Господин следователь. Книга 2

Глава шестнадцатая Инкогнито из Петербурга

Всегда удивлялся и восхищался русским женщинам вообще, а Наталье Никифоровне в частности. Кажется, вчера засыпали в одно и тоже время, но я едва продрал глаза, да и то, благодаря будильнику, а моя хозяюшка успела и печь протопить, теперь хлопотала насчет завтрака.

Традиционный утренний ритуал — посещение удобств, умывание. Заодно решил проверить — как себя поведет подарок господ полицейских? Навел пену, намылил щеки и приступил.

Что тут сказать? Большой разницы между бритвой работы златоустовских мастеров, подаренной отцом, и аглицкой не заметил.

— Иван Александрович, а вы знаете, что ваш рыжий любимчик учинил? — с обличительными интонациями в голосе спросила Наталья Никифоровна, кивая на котенка, пытающегося атаковать пятку хозяйки. Замахнувшись полотенцем на рыжего, нарочито сердито проворчала: — У, злодей ушастый!

Тишка, отбежал в сторону, уселся, облизал лапку и принялся умывать мордочку. Мылся старательно, как полагается взрослому котику, но пока выходило забавно. Смотрел бы и смотрел на него, только на службу пора.

— И что злодей сотворил? — поинтересовался я, принимая из рук хозяйки полотенце, которым она только что грозила котенку.

— Ночью к себе пришла, только заснула, проснулась — мне в лицо что-то влажное тычется.

— Тишка пришел? — догадался я. Пожал плечами. — Так что такого? Соскучился мальчишка. Вчера весь вечер народ толокся, не до него было. Известно, носик у него влажный. Если влажный, значит, котик здоровый.

Вчера, когда в доме случилось непривычное многолюдство, котенок и на самом деле куда-то сбежал и спрятался. Может на шкаф забрался, в угол забился. Я малыша понимаю. Сам не люблю вторжения незнакомых людей на свое личное пространство и Ленка, из той жизни, в этом отношении, была со мной солидарна. Поэтому, мы с женой предпочитали встречаться с друзьями в кафе, в парках, еще на какой-то нейтральной территории, но не приглашать их домой. Сами, надо сказать, тоже неохотно ходили в гости. Мне хватало общения с людьми в школе, в университете, а Ленка сама по себе была интровертом (или, очень близко к этому).

— Ладно бы сам пришел, так он еще дохлую мышь в зубах притащил, — возмущенно сказала хозяйка. — Ремнем бы его отходить, по рыжей заднице.

В голосе Натальи Никифоровны, между тем, звучала гордость за своего любимца. Действительно — котику и всего пять месяцев, а он уже мышей ловит.

— Беспокоится Тишка о хозяйке, — засмеялся я. — Видит, что она всякую дрянь жареную да пареную ест, озаботился — дескать, кушай, дорогая, свежую мышку. Любят тебя, Наталья Никифоровна, охотники. Что хвостатые, что бесхвостые. Тишка вчера наслушался Петра Генриховича, решил показать, что и он не хуже. Подумаешь, Литтенбрант зайца из ружья убил. Попробовал бы, как Тишка, зверя догнать и лапами его придавить.

— Ой, не могу, — засмеялась хозяйка. — Охотники, говоришь, меня любят… Всю жизнь кошек держу, знаю, что притаскивают они добычу, складывают в сенях, показывают, что не зря молочко пьют. Муська жила — до шести мышек в ряд складывала! Но зачем дохлой мышью в лицо тыкать?

Отсмеявшись, мы позавтракали пшенной кашей на молоке, попили чайку с пирогами. Мне пора на службу, а Наталья Никифоровна сказала, что к девяти обещался явиться Петр Генрихович. Дескать — позавтракает у нее, потом поможет дичь разделать.

Натягивая шинель, чмокнул Наталью Никифоровну в щечку, а утверждая на голове фуражку, назидательно сказал:

— Мадмуазель Натали, ведите себя хорошо в мое отсутствие. Пока колечко с бриллиантом не подарит, никаких поцелуев, не говоря уже о чем-то другом. Не забудьте — вы у меня приличная барышня.

— Иди, Иван Александрович, иди, — подтолкнула меня Наталья Никифоровна. — Иначе сам вместо Тишки ремня получишь. Котенка-то еще могу пожалеть, а тебя не стану.

