты положила голову на мое плечо.

Море абсолютно спокойно. Ветра нет, а невысокие волны накатывают на берег размеренно и почти бесшумно. Слышен лишь едва различимый звук, напоминающий шелест сухих простыней на ветру. Мы можем сидеть так вечно. Потому что сидеть рядом под зонтиком на пляже - это уже совершенство. А разве есть смысл уходить из совершенства?

Наверное, это - единственный недостаток вечности. Не существует такого места, куда еще можно было бы податься. Но чего стоит любовь, которая не стремится к вечности?

Я перестаю думать о вечном и вместо этого думаю о твоем теле. Я думаю о твоей груди и о том, что у тебя под юбкой. Я себе это представляю. Вот я неуклюже расстегиваю твою белую блузку и бюстгальтер. Просовываю руку под твою юбку, прикасаюсь к мягкой внутренней стороне бедер, а затем... Нет, я не хочу об этом думать. Ни в коем случае. Но и перестать думать об этом не могу. Потому что такие вещи представить себе гораздо проще, нежели вечность.

Но как только я их представляю, определенная часть моего тела напрягается и становится похожей на причинное место мраморной статуи. Мой эрегированный пенис чувствует себя ужасно в узких джинсах. Если он в ближайшее время не придет в норму, то не факт, что я вообще смогу встать.

Я снова пытаюсь думать о дожде, проливающемся над морем. Возможно, это зрелище сможет хоть немного успокоить мое разгоряченное либидо. Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Но уже не могу представить себе этот образ. Моя воля и мое сексуальное желание стремятся в разных направлениях, ориентируясь по разным картам.

Мы договорились встретиться в небольшом парке возле станции метро, где уже несколько раз бывали. Там есть детская площадка, питьевой фонтанчик и скамейка под навесом из глициний. Я сижу на этой скамейке и жду тебя. Но ты не появляешься в назначенное время. Это странно. Раньше ты никогда не опаздывала. Всегда приходила на место встречи первой. Даже если я приезжал на полчаса раньше оговоренного времени, ты уже ждала меня.

- Почему ты всегда приходишь так рано? - спросил я однажды.

- Просто ожидание - это самое приятное для меня.

- Ожидание?

- Ага.

- Приятнее самой встречи?

Ты улыбаешься, но не отвечаешь на вопрос.

- Ожидание, - говоришь ты, - открывает безграничные возможности. Ведь когда все еще впереди, можно мечтать о чем угодно. Тебе так не кажется?

Возможно, ты права. Ведь когда мы действительно встречаемся, эти безграничные возможности неизбежно заменяются одной единственной реальностью. Наверное, для тебя это не так интересно. Я понимаю, что ты имеешь в виду, однако сам так не считаю. Потому что возможности - это всего лишь возможности. Мне гораздо больше нравится просто быть рядом с тобой, ощущать твое тепло своей кожей, держать тебя за руку или целоваться.

Но вот прошло уже тридцать минут с условленного времени, а тебя все нет. Продолжая смотреть на часы, я чувствую себя неловко. С тобой что-то случилось? Моё сердце колотится от волнения. Ты внезапно заболела или попала в аварию? Я представляю, как скорая помощь везет тебя в больницу, и внимательно прислушиваюсь к звукам, доносящимся со стороны проспекта.

Или ты почувствовала - хотя понятия не имею как - что я этим утром в поезде предавался сексуальным фантазиям о тебе, и больше не хочешь встречаться с таким отвратительным парнем? При этой мысли мочки моих ушей горят от смущения. И я уже представляю, как пытаюсь объяснить тебе всеми доступными словами, что с этим ничего не поделаешь, оправдываюсь и извиняюсь. «Это как огромная черная собака на твоем поводке. Когда она тебя куда-нибудь тащит, ты не можешь ей противостоять, как бы сильно ни старался.»

Ты приходишь через сорок минут после назначенного времени. Садишься на скамейку рядом со мной, не говоря ни слова, и не извиняешься за свое опоздание.

Я тоже ничего не говорю. Мы просто молча сидим рядом. Две маленькие девочки качаются рядом с нами на качелях. Они соревнуются в том, кто из них сможет взлететь выше. Ты запыхалась и на лбу у тебя выступил пот - похоже, ты всю дорогу бежала.

На тебе белая блузка с круглым воротом. Она простая и без украшений, почти такая, какой я ее себе представлял в поезде. С маленькими пуговками, точно такими же, как те, которые я только что (в своем воображении) расстегивал. А юбка темно-синяя, хотя цвет немного отличается от того, который был в моих фантазиях. Я поражен тем, что ты носишь почти ту же одежду, что и в моем воображении. И в то же время не могу избавиться от угрызений совести. В любом случае, ты ослепительно красива. Здесь и сейчас, этим воскресным днем, на скамейке в парке, в своей простой белой блузке и однотонной темно-синей юбке.

Но все-таки ты выглядишь иначе, чем обычно, я просто пока не могу понять, в чем именно разница. Однако с первого взгляда ясно, что ты изменилась.

- Что случилось? - я наконец-то смог выдавить из себя хоть какие-то слова, - Что-то произошло?

Ты молча качаешь головой. Но я знаю - что-то произошло. Мне слышится звук взмаха крыльев бабочки, который находится за пределами частот, воспринимаемых человеческим слухом. Ты кладешь руки на колени, и я осторожно кладу на них свои ладони. Твои маленькие ручки холодные, хотя уже почти лето. Я стараюсь их хоть немного согреть. Мы долго сидим так. Ты все время молчишь. Но это - не молчание человека, ищущего нужные слова. Это молчание ради молчания - абсолютное, интроспективное молчание.

