Горящие огни

ПОЕЗД

Я была уверена, что наш город — крайняя точка мира: ведь на витебском вокзале все поезда к одной платформе прибывают, а со второй отправляются в другую сторону.

Наша река Двина тоже течет к нам, а потом течение поворачивает. Даже солнце всходит на небе с одной и закатывается с противоположной стороны горизонта.

Но что же такое наш Витебск: начало или конец мира? Мучаясь этим вопросом, я бреду к вокзалу. Куда, в каком направлении отправится сегодня поезд?

В переполненном зале ожидания хаос и смятение. Все ждут поезд. Вот прозвучат три звонка, и вагоны отъедут, оставив растерянное стадо пассажиров. Поезда ждут, как прихода Мессии. Вдруг задрожали стекла, что-то блеснуло, черный язык дыма застилает окна, и в зале поднимается суматоха. Но проезжает один паровоз, будто собрался на прогулку покататься, поучиться ездить по рельсам. Люди вскакивают.

Какая-то женщина умоляет мужа:

— Поди, ради Бога, посмотри, что за поезд.

— Где ты видишь поезд? — Он отпихивает ногой чемодан. — Черт меня побери, если я что-нибудь знаю!

— Почему нас не выпускают наружу?

— Да тише вы, помолчите хоть немного! Звонка не услышим!

Все прислушиваются, толкают друг друга. Полная сумятица. Люди хватают свои вещи. Все приходит в движение, словно уже побежала земля из-под колес. Даже ветер закручивается волчком.

Все здесь, начиная с начальника вокзала, имеет весьма внушительный вид; как же иначе в городе, с которого начинается мир! Зал ожидания монументальный, с высокими и широкими окнами. Шторы спускаются волнами с самого потолка. Длинные буфетные столы с белыми скатертями сияют, как церковные купола. Обилие стекла и серебра, игра отражений в зеркалах, но все это тонет в сером однообразии пассажиров.

Толпа безумно разрослась. Неужели все обитатели Витебска вместе со своими пожитками хлынули сюда, чтобы покинуть его? А как же будет город без людей? Может, и домишки тоже упакованы и отправляются неведомо куда?

— Такая поездка — не шутка! — отфыркиваясь, жалуется закутанная в сто одежек, обложенная узлами и свертками толстуха. Она воздевает руки и причитает без умолку: — А вдруг я заболею в дороге? — Ее провожает вся семья. Каждый чувствует себя злодеем, но не знает, что сказать. Любой сочувственный вздох только раззадоривает страдалицу. Глаза ее наполняются слезами. — А как тут есть? Как спать? — все стонет она. А вдруг, бывает же такое, мне флюс надует? — Провожающие молча прикидывают такую возможность, а женщина хватается за щеку и надвигает платок. Страшные мысли ворочаются у нее в голове, как жернова.

Она всю жизнь прожила со своим мужем на одном месте. И вдруг все переменилось. Смерть унесла ее спутника, и ей приходится уезжать.

— Дети, не прыгайте на вещах! Все раздавите! Мотл, — обращается она к старшему сыну, — я ничего не забыла? Боже мой, а где моя сумочка? Я так и знала, что что-нибудь потеряется! — Она заламывает руки, будто хочет изломать пальцы за их оплошность. — Дети, ищете, ищите везде, что вы на меня уставились! Не знаете разве — на вокзале полно воров! Вон, поглядите, что за тип шныряет! Носильщиком прикидывается, а сам настоящий жулик. По глазам видно. Думает, красную фуражку нацепил, так всех и одурачил!

— Тетушка, гляди, вон она, твоя сумка, лежит у тебя за спиной, на скамейке! — восклицает маленькая племянница.

— Благослови тебя Господь! — Тетушка треплет ее по щечке. — Умница какая! — Все смотрят на девочку. — Столько вещей, как все упомнишь… а тут, страшно сказать, воры кошельки из карманов вырезают.

— Да что вы сказки рассказываете, Шейне-Гитл! — взрывается пожилой родственник. — Не морочьте нам голову! Сколько народу ездит, и все, слава Богу, добираются!

Что этот старик понимает в поездах? Небось за всю жизнь нигде дальше синагоги не бывал! Шейне-Гитл не слушает его и сидит как на угольях. Стоит кому-то в зале чихнуть — она вскидывается:

— Поезд загудел! Ну-ка, сбегайте посмотрите, где он там? Он может прийти с минуты на минуту. Не успеешь проследить, всё ли взяли!

Вдруг в зал входит величественный контролер. Широкая малиновая шинель до полу развевается при каждом шаге. Серебряные пуговицы мечут искры. Он прокашливается. Все замерли. Медленно поднимает руку и, кажется, вырастает на глазах. Блестит зажатый в пальцах колокольчик. И, прежде чем он успевает зазвенеть, все толпой бросаются к выходу.

— Первый звонок! Смоленск, Брянск, Орел! Первый звонок!

Контролер и сам раскачивается, словно колокол, кричит и звонит во все стороны.

— Куда-куда идет поезд?

— Не слышал, что ли?

— А вам трудно повторить? С первого раза не поймешь.

— Лучше готовь билет да считай свои узлы!

— Куда побежал, дурень! Возьми ребенка на руки. А то еще и на него билет спросят. Ну что встал, остолоп? Беги скорей, займи место!

В дверях толкучка. Но контролер стоит стеной:

— Стоп! Билеты, показывайте билеты! — Пропускает он по собственному усмотрению — Куда суешься? Ты едешь в Двинск! А это поезд на Смоленск. — Он загораживает проход. Протыкает щипцами билеты, как сердца — Второй звонок! Смоленск, Брянск, Орел! Второй звонок!

Его голос подталкивает пассажиров, срывает с мест. Сидящих не остается. В буфете официанты суетятся вокруг столиков.

— Вот болваны! Расселись хлебать горячее, когда, того гляди, поезд уйдет из-под носа!

— Третий звонок!

Я не знаю, на кого глядеть. Все кругом волнуются, и я тоже начинаю часто дышать. Все эти люди вдруг становятся мне дорогими и близкими. Как будто уезжает моя семья и оставляет меня одну. Вернутся ли они когда-нибудь? И что станет с городом?

Паровоз разводит пары, гудит, готовый увлечь за собой вагоны с пассажирами. Из окна первого класса смотрит важный господин. В его застывших глазах что-то мелькает. Он отъезжает равнодушно. И все же, наверное, невесело ему в купе одному. Снаружи видны крытые бархатом пустые сиденья. Ничьи головы не согревают кружевных накидок. В другом окне словно сошедшая с картинки элегантная дама. Она улыбается мне или, может, самой себе? Смотрится в стекло, как в зеркало. Обе фигуры похожи на фарфоровые куклы. А в третьем классе толчея. Поезд содрогается. Пассажиры судорожно заскакивают на подножии, провожающие поспешно выходят.

— Скорей в вагон!

— С Богом!

— Садись у окна. Но смотри не простудись. Подними воротник.

Последние возгласы несутся из окон и дверей, застывают на губах оставшихся на перроне друзей, переходят во взмахи трепещущих на ветру платочков.

Состав оторвался от города.

Дым вытягивается в длинное облачко. Вспыхивают огненные языки над трубой. Скрипят колеса. Паровоз отдувается, катится вагон за вагоном. Еще виднеется блестящая от пота, освещенная пламенем голая спина кочегара.

Я возвращаюсь словно с похорон.

Поезд едет вдаль, а я иду назад, в город. Он похож на опустевший дом. Ну хоть деревья уцелели? Парят над крышами их воздетые руки. И тишина.

Или и впрямь весь город уехал?