Госпожа моего сердца

Пролог

Паломники смотрели на небо, на лес, друг на друга. Куда угодно, только не на женщину, лежащую в канаве. В лесах хозяйничали разбойники, и ее крики могли привлечь нежелательное внимание. Она каталась в дорожной колее, выбитой повозками, в ее волосы набилась земля. Она выкрикивала пророчества, сопровождая их воплями и рыданиями. Ее попутчики стояли неподалеку в тени деревьев, опираясь на их стволы и передавая друг другу флягу с теплым пивом.

Вдали послышался раскат грома, в небе над бескрайними мрачными лесами Франции стали собираться тучи. Стояла середина лета девятого года после Великой Чумы. В нескольких ярдах от рыдающей женщины посередине дороги, местами заросшей травой, сидел священник. Он снял сандалии и стал бить их об землю, очищая подошвы от пыли.

Время от времени кто-нибудь оглядывался и бросал взгляд на темный лес. Девушка предсказала им, что их небольшая группа английских паломников сумеет благополучно добраться до Авиньона. И хотя святой транс, подобный тому, в котором каталась на дороге она сейчас, охватывал ее раз по десять на день и мог быть вызван даже шелестом листка или внезапно' сверкнувшим лучом солнца, на этот раз ее предсказания оправдывались, и за все время своего путешествия от Реймса они еще не встретили никаких признаков опасности.

— Джон Харти! — простонала она, и человек, который только что взял флягу с пивом, с досадой повернулся к ней.

Он сделал большой глоток и сказал:

— Не наставляй меня, сестра. Женщина села.

— Я буду наставлять тебя, Джон Харти!

Она провела рукой по своему приятному молодому лицу, довольно сильно измазанному дорожной грязью.

— Ты не воздержан с пивом. Ты гневишь Бога. Джон Харти встал, сделал еще большой глоток.

— Ты — глупая девушка со странными мыслями. Почему…

Удар грома и громкий визг заглушили его слова. Набожная девица бросилась на землю.

— Вот, — закричала она. — Слышишь ли ты голос Божий? Я — пророк! Всевышний предупреждает тебя, пей только воду, иначе будет тебе вечное проклятье, Джон Харти!

По небу неслись низкие облака, покрывая все серой тенью. Упали первые капли дождя. Она вздрогнула.

— Его кровь! — Она поцеловала свою ладонь. — Его святая кровь!

— Глупая женщина! Нас просто догнала гроза, — сказал Джон Харти и резко обернулся к другим.

— Я пророк! — выкрикнул он взволнованным голосом, передразнивая ее. — Помяните меня, если она не окажется еретиком! Вы, как хотите, а я хочу спрятаться от дождя, пока не утонул. Кто идет со мной?

С ним захотели идти все. Пока они собирались отправиться дальше, девушка выкрикивала грехи каждого паломника, которые были раскрыты ей самим Господом: невоздержанность Джона Харти, богохульский смех и шутки госпожи Паркс, плотское вожделение священника и мясо, съеденное в пятницу Томасом О'Линком.

Все обвиненные ею грешники не обращали на нее никакого внимания. Они обвязывали длинные концы капюшона, плотно закутывая себе голову, так как дождь усиливался. Когда паломники двинулись, был уже настоящий ливень. Женщина вполне легко могла догнать их, но она осталась в канаве, продолжая кричать им вслед.

В наступившей темноте дождь лил как из ведра, на дороге появились потоки воды. Она продолжала рыдать, простирая руки в сторону опустевшей дороги, за поворотом которой исчезла последняя фигура странника.

Из тени одного из придорожных деревьев вышел человек. Это был молодой рыцарь, который подошел к краю канавы и протянул руку. Его черные волосы слиплись от дождя, который также промочил насквозь его одежду паломника, из-за чего та прилипла к кольчуге, надетой под ней.

— Они не слушают меня, — всхлипывала она. — Они не обращают внимания.

— Ты прогнала их, Изабелла, — монотонно произнес он.

