Господин следователь. Книга 2

Глава восьмая Это не Сонечка Мармеладова

Плохо, если приходится трудиться в поте лица и бегать с высунутым языком, но еще хуже, если работы нет. А ее нет уже две недели, не меньше. Никто никого не убил, не ограбил. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Но даже плевого дела, для мирового судьи — кражонки рублей на сто, незначительных увечий, тоже нет.

Вся моя деятельность за последнее время свелась к «раскрытие самоубийства» реалиста Гришки Петрова, оказавшееся инсценировкой. Фрол Егорушкин со смехом рассказывал, как они отыскали «утопленника» в бане у одного из его дружков, вытащили и отвезли домой. Отец и мать, уже получившие известие о гибели сына, появлению отпрыска вначале обрадовались, потом, узнав детали, пришли в ярость и порешили его выпороть. Но так-как Петьке уже стукнуло шестнадцать, а лоб он здоровенный, то попросили городовых о содействии. Егорушкин со Смирновым с удовольствием подержали ревущего парня, а отец с матерью, с не меньшим удовольствием, его выпороли. Думаю, родители давно мечтали отодрать сына-балбеса, но сил не хватало справиться с орясиной. Зато теперь отвели душу.

Увы, дело «о самоубийстве» не заняло много времени, да и случилось давненько. А в остальном, как я уже говорил выше, скукота. Ничего удивительного. Конец октября, сырость, дороги раскисли, пароходы почти не ходят, а железной дороги, из-за которой преступность вырастет, пока тоже нет. Своих мазуриков мы наперечет знаем, они в Окружной тюрьме сидят, а те, кто на воле, пытаются обустроить новую жизнь. Ждем ноябрьской ярмарки, на которую съедутся не только честные продавцы и покупатели, но и криминальный люд.

В общем, сиди на попе ровно и радуйся. Изучай французский, уголовное право и потихонечку начинай подступать латыни, потому что высшее юридическое образование понадобится, а без языка древних римлян диплома не получить даже экстерном. А в той жизни латынь нам преподавали, но так, в цитатах.

Ну и еще одно занятие для себя отыскал. Нужно записывать все, что известно мне о старых (и не очень) методах раскрытия преступлений и учета преступников — бертильонаже там, дактилоскопии. Если бы в той жизни учился на юриста, наверняка бы знал все досконально. Теперь же приходится выуживать из памяти когда-то прочитанное, увиденное в кино и кое-как систематизировать. Пока не знаю, как сумею это использовать, но попробую.

На личном фронте никаких изменений. Анна Николаевна твердо сказала, чтобы в гости господин Чернавский приходил только по воскресеньям, а в иное время Леночке учиться нужно и не отвлекаться на кавалеров. И уж тем более — не лобызаться за занавеской, считая, что никто не увидит.

Слово-то какое — лобызались. И не было ничего такого. Подумаешь, успел разочек чмокнуть девушку в щечку и пару раз в губки. Какое там целование, если девушка целоваться не умеет? А тетушка, между прочем, могла бы и не подглядывать. И не расстраивать меня лишний раз, заявляя, что раньше следующего лета даже заикаться не стоит о предложении. Мол — пусть сначала Лена закончит гимназию. Понятное дело, что в рассуждениях тетушки есть рациональное зерно, но если помолвка летом, то, когда же свадьба? Сумеет ли отец Лены приехать в Череповец? Вряд ли. А уж я тем более вырваться в Белозерск не смогу. Туда ехать три дня, обратно три. Кто мне недельный отпуск даст?

Еще мне пришлось рассказать и Леночке, и Анне Николаевне причину, отчего я оставил университет. Хотя Лентовский и предлагал придерживаться правдоподобной версии — дескать, осознал, что математика не моя стихия, решил рассказать женщинам правду. Ту часть, о которой сам имел смутное представление. Дескать, все так сложилось, что едва-едва не ушел в революционную деятельность, но мудрые люди вовремя остановили. Подробностей, вы уж меня простите, рассказывать не могу, но сам, если в чем и виноват, так только в дружбе не с теми людьми, с которыми полагается водиться сыну вице-губернатора. Но друзей, пусть они и плохие, предавать все равно нельзя.

Кажется, прониклись обе и больше вопросов не задавали.

И с Натальей Никифоровной не все гладко. Нет, пока позволяет пожелать ей спокойной ночи, но заявила, что в ноябре или в декабре — от погоды будет зависеть, как подмерзнет земля — намерена съездить к родственникам в Устюжну и объявить, что собирается выходить замуж. Потом, мол, напишет Литтенбранту письмо и даст согласие на замужество.