— Боюсь-боюсь… — в притворном страхе сказал я, выскакивая из дома в сени.

Краем глаза заметил, что хозяйка перекрестила мне спину.

Пока шел до Окружного суда, снова думал, что поступаю неправильно. Сплю с одной женщиной, люблю другую. Пора бы с этим заканчивать, но жуть, как не хотелось, чтобы Наталья выходила замуж и оставляла меня одного. Ситуация, блин.

Опять пришел минут на десять раньше остальных судейских чиновников, а рассчитывал явиться ровно к девяти. А ведь в своем мире прибегал за минуту до звонка, а то и задерживался.

Раньше — это не позже. В этой реальности сам себе не нарадуюсь.И спать ложусь рано, и встаю в будние дни в семь, а в воскресенье в шесть часов утра.

— Петр Прокофьевич, здравия желаю, — поздоровался я со служителем, привычно вскинув два пальца к козырьку.

— Здравия желаю ваше благородие, — вытянулся по стойке смирно наш швейцар, а заодно сторож. Уже в который раз укоризненно сказал: — Иван Александрович, ну, сколько раз вас можно просить — неудобно, когда титулярный советник первым здоровается с нижним чином. Вы бы дождались, пока я сам с вами не поздороваюсь, тогда отвечайте.

— А вы на социальные условности плюньте, — посоветовал я. — Если кто-то попытается замечание сделать — посылайте ко мне.

Я тоже пошлю. Пусть те, кто придумывает условности, повоюют, как воевал наш служитель, заработает хотя бы одну медаль, а не шесть, как у Петра Прокофьевича, тогда и говорить станем.

— Иван Александрович, из полиции приходили, оставили вам журналы учета, — сообщил Петр Прокофьевич. — Городовой принес, хотел в канцелярию сдать, но там еще никого нет, так я сказал — мол, оставь, укараулю, все господину Чернавскому передам.

Раненько они. Вон, в Окружном суде я самая ранняя пташка, а полиция, значит, еще раньше меня на службу является. В принципе, учетные журналы, изъятые из гостиниц, полагалось сдать в канцелярию, получить бумагу, но заморачиваться чины полиции не стали. Да, а в гостиницах и на постоялых дворах городовые оставили акты изъятий? Вряд ли.

— Помочь? — с готовностью предложил свои услуги Петр Прокофьевич, но я отмахнулся. Пачка здоровая, но сам донесу. Или опять какая-то тонкость?

Мне говорили, что в городе три гостиницы, три постоялых двора, но журналов тут штук двенадцать, не меньше.

У дверей в кабинет немного пожалел, что не воспользовался помощью старого солдата. Держать в руках увесистую стопку журналов и поворачивать ключ в замочной скважине не очень удобно.

Разложив учетные книги на столе, вздохнул — полиция опять перемудрила. На фига было притаскивать книги за прошлый год? То-то пачка показалась большой.

Что ж, начнем с постоялых дворов, потом перейдем к гостиницам. Имеется «Англетер», «Лондон» и «Континенталь». Круто!

На всякий, случай смотрел записи учета постояльцев с января по май. Вдруг сестра Борноволкова ошиблась, ее брат выехал раньше или напротив, позже?

Налюбовался почерками — корявыми, идеальными, но не больше. Ничего. Нет отставного статского советника.

Примем за данность, что хозяева гостиниц и постоялых дворов законопослушны, постояльцев своих в полицию отправляют или сами идут в участок с паспортами, прописывая своих жильцов. А городовые, насколько помню, проверяют гостиницы на предмет наличия-отсутствия у постояльцев паспортов. За проживание без основного документа грозит два месяца тюрьмы, а хозяину штраф.

Сложил журналы в пачку, потом опять принялся их сортировать, изображая некий пасьянс. Отчего-то вспомнилась сдача кандидатского минимума по иностранному языку. Кто в теме, тот помнит, что самое сложное — перевести монографию, еще не издававшуюся на русском языке, выйти с ней на экзамен[1]. Экзаменатор откроет книгу наугад, а ваша задача — пересказать и перевести на русский язык именно тот текст, который открылся.

