Горящее небо Аорна

Глава 5

Для радиопереговоров в воздухе язык Кашпирра и Панкии был столь же неудобен, как и английский на Земле с его невнятной фонетикой и размытыми согласными. На Аорне шипящие фразы тонут в шуме радиопомех. Но что сделаешь? В авиации обоих миров используют самые распространенные языки, с этим приходится мириться.

— Башня, я — Шершень-шесть! Разрешите взлет.

— Шершень-шесть, пошел!

Пока его Рейнджер не отдалился от авиабазы, голос руководителя полетов на КП слышен ясно. Все пилоты знают, что через час речь смешается с тресками и шипением эфира. До цифровой или, тем более, спутниковой связи эта цивилизация еще не доросла. Спутники есть, конечно, но наземную приемо-передающую станцию не поднимет даже бомбардировщик. Что уж говорить о скорлупке, выделенной Борюшу.

Поймав команду «пошел», столь отличную от земных, он сделал то, о чем мечтал много недель — двинул вперед рычаг управления двигателем, ощущая через перчатку на круглой головке РУД, как послушно набирает обороты турбина, как вибрирует самолет, выбрасывая назад факел пламени… А потом отпустил тормоза.

Ускорением вжало в сиденье. Машина затряслась как в лихорадке от толчков на стыках бетонных плит.

Ручку чуть на себя — и носовая стойка шасси поднялась. Почти сразу пропала тряска — он в воздухе. Снова в небе! РУД на три деления на себя. Шасси. Закрылки — угол ноль. Триммер. Тангаж — плюс тридцать.

Думал, сложно будет летать на чужой планете, где даже меры длины и веса иные. Да какая разница! Он заучил, что скорость отрыва на взлете — четыреста, и не важно — это километров в час, миль в минуту или попугаев в единицу времени. Штурмовик, не обремененный оружием на подвеске, вспомнил, что родился когда-то истребителем, и радостно потянул вверх, когда указатель скорости едва перевалил за триста, не дождавшись положенных четырехсот.

Совершив несколько простейших эволюций, предусмотренных планом полета, Максим убедился — в управлении Рейнджер не сложнее чешского L-39, привычного по училищу. Хотелось, конечно, покрутить бочки, выписать мертвую петлю. А еще — круто взять вверх, чтоб почувствовать, на каком угле кабрирования происходит срыв потока, как ведет себя машина, теряя опору в воздухе, и как снова ее обуздать, если свалится в штопор.

Здесь, на относительном удалении от зоны боев, можно взмыть высоко без страха, что тебя ведет вражеский радар, а ракета земля-воздух неумолимо поднимает острое рыло в твоем направлении. Покрутившись над облаками, Максим взял курс на аэродром. На сегодня все. В следующих вылетах предстоит научиться красться, едва не задевая подвеской песок, ощутить кончиками пальцев, как толкает машину уплотненный воздух, сжатый между крылом и поверхностью. Опробовать виражи, когда законцовка крыла едва не скребет по траве. Договориться с двигателем — как он быстро нарастит тягу, повинуясь движению ручки. Толкать РУД вперед приходилось осторожно, иначе запросто начнется пожар.

Как же просто было на поршневых самолетах с моторами, схожими с автомобильными! Хочешь скорость — дави с нуля на полный газ. Турбореактивные двигатели требуют деликатности.

Именно деликатность продемонстрировал Максим на глиссаде. Вышел ровно к посадочному знаку, у которого бетон казался чернее ночи из-за тысяч ударов покрышками. Коснулся полосы без «козла», то есть без подпрыгивания, чем грешат неопытные пилоты, и мягко опустил переднюю стойку шасси. В «стойло» въехал с точностью до сантиметров.

В небе, в неотапливаемой холодной кабине, было лучше. Внизу, стоило стянуть шлем, немилосердно набросилась духота. Ночью прошел ливень, и к посадке Рейнджера бескомпромиссное южное солнце превратило влагу в пар. Пока техник приставлял лесенку к борту, Борюш почувствовал себя как в русской бане. Ну и что! Он был счастлив. Остальные проблемы ушли далеко-далеко. Так казалось.