Девочки все еще качаются на качелях. Скрип металлических петель периодически доносится до моих ушей. Мне хотелось бы, чтобы перед нами было море и шел дождь. Насколько естественнее и привычнее было бы тогда наше молчание. Но и так тоже хорошо. Я не прошу большего.

Ты убираешь руки и встаешь, не говоря ни слова. Как будто вспомнив, что тебе еще предстоит сделать что-то важное. Я тоже поспешно встаю. Ты идешь в сторону выхода из парка, и я следую за тобой. Мы проходим мимо станции метро и идем дальше по узким улочкам в глубине квартала. Ты не говоришь, куда мы идем и зачем. Это тоже странно. Ведь обычно, только увидев меня, ты начинаешь оживленно болтать обо всем подряд, как будто только этого и ждала. Как будто твоя голова полна вещей, о которых тебе обязательно нужно мне рассказать. Но сегодня ты не сказала ни слова с того самого момента, как мы встретились.

Постепенно я понимаю, что ты идешь не в какое-то конкретное место. Ты не хочешь куда-то попасть, ты хочешь просто идти. Само движение является твоей целью. Я иду в ногу с тобой и тоже молчу. Но мое молчание - это молчание того, кто не знает, что ему сказать.

Как мне себя вести? Ты - моя первая девушка. Первый человек, с которым у меня случилось что- то вроде романтических отношений. Поэтому я и не знаю, как вести себя в такой момент. Мир полон вещей, в которых у меня нет никакого опыта. Я - чистый лист, особенно в том, что касается женской психологии. Вот почему я растерялся, столкнувшись с такой ситуацией. Наверное, пока что мне следует хотя бы просто сохранять спокойствие. Я же мужчина и на год старше тебя, хотя, возможно, это и не имеет большого значения. Но иногда даже такие мелочи могут оказаться важны.

В любом случае, я не должен психовать. Я должен быть спокоен, или хотя бы создавать видимость этого спокойствия. Поэтому я проглатываю рвущиеся из меня слова и продолжаю идти рядом с тобой, как будто ничего не произошло, как будто все совершенно нормально.

Мы останавливаемся на перекрестке и ждем, пока светофор загорится зеленым. Я хочу взять тебя за руку, но ты смотришь прямо перед собой, засунув руки в карманы пальто.

Я тебя чем-то расстроил? Я сделал что-то неправильно? Нет, этого не может быть. Когда мы разговаривали по телефону два дня назад, ты была в хорошем настроении и веселым тоном сказала, что с нетерпением ждешь встречи со мной. У тебя нет причин на меня злиться.

Расслабься, говорю я себе. Все в порядке. Может быть, у тебя есть какие-то свои проблемы, которые не имеют ко мне никакого отношения. Пока мы стоим перед светофором, я делаю несколько глубоких вдохов.

Кажется, мы гуляем уже полчаса. Может быть, немного дольше. И внезапно снова оказываемся в том небольшом парке. Мы сделали круг по городу и вернулись в исходную точку. Ты идешь прямо к скамейке под глициниями и садишься, ничего не говоря. Я сажусь рядом. Как и в начале, мы сидим на обветренной деревянной скамейке и молчим. Ты смотришь куда-то перед собой, опустив подбородок и почти не моргая.

Две маленькие девочки уже ушли с площадки, и качели неподвижно висят под майским солнцем. Есть что-то задумчивое в этих осиротевших качелях. Ты кладешь голову мне на плечо. Как будто вдруг вспоминаешь, что рядом все-таки есть я. Я снова сжимаю твои ладони. Меня всегда поражало, насколько маленькие у тебя ладошки.

А потом ты начинаешь плакать. Не громко, но твои плечи трясутся, как будто тебе очень холодно. Наверное, ты все время шла, не останавливаясь, именно для того, чтобы не расплакаться. Я осторожно кладу руку тебе на плечо. Твои слезы капают на мои джинсы и время от времени ты коротко всхлипываешь. Но все равно не говоришь, что происходит.

Я тоже молчу. Просто пытаюсь разделить твое горе - наверное, это горе - вот и все. Это первый раз, когда я чувствую чью-то печаль, первый раз, когда кто-то вот так открывает передо мной свое сердце.

Мне хочется стать сильнее. Чтобы суметь поддержать тебя и придать тебе сил. Сказать те самые волшебные слова, которое немедленно разрушили бы злые чары. Но я не знаю этих слов. И от этого мне очень грустно.

12

Почти все время, проводимое вне библиотеки, я тратил на составление карты города. То, что началось как способ скоротать время пасмурными днями, вскоре стало для меня главным делом жизни.

Я задался целью узнать о городе как можно больше. На простенькой схеме, которую ты много лет назад нарисовала карандашом в блокноте, стена имела очертания, похожие на форму человеческой почки. Но было ли это на самом деле так? Я хотел это выяснить.

Задача оказалась куда сложнее, чем я ожидал. Никто не имел хоть сколь-нибудь точного представления о маршруте стены. Ни настоящая ты, ни стражник, ни мои пожилые соседи (некоторых из которых я знал к тому времени настолько хорошо, что даже время от времени болтал с ними) не имели достоверных знаний об очертаниях города, да никто, похоже, особо этим и не интересовался. Рисунки, которые они сделали для меня, были совершенно не похожи друг на друга. На некоторых стена представляла собой почти равнобедренный треугольник, на других имела овальную форму, а на третьих напоминала змею, только что проглотившую крупную добычу.

- Зачем тебе узнавать форму города? - подозрительным тоном спросил стражник. - Какой в этом смысл?

Я объяснил ему, что это простое любопытство и ничего более. Но стражник, похоже, не знал выражения «простое любопытство». Оно находилось за пределами его понимания. На его лице отразилась настороженность, и он внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь угадать, что же я такое задумал. Поэтому я воздержался от дальнейших расспросов.