— Это все их порочность! Они не внемлют мне! У меня было видение, такое же, как у святой Гертруды.

Его рука в ратной рукавице была по-прежнему протянута к ней, капли дождя блестели на металле.

— Видение уже прошло?

— Да, прошло, — ответила она с вызовом и позволила поднять себя на ноги. Она выбралась из канавы, оставив в ней свой башмак. Рыцарь встал на колени, отчего его кольчуга глухо зазвенела, и выудил скользкий кожаный башмак из заполняющейся водой ямы. Она оперлась о его плечо и стала пытаться засунуть ногу в башмак, вертя и поворачивая для этого свою ступню. Он надел башмак, разглаживая мокрые складки на ее лодыжке. Закончив это, он не отвел свою руку, и она резко отдернула ногу.

— Ничего подобного, сэр!

Он поднял голову и посмотрел на нее. Капли дождя огибали его большие темные брови и как росинки висели на черных ресницах. Ему было семнадцать лет. На теле у него уже имелись боевые шрамы. Но их не было видно на его поднятом вверх лице, по которому сейчас стекала вода, очерчивая его строгую линию рта и угрюмое выражение зеленых глаз. Девушка рванулась от него прочь.

— Мне кажется, что ты сам сатана, раз обращаешь на меня такой низменный взор.

Не произнося ни слова, он встал на ноги, поправил меч на своем бедре и направился к гнедому коню, привязанному к одному из деревьев. Он подвел коня к ней.

— Садись.

— Господь приказал мне пешком направиться в Иерусалим.

— Садись, — сказал он. — Ты поедешь, пока мы не догоним ушедших.

— Ехать — греховно для меня. Я должна идти.

— В этом лесу много плохих людей, — сказал он резко. — Нам нельзя здесь долго оставаться вдвоем.

Однако вместо этого, сцепив руки, она снова опустилась на мокрую землю. Ее влажное платье плотно облегало ее стройную грудь.

— Встань на колени рядом со мной. Я вижу Божью матерь. Ее свет падает на нас. О… Великий божественный свет!

Она закрыла глаза и подняла голову. Из глаз потекли слезы, смешиваясь с каплями дождя.

— Изабелла, — крикнул он. — Мы не можем оставаться здесь одни. Ради всего святого, быстро он схватил ее за руку и поставил на ноги. Затем, с силой обхватив ее и не обращая внимания на ее сопротивление, закинул на седло. Она начала визжать. Ее ноги выскользнули из его рук. Конь испугался, дернулся, и она свалилась на дорогу с другой стороны. Он дернул поводья, буквально в последнее мгновение остановив коня, который мог ее растоптать.

Она неподвижно лежала на траве. Он упал на колени рядом с ней. Она со стоном перекатилась на спину.

— Возлюбленная. — Он наклонился над ней. — Изабелла, ты не пострадала?

Она открыла глаза и посмотрела мимо него:

— Божественный великий чудесный свет. Дождь смыл грязь с ее лица. В ее светлых голубых глазах застыло задумчивое выражение. Ресницы слиплись от дождя, губы слегка улыбались. Капюшон спал с головы, и стала видна нежная кожа тонкой шеи. Некоторое время он склонялся над ней, глядя сверху вниз.

Она перевела взгляд на него, затем оттолкнула и попыталась встать.

— Ты думаешь о смертном грехе. Моя любовь обращена только к одному Господу Богу.

Молодой человек вскочил на ноги. Он ухватил коня одной рукой, девушку — другой, падтаскивая одного к другому.

— Залезай, — приказал он. Выражение лица его стало таким жестоким, что она испугалась и схватилась за стремя.

— Не желаю, — ответила она, пытаясь отвернуться.

— Желаешь — не желаешь, а поедешь.

Он поднял ее ногу, отчего она потеряла равновесие и пошатнулась. Он подхватил ее и усадил на коня. Она со страхом ухватилась за луку седла. Конь двинулся за рыцарем, вытянув шею. Его грива спуталась и намокла. Рыцарь повел коня вдоль края дороги по траве и грязи. Он посмотрел сквозь густую пелену дождя и сказал:

— Я — не сатана. Я твой законный муж, Изабелла!