Накануне экзамена умные люди научили меня прогладить горячим утюжком те страницы, которые я смогу перевести и пересказать с ходу. Дескать — они-то как раз и откроются.

Видимо, уже от отчаяния, принялся по встряхивать и открывать журналы, надеясь, что я все-таки что-то пропустил и, раскрывшись на нужном месте, сам журнал и даст мне подсказку.

Открываем. С этим ничего, этот тоже.

А здесь?

Открылся март 1883 года. Записей много, страниц, соответственно, тоже. Ох ты, а как же я это просмотрел?

Вот тут первое марта, вверху указано, что останавливался купец второй гильдии Куковякин из Тихвина, а следующая страница — десятое число. Там прибыл горный инженер Соловьев, направляющийся в Вологду, в губернское правление. Интересно, что делал горный инженер в Вологде? Кажется, там никаких полезных ископаемых, кроме торфа нет. В семидесятые, правда, нефти немного нашли, но не настолько, чтобы добывать ее в промышленных масштабах.

Ладно, это детали. Итак, десятое марта. Не исключено, что в промежуток между первым и десятым попросту не было постояльцев. Тогда отчего журнал учета постояльцев этой гостиницы раскрылся именно здесь?

Раскрыв шире, глянул на разворот… Ага, все ясно. Из журнала удален лист, поэтому он и раскрылся на нужном месте. Вырезан очень аккуратно, бритвой, но тоненькая полоска бумаги осталась за нитью, которой прошит переплет. Можно было аккуратненько ухватить пинцетом и вытянуть, но либо пинцета не нашлось, либо решили, что так сойдет. Возможно, что и сошло бы, не вспомни я некоторые обычаи своего прошлого.

Кстати, если вернуться к той монографии. Раскрылась она, зараза, на другой странице, а не там, где надо. Но перевел и пересказал, получив четверку.

Что ж, отыскался след Тарасов… Вернее, след отставного статского советника, потерявшегося на просторах Новгородской губернии. Это еще не доказательство, но ниточка, которая нас приведет.

Значит, нужно брать журнал и идти к исправнику. Принялся надевать шинель, как в дверь постучали. Не вовремя кого-то принесло. Тем не менее, отозвался:

— Да?

— Разрешите, ваше благородие?

С этими словами в кабинет вошел городовой Смирнов и выпалил:

— Ваше благородие, господин исправник приказывает вам явиться к нему.

— Приказывает?

Я слегка обомлел. У нас с Абрютиным вполне дружеские отношения, вчера он у меня в гостях был, но приказывать следователю исправник не имеет права. И коллежский асессор обязан об этом знать. Вообще, в этом городе отдать мне приказы может лишь один человек — действительный статский советник Лентовский. При этом, Николай Викентьевич не имеет права вмешиваться в дела процессуального характера.

— Голубчик, а ты не пьян? — поинтересовался я.

— Виноват, ваше благородие. Господин исправник мне приказал, чтобы я к вам пулей летел и побыстрее привел.

Нет, не дошло.

Конечно, я все равно собирался к Абрютину, склоку на пустом месте разводить нет смысла, но нельзя, чтобы нижние полицейские чины посчитали, будто судебный следователь подчиняется исправнику.

— И как ты меня привести собираешься? Силой? — улыбнулся я. — Давай, попробуй. Для начала я тебя с лестницы спущу, потом в камеру посажу, месячишка на два.

— Так ваше благородие, Иван Александрович, да как сказать-то? — вытаращился на меня городовой, осознавший, что лететь с лестницы неприятно. — Господин исправник за вами послал.

— Просто сказать — мол, Иван Александрович, господин исправник вас к себе зовет, дело есть важное. И все, — подсказал я.

— Виноват, — повинился Смирнов.

— Ладно, проехали, — махнул я рукой. — Мы-то свои люди, разберемся, но ты на будущее учти, что исправник в городе не самый большой начальник. Иначе как-нибудь и сам нарвешься, а заодно Василия Яковлевича подведешь.

Прихватив журнал учета постояльцев, запер дверь кабинета и пошел за городовым.

Погода чудесная. Сейчас бы по проспекту с Леночкой погулять, полюбоваться природой, стихи почитать. А тут опять про разложившегося покойника вспоминаешь.