Наверное, так оно и лучше. Спать с одной женщиной и любить другую можно, но до добра это не доведет. А с квартирой как-нибудь разберусь. Пока хозяйка отыщет покупателя, то да се, что-нибудь подвернется. Или тут останусь. Посмотрю, кто станет моим новым хозяином.

Зато порадовал казначей, отваливший мне, помимо жалованья в пятьдесят рублей, плюс десять квартирных и пять разъездных, целых триста рублей. Оказывается, за хорошую работу следователю положены наградные! Сто рублей за дело кузнеца Шадрунова и двести — за раскрытие убийства Двойнишникова.

Еще одна хорошая новость. Председатель Окружного суда Его Превосходительство сообщил мне в приватной беседе, что он отправил в Петербургскую судебную палату представление о моем повышении. Должность «следователя по особо важным делам» в штате нашего суда вакантна. Правда, здесь имеется проблема: для «важняка» (это мой термин, не Лентовского) требуется стаж работы не менее трех лет, а у меня и полгода нет. Правда, Николай Викентьевич считал, что моих заслуг достаточно, чтобы чиновники из Судебной палаты принесли его ходатайство на подпись министру.

Новость хорошая, но преждевременно губу раскатывать не стоит, а радоваться тому, что имеется в наличии. Например, что сумею прокормить семью даже без помощи родителей.

Триста рублей, и от прежних двух жалований кое-что осталось, да маменькины лобанчики лежат нетронутыми. Расходов-то у меня мало. Я-то хотел себе новый мундир пошить, башлык заказать, а тут приходит посылка из Новгорода. Матушка, как чувствовала, что требуется сыночку. Прибыл не только башлык, но еще один мундир и даже теплый шарф с тремя парами шерстяных носок. Впрочем, здесь и чувствовать не нужно, знает и так. Не всю жизнь она была вице-губернаторшей и действительной статской советницей. Когда-то и коллежской регистраторшей была. Нет, вру. Родители поженились, когда батюшка титулярного советника получил.

Зато теперь у меня имеется «подменка». На те мероприятия, что требуют выезда, осмотров трупов и прочего, стану задействовать старый мундир, а для свиданий с девушкой имеется новый. Спасибо матушке!

Забавно. Теперь даже мысленно называю родителей Ивана Чернавского матушка и батюшка. Видимо, врастаю в новую реальность. И о той жизни стараюсь не думать. Начнешь думать — только хуже будет.

Недавно все-таки решился — написал письмо родителям, обрисовал ситуацию. Мол, встретил девушку, гимназистка седьмого класса, родители, как заказывали — не богатые, но и не бедные, из потомственных дворян, отец занимает важный пост, в перспективе — статский советник. Хорошо бы в конверт фотографическую карточку вложить, но ее нет. Я-то свою уже Леночке подарил, а она тянет. Не исключено, что у нее попросту нет двух рублей, что берет господин Новиков в своем ателье. Денег девчонке предложить, что ли? А еще лучше — уговорить Леночку сфотографироваться вместе. Но это можно лишь тогда, когда она официально станет моей невестой.

Сходить что ли в полицейский участок, проверить — нет ли чего интересного? Сказано — сделано.

В полицейском участке, помимо пристава и двух городовых наличествует девушка, скромно сидевшая в уголке и мужчина купеческого обличья, вальяжно развалившийся на стуле для посетителей.

Девушка одета бедновато, но чистенько, а из всех украшений — здоровенный фингал под глазом. И что здесь такое? На родственников граждане не похожи. Хозяин и прислуга?

Чтобы не мешать, кивнул и тихонечко прошел за невысокий барьер, за которым восседал пристав.

Антон Евлампиевич наблюдал, как Фрол Егорушкин записывает показания купчины.

— Я с этой лахудрой о двух рублях договорился — дороговато, но ничего, а она у меня десятку стащила, — сообщил купец. — Деньги сполна заплатил, проснулся, а эта стерва в моем бумажнике шарит.

— Врет он все, — огрызнулась девица. — Пять рублей обещал, а дал только два. Я взяла свое. А сдачу потом бы отдала, через Анастасию Тихоновну.