— Я обручена с Христом, — сказала она благочестиво. — И часто открывала тебе эту истину, сэр. Ты настаиваешь на своем против моей воли и воли Божьей.

Он остановился, глядя перед собой.

— Шесть месяцев, — сказал он с каменным выражением на лице. — Вот уже шесть месяцев, как ты ненастоящая жена мне.

Ее голос немного смягчился:

— Я пророчествовала тебе снова и снова, что стань я снова женой тебе — это было бы твоей погибелью.

Он двинулся дальше. Конь поскользнулся в луже, окатив ноги рыцаря, закованные в металлические наголенники и набедренники, грязной водой. Капли дождя стали крупнее, и пошел град. Кусочки льда размером с горошины отскакивали от его одежды и застревали в черных волосах молодого человека. Он оттащил коня к подступавшему лесу и остановился под большим деревом. Коня и сидящую на нем Изабеллу он расположил под самой большой ветвью, а сам остался под защитой промокшей листвы.

Она стала увещевать его по поводу греховности плоти, описывая видение ада, недавно посетившее ее. С этой темы она перешла к видению Иисуса, распятого на кресте, которое по ее словам было более ярким, чем подобное видение, описанное Бриджитой из Швеции. Об этом, как уверяла она его, ей поведал сам Бог. По голове его ударил кусок льда, величиной с грецкий орех. Он выругался и подхватил шлем, который был привязан к седлу.

Изабелла отчитала его за нечистивый язык. Он натянул шлем на голову. Забрало упало. Он прислонился к стволу дерева с неприятным стуком, неподвижное бессловесное изваяние в доспехах. Его жена в этот момент обращалась к нему с притчей, которую придумала сама, и в которой человек, употреблявший непристойные выражения, был обречен на жизнь в аду с огненными крысами, давясь при этом собственным языком. Ее речь сопровождалась ритмичным постукиванием града о металл.

Она закончила притчу и перешла на описание паразитов, которые гнездятся среди неверующих, и в это время гроза стала затихать, над лесом и придорожной травой заклубился пар. Солнечные лучи засверкали в заполненных водой колеях и рытвинах. На листве, подобно инею, все еще лежал град, но он уже начал таять. Рыцарь снял шлем и попытался без особого успеха вытереть его о мокрую одежду. Не произнеся ни слова, он отошел от дерева и пошел дальше, ведя за собой коня. Ему приходилось идти по маленьким озерцам, образовавшимся рядом с дорогой, и его шпоры застревали в грязной траве.

Над его плечами поднимался пар. Изабелла стала одергивать свою промокшую одежду, пытаясь оттянуть ее от тела, и продолжала говорить. Она описывала состояние ее души, вдаваясь при этом в значительные подробности, когда он неожиданно остановился и повернулся к ней.

На него упал сноп солнечного света. Он посмотрел на нее и сказал, прервав ее на полуслове:

— Изабелла, скажи мне, — он помедлил, пристально глядя на нее, — если преступники напали бы на нас сейчас и потребовали бы за мою жизнь в виде выкупа… — Лицо его стало серьезным. В этот момент он выглядел намного старше. — В виде выкупа, чтобы ты снова разрешила мне лечь с тобой вместе в постель как мужу, как бы ты поступила тогда? Или стала бы смотреть, как меня убивают.

Она поджала губы:

— Что за суетная сказка пришла к тебе в голову?

— Скажи правду, — настаивал он. — Моя жизнь за твое хваленое целомудрие. Что ты сделаешь?

Она смотрела на него огненным взором:

— Ты — грешник, Рук.

— Правду! — закричал он неистово. — Неужели у тебя не осталось любви для меня?

Его слова эхом отразились в лесу, что представляло собой достаточно сильный соблазн для бродяг и преступников, но он стоял не двигаясь, ухватившись рукой за седло и ожидал ее ответа.

Она начала медленно раскачиваться, затем подняла глаза к освещенным солнцем облакам.