— Что у вас стряслось? С чего Василию Яковлевичу меня звать? — поинтересовался я, когда мы вышли на Воскресенский проспект и теперь шли к улице Казначейской, где и располагался «офис» исправника.

— Из Петербурга генерал приехал, — с придыханием сообщил Смирнов. — Он еще вчера вечером прибыл, остановился в «Лондоне», а с утра к его благородию пожаловал. Сказал, что по делу нашего Босоволкова прибыл.

— Генерал? — переспросил я, отметив, что фамилия Босоволков звучит даже интереснее, нежели Борноволкова.

— Действительный статский советник, — уточнил Смирнов. — Начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга. Не то Путятин, не то Путилов.

— Может, Путилин? — заинтересовался я.

— Точно, Путилин, Его Превосходительство.

Ишь, живую легенду в наши края занесло, а городовой его фамилии не знает. С другой стороны — откуда Смирнову знать, что Путилин — человек-легенда? Сериала о сыщике унтер не смотрел, и книг о нем не читал. Равно как не читал и собственные мемуары Ивана Дмитриевича и те, что ему приписывают. Абрютину фамилия начальника Сыскной полиции известна, потому что приходится и самому запросы отправлять (крайне редко!), и из Петербурга ориентировки получать.

Любопытно. С чего вдруг такая шишка, как Путилин, заявилась к нам из-за какого-то отставного чиновника? Или дело не только в убийстве, а в чем-то еще?

Снимая в приемной верхнюю одежду, обратил внимание, что на вешалке, помимо шинели с погонами коллежского асессора, висит дорогое пальто с меховым воротником, а сверху положена меховая шапка. Стало быть, Главный сыщик пожаловал инкогнито, без мундира.

В кабинете исправника сидел представительный мужчина лет сорок- сорока пяти, с залысинами, с небольшой бородой, в костюме-тройке без наград, даже без ордена святого Владимира 4 степени, зато при золотой цепочке.

Вальяжно развалившись на стуле, раздвинув колени, Главный сыщик империи искоса посматривал на Абрютина и на меня. Исправник, при моем появлении, встал.

— Ваше превосходительство, — обратился к генералу исправник. — Позвольте представить вам господина Чернавского, следователя Череповецкого Окружного суда. Иван Александрович расследует смерть господина Борноволкова.

— Рад знакомству, — небрежно кивнул мне Путилин, не соизволив ни встать, ни протянуть руку. Генералу можно. Но мне показалось, что чиновник из столицы с удивлением скользнул взглядом по моему крестику. Понимаю, молод я для такой награды.

Положив на стол Учетный журнал, который не решился оставить в приемной, спросил:

— А вас действительно зовут Иван Дмитриевич? И фамилия Путилин?

— И что вас не устраивает, господин титулярный советник? — пренебрежительно спросил действительный статский советник в штатском.

Обогнув стол, подошел к Путилину, положил руку на его плечо и сказал:

— Как я полагаю, ваша фамилия не Путилин, а Хлестаков. А имя-отчество не Иван Дмитриевич, а Иван Александрович, как у меня. — Высокопоставленный чиновник из Петербурга попытался встать, пришлось применить силу.

— Сидите-сидите, господин Хлестаков. Говорить пока ничего не нужно, мы сами вас обо всем спросим.

— Иван Александрович⁈ Что вы такое творите? — вскинулся исправник.

— Василий Яковлевич, не беспокойтесь, — улыбнулся я. — Этот человек такой же Путилин, как я китайский император. Зовите городовых. Мы с вами сейчас произведем арест самозванца, посадим его в тюрьму, а потом вдумчиво допросим — почему он заявился, прикрывшись фамилией Путилина? Почему назвался генералом? Пусть посидит с месячишко, нам спешить некуда.

— Иван Александрович, а вы уверены?

— Разумеется, — фыркнул я. — Возраст у господина Путилина постарше — за пятьдесят. И внешне он по-иному выглядит. А самое главное, что я Начальника сыскной полиции Санкт-Петербурга в лицо знаю.

Если видел на фотографиях — это считается, что знаю в лицо? Или нет? Будем считать, что считается. Тьфу ты, опять тавтология.

[1] Понятно, что экзамен более сложен, но вдаваться в детали не стану