Горящие огни

ПОДАРКИ НА ПУРИМ

Белый снег, бледное солнце — раннее утро. Наступил Пурим, праздник Эсфири. Легкий мороз нарисовал на стеклах узоры: богатырей на белых конях.

Занимается ветерок. Сегодня праздник.

Мы с Абрашкой спешим ему навстречу. Нам уже дали положенные детям деньги. Звонкие монетки зажаты в кулаке.

Скорее на базар. Сегодня там людно, как в ярмарочные дни.

Старые колченогие столы покрыты скатертями в дырочку — похоже на крупитчатый снег. Вокруг толпятся, как в праздник Торы, женщины и дети. На столах — сияющее заколдованное царство. Тут расставлено великое множество сахарных фигурок. Лошадки, барашки, птицы, младенчики в колыбельках поблескивают красными и желтыми искорками, будто показывают, что в их застывших тельцах теплится жизнь.

В золотых скрипочках уснула недоигранная музыка. Гарцуют, привстав в седле, Мардохеи и Артаксерксы.

Зимнее солнышко порой достает и перебирает холодным лучом глянцевые складки этих сонных подарочных фигурок. Мы с Абрашкой снова и снова обходим все столы, будто хотим отогреть своим дыханием, расколдовать заледеневшие фигурки. Забрать бы их все.

— Дети, сколько можно! Выбирайте подарки и ступайте домой! пробуждает нас голос окоченевшей торговки.

Как будто так легко выбрать! Мы вглядываемся в игрушки, — может, они сами скажут, какие из них хотят к нам?

Какие выбрать? Какие оставить? Взять лошадку побольше или поменьше? А то еще моя подружка Златка подумает, что я перед ней хвастаюсь — вот какая у меня большая!

— Ты что, Башка? — толкает меня брат. — Эту лошадь тронь — сломается!

Ставлю на место лошадку, ой, как бы она меня не укусила!

У меня стучат зубы, то ли от холода, то ли оттого, что какой-то бесенок шепчет мне, что эти лошадки и скрипочки куда вкуснее всех, какие ни на есть, сладостей и что было бы здорово взять да съесть их живьем.

К нам подошел долговязый мальчик и предлагает.

— Хотите, я разнесу ваши подарки?

У него грустные круглые глаза, как у побитой собаки.

— Хорошо, пошли, пошли с нами.

И мальчик побежал впереди нас.

— Как тебя зовут?

— Пиня.

Странное имечко, какое-то птичье.

— Ты свистать умеешь?

Дома мы раскладываем наши шалахмонес[16] по двум тарелкам. Одна Абрашкина, другая моя.

В тепле сахарные фигурки оживают. Залоснились маленькие щечки. Я дую на них — вдруг растают! Вдруг рассыплются крошками! Мы без конца меняемся тарелками, переставляем, перебираем фигурки. Я все не могу выпустить из рук чудесную крохотную скрипочку.

Она так и ластится, так и жмется к моим пальцам, словно хочет, чтобы они сыграли на ней.

«Если я отошлю в подарок скрипочку, то уж конечно больше ее не увижу!» — думаю я, и сердце у меня сжимается.

Но Пиня же слишком долго стоит, переминаясь с нот на ногу, и ждет. Мы последний раз со вздохом смотрим на тарелки и завязываем их в особые платки.

— Вот видишь, Пиня. Это наши шалахмонес. Только, главное, не беги бегом! Лучше иди медленно, шагом! А то еще, не дай Боже, растянешься с тарелками в руках. Да не глазей по сторонам! Смотри, чтоб тебя не толкнули! Ну, что же ты стоишь, как сонная тетеря? — тормошим мы беднягу. — Стой, куда полетел? Не спеши! Держи крепче узлы!

Ох! Добром это не кончится. У Пини не ноги, а ходули. Уронит он наши подарки. И уж непременно по дороге что-нибудь отломится ухо у лошадки или гриф скрипочки!

Что подумают наши друзья? Что мы прислали им поломанные подарки?

— Эй, Пиня, где ты?

Пини уже нет.

Ну вот, думаю я, Пиня сейчас завернул в переулочек, где живет моя подружка Златка. Откидывается черная щеколда, и на пороге уже стоит Златка, будто поджидала у дверей.