— Увы, — сказала она мягко, — но я люблю тебя так непоколебимо, мой муж, что лучше буду лицезреть твою смерть перед собою, чем поддамся и пойду на ужасные пригрешения перед лицом Господа.

Он не сводил с нее взгляда. Он стоял и, не мигая, смотрел на нее, чувствуя, как каменеет его тело.

Она улыбнулась ему и наклонилась, чтобы потрепать его волосы.

— Откровение еще придет к тебе.

Он поймал ее пальцы и сжал их в своих, облаченных в металл.

— Изабелла, — сказал он удрученно. Она перекрестилась свободной рукой.

— Давай дадим обет целомудрия. Я люблю тебя, как мать любит своего сына.

Он отпустил ее. Некоторое время он с удивлением озирался, как будто не мог понять, что ему делать дальше. Затем резко пошел дальше, молча ведя за собой коня.

Прохладный ветер трепал его темные волосы, развевая их в разные стороны.

Конь вскинул голову. Его ноздри раздулись.

Рыцарь насторожился. Он остановился, и его рука легла на рукоятку меча. Конь жадно вдыхал какой-то запах, доносимый ветром, и налитыми кровью глазами смотрел на изгиб дороги, исчезавшей дальше в лесу. Стояла абсолютная тишина, почти не нарушаемая шелестом листьев.

— Великий Боже с нами, — громко сказала Изабелла.

За этим ничего не последовало: не вылетело ни стрелы, не выскочил из засады враг.

— Подвинься назад.

Рыцарь надел шлем и перекинул поводья через голову коня. Изабелла перелезла через заднюю луку седла, и он вскочил на коня. Она обхватила руками его за пояс. Он вытащил меч, пришпорил коня, и, издав боевой клич, отразившийся целым переливом лесного эха, ринулся дальше по дороге. Конь поскакал, разбрызгивая своими копытами воду, и вскоре обогнул изгиб дороги.

Перед глазами у них мелькнули мертвые тела и красная грязь. Конь собирался было броситься дальше, но он натянул поводья, и конь остановился на месте, пританцовывая среди окружавшей их неподвижности.

Он ничего не говорил, лишь поворачивал и поворачивал коня, кружась на одном месте. Перед глазами его проплывали тела их бывших спутников. Теперь их лица были мертвенно-бледными, вокруг них собирались алые лужи, еще не смытые дождем.

Изабелла прижалась к нему.

— Бог уберег нас, — сказала она почти неслышно. — Поклянись же сейчас нашему спасителю Иисусу, что ты будешь вести жизнь, полную целомудрия!

Он наклонился, пытаясь выяснить, не остался ли кто-нибудь в живых. Конь переступал с ноги на ногу, погружая свои копыта в мокрую траву и грязь и выбивая какой-то непонятный ритм. Грабители хорошо знали свое дело.

— Боже праведный! Их убили буквально только что.

Он весь напрягся, рассматривая окружающие их заросли.

— Бандиты только что удрали.

Он развернул коня, но отъехав, остановил, чтобы вновь взглянуть на жуткую картину, оставшуюся позади, словно для того, чтобы удостовериться, что все это — правда.

— Они скончались не исповедовавшись, — прошептала Изабелла и стала бормотать молит?

Она ни на секунду не отрывала от него своих рук даже для того, чтобы перекреститься.

— Так поклянись же сейчас в благодарение Богу за его милосердие и наше избавление от опасности, что ты навсегда будешь целомудренным.