На самом деле, они притаились ближе, чем представлял себе летчик. Вишева на КП опустила бинокль и повернулась к контрразведчику.

— Капитан, это в самом деле Борюш? Тот неумеха, способный лишь кривляться на экране?

— Так точно, мэм, — удивленно ответил офицер. — Документы я его проверил. Накануне был звонок из штаба ВВС. У меня нет оснований сомневаться.

— А у меня они, похоже, появились. Ну-ка выйдем, капитан.

Офицер и дама-генерал покинули вышку над зданием КП и спустились вниз, окунувшись в жаркое марево. Но, в отличие от дебютанта, сегодня впервые поднявшего в воздух старый самолет, они служили в Тангшере около двух лет и привыкли терпеть душное, влажное пекло, особенно тяжкое после дождей. Хотя и не пребывали в восторге от климата.

— Мэм! Я весь внимание, — сообщил Немуш.

— Капитан, ранее я не видела нашу «звездочку» в небе, но наслышана. Ты не летчик, тем не менее, должен знать: встречаются особи, органически неспособные пилотировать. Они не знают, не любят и не чувствуют самолет. Даже обученные — изо всех сил отлынивают. Сев в кабину, мечтают только об одном — скорее вылезти обратно. Естественно, тупят и ошибаются на ровном месте.

— Борюш именно такой?

— Да. А еще заносчивый, обожавший пустить пыль в глаза. Мне о нем немало рассказали. У него записана пара или чуть больше вылетов, засчитанных как боевые. Я уверена: он болтался позади звена, изображая, что идет в строю. Этот же другой, и не только в небе. Родовитый панк проводит время с технарями! Даже я, обязанная быть ровной с персоналом, разговариваю с ними через силу.

— Извини, но я с тобою не согласен, — капитан мотнул головою в кепи. — Летчики устроили Борюшу бойкот. Нет, не явный, но довольно ощутимый. Что же оставалось лейтенанту? Пообщаться по душам он может лишь со мной, с полукровкой-комзвена да с техниками-манками. Люди в одиночестве начинают говорить с животными, а кашпиррцы все же люди. Что касается фиглярства и заносчивости… Вспомни, как он отомстил тебе, заставив танцевать дариш. Надо быть самодовольным дурнем, выскочкой и аристократом, чтобы поступить так с генералом и командующей корпусом. У него манера — чувствовать себя самцом рядом с любой женщиной, даже командиром. Тут он — стопроцентный Борюш.

— Что не объясняет в нем другие перемены, — возразила Вишева. — Ты посадку его видел? Я и то не смогла бы так ровненько вписаться. Человеку можно изменить лицо, речь, фигуру и походку. Но привить способность пилотировать нельзя. Если не родился летчиком, ни за что так не полетишь.

— Не могу судить об этом, мэм, — капитан развел руками. — Я не летчик, и тебе виднее.

Вишева свернула разговор. Служба безопасности авиации, включавшая в себя разведку с контрразведкой, подчинялась ей формально, получая здесь довольствие и форму. Без сомнений, капитан свое начальство чтит побольше, чем командующую базой. И донос об этом разговоре обязательно напишет. Зря она разоткровенничалась.

Борюш в это время хлопал по плечам довольных техников в благодарность за исправный самолет, чем в который раз нарушил негласную установку для пилотов не сближаться с «унтерменшами». Чувствовал себя при этом именинником. За его коротким и несложным упражнением над базой наблюдали многие глаза. Соответственно, среди пилотов поплывет молва: лузер, оказывается, не путает педали. В ВВС летчику прощают многое, почти все, если ты летать умеешь.