— Обе мне? — спросит она, протягивая руки.

— Нет. Ваша вот эта. — Пиня наверняка перепутает тарелки. Златка схватит свою и понесет ее к себе в комнату, а Пиня останется стоять.

В кухне суетится Златкина мама. Поднимает ухватом огромный горшок и ставит его в печь. У Пини текут слюнки.

Жаркое с картошкой так вкусно пахнет, вот бы попробовать.

— Златка, что ты там возишься? Или уснула? Ох, эти дети! Чуть что себя не помнят телячий восторг! А ты, дуралей, что стоишь? — Златкина мать поворачивается и кричит теперь на Пиню. — Мог бы и сесть за те же деньги!

Златка — толстушка с короткими ногами и тяжелой косой до пояса. Шевелится она так медленно, что сил нет смотреть. Хоть бы глазищами моргнула — и то не дождешься.

Мессия успеет прийти, пока она рассмотрит подарки.

Длинная коса болтается за спиной, подгоняет мысли.

А вдруг Златка вздумает оставить у себя тарелку?

Да что я? Как не стыдно! Златка, конечно, давно уж выдвинула ящик, где спрятаны ее собственные подарки, и сравнивает их с моими.

Чует мое сердце, сейчас она берет в руки мою драгоценную скрипочку!

Что же она положит взамен?

И куда запропастился этот мальчишка? Чего не идет?

— Как ты думаешь, Абрашка, Пиня уже дошел до твоего товарища?

Брат вечно дразнится. Думает, раз он старший, да еще и мальчик, ему можно смеяться и издеваться надо мной.

Ну и пусть себе смеется, пожалуйста! Я-то знаю: он тоже ждет не дождется Пиню и до смерти хочет взглянуть на свою тарелку. Какой подарок ему прислали?

Перед кем притворяется! А то я не вижу, что он сам то и дело глядит в окно!

— Что ты, Башка, Пиня вернется не раньше чем через час. Ты же знаешь, мой друг Мотька живет на другом берегу. Пока еще этот лунатик Пиня перейдет через мост! За это время можно выспаться. Да и как же не остановиться, не посмотреть на лед — вдруг он треснул?

Абрашка прав. Я огорченно всхлипываю.

— От этого Пини жди чего угодно. С него станется всю реку обойти! Глядишь, и к ужину не вернется!

— Балда! Я пошутил! А ты и поверила!

Абрашка вдруг толкает меня в бок и, как бешеный кот, скатывается вниз по лестнице на кухню. Пиня стучится в дверь.

— Что вы тут грохочете, шалопуты! — обрушивается на нас толстая кухарка. — Делать им нечего! Болтаются целый день, мешают работать! А ну, марш отсюда!

Мы уводим Пиню в комнаты и заглядываем сначала ему в глаза, потом — в тарелки. Уж он-то видел, какие фигурки взяли, а какие положили.

Так я и знала, моей скрипочки нет. Угадываю это по грустным Пининым глазам, прежде чем развязать платок с тарелкой.

Действительно, нет. И другой вместо нее тоже нет. А эта кукла мне совсем не нужна. У меня их и так уже две штуки. — Абрашка отдал свою. С досады я кусаю губы.

Абрашка опять давай смеяться! И бестолочь Пиня с ним заодно! Видеть их больше не могу! Братцу-то хорошо, есть с чего веселиться! Мотька положил ему большую лошадку. И Абрашка радостно ржет.

Я же в слезах убегаю на кухню.

— Ну, что нос повесила? — встречает меня кухарка, занятая шинковкой лука. — Плохой подарок получила?

С каждым взмахом ножа Хая прищелкивает языком, в меня летят мелкие ошметки.

— Подумаешь, горе! Дай тебе Бог до ста двадцати лет дожить и не знать худшего! Дурочка, до свадьбы все забудешь!

От обидных слов или от лука, но слезы у меня текут уж совсем в три ручья.

— На-ка тебе! — Кухарка сует мне шипящую, с пылу с жару треугольную булочку с маком, гоменташ — «ухо Амана».

Руки у меня делаются горячие и влажные, будто их облизали.