Авиньон напугал его и вызвал неприязнь. В темных жарких улицах перед дворцом пап он стоически переносил тяготы ожидания Изабеллы, пока та молилась. Сейчас она молилась перед ком распятия. Сзади нее находилась простила, которая делала ему знаки и принимала отвратительные бесстыдные позы, стоя в дверном проеме. У проститутки была плохая кожа, она издевкой смотрела на Рука и водила языком своим темным губам, в то время как Изабелла Б отвратительной грязи улицы стояла на коленях, в очередной раз вознося Всевышнему свои молитвы. Его жена, как он знал это из опыта, сейчас только стала подходить к своему экстазу. Беззубый продавец, устав от ожидания, довольно грубо потребовал, чтобы она либо заплатила за это распятие, либо проваливала отсюда прочь. Увидев изумление и негодование Изабеллы, проститутка захохотала. Рук свирепо посмотрел на нее и коснувшись плеча жены, сказал:

— Давай уйдем от этих лицемеров. Она поднялась на ноги и послушно зашагала рядом, пробираясь сквозь толпу. На них упала тень грандиозного дворца, впереди выросла высокая отвесная стена, снабженная узкими бойницами в форме крестов для лучников. Изабелла прижалась к нему, и он обхватил ее рукой за талию, отталкивая толстого монаха, который нахально пихнул локтем Изабеллу, чтобы побыстрее пройти мимо.

Ее тело было мягким, податливым и прохладным, в то время как он ужасно потел, жарясь на солнце в своих доспехах. Он побоялся оставить их без присмотра, а она уже целый день без передышки ходила от одного храма к другому, целуя святые мощи, молясь на коленях перед иконами Святой Девы Марии, плача и рыдая. Ее теперешняя мимолетная слабость, то, что она покорно прижалась к нему, болезненно напомнило Руку их счастливые времена, и ему стало еще хуже.

Он попытался отогнать невеселые мысли, а также вспыхнувшее в нем желание. Он даже стал молиться про себя, пока они пробирались в толпе вверх по небольшому подъему, направляясь к воротам. Но он не был так искусен в этом, как Изабелла. Она всегда умела говорить. Именно ее веселый и звонкий голос привлек его внимание на рынке в Ковентри. Прекрасный голос, который принадлежал хорошенькой дочке торговца, веселой хохотунье с доброй и обольстительной улыбкой. Как было прекрасно, хотя и странно, что именно он сумел завоевать эту чудную девушку, не имея ничего за душой, кроме планов на будущее и мечтаний. Словно они могли заменить им мясо и хлеб.

Но оказалось, что судьбой им было отпущено только несколько сладостных недель, когда они целовались и находили счастье в объятиях друг друга. Тогда Изабелла была так же страстна, так же желала его, как и он ее. Затем королевская армия двинулась во Францию, он был призван в ее ряды. Его посвятили в рыцари после битвы при Пуатье, и полный радужных надежд, счастливый, изнемогающий от желания, стремящийся поскорее забыться с ней, он вернулся назад, и к своему ужасу, обнаружил, что Бог избрал ее своей прорицательницей .

Целую неделю он силой заставлял ее быть ему женой, не обращая внимания на ее упреки, доводы и ругань, но вскоре Изабелла начала рыдать, и он понял, что дальше так продолжаться не может. Он собирался было побить ее — так советовал ему ее отец. И, надо сказать, он бы с радостью поколотил ее, особенно, когда она входила в религиозный раж. Но тут Изабелла вдруг начала умолять его отправиться в паломничество через груду обугленных развалин, которые представляла из себя Франция. И вот он оказался здесь, сомневаясь и недоумевая, выполнил ли он волю неба или прихоть своенравной женщины. Одно он знал определенно — его душа была полна горя, а тело — неудовлетворенного желания.

Они прошли между двумя коническими башнями и оказались во дворе огромных размеров, намного больше, чем в каких-либо замках, которые ему доводилось видеть. Весь двор был заполнен толпами людей: нищие, церковники, паломники… Клирики и знать устремлялись куда-то дальше, в то время как простые пилигримы, как они сами, бесцельно бродили и слонялись по двору или становились в длинную очередь, которая несколько раз огибала двор и кончалась у группы священнослужителей и клириков.

Изабелла начала дрожать в его руках. Она выскользнула из его рук и повалилась на колени. Мимо сновали тысячи ног. Она начала завывать, и люди стали поворачивать головы.