- Позволь мне кое-что тебе сказать. Тому, у кого на голове тарелка, не стоит смотреть на небо,

- вот, что ответил мне в конце концов стражник... Что конкретно это могло означать, я тогда не понял. Зато понял, что эта фраза была не столько философским размышлением, сколько фактическим предупреждением.

Все остальные отреагировали на мой вопрос аналогично.

Людей явно не интересовали размеры и форма города, в котором они жили. И то, что нашелся человек, заинтересовавшийся подобными вещами, казалось им странным. Что, в свою очередь, меня сильно удивило. Для меня желание узнать больше о месте, где ты живешь, было вполне естественным.

Возможно, в этом городе вообще не существовало такого понятия, как «любопытство». И, если хорошенько подумать, на то были свои причины. Если бы слишком многие в городе развили любопытство ко всему подряд, и, в том числе, к миру за пределами стены, то в конечном итоге они захотели бы увидеть этот мир, а такие вещи были не в интересах города. Ведь стена для того и существовала, чтобы ограждать его от внешнего мира.

В итоге я пришел к выводу, что лучший способ узнать больше о городе, - это исходить его вдоль и поперек. И ничего не имел против. Это даже помогло бы мне восполнить ежедневный недостаток физических нагрузок. Однако ходил я медленно из-за плохого зрения. Кроме того, мог подолгу находиться на улице только при пасмурной погоде и в сумерках. От яркого солнечного света глаза начинали болеть и безостановочно слезиться. Зато, к счастью (если, конечно, это можно было назвать счастьем), времени у меня было в избытке. Я мог посвятить своему делу столько времени, сколько захотел бы. К тому же, как я уже сказал, плохой погоде этой осенью не было конца.

Вооружившись темно-зелеными очками, несколькими листами бумаги и коротким карандашом, я принялся изучать маршрут прохождения стены, фиксируя каждый ее изгиб на бумаге. Позже я собирался на основе этих заметок создать приблизительную карту города. Поскольку в моем распоряжении не было ни компаса, ни дальномера (в городе вообще не существовало ничего подобного), мне ничего не оставалось, как ориентироваться по солнцу, прячущемуся за облаками, и считать шаги, чтобы приблизительно измерять расстояния. Я решил использовать сторожевую башню у Северных ворот в качестве отправной точки и обогнуть стену против часовой стрелки.

Тропа вдоль стены сильно заросла и во многих местах исчезла совсем или была едва различима. Не было никаких признаков того, что здесь вообще кто-то еще ходит. Судя по всему, когда-то тропой пользовались ежедневно, но потом перестали. Большую часть времени она шла прямо вдоль стены, но иногда мне приходилось идти в обход или пробираться через заросли, преграждавшие путь. Поэтому я всегда брал с собой толстые перчатки.

Районы вдоль стены явно были заброшены в течение многих лет. И теперь стали совершенно необитаемы. Кое-где я еще видел дома, но все они были старыми и ветхими. Из-за суровой погоды их крыши обрушилась, окна были выбиты, а стены потрескались. От некоторых из них вообще остались только каменные фундаменты. Время от времени мне попадались здания, почти сохранившие свой первоначальный вид, но все их стены пышно заросли зеленым плющом. Эти полуразрушенные дома не были абсолютно пустыми. Иногда, заглядывая внутрь, я замечал, что бывшие жильцы оставили после себя мебель и бытовую утварь. Опрокинутые столы, битая посуда, ржавые ведра... Все это было покрыто толстым слоем пыли, заплесневело и сгнило.

Казалось, что раньше в городе жило гораздо больше людей, чем сейчас, и они вели совсем другую жизнь. Но в какой-то момент что-то, должно быть, заставило многих жителей бежать из города и отказаться от значительной части своего имущества.

Что же случилось? Была ли это война, эпидемия или революция? Люди ушли по собственному желанию, или их прогнали?

В любом случае, произошло что-то такое, из-за чего многие убежали из своих домов, побросав все вещи. А, те, кто остался, собрались в низине вдоль реки и на Западном холме, чтобы дожить свои жизни в тишине и покое. Все остальные районы оказались пустыми и заброшенными.

Никто в городе не говорил о том, что же именно тогда случилось. Это не было их обдуманным решением, скорее, память об этом событии была стерта из сознания людей. Возможно, это было как-то связано с тем, что все они лишились своих теней. Точно так же, как горожане потеряли интерес к своей географии, потеряли они его и к своей истории.

После того, как люди покинули большую часть города, сюда пришли звери, бродившие теперь по рощам возле стены маленькими стадами по четыре-пять особей. Когда они слышали мои шаги на тропинке, то поднимали головы и смотрели на меня, но, кроме этого, не проявляли никакого интереса и продолжали щипать листья и ягоды. Осенью почти каждый день дул сильный северный ветер, и ветки деревьев трещали, как старые кости. А я бродил по безлюдной пустоши, записывая маршрут прохождения стены в свой блокнот.

Стена, похоже, не обращала особого внимания на мое «любопытство». Если бы она захотела, то могла бы в любой момент помешать мне, преградив путь упавшими деревьями или непроходимыми зарослями и сделав тем самым дальнейшее исследование невозможным. Учитывая ее силу, она легко могла бы это сделать - с каждым днем, проведенным рядом со стеной, она все больше поражала меня своей мощью. В ней было очень много силы. Я это скорее чувствовал, нежели знал. Стена постоянно следила за каждым моим шагом. Я ощущал ее взгляды на своей коже.