— Ну вот, Башутка, и нечего плакать. — Хая утешает меня улыбкой. Знаешь что? Погоди немножко, вот управлюсь с работой и сбегаю поменяю тебе куклу на скрипочку.

Милая моя Хая!

Я зарываюсь в складки ее широченной юбки и вытираю об нее слезы.

— Иди, иди, Башутка! Не мешай! Не крутись под ногами, пичужка!

В темном углу позади магазина натыкаюсь на что-то твердое.

Корзинка! Наверное, это мама приготовила подарки на Пурим для родни. Корзинка ломится от лакомств. Неужели маме не жалко все это отдавать?

Бутылки красного и белого вина, пузатые флакончики с ликерами, ящички с сигарами, сложенные штабелем, как бурые полешки, коробки шпрот и сардин. А в середине торчит сложенная новенькая скатерть, красная в цветочек.

Мама, как всегда, занята в магазине и, наверное, думать забыла про подарки.

Как же так? Ведь корзину скоро унесут. Может, она не думает даже и о том, что пришлют ей самой? А уж как тетя Рахиль обрадуется!

— Благословен Господь! Какая роскошь! И это все мне! О, Алта, ты меня балуешь! — Тетя вдыхает вкусные запахи и закрывает глаза от наслаждения. А это что? — Она вдруг очнулась и ощупывает, разворачивает бережно, как святыню, поглаживает скатерть. — Вот спасибо тебе, Алтенька! Дай тебе Бог здоровья и счастья на многие годы! И как это ты угадала? Мне как раз нужна новая скатерть на Пасху — накрыть стол гостям.

Тете вдруг кажется, что на новую скатерть села пылинка. Она сдувает ее и аккуратно складывает обновку — как бы не запачкать до Пасхи.

По всем улицам, из дома в дом, курсируют подарки. Проворные старенькие разносчицы еле тащат тяжеленные корзины. Сколько их? И что там в каждой?

— Исаак дома? — спрашивает чей-то чужой голос.

На пороге кухни стоит маленькая старая женщина в большом платке. В руках она держит, как младенца, желтоватую сахарную лошадку.

— С праздником, Башенька — улыбается она мне. — А где Исаак? Я принесла ему подарочек!

Она трясет лошадкой, показывает мне, какой большой и красивый этот ее подарок.

Лошадка и правда большая, пожалуй, покрупнее, чем она сама.

Странное существо! Как будто из сумасшедшего дома сбежала! Кто бы мог поверить, что эта старушонка выкормила моего брата Исаака, такого большого и статного?

Исаак давным-давно живет за границей, учится на врача, но старая сухонькая кормилица каждый год приносит ему подарок на Пурим. Приходит и спрашивает, где ее малыш.

Мама дает ей серебряную монету и втолковывает вполголоса, будто боится испугать, что Исаака нет дома и что она может забрать свою лошадку, которая, с Божьей помощью, еще пригодится ей на следующий год.

И действительно, лошадка год от года делается все старее и все желтее.

Однажды старушка все-таки застала Исаака. Но, увидев, что в кухню вошел взрослый молодой человек, она так перепугалась, что бросилась бежать, будто за ней кто-то гонится. И даже забыла отдать ему подарок.

Никто ее не удерживал. С тех пор она больше ни разу не приходила.

Мама раздает шалахмонес прислуге и служащим магазина. В руках у нее блестит то пара серег, то колечко.

Это для девушек. Каждый год на Пурим они полу чают золотые украшения, радуются и откладывают их на приданое, хотя замужества не предвидится.

Обычно спокойный и молчаливый счетовод вдруг делается разговорчивым. Кончики его усов подрагивают. Пальцы гладят новенькие серебряные часы.

Приказчик Шуня завороженно разворачивает белый шелковый шарф. Это для его молодой жены.

А Роза, молоденькая мамина помощница, шумно, на весь магазин, восторгается, вертится перед зеркалом, хвалится перед всеми своим красивым медальоном.

Кассирша получила в подарок деньги. Хоть через ее руки каждый день проходит их немало, самой еле хватает на жизнь.

Часовщику поднесли несколько бутылок вина. Часов у него в ящике и так предостаточно.

Все сияют, как на свадьбе.

— Закрывайте магазин — перекрывает веселую суету папин голос. — Пора садиться за праздничный ужин!