Как говаривал великий комбинатор, лед тронулся, господа присяжные. А коль так, то пустим ледокол. Жидкий. И, тем более, что он приплыл. Макс с утра дал денег интенданту, ну а тот пообещал устроить в лучшем виде. И за ужином, когда пилоты поглощали свои порции, запивая их казенною кислятиной, Борюш вышел к стойке с микрофоном.

— Господа пилоты и коллеги! Извините, что я так к вам обращаюсь. Я сегодня поднял в небо штурмовик. Не поверите, но даже посадил его на аэродром. Не разбился сам, не повредил машину. Это просто праздник.

Летчики захохотали.

— В честь такого подвига я решил всех угостить. Капрал, налейте всем желающим шарданский эль! Знаю, многие меня не любят. Но шарданский эль любят все без исключения. Отдадим же должное напитку!

В зал зашли солдаты из обслуги во главе с капралом. Каждый нес в руке бочонок с краном. Сделанный из благородной древесины, тот таил в себе таинственный напиток. За столами зашумели. Летчики зарабатывали хорошо. В боевых условиях платили вдвое больше. Тем не менее, шарданский эль пробовали единицы. Дорогой чрезмерно. На продажу поставляется в таких бочонках, каждый из которых стоит словно перстень с драгоценным камнем. Чтобы угостить шарданским элем всех пилотов базы требовалась сумма, равная цене коттеджа.

Но не все пилоты были рады. Кто-то сморщился: деньги на напиток Борюш получил, кривляясь перед камерой. И теперь чудит, сорит деньгами. Ты их за штурвалом заработай! Уловив такое настроение — этот навык у Максима выработался еще в команде КВН, он продолжил:

— Расскажу вам анекдот. Молодой пилот спрашивает ветерана: «Можно пить за штурвалом?» Тот, подумав, отвечает: «Нет, в кабине неудобно. Ты сначала выпей, а потом туда садись».

За столами засмеялись. Кто-то крикнул: «Давай, трави еще!»

— Запросто! — Максим картинно поклонился. — Сын спрашивает у отца — военного летчика: «Почему, когда над нашим городом ты преодолеваешь звуковой барьер, слышен взрыв?» Летчик отвечает: «Так барьер же плотный. Чтоб пробить, я открываю окно и бросаю в него гранату».

Оживление усилились, и Борюш сделал следующий выстрел:

— Вы слыхали: в наших ВВС принят на вооружение невидимый Рыцарь? Но на базы он не поступает — пилоты не находят самолет.

В КВН подобные шутки зарубили б сходу. Их надо было придумывать самим, а не красть с сайта shytok.net, как эти. Ну, так это на Земле. На Аорне бородатые приколы выглядели откровением. Заходили на ура.

За столами аплодировали. Приспосабливая анекдоты под реалии Аорна, Максим увлекся и не сразу разглядел, как в столовую вошла коммандер. Встав у двери, она выслушала пару шуток, а затем решительно направилась к оратору. В столовой стало тихо, и Максим ее увидел наконец…

— Мэм! — задрал он подбородок. — Извини за небольшое представление. Я не только летчик, но в недавнем прошлом — и актер. Поднимаю настроение парням. Ты не против? Если нет, то угощайся. Здесь, в бочонке, плещется шарданский эль.

Подойдя к нему вплотную, Вишева забрала микрофон, отключив колонки.

— Лейтенант, в своем уме? Если кого-то из пилотов вдруг расстроится желудок… Ты отправишься под трибунал за отравление личного состава и несанкционированную пьянку.

— Не слыхал, чтобы шарданский эль повредил кому-то на Аорне, даже если им надраться до беспамятства, — не смутился Борюш. — Кто б его иначе пил? Ты попробуй — чудо, не напиток. Что до пьянки… У меня сегодня праздник — я вернулся в небо. Почему бы мне, миллионеру, не угостить пилотов классным пойлом? Кто-то может завтра не вернется из полета. Пусть им будет радость…

— Заткнись! — Вишева буквально зашипела. — Ты зачем об этом говоришь? Нехорошая примета.