Впрочем, я так ни разу и не столкнулся с по-настоящему серьезным препятствием. Свободно прошел вдоль всей стены и зарисовал этот путь. Вместо того, чтобы беспокоиться о моих исследованиях, стена, казалось, даже получала от них удовольствие. ПРОДОЛЖАЙ, ИЗУЧАЙ, СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ. ТЕБЕ ОТ ЭТОГО ВСЕ РАВНО НЕ БУДЕТ НИКАКОЙ ПОЛЬЗЫ.

Но примерно через две недели моя работа, то есть исследование стены, внезапно прервалась по другой причине. Однажды вечером, сразу после возвращения с прогулки, у меня поднялась высокая температура, и мне пришлось некоторое время проваляться в постели. Я не знал, хотела ли этого стена, или же все произошло совершенно случайно.

Болезнь продолжалась около недели. Мое тело покрылось волдырями, и мне постоянно снились кошмары. Волнами накатывала тошнота, но меня так в итоге и не вырвало. Десны горели, и я не мог ничего есть. Я даже испугался, что у меня выпадут все зубы.

А еще мне снилась стена. В этих снах она была живой и постоянно шевелилась, будто оболочка какого-то огромного органа. Как бы тщательно я ни пытался перенести ее очертания на бумагу, она их тут же меняла и сводила все мои усилия на нет. Во сне я удивлялся, как она может быть такой подвижной, если сделана из цельного кирпича. Но стена менялась на глазах и смеялась надо мной. Я думаю, она хотела дать мне понять, что все мои ежедневные усилия бессмысленны перед лицом ее существования.

- Позволь мне кое-что тебе сказать, - говорил стражник, давая мне совет. Или, делая предупреждение, - Тому, у кого на голове тарелка, не стоит смотреть на небо.

Во время моей болезни за мной присматривал пожилой мужчина из нашего района. Возможно, город выбрал его специально и прислал ко мне. Я никому не говорил, что лежу в постели с высокой температурой, но в городе об этом, похоже, знали. Может быть, эта болезнь рано или поздно поражала всех «чужаков»?

Так или иначе, однажды утром старик совершенно естественно, без предварительного предупреждения и приветствия пришел ко мне в гости (как я уже говорил, двери здесь никто не запирал). Он положил мне на лоб полотенце, смоченное холодной водой, и менял его каждые несколько часов, заодно вытирая с меня липкий пот и время от времени произнося какие-то ободряющие слова. Когда температура слегка спала, он покормил меня теплой рисовой кашей из кастрюльки, которую принес с собой. И дал немного попить. Поначалу из-за лихорадки я не узнавал старика и думал, что он был частью моих снов, но, насколько я помню, он все равно заботился обо мне доброжелательно и терпеливо. У него была овальная голова красивой формы, из которой, будто сорняки, торчали седые волосы. Небольшого роста и худощавый, он всегда держал идеальную осанку и очень ловко двигался. Старик слегка подволакивал левую ногу, и его неровные шаги можно было безошибочно отличить от любых других.

Одним дождливым днем, когда я уже шел на поправку, старик рассказал мне о былых временах, сидя на стуле у окна с чашкой напитка из цикория.

Как и большинство жителей города, он почти не помнил событий прошлого (да и не пытался вспоминать), но некоторые личные переживания все еще сохранялись в его памяти, пусть и очень отрывочно. Возможно, воспоминания, которые не причиняли вреда городу, было легче сохранить. Как бы то ни было, ни один человек не может жить с совершенно пустой памятью. Конечно, нет никаких доказательств того, что правда не была искажена, а история переписана. Но то, что рассказал старик, звучало - по крайней мере, для моего затуманенного лихорадкой разума - вполне правдоподобно.

- В молодости я был военным, - сказал он, - Офицером. Тогда я жил в другом месте, и у каждого там была своя тень. Шла война. Между кем и кем, я уже не помню, да это и не имеет значения. Там всегда шла война. Я был в окопе на линии фронта, когда один из осколков попал мне в левое бедро. И меня отвезли в тыл. Нога сильно болела, но это все равно было лучше, чем умереть. И еще мне повезло, что помощь пришла быстро и ногу не пришлось ампутировать. Меня отправили на небольшой горный курорт с горячими источниками, чтобы ускорить выздоровление. Армия реквизировала там гостиницу и превратила ее в санаторий для раненых офицеров. За нами ухаживали медсестры, которые ежедневно обрабатывали наши раны в горячих ваннах. Поскольку раньше санаторий был недешевой гостиницей, в моей комнате была стеклянная дверь, которая вела на веранду с прекрасным видом на долину внизу. И на той веранде я встретил призрак молодой женщины.

Призрак? Я хотел его переспросить, но не смог издать ни звука. Но старик с большими, похожими на антенны ушами, очевидно, все равно меня услышал.

- Да, она, без сомнения, была призраком. Однажды ночью, вскоре после полуночи, я вдруг проснулся и увидел ее сидящей на стуле на веранде. В бледном свете луны. Я с первого взгляда понял, что это призрак. В реальности таких красивых женщин не бывает. Она была слишком прекрасна для этого мира. От ее вида у меня перехватило дыхание. Я бы все отдал за эту женщину. Ногу, руку, даже собственную жизнь. Я не могу выразить ее красоту словами. Она воплощала в себе все, о чем я когда-либо мечтал.

Старик замолчал и посмотрел в окно, за которым снова лил дождь. На улице уже стемнело, поэтому ставни были открыты настежь, и холодный запах мокрой брусчатки проникал в комнату. Спустя некоторое время старик очнулся от своего забытья и продолжил.