Ну ни хрена себе! Я-то, человек наивный и доверчивый, полагал, что в Череповце нет проституток. Не потому, что горожане казались суровыми пуританами, а в силу малочисленности населения. Три тысячи — откуда бы проституткам-то взяться? А вот, поди ж ты. Еще любопытно — собиралась отдать деньги через Анастасию Тихоновну, хозяйку «Англетера». А мне-то гостиница показалась респектабельной. Впрочем, одно другому не мешает. Уж насколько была респектабельная гостиница «Россия» в советское время, но и там хватало своих путан и шлюх, калибром пониже.

Но пять рублей — не дороговато ли?

Проституция, насколько я помню, в Российской империи не запрещена, но должна находиться под контролем городского самоуправления. Городская управа должна озаботится и о медицинском контроле, и о порядке «работы» девушек с «низкой социальной ответственностью».

— Да я тебе, сучка, глаза выдавлю! — вскочил купец со своего стула и кинулся к девушке.

— На место! — рявкнул я, оказавшись между потерпевшим и его обидчицей.

Кажется, немного не рассчитал. От моего рыка не только купец присел, но и полицейские опешили. Надеюсь, девица лужу не напустила?

Чем хороша должность судебного следователя в царской России, так это тем, что он сам решает — брать ему дело или нет. Убийство, разбой или кража — тут не отбрешешься, а с мелочевкой, вроде этого случая, хозяин-барин. В данном случае, я вполне мог бы пожать плечами и сказать — сами, мол, разбирайтесь, полиция записали бы показания купца и проститутки, девушку отвели бы под конвоем городового в мировой суд, а тот бы влепил ей… Да, сколько бы девушке влепили? Сколько бы ей дали за кражу десяти рублей? Наверное, не больше недели. А если бы здесь действовали законы моей России, то пристав сейчас написал бы отказной материал, за незначительностью ущерба[1].

— Сядьте на свое место, — уже более мягко сказал купцу, помогая ему присесть на стул. Посмотрев на девушку, открывшую от изумления рот (лужи нет, молодец!) и спросил:

— А вы, заблудшее создание, как вас по имени…? Не собираетесь жалобу подавать?

— Ваше благородие, Стешке-то на что жалобиться? — подал голос Фрол. — Получила по мордасам, так за дело.

На листе бумаги, лежавшем перед помощником пристава, заполненном наполовину, красовалась здоровенная клякса. Не из-за моего ли окрика?

— За то, господин фельдфебель, что клиент причинил ей легкие телесные повреждения, — сообщил я, потом добавил: — К счастью, не повлекшие расстройства здоровья.

— А разве я могу жалобу подавать? — с удивлением поинтересовалась Стешка.

— Законы Российской империи защищают всех подданных. В данному случае вы понесете наказание за кражу, а ваш, скажем так, клиент, должен быть наказан за самосуд. Бить по лицу женщину — очень нехорошо.

— Э, господин хороший, не знаю, как вас звать-величать, — опять встал со своего места купец. — Какой-такой самосуд учинил? Где это вы женщину видите? Я ж говорю — десять рублей она у меня украла. С деньгами бы убежала, если бы не проснулся.

— Милейший, а почему вы мне сразу хамите? — вежливо спросил я. — Что это за тон такой? Вы в чинах разбираетесь? Не видите эмблемы ведомства? Напомнить, как следует обращаться к государственному служащему, состоящему в чине коллежского секретаря? — Купец порывался открыть рот, но я его осадил. — Еще хочу вам сказать — я сейчас обращаюсь не к вам, а к девушке. Настанет ваша очередь, дам и вам слово. А пока сядьте и помолчите.

Купец, упав на свое место, вытаращил глаза и часто-часто задышал. А я опять повернулся к девице.

— Так что надумали? Станете подавать жалобу или нет?

— А что толку-то, жалобу подавать? — хмыкнула девица. — Все вы тут одним миром мазаны.

— Почему это — что толку? — удивился я. — Я сейчас показания с вас сниму, а потом господин купец к мировому судье пойдет. А вот за то, что по вашему мнению, мы здесь одним миром мазаны — вы с клиентом к судье на пару и пойдете. Не нужно здесь Сонечку Мармеладову изображать.

— Сонечка Мармеладова под купцов не ложилась, — усмехнулась девушка.

Ишь ты, какая образованная! Достоевского читала. Вспомнилась одна девушка, которую безвинно осудили за убийство купца, но проявлять собственную начитанность не решился, не то место[2].