Рук уже не чувствовал стыда. Он начал привыкать к этому, да и вообще ее стенания и крики даже оказались полезными для них — — уже через четверть часа их проводили мимо более простых посетителей в сводчатые залы с огромными колоннами. Здесь тоже было много людей.

Многоголосый шум голосов заполнял помещение, своды которого были украшены золотыми прекрасными звездами, ярко сияющими на голубом фоне. Еще там были написаны красками изображения святых. Очарованный яркими красками и золоченым сиянием, он продолжал разглядывать помещение, когда его неожиданно пихнул какой-то клирик, и он упал на скамью. Изабелла, повернув голову, успела только посмотреть на него, и ее вместе со всеми сопровождавшими церковниками поглотила толпа.

— Изабелла! — Рук вскочил на ноги. Он стал проталкиваться туда, где она только что была. Изабелла. Ему обязательно надо было быть рядом е ней. Ее многие считали еретичкой. Ему нужно было быть с нею рядом и объяснять сомневающимся, недоверчивым и подозрительным. Он протолкнулся на свободное место и оказался внутри круга священнослужителей в торжественных богатых одеждах.

Облаченный в мантию и тонзуру писец поднял голову из-за аналоя, истец оборвал свою речь и, продолжая стоять на коленях у подиума, обернулся.

Рук стал быстро отступать и вышел из, зала церковного суда, не забыв при этом несколько раз поклониться. Выбравшись оттуда, он выпрямился и обнаружил, что был выше почти всех собравшихся. Это дало ему возможность смотреть поверх голов. Изабеллы нигде не было. Когда он собирался войти в какую-то боковую дверь, его остановил стражник, и делая вид, что не понимает французского языка Рука, жестом достаточно нагло указал ему на скамью. Рук окинул его злобным взглядом и повторил свой вопрос так громко, что почти закричал. Стражник ответил ему оскорбительным жестом и кивком головы указал на скамью.

В этот момент краем глаза Рук заметил какое-то сияние и машинально повернул голову. Ему показалось, будто солнечный луч отразился от блестящей поверхности и ударил ему в глаза. Толпа в этот момент схлынула, и на расстоянии двух копий от него он увидел женщину. Она глядела на него и стражника так, словно наблюдала за двумя сцепившимися дворняжками. Это была принцесса, а, судя по богатству ее платья и украшений, может быть, и королева. Ее окружали придворные, мужчины и женщины, сиявшие и сверкающие разноцветными лучами радуги или солнечного луча, преломившегося в стекле.

Он почувствовал холод… Затем она отвела свой взгляд, и его бросило в жар.

Рук упал на одно колено и склонил голову. Когда он снова поднял ее, перед ним уже был народ, заслонивший ее и, частично, ее людей. Один из них презрительно поднял бровь, выразительно посмотрел на Рука и многозначительно повернулся к нему спиной.

Рук уже пришел в себя. Он беспрекословно сел на скамью возле охранника, но не мог заставить себя отвести свой взгляд от того места, где только что была она. Толпа поредела, и он снова увидел ее. Он делал вид вначале, что изучает пилястры и вырезанных зверей, других паломников, проходящего мимо священника, бросая время от времени на нее взгляды украдкой. Но никто из ее свиты не обращал на него внимания, и он позволил себе смотреть на принцессу в открытую.

Она носила с собой белого сокола, который был так же безразличен ко всему, как она, словно этот зал был простым охотничьим полем. Кожа ее шеи и ног казалась особенно белой на фоне желтого цвета ее платья, сшитого по фасону, которого он еще никогда не видел в своей жизни — низкий вырез на груди, облегает пояс и бедра, вышито донизу серебряными стрекозами, глаза которых сделаны из изумрудов. Из-за этого при каждом движении складки ее платья сияли дивными оттенками. На узком ремне висел кинжал. Его гладкая ручка из слоновой кости была украшена малахитом и рубинами. Роскошные серебряные шнурки, спускающиеся от локтей на пол, имел на себе эмблему, выполненную в серебристо-зеленых цветах, которую он не мог распознать. Зеленые ленты с теми же эмблемами были вплетены в ее косы, которыми скреплялись ее темные, как черное небо, и гладкие, как дьявольский венец, волосы.