- С тех пор эта женщина являлась мне каждую ночь. Всегда в одно и то же время она сидела в плетеном кресле на веранде и смотрела на долину, а ее идеальный профиль был обращен ко мне. Но я был не в состоянии что-либо сделать. В ее присутствии я не мог издать ни звука, не мог пошевелить ни единым мускулом. Все, что я мог - это смотреть на нее, как будто я был связан. Проходило некоторое время, прежде чем я замечал, что она уже исчезла.

Я спросил управляющего, не происходило ли раньше чего-нибудь странного или ужасного в комнате, где я жил. Но он сказал, что ни о чем подобном не слышал. Не думаю, чтобы он мне лгал или что-то скрывал. И не знаю, был ли я единственным, кто видел эту женщину. Может быть, и нет, но все-таки... почему я? Почему именно я?

В конце концов моя рана более или менее зажила, и я снова смог вести нормальную жизнь, хотя и немного хромал. Из-за ранения меня освободили от службы и разрешили вернуться домой. Но даже приехав в родной город, я не мог забыть ее лица. Какими бы очаровательными и милыми ни были женщины, с которыми я спал или встречался, я не мог выкинуть из головы образ призрака. У меня было такое ощущение, будто я однажды прикоснулся к небесам и теперь не могу уверенно стоять на земле. Моей душой полностью овладел образ этой женщины.

Ошеломленный, я ждал, пока старик продолжит свой рассказ. Стук капель дождя, которые ветер швырял в оконное стекло, звучал как грозное предупреждение.

- Однажды я вдруг понял, что все время видел только одну сторону ее лица. Она всегда сидела левым боком ко мне и никогда не двигалась. Лишь время от времени моргала или слегка наклоняла голову. Так что я видел только один ее профиль так же, как мы на Земле видим только одну сторону Луны.

Старик потер левую щеку, густо заросшую седой щетиной, аккуратно подстриженной ножницами.

- Это меня ужасно расстраивало, и мне очень хотелось увидеть ее лицо целиком. Я был одержим и верил, что моя жизнь больше не будет иметь смысла, если я не смогу его увидеть. Я потерял терпение, бросил все и направился к горячим источникам. Там все еще шла война и попасть в санаторий было непросто, но у меня оставались нужные связи еще со старых времен. Я попросил управляющего снова предоставить мне ту же комнату со стеклянной дверью на веранду, и он мне не отказал. Я ждал ночи, затаив дыхание. И женщина вновь появилась. Появилась в том же самом месте ив то же самое время. Она как будто ждала моего возвращения.

Старик снова замолчал, чтобы сделать глоток остывшего напитка. И на этот раз он молчал долго.

- И вы увидели другую сторону ее лица? - спросил я едва слышным голосом.

- Да, увидел, - сказал старик, - Собрав всю волю в кулак, я освободился от паралича и встал с кровати. Это было непросто, могу вам сказать, но я все же справился. Я открыл стеклянную дверь, вышел на балкон, сел в кресло справа от женщины и посмотрел на обратную сторону ее лица, освещенную полной луной. Вот только. лучше бы я этого не делал.

- Почему? Что вы там увидели?

- Что я там увидел? Если бы я только мог это описать. - сказал старик, вздохнув глубоко, как старый колодец, - Я много лет искал нужные слова, чтобы объяснить хотя бы самому себе то, что я там увидел. Я читал книги и консультировался с учёными. Но так и не мог найти тех слов,

которые бы мне подошли. И моя боль по этому поводу становилась все сильнее с каждым днем. Я был подобен человеку, ищущему воду посреди пустыни.

Старик с сухим стуком поставил чашку обратно на фарфоровое блюдце.

- Я могу сказать только одно: никто и никогда не должен видеть тот мир, который открылся передо мной тогда. И при этом каждый из нас носит частицу этого мира в себе. И я, и вы, и любой другой человек на свете. Но этот мир не предназначен для человеческого взгляда. Вот почему мы проводим большую часть жизни с закрытыми глазами.

Старик откашлялся.

- Понимаете? Как только вы его увидите, пути назад уже не будет... И вам тоже следует быть очень, очень осторожным. Держитесь подальше от таких вещей, насколько это возможно. Потому что, когда подходишь к ним слишком близко, очень хочется заглянуть внутрь. И устоять перед этим искушением сложно.

Старик погрозил мне пальцем и, словно на всякий случай, повторил свое предупреждение.

- Будьте очень, очень осторожны.

Я хотел спросить его, не потому ли он отказался от своей тени и поселился в городе. Но мой голос меня не послушался.

Старик не услышал моего молчаливого вопроса. Или просто не захотел отвечать. Тишину заполнил стук дождя, хлещущего по подоконнику.

13

- Со мной такое иногда случается, - говоришь ты, вытирая глаза белым платком. Но они и без того уже почти сухие (может быть, у тебя просто закончились слезы?). Мы все еще сидим в парке, на скамейке под навесом из глициний. Это первый раз за сегодняшнее утро, когда ты что-то сказала.

- Я замерзаю изнутри.

Я молчу. Что я могу на это сказать?

- Когда такое происходит, я ничего не могу с собой поделать. Все, что я могу - терпеть и ждать, когда это закончится.

Я пытаюсь понять хотя бы немногое из того, что ты пытаешься мне сказать.

Ты замерзаешь изнутри?

Я понятия не имею, что это означает на самом деле. Я могу представить, как тело напрягается и замирает, если человеку очень холодно. Но изнутри? Как можно замерзнуть изнутри?

- Но теперь все закончилось, да? - спрашиваю я.

Ты осторожно киваешь.

- Пока да. Но приступ может повториться.

Мы молча сидим пять или десять минут, будто люди, в страхе цепляющиеся за самую толстую колонну своего дома в ожидании афтершока после землетрясения. Я чувствую, как твои плечи поднимаются и опускаются. Но, похоже, все уже действительно закончилось. Наверное закончилось.