Некоторое время они испепеляли друг друга взглядами. Уступать начальнице Максим не собирался — достала эта баба! То ей не так и то не эдак. Коммандер, отвечавшая за тысячи людей, и он, какой-то лейтенант, допущенный лишь до полетов «блинчиком» на допотопном аэроплане, застыли друг против друга словно петухи перед кровавой дракой.

Тут внезапно в разговор вмешался третий. Вернее, третья.

— Выпей, Вишева. И вправду вкусно. Не сердись на этого кривляку — он забавный.

С бокалом, полном эля, к ним приблизилась командир крыла штурмовиков. На Гладиаторах, не знающих запредельных перегрузок как истребители, служило еще несколько женщин. Мужчину, если б он себе позволил влезть в эту перепалку, коммандер отчитала бы, но женщинам она благоволила. Поколебавшись, взяла бокал. Максим же, получив подмогу, промолвил «тарам-м-м» и дернул ножкой, как в знаменитом танце своего предшественника. Коммандер прыснула, не удержавшись, и пригубила эль.

— Мать твою… Как вкусно!

— А что я говорил! — Максим расправил плечи. — Если позволишь, мэм, я подарю тебе бочонок. Выпьешь после того, когда прочтешь мой некролог. Помянешь лейтенанта…

Вишева смутилась. В ее глазах, недавно полыхавших гневом, плеснуло сожаление. Тогда, при первой встрече, коммандер нахамила лейтенанту, услышав разговор Борюша с контрразведчиком. Его, скорей всего, завел-то капитан, но злость она сорвала на Борюше. Вслух пожелала гибели пилоту! А это нехорошая примета, и летчики такое не прощают. Борюш мог ей это вспомнить, и его никто б не осудил — наоборот. Он деликатный человек, хоть и фигляр.

— Бывают в жизни и другие поводы для выпивки, — сказала Вишева. — Спасибо, лейтенант.

На ходу смакуя эль, командующая отправилась к себе за столик.

— Она права — ты не в своем уме, — шепнула лейтенанту летчик-штурмовик. — Так обходиться с Вишевой может лишь безумец, решивший к подкатить к ней как к женщине.

— Что же в этом безумного, винг-коммандер? — спросил Максим. — Она привлекательна, я — чертовски привлекателен, чего время терять? — он улыбнулся, вспомнив сцену из советского фильма, цитату из которого он произнес[6].

— Ты что, не знаешь? — удивилась штурмовик. — Ах, да, ты же не общаешься с пилотами. Что ж, слушай. У Вишевой был муж, военный летчик. Она тогда еще крылом командовала. Летали вместе на задания, в одном из них он и погиб, а она вернулась без царапины на планере. Долго горевала, летала, мстила… и наконец, нашла себе другого. Красавец был — веселый, бесшабашный. В полку его любили… Чардуш разбился при посадке. Он получил ракету в центроплан, но дотянул до аэродрома, хоть знал, что это бесполезно. Катапульта сдохла, фонарь заклинило, шанс уцелеть при посадке практически нулевой… Но рация работала. Он говорил с ней до самого удара о бетон, не стесняясь, называл ее своей любимой, единственной и желанной… — женщина вздохнула. — В эфире все молчали, понимая, давали попрощаться. Она же отвечала, убеждая: он справится… Чардуш не сумел — сгорел в машине. Когда достали из кокпита тело, поразились. Был маленький и скрюченный, как младенец. Весь черный… Хоронили в маленьком гробу.

— Не знал, — Максим смутился. Сведения о Вишевой, полученные от летчицы, противоречили услышанному от майора контрразведки. — Извините винг-командер. Что было дальше?

— Расскажу, но ты не обсуждай ни с кем. У нас такое не поймут.

— Клянусь. Я не такой пустоголовый, как кажусь.

Летчица с разочарованием глянула на свой пустой бокал и отставила его.