Он перевел взгляд на ее руки, поскольку больше не мог позволить себе смотреть так прямо на ее лицо. Еще более он боялся смотреть на ее тело из-за какого-то странного влияния, которое она на него производила. Перчатки и капюшон-клобучок на соколе, украшенные драгоценными камнями, как и все остальное, сверкали и светились. Она погладила грудку птицы своими большими пальцами, и, несмотря на расстояние, эта нежная ласка заставила его сердце кровоточить, словно ему в грудь вонзили кинжал. Он не мог оторвать глаз от ее пальцев, которые теперь прикоснулись к губам. Он увидел ее слабую улыбку, которую она адресовала каким-то дамам — такая холодная, холодная… Она вся была сиятельно холодной, а он — пылал. Он не мог запомнить ее лица. Он даже не понял, была ли она красива или нет. Он не смог бы описать ее черт. Ведь трудно описать солнце, глядя на это слепящее светило.

— Муж! — голос Изабеллы потряс его. Она была здесь, рядом. Она схватила его за руку и упала на колени рядом со скамьей, на которой он сидел. — Завтра утром со мной будет говорить сам епископ. Он хочет выслушать мою исповедь и поговорить о служении Богу! — Ее голубые глаза сверкали. Она радостно улыбнулась ему: — Я сказала ему о тебе, Рук. Что ты был моим надежным и верным защитником, и он попросил, чтобы ты тоже предстал перед ним вместе со мною — подтвердить свою торжественную клятву целомудрия во имя Иисуса и Святой Девы Марии!

Изабелла настояла, чтобы он пошел с нею без доспехов. Ее робость, ее тяга к Руку в поисках его защиты испарились. Всю ночь она не ложилась спать и провела ее в молитвах, прерывая их временами лишь для того, чтобы с бесконечными подробностями описать свой триумф. Здесь, в церкви, уже слышали про нее — ее слава уже разошлась так далеко! Теперь церковники хотели удостовериться, что ее видения были ниспосланы Богом. Они подвергли ее жестокому допросу, но она правильно отвечала на все и даже сама сделала им ряд замечаний, указав на ошибки в их трактовке евангелия от Святого Иакова.

Рук слушал ее, испытывая большое беспокойство. Он не мог представить себе, как это его жене удалось расположить к себе этих заносчивых церковников в ярких одеяниях, говорящих по-латински. Правда, Изабелла приобрела ряд последователей, но они были родственными ей по духу, так же склонными к экстазу и духовным мукам. И он не встретил еще ни одного церковника, который был бы более заинтересован в святом экстазе, чем в своем обеде.

Он спал урывками. Ему снились соколы и женские тела. Во время пробуждений он проверял, спала ли Изабелла, но та не ложилась всю ночь, стоя на коленях у окна и вознося молитвы Всевышнему. Слезы медленно текли по ее щекам, а на лице неизменно играла улыбка блаженства и умиротворения. Ему очень хотелось, чтобы епископ даровал ей все, к чему она стремится. Может быть и святости, если это так ей надо.

Он очень опасался предстоящей встречи. Он боялся так, как еще ни разу не боялся ни перед одной битвой и ни перед одним сражением. Временами ему даже казалось, что завтра его ожидает казнь. Пока та клятва, которую они дали, была известна только им двоим, она не казалась ему настоящей. К тому же, он ведь не сказал ясно, в чем, собственно, он поклялся. Они были еще молоды, еще оставалась надежда. Женщины очень непостоянны, это ведь всем известно. Может быть она еще изменится. Ему надо было бить ее. Надо было не обращать внимания на ее вопли и причитания и обзавестись ребенком. Надо было сказать, что порядочные женщины остаются дома, а не таскают своих мужей, чтобы те присутствовали при их канонизации. Он глядел на ее благочестивые слезы, и ему хотелось заплакать самому.