- Что будем делать теперь? - спрашиваю я немного позже.

День только начался, и погода стоит чудесная. Мы можем пойти куда захотим и заняться чем угодно. Несмотря на некоторые ограничения (например, у нас совсем мало денег), мы, по сути, свободны.

- Может быть, просто посидим здесь какое-то время? Пока мне не станет немного лучше, - говоришь ты. Вытираешь последние слезы, складываешь носовой платок и кладешь его на колени.

- Конечно, - отвечаю я. - Давай просто посидим здесь.

В какой-то момент напряжение начинает отпускать твое тело. Постепенно, словно прилив, отступающий от берега. Я рад этому. Мне кажется, что я смог хоть немного тебе помочь.

- И часто с тобой такое происходит?

- Иногда. Время от времени.

- Когда это случается, ты всегда вот так ходишь кругами по улицам?

Ты качаешь головой.

- Нет, не всегда. Чаще всего я просто сижу в своей комнате. Не разговариваю ни с кем из семьи и ничего не ем. Вообще ничего не делаю, просто сижу на полу. В худших случаях это продолжается несколько дней.

- Ты ничего не ешь целыми днями?

Мне это кажется немыслимым.

Ты киваешь.

- Да. Только пью иногда немного воды.

- Но ведь должна же быть у этого причина? Может быть, случается что-то плохое?

- Нет никакой конкретной причины. Все происходит само собой. Как будто огромная ледяная волна бесшумно накатывается на меня и погребает под собой. И я замерзаю изнутри. Я не могу знать, когда это произойдет и сколько времени будет продолжаться.

- Звучит хреново, - говорю я.

Ты улыбаешься. Как будто солнечный луч пробивается сквозь плотные облака.

- Да, это действительно хреново. Я никогда раньше не использовала этого слова, но оно определенно очень подходящее. Я чувствую себя так, будто мои внутренности стягивает струна, настолько тугая, что я не могу ее стащить. И чем сильнее я за нее дергаю, тем сильнее она затягивается. Тебе такое знакомо?

Когда я отвечаю, что никогда не испытывал ничего подобного, ты слегка наклоняешь голову в мою сторону.

- Наверное, именно это мне в тебе и нравится.

- Что я не замерзаю изнутри?

- Нет, то, что ты ничего не говоришь по этому поводу. Не пытаешься что-то анализировать и не даешь советов.

На самом деле я просто не знаю, что можно сказать в такой ситуации и какой совет тебе дать... Но если тебе это нравится, то пусть все так и остается. Меня достаточно просто сидеть рядом и обнимать тебя. А слова - это не самое важное. И все же кое о чем я должен тебя спросить.

- А когда это началось у тебя сегодня?

- Утром, когда я проснулась, - отвечаешь ты, - на рассвете. Я думала, что вообще не смогу с тобой встретиться. На самом деле я даже не могла нормально пальцами пошевелить. Не получалось застегнуть одежду. Как же идти на встречу в таком состоянии?

Я слушаю тебя молча, даже не пытаясь перебивать или о чем-то спрашивать.

- Поэтому я легла в кровать, натянула одеяло на голову и захотела просто исчезнуть. Но когда пришло время выходить из дома, я поняла, что не имею права так поступить - просто взять и не прийти. Поэтому я собрала все силы, встала, кое-как оделась и побежала сюда. Даже не причесалась, потому что боялась, что ты уже уйдешь. Я ужасно выгляжу, да?

- Нет, ты как всегда прекрасна, - говорю я. Это так и есть. Ты прекрасна, как всегда. - Даже еще красивее, чем обычно.

- Неправда.

- Правда, я тебе не вру, - говорю я.

Ты какое-то время ничего не отвечаешь.

- Со мной всегда было сложно, даже когда я была маленькой. Вот почему я никому не нравилась. Никто не принимал меня такой, какая я есть. Никто. Кроме моей бабушки. Но теперь она умерла, и, честно говоря, я даже не знаю, почему она ко мне так относилась. Возможно, она просто что-то неправильно поняла.

- Мне ты нравишься.

- Спасибо. Я очень рада, что ты так говоришь, но это, наверное, только потому, что ты меня еще не знаешь. Если бы ты узнал меня лучше...

-Но я хочу узнать тебя лучше. Я хочу знать о тебе настолько много, насколько это вообще возможно.

- Не думаю, что ты хочешь знать обо мне все.

- Но, когда кто-то тебе нравится, вполне естественно хотеть знать о нем все.

- И принять это?

- Конечно.

- По-настоящему?

- Естественно!

Мне семнадцать, и я по уши в тебя влюблен. Конечно же, у меня нет ни малейших сомнений!

Ты достаешь из-под юбки маленький белый платок и вытираешь глаза. Кажется, по твоим щекам снова текут слезы. От тебя пахнет слезами. Да, я думаю, что слезы действительно имеют запах. Запах, который проникает в самое сердце. Нежный, соблазнительный и, конечно же, немного грустный.

- Знаешь... - говоришь ты.

Я молча жду, пока ты продолжишь.

- Я хочу быть твоей. Полностью твоей.

У меня перехватывает дыхание, и я ничего не могу сказать. Моё сердце стучит уже где-то в горле. Я делаю глубокий вдох, чтобы вернуть его на место.

- Я хочу быть твоей, - продолжаешь ты, - Быть с тобой единым целым. По-настоящему.

Я крепче обнимаю тебя за плечи. Кто-то снова качается на качелях рядом с нами. Скрип металлических петель периодически доносится до моих ушей. Он звучит как зашифрованный сигнал, переданный откуда-то из другого мира.