— Вишеву отстранили от командования, отправив в Панкию на переподготовку. А после дали корпус с одним с условием: не летать самой. Но здесь она сама себе хозяйка. У нее есть личный Гладиатор, числится за моим первым сквадроном. Раз в неделю идет с нами обязательно. Воюет хорошо и осмотрительно. Но зареклась: больше никаких мужчин. До окончания войны ни с кем. Считает, что на ней проклятие лежит — ее мужчины гибнут.

— Когда она закончится, война? — вздохнул Максим. — Не видно ни конца, ни края. По телевизору талдычат об окончательной победе над Союзом, но о сроках — ни гу-гу. Ты знаешь их?

— Хрен знает, — усмехнулась летчица, — забудь. На эту тему лучше промолчать. Поговорим о Вишевой. Ведь ей всего-то тридцать три. Карьеру сделала как никто из женщин в ВВС. Но личная жизнь не удалась.

Она вздохнула, и Максим сообразил, что разговор окончен.

— Мэм! Эль кончился, но я налью тебе чего покрепче. Есть у меня бутылочка в запасе.

— Но-но! — винг-коммандер погрозила пальцем. — У меня мужчина есть. Пусть он не миллионер, не кинозвезда и не умеет дергать ножкой, но я его люблю. Не обижайся. Еще раз спасибо. За эль, за развлечение — ты посмешил нас от души. Но Вишеву не трогай. Тогда тебя не Драконы, а наши сами растерзают.

Тот вечер, душевный разговор с винг-коммандером — женщиной еще более суровой, чем Вишева, получился переломным. Пусть Борюша пока не приняли в свой круг, не звали в бар в ближайшем городке, но перестали игнорировать. Пилоты не держались отчужденно с новичком, охотно отвечали на вопросы, когда их Борюш задавал, и вообще вели себя с киноактером дружелюбно. Что более на это повлияло — зачет на Рейнджере или халявный эль с концертом, Максим не знал и не заморачивался.

Буквально через день пришли сообщения об обострении боев на южном фронте. Гоблины Союза наступали, продавливая оборону. Боевые вылеты назначались ежедневно, количество посадок, увы, не совпадало с количеством взлетов. Образовалась дырка и в строю звена Савиша. Но вышестоящее начальство было непреклонно: пока Борюш не закончит полный курс на Рейнджере, в боевой полет не выпускать.

Максима это злило. Пилоты гораздо худшей квалификации, прибывая в Тангшер со сданными экзаменами и допуском к полетам — бог знает где и как полученным, дружно отправлялись на убой. Звучал сигнал тревоги, летчики, затянутые в компенсационные комбинезоны, занимали места в кабинах и летели на восток. И только Борюш отправлялся на безопасный запад — отстреливать учебные ракеты по мишеням, а после потом поливать их из четырех пушек.

Вечером он стеснялся заходить в столовую. Там угрюмо двигали челюстями парни и немногочисленные женщины, прилетевшие из пекла. Он, гордый победитель фанерных танков, пробирался за свой стол и быстро ел, стараясь не отсвечивать и поскорей свалить.

Вишева летала — на передовую и за линию огня. А вечерами в храме называла имена тех, с кем больше не разделит ужин. Везло, что здесь пока еще не изобрели носимых комплексов типа «Стингер». Иначе бы потери стали ужасающими — зенитное прикрытие в войсках Союза было не везде, к тому же специальное звено из Гладиаторов его уничтожало первым делом. Все равно штурмовиков сбивали — обычно Рейнджеров, но попадало и Гладиаторам.

Но, несмотря на интенсивную работу авиации, — такую, что основательно пустели склады с ракетами, войска Союза приближались. И если раньше летчики Тангшера использовали аэродром подскока, то теперь он был в досягаемости наземной артиллерии Союза. Да и нужды в нем больше не имелось. Штурмовики взлетали и неслись к врагу. Тот тоже навещал аэродром — все чаще и наглее. Большими силами.

…Когда в наушниках пропел сигнал воздушного налета, Максим был в воздухе на полпути до полигона. Продолжать полет? Формально — его тревога не касается, он вообще не при делах. Штурмовик не предназначен для отражения атак на аэродром. К тому же Борюш не допущен к боевым вылетам.