В высочайшем церковном суде ему сообщили, что он должен подождать и что пока требовалась только Изабелла. Какой-то горбун протянул к нему руки, прося подаяния, и Рук сунул ему монету. Немой горбун промычал что-то и поклонился.

Все утро он просидел там, чувствуя себя почти голым без доспехов. Он никак не мог ничего придумать, разве что отказаться от своих собственных слов и оказаться ложным свидетелем перед всеми собравшимися, перед епископом и церковью. Хуже всего было то, что они могли загнать его в угол своими религиозными вопросами, запутать его, как это делала она, и добиться того, что он будет готов поклясться в чем угодно.

За ним пришли трое клириков. Он поднялся и последовал за ними по коридорам, вверх по лестнице, пока они не попали в квадратную комнату с высоким потолком. В ушах у него шумело. Ему бросилась в глаза абсолютная тишина, насыщенные цвета, фрески на всех стенах и много ярко разодетых людей. Но в следующую секунду он был вынужден двинуться дальше. Затем он склонил свою обнаженную голову и встал на колени перед епископом.

«Сир Руадрик из Англии», — произнес хорошо поставленный голос по-французски.

Мягкие туфли и шитый золотом край белой и красной мантий — вот и все, что видел Рук.

— Есть ли на то твоя воля, чтобы супруга твоя приняла постриг и жила целомудренно и вдали от мирских соблазнов?

Рук уставился на туфли. Постриг?

Он приподнял голову повыше, и теперь ему стали видны колени епископа. Изабелла никогда ничего не говорила про постриг…

Неужели она бросит его? Станет монахиней?

— Он поклялся, — голос Изабеллы эхом отразился от высоких стен собора. Она говорила по-английски, но переводчик быстрым бормотанием передавал содержание ее ответов.

— Молчи, дочь моя, — ответил епископ. — Твой муж должен сказать сам.

Рук ощутил, что все повернулись к нему. Огромная толпа незнакомых людей разглядывала его спину, ожидая ответа. Он не был к этому готов и чувствовал, как какая-то железная рука сжимает его горло.

— Вы понимаете меня, сир Руадрик? Ваша жена пожелала принести клятву целомудрия и отойти от мирской суеты к созерцанию и раздумьям. Она может найти себе место среди францисканцев в Сант-Клауде, если вас это интересует.

— В Сант-Клауде, — повторил он с глупым выражением лица. Он поднял глаза и увидел, что епископ внимательно рассматривает его.

— Вы понимаете французский? — спросил прелат.

— Да, мой господин, — ответил Рук. Епископ одобрительно кивнул.

— Жена не имеет прав на свое собственное тело, но муж ее. Точно так же не муж имеет право распоряжаться собой, но жена, — говорил он нараспев. — Поэтому она должна получить твое разрешение сделать это. Согласен ли ты, сын мой, позволить своей жене принять клятву целомудренности?

Его спросили, согласен ли он. Значит он мог сказать «нет». Он поднял голову и увидел, что Изабелла стояла и, плача, смотрела на него. Она безмолвно умоляла его.

Изабелла.

Он представил себе, как он откажет ей и силой поведет домой. Затем представил, как потеряет ее, если скажет «да».

Она издала глубокий стон, словно умирая, и моляще протянула к нему руки.

Он отвернулся от нее и молча опустил голову.

— Да, мой господин, — сказал он хрипло. Епископ подался вперед. Рук сжал свои ладони и протянул их вперед. Епископ дотронулся до них, закрепляя его согласие. Теперь у него больше не было жены. Настоящей жены. Собственно, теперь он даже не знал, женат он или нет.

— Можешь встать, сын мой, — сказал епископ. Рук встал. Он начал было кланяться, отступая назад, но прелат поднял руку.

— Сир Руадерик. Верите ли вы, что видения этой женщины идут от Бога? — спросил он мягко.

— Да, мой господин, — Рук знал слишком хорошо, что надо отвечать уверенно и твердым голосом. Любой другой ответ был бы понят как свидетельство того, что ее видения посланы дьяволом.

— Вы последовали за ней, чтобы проповедовать вместе?