- Но мы же не спешим, да? Сейчас мои разум и тело разделены. Они находятся в разных местах. Вот почему я хочу, чтобы мы подождали. Я пока не готова. Мне нужно время. Понимаешь?

- Думаю, да, - отвечаю я дрожащим голосом. - Всему свое время.

Под ритмичный скрип качелей в ушах я думаю о течении времени.

- На самом деле я - всего лишь чья-то тень, - говоришь ты таким тоном, будто доверяешь мне важную тайну.

Я снова не знаю, что сказать. С каждой минутой понятного в мире становится все меньше, а загадок - все больше.

- Та я, которую ты видишь, - это не настоящая я. Настоящая я находится в другом месте. А здесь есть только тень, как от воздушного шара, парящего над землей... Вот как я это себе представляю.

Но мы же здесь. Вот они - мы. Прячемся от жаркого майского солнца в прохладе навеса из глициний. «Настоящая я находится в другом месте?» Что это может означать?

- Ты никогда такого не ощущал? - спрашиваешь ты.

- Что я - всего лишь чья-то тень?

- Да.

- Не помню, чтобы у меня когда-нибудь были такие мысли.

- Может быть, я просто сошла с ума. Но я не могу перестать об этом думать.

- Если это правда, и ты - всего лишь чья-то тень, то где же тогда настоящая ты?

- Она живет совсем другой жизнью в далеком городе.

- В далеком городе?

- Да. Город окружен высокой стеной и не имеет названия. Там я не мечтаю и не плачу.

Это был первый раз, когда ты упомянула о городе. Я, естественно, вообще не понял, что ты имеешь в виду.

- Безымянный город? - спрашиваю я в растерянности, - А я могу туда попасть? В этот безымянный город, где живешь ты настоящая?

Ты наклоняешь голову и смотришь мне в глаза.

- Только если ты по-настоящему этого захочешь.

- Расскажи о городе побольше.

- Давай в следующий раз. Мне не хочется сейчас об этом говорить. Лучше - о чем-нибудь другом.

- Как хочешь. Я могу подождать.

Твоя маленькая ладошка крепко сжимает мою ладонь. Ты будто даешь мне какое-то обещание.

14

Когда я впервые после болезни вошел в здание библиотеки, воздух там показался еще более тяжелым, чем раньше. От него прямо-таки веяло сыростью и холодом. Огонь в печи не горел, а сквозь мутное окно едва пробивался сумеречный свет.

- Здесь кто-нибудь есть? - громко спросил я.

Ответа не последовало. Наоборот, тишина стала только глубже. А мой голос в ней прозвучал жестко и сухо, совсем не так, как обычно. Я коснулся котелка на плите. Он был холодным. Огонь, видимо, погас уже давно. Я огляделся и снова спросил вслух, есть ли здесь кто-нибудь. Ответа опять не последовало. С момента моего последнего появления здесь, в комнате вроде бы ничего не изменилось. Она выглядела так же, как и неделю назад. Но все же показалась мне еще более темной и холодной, чем раньше.

Я решил сесть на скамейку и подождать тебя. Или кого-то другого. Но даже после получаса ожидания никто так и не появился. И не было ни малейшего признака того, что кто-то сюда вообще придет. Я нашел несколько спичек и зажег небольшую лампу на стойке. В комнате стало чуть светлее. Еще я подумал было затопить печь (в ней были щепки, которыми можно было быстро разжечь огонь), но не был уверен, разрешено ли мне это делать. Поэтому все-таки не стал. Вместо этого, чтобы не так мерзнуть, я поднял воротник пальто, завязал шарф и сунул руки в карманы. И стал ждать дальше.

Вокруг по-прежнему не было ни звука.

Не случилось ли чего-то плохого, пока я лежал дома с температурой? Не изменилось ли что- нибудь в работе библиотеки? Может быть, оказалось, что я не гожусь на роль читателя снов и поэтому мне запретили этим заниматься? В моей голове промелькнуло множество тревожных мыслей. Ни о чем хорошем я думать не мог. Каждый раз, когда я пытался рассуждать здраво, мое сознание превращалось в тяжелый мешок с камнями и погружалось в темные глубины тревоги.

Постепенно я, видимо, согрелся, потому что спустя некоторое время уснул на скамейке, прислонившись спиной к стене. Как надолго, я не знаю. Несмотря на неудобное положение, это был глубокий сон. Проснувшись от шума, я увидел, что ты стоишь прямо передо мной. На тебе был тот же свитер, что и в нашу первую встречу в городе, ты скрестила руки на груди и смотрела на меня. Пока я спал, ты разожгла огонь, который теперь ярко горел в печи. А над ним дымился котелок. (Видимо, я спал дольше и глубже, чем мне показалось). Ты заменила масляную лампу на более крупную и яркую. Тепло, звуки и твое присутствие снова превратили комнату в знакомую мне библиотеку. Пустынный холод, который был здесь час назад, исчез, и я почувствовал облегчение.

- У меня все время была температура, поэтому я не мог прийти. Я даже не мог встать.

Ты несколько раз кивнула, но ничего не сказала, даже никакого сочувственного слова. По выражению твоего лица нельзя было понять, сообщал ли тебе кто-то о моей болезни или ты о ней не знала. Но мне показалось, что ты совсем не удивлена.

- Но теперь лихорадка отступила?

- Суставы все еще немного ломит, но в остальном все в порядке, я снова могу работать.

- Это хорошо. Горячий чай поможет снять оставшиеся симптомы.