«Я же медийная кинозвезда, — подумал про себя Максим. — На днях прибудет съемочная группа — делать репортаж о подвигах Борюша, скромно не заметив, что самолет героя не залетал ни разу восточнее меридиана, пролегающего через Тангшер. Мероприятие санкционировано командованием ВВС. Отменить его может только смерть киноартиста. Хотя… Снимут о геройской гибели, с них не убудет».

Хрен вам! Никто не собирается жить тут вечно. Пуск! Учебные ракеты воздух-земля вспахали песчаный холм. Рейнджер выписал вираж, и лег на обратный курс.

…Когда налет закончился, коммандер приказала доставить нарушителя приказа к ней в кабинет. Под конвоем, если нужно — в кандалах. Вишева кипела и выглядела соответственно. На Земле ее приняли бы за сицилийку, предводительницу местной коза-ностры, сорвавшуюся с резьбы и готовую своими руками пришить солдата своей банды.

— Какого… — дальше последовал отборный мат, звучавший сочнее, чем у оружейника, уронившего патронный ящик на ногу. В переводе на литературный панкийский, коммандер интересовалась, какого мужского органа пилот самовольно изменил траханый полетный план и в гордом одиночестве бросился на четверку гребаных Драконов, при этом едва не накрывшись женским органом. Соскучился по трибуналу? Так она свидание ему устроит!

Максиму стало неуютно. Столь разъяренной он Вишеву еще не видел. Лютует Вишенка! Надо снизить градус начальственного гнева.

— Мэм! В законах Панкии есть норма о необходимой обороне. Ее использовали адвокаты, отбивая многочисленные иски в мой адрес. Гражданин вправе нарушить что угодно для защиты себя и своих близких от нападения преступника, — нарушитель врал вдохновенно, искренне надеясь, что такое в законах Панкии найдется. — Гоблины Союза — военные преступники, и этот факт неоспорим. Военнослужащие базы Тангшер — моя семья. Отдай меня под трибунал и сразу угадай его решение, если делом займутся адвокаты Борюша. Ведь я богат, и заплатить могу им, если пожелаю, миллион. Землю будут рыть! В самом худшем случае меня переведут на другую авиабазу — только и всего.

— Ты козыряешь деньгами, птенец ощипанный? Вонючий пидарас!

Оскорбления он пропустил мимо ушей.

— Ты не права, мэм! Есть и другое обстоятельство. Через пару дней прибудет банда телевизионщиков, отправленная командованием ВВС. Их задача рассказать о подвигах Борюша. Никакие связи тебе не помогут отменить визит. И не удастся скрыть, что я на допотопном аэроплане завалил Дракона.

— И где? Над вражескою территорией!

— Вот именно, — сказал Максим. — Иначе ты отдала бы победу зенитчикам.

Коммандер вздохнула.

— Пойми же, идиот ты хренов. Ты пока не летчик и не боец. Ты — ВИП-клиент. Моя задача превратить киноактера в славного героя, которым будут восхищаться. Если б ты погиб, без допуска к боям, до этого бы непременно докопались. Чтоб я сказала репортерам?

— Пока живой, сам с ними разберусь, — стоявший навытяжку с клешнями за спиной, лейтенант слегка расслабил позу. — Поверь мне, опыт многолетний. Теперь о главном. Ты не боишься летать и штурмовать позиции врага, рискуя не вернуться. Начальство, которое тебе все это запретило, в грош не ставишь. А сейчас трясешься из-за неприятностей, благополучно просвистевших мимо носа? Объясни, что я такого сделал?

Вишева ответила не сразу. Как в первый день знакомства, она еще не расшнуровала противоперегрузочный костюм, выгодно подчеркивающий ее фигуру с узкими по-мальчишески бедрами. Именно широкий таз — основной барьер на пути дам в истребительную авиацию. Как ни перетягивай его, кровь в женском организме находит, куда отхлынуть ей от головы.