Купец, видимо, обиделся на меня за неуважение к своей персоне. Встав без разрешения, снова заговорил:

— Вот что, ваше благородие, — насмешливо заявил он. — Молоко у вас еще на губах не обсохло, чтобы меня — купца первой гильдии Кузьмина, да кавалера, к мировому судье вести. Я по Шексне и Волге зерно гоняю, и вас всех два раза куплю и три раза продам.

Дать что ли купчине в морду? Или Фрола попросить? Нет, нельзя.

— Антон Евлампиевич, — обратился я к приставу. — Будьте добры — определите господина Кузьмина в камеру. Пусть купец первой гильдии и кавалер до утра посидит, подумает о своем поведении. И языком лишнее не мелет. А там подумаем — по одной статье дело открывать стану, или по двум. Если купца обвинить в неуважении к государственным служащим, можно годика на два упечь.

Врал, разумеется, но купцу-то откуда знать?

Кузьминов попытался что-то возразить, но пристав уже давал отмашку подчиненным. Фрол Егорушкин, а вместе с ним еще один из городовых, чью фамилию я пока не узнал, дружненько подхватили кавалера под белы ручки и отвели в камеру. Кажется, полицейские тоже обиделись. Ишь, купит он нас и продаст.

— Ну что, Степанида, или как правильно — Стефания? Станете жалобу писать?

— Не дура я, чтобы жалобы писать, — сообщила девица. — Сергей Пантелеймонович из кутузки все равно выйдет, а что потом? Анастасия Тихоновна меня ни в жизнь больше в гостиницу не пустит.

Ах, да, еще и хозяйка гостиницы замешана.

— Антон Евлампиевич, — повернулся я к приставу. — А что в «Англатере» происходит? Притон?

— Да какой там притон, — замахал руками пристав. — Анастасия Тихоновна законы знает. Но кто запретит постояльцу девицу с собой в нумер привести?

И на самом-то деле — как запретить взрослому человеку проводить проститутку? Дело житейское. Но актик, согласно которого купец первой гильдии Кузьмин Осип Николаевич остается в полицейском участке до особого распоряжения судебного следователя, составил.

— Значит, Кузьминов пусть сидит, — решил я. — А с барышней что?

— Так что с ней? — усмехнулся пристав. — Из-за десяти рублей, битую девку к мировому судье вести?

— Из-за семи, — поправила его девица. — Три рубля честно отработала. Всю ночь трудилась.

— Тем более, из-за семи, — хмыкнул Ухтомский. — Вот за слова только…

— За слова глупые вы уж меня простите, — затараторила девка. — Что с меня взять, с дуры? А вам, господин следователь, скидочку сделаю, ежели пожелаете. За рубль соглашусь. Я бы вообще забесплатно с вами пошла, но нельзя. Ладно, за полтинник соглашусь.

Я крякнул от возмущения, а Ухтомский только захохотал.

— Вот, Иван Александрович, вы скидочку заработали! А Стешка скидочки никому не делает.

Махнув рукой — мол, шутники хреновы, покачал головой. Время обеденное, Наталья Никифоровна обещала мои любимые серые щи.

На службу возвращался в благодушном настроение, но его малость испортил служитель, встретивший на входе.

— Иван Александрович, к нам городской голова пожаловал. А Его Превосходительство велели — мол, как только господин Чернавский с обеда придет, пусть сразу же в его кабинет подымается.

— Петр Прокофьевич, благодарю, — кивнул я, сопровождая благодарность двугривенником. Вроде, и не за что ветерану денежку давать, но мне не жалко, а человеку приятно.

Поднявшись на второй этаж, оставил шинель и фуражку в «предбаннике», сам вошел к генералу.

— Здравия желаю, Ваше Превосходительство, — поприветствовал Председателя, а потом и Милютина, сидевшего рядом со своим зятем. — Иван Андреевич, добрый день.

— Садитесь, — указал мне Лентовский на стул, потом сразу же приступил к делу: — Иван Александрович, зачем вы арестовали купца Кузьмина? Или, — поправился начальник, — правильнее спросить — за что?

— А его покамест никто и не арестовывал, — пояснил я. — Господин Кузьмин задержан по подозрению в нанесении легких телесных повреждений, а заодно и высказанное им неуважение к власти. Но потерпевшая жалобу писать отказалась, поэтому решение по открытию уголовного дела пока не принято.