Пока я медленно пью этот чай, который ты для меня заварила, мое тело согревается, а голова проясняется. Я сижу за столом посреди архива. Он старый и сделан из толстого дерева. Сколько лет он здесь стоит? Кажется, будто стол весь пропитан отголосками бесчисленных старых снов. Кончиками пальцев я чувствую его историю в царапинах на древесине. Полки архива заполнены бесчисленными старыми снами. Они доходят почти до потолка, и для того, чтобы достать сны с самого верха, тебе приходится карабкаться по деревянной стремянке. Твои ноги, выглядывающие из-под длинной юбки, стройны, белы и молоды. Я невольно восхищаюсь красивыми, крепкими икрами.

Твоя задача - выбрать старые сны, которые нужно прочитать сегодня, и положить их на мой стол. Ты берешь сны с полки и осторожно кладешь передо мной. Иногда мне удается за один вечер прочитать три сна, иногда - только два. На чтение некоторых из них требуется много времени, а другие я читаю относительно быстро. В среднем, чем дольше сон, тем больше времени на него уходит. Однако мне никогда не удавалось прочитать более трех снов подряд. Видимо, для моих нынешних способностей три - это максимум. Ты уносишь прочитанные сны в комнату, расположенную за стойкой библиотекаря. Они не возвращаются на полку, и я не знаю, что с ними происходит потом.

Но даже если бы мне удавалось читать по три сна каждый день, понадобилось бы не менее десяти лет, чтобы прочитать все старые сны на библиотечных полках. Более того, нет никаких доказательств, что здесь хранится весь «запас» старых снов. Впрочем, эти размышления не имеют никакого смысла. Все, что я могу делать - это читать сны, которые ты приносишь один за другим, не понимая даже смысла этого занятия.

Неужели мои предшественники так же, как и я, изо дня в день читали старые сны, не понимая значения того, что они делали? Смогли ли они выполнить все свои обязанности? И самое главное - что с ними случилось потом?

Когда я дочитываю сон, мне нужно сделать перерыв. Положив руки на стол, я жду, пока мои глаза оправятся от усталости. Я до сих пор толком не слышу, что говорят мне сны, не понимаю значения слов, но чувствую, что это - послание. Да, они пытаются что-то сказать мне или кому- то еще. Но они говорят это на языке, которого я не знаю. Тем не менее, отдельные сны, содержащие особенно яркие эмоции - например, радость, печаль или гнев, оставляют после себя что-то вроде послевкусия. Только не во рту или на губах, а в сердце.

Чем дольше я читаю сны, тем сильнее становятся это послевкусия. Иногда мне кажется, что сны не хотят, чтобы их понимали в обычном смысле этого слова. Скорее, они пытаются пробудить во мне забытые эмоции. Будто чье-то дыхание силится сдуть слой старой пыли, давным-давно осевшей на дне сосуда.

Во время перерывов на отдых ты приносишь мне горячий напиток. Не обязательно травяной чай, иногда это цикорий или что-то похожее на какао. Еда и напитки в городе простые и в основном сделаны непонятно из чего. Но они никогда не бывают плохими на вкус. У них есть... как бы это сказать? - приятный привкус, напоминающий о прошлом. Да, жизнь людей здесь проста, но, как мы все знаем, необходимость - мать изобретений.

- Похоже, ты привыкаешь читать сны, - ободряюще говоришь ты, когда мы садимся друг напротив друга.

- Потихоньку, - отвечаю я, - Но после каждого сна я так утомлен, как будто занимался тяжелым физическим трудом.

- Возможно, у тебя все еще небольшой жар. Но усталость пройдет, когда ты полностью выздоровеешь.

Лихорадка, видимо, является своего рода неизбежным обрядом посвящения для новых читателей снов. Так что теперь я - часть города и встроен в его систему. Я, наверное, должен быть этому рад. Хотя бы потому, что этому рада ты.

Долгая и дождливая осень наконец подошла к концу и наступила суровая зима. Некоторые звери погибли почти сразу и наутро после первого сильного снегопада неподвижно лежали под пятисантиметровым слоем снега. Их золотистая шерсть больше не блестела под утренним солнцем. Первыми, по-видимому, умирали старые, слабые звери и детеныши, по каким-либо причинам оставшиеся без родителей. Это - всего лишь естественный отбор. Я забрался на одну из сторожевых башен на стене, чтобы посмотреть на трупы. Зрелище было грустным и завораживающим одновременно. Солнце выглянуло из-за туч, а белый пар от дыхания живых зверей висел над пастбищем, как утренний туман.

Вскоре после рассвета прозвучал сигнал, и стражник, как обычно, открыл ворота, чтобы впустить зверей в город. Без живых зверей трупы на пастбище выглядели как холмики земли. Я смотрел на эту сцену, замерев, пока у меня не заболели глаза.

Вернувшись домой, я понял, что, несмотря на пасмурную погоду, я все-таки обжег глаза солнечным светом. Когда я опускал веки, по щекам тут же начинали течь слезы. Я закрыл ставни на окнах и лег на пол, чтобы отдохнуть.

Через несколько часов пришел старик и мне принес тарелку горячего супа с овощами и чем-то вроде бекона (но это был не бекон).

- В снежные дни свет гораздо сильнее, чем вы думаете, даже если небо облачное, - сказал старик, - Ваши глаза еще недостаточно восстановились. Что вы там вообще делали?

- Я хотел проведать зверей. Некоторые уже умерли.

- Да, зима пришла. Многие другие тоже умрут.

- Но почему они умирают так быстро?

- Потому что они слабые. И уязвимы перед холодом и голодом. Так было всегда и всегда так будет.

- Но ведь они так совсем вымрут.

Старик покачал головой.

- Они живут здесь с незапамятных времен и будут жить всегда. Хотя многие звери и погибают, самые сильные доживают до весны, а летом у них рождаются детеныши. Новая жизнь вытесняет старую, вот и все.