— Присядь, недоразумение, — вздохнула коммандер, — и слушай. Я не имею право открыть тебе статистику аварийности и смертности в ВВС. Не твой уровень допуска к служебной тайне. Но поверь — он у меня намного ниже, чем у других, при той же или больше интенсивности боевой работы.

— Верю, мэм, — сказал Максим.

Он опустился в кресло и распустил верхние шнурки. Чтобы стряхнуть с себя летный прикид целиком, требуется время. И помощь.

— Веришь, что в какой-то мере это и моя заслуга?

— Не сомневаюсь. Коммандер, когда мы наедине, можно не вставлять через слово «мэм»?

— Разрешаю, — Вишева мотнула головой. — Ну, теперь-то догадался, почему я разозлилась?

— Если бы я угробил себя и заодно — твою карьеру, смертей стало бы больше?

— Вот именно. Не везде так берегут пилотов.

— Извини меня. Дурацкая бравада: хотелось показать, что я не размазня, а тоже летчик. Мне правда жаль.

— Принимаю извинения, — ответила коммандер после паузы. — Надеюсь, ты не играешь роль, к чему привык, а сожалеешь о проступке. А теперь скажи: как ты умудрился завалить Дракона?

— Легко. Выпустив ракеты по песчаному холму, вернулся к Тангшеру. Увидел, что над базой свалка, и понял, что меня подстрелят или свои, или чужие. Прикинул, что кто-то из Драконов точно уцелеет и полетит к себе.

— Ушло их четверо, здесь никого не зацепили. Мы потеряли Рыцаря.

Борюш положил локти на стол и подпер ладонями подбородок.

— Я отсиделся в стороне, кружа на минимальной скорости. А когда Драконы потянулись на восток, сбросил бак и прилепился сзади к ним на бреющем.

— У них же скорость втрое выше!

— Максимальная. Крейсерская все ж дозвуковая. Рейнджер едва не обосрался, но догнал.

Коммандер покачала головой.

— Почему гоблины тебя не засекли?

— Как? На моем корыте нет радара. Простейший радарный дальномер — и тот отсутствует. Прицел простой как у ружья — утрирую, конечно. Я выключил передатчик и автоответчик свой-чужой, в общем, он ничего не излучал, кроме тепла. Когда я полз чуть ниже истребителей, те никаким прибором не могли меня заметить. Подобрался, мое корыто начало основательно швырять в струях от Драконов. Аккуратно выцелил в заднего и влепил изо всех стволов. Тот парень клюнул носом и резко приземлился на скорости процентов семьдесят-восемьдесят от звуковой. Разбился вдребезги.

— Почему они не развернулись и не наказали наглеца?

— Думаю, ракеты расстреляли. А состязаться в маневрах с вертким старичком, паля из пушек, — кишка тонка. И топлива у них, наверняка, в обрез — к себе ведь возвращались. Я видел: сделали прощальный круг над сбитым другом и свалили. Полагаю, не станешь упрекать, что не кинулся вдогонку.

— Я вообще не знаю, как тебя воспринимать!

Женщина порывисто поднялась из-за стола и подошла к окну. Через стекло виднелись пожары: от сбитого Рыцаря и от ракет Союза.

— Я подскажу, — он подошел и легонько прикоснулся к ее локтю. — Выписывай мне допуск к боевым полетам — вчерашней датой. Хоть я и завалил задание — не сжег сегодня никаких фанерных танков. Но это ерунда — фанерные на нас не нападут.

— Проваливай! — послышалось в ответ.

— Мэм! Есть, мэм! — он вытянулся в стойке, повернулся и ушел.

В коридоре дорогу перегородили два мордоворота из военной полиции, доставившие его к корпус-коммандеру.

— В услугах ваших здесь больше не нуждаются, — улыбнулся полицейским нарушитель правил и, протиснувшись между ними, направился в казарму.