— Иван Александрович, — обратился ко мне хозяин нашего города. — Не поймите превратно, но у меня личная корысть. Кузьмин — мой деловой партнер. Мы с ним договорились подписать договор о покупке через его предприятие ста тысячи пудов пшеницы. В обед должны были встретиться, а мне сообщают — дескать, полиция арестовала по приказу судебного следователя. Еду к Абрютину, а тот мне — ничего не могу поделать. Да, мне уже доложили, что купец арестован, но коли он арестован следователем Чернавским, то лучше разговаривать с самим Чернавским. И арестован-то из-за какой-то ерунды. Не убил, не ограбил. Вот, приехал, чтобы лично узнать — что к чему.

— А вам рассказали, за что я задержал вашего делового партнера?

— В общих чертах, — осторожно сказал Милютин. — Дескать, какая-то ссора с проституткой, которая вытащила из его бумажника деньги.

Придется ввести городского голову в курс дела. Сделав значительный вид, начал рассказ:

— Да, произошла ссора. Я сейчас не беру во внимание — кто из них прав, а кто виноват. Со слов девицы — купец пообещал пять рублей, заплатил два. Со слов купца — он рассчитался сполна. Но если бы открыл уголовное дело, то доверял бы словам проститутки. Заметьте, Иван Андреевич — девушка не стала воровать все деньги господина Кузьмина, ограничившись десяткой. А с ее слов — даже сдачу хотела отдать. Наверняка в бумажнике лежало гораздо больше, нежели «красненькая», верно? А что делает наш купец?

— Да, а что он делает? — заинтересованно спросил Лентовский.

— А он, мало того, что избил девушку, так еще и потащил в полицию. Я бы не осудил Кузьмина, если бы он только ударил девку и выгнал ее. Или — застигнув ее на месте преступления, вызвал городового. Но дважды наказывать девицу легкого поведения из-за десяти рублей? Не перебор? И не мелковато ли для купца первой гильдии и кавалера? Кстати, какого ордена кавалер?

— Святого Станислава третьей степени, — отозвался Милютин.

Орден самой низшей степени, но для большинства чиновников и это предел мечтаний. Не разбрасывает государь-император награды.

— Понимаю, что в силу возраста не имею права кого-то жизни учить, — сообщил я, обведя взглядом Милютина и его зятя. — Все мы под богом ходим, все мы люди, все человеки. Любой мог оказаться на месте Кузьмина. Но честно скажу — если бы у меня проститутка десять рублей украла, я бы о том молчал, не позорился, в полицию бы ее не тащил. И не кричал бы в присутствии чинов полиции на судебного следователя — дескать, молоко на губах не обсохло, что он всех купит и перепродаст. Куда такое годится? Простите, Иван Андреевич, но серьезные люди, тем более, ваши деловые партнеры, должны вести себя более сдержанно. Впрочем, решать вам, не мне.

Иван Андреевич, опустив голову, оперся подбородком на рукоять трости и призадумался, а Лентовский спросил:

— И что вы решили делать с купцом?

— Да ничего не буду с ним делать, — пожал я плечами. — Самолюбие собственное тешить да открывать дело о неуважении к представителям власти нелепо, а долго держать человека в камере — глупо и жестоко. По моему разумению, пусть господин купец посидит до утра, подумает о своем поведении, а утречком его выпустят. Потом отдадим на поруки нашему городскому голове.

— Нет, Иван Александрович, — покачал головой Милютин. Поднимаясь с места, сказал: — Выпустить дурака нужно, но на поруки я его не возьму. И дел, пожалуй, иметь с ним не стану.

— А не слишком сурово? — заволновался я. — Все-таки, сто тысяч пудов зерна…

— Найдется у кого зерно покупать, — отмахнулся Иван Андреевич. Уже поворачиваясь к дверям, улыбнулся: — Знаете, господин следователь, что о вас наша полиция говорит?

— Сильно ругают? — забеспокоился я, вспоминая, как недобро смотрели на меня городовые, когда разбирались с убийством конокрада.

— Да как вам сказать… Исправник сказал как-то — дескать, хоть он и сынок вице-губернатора, но грязи и крови не боится, и что законник, и слишком настырный. Городовые его иной раз ругмя ругают, но любой за Чернавским в огонь и в воду пойдет.

[1] Не факт. Если бы купец заявил, что 10 рублей представляет для него значимую сумму, то дело бы возбудили.

[2] И это правильно, потому что Лев Толстой еще не написал роман «Воскресение» и про Катюшу Маслову никто, кроме главного героя, не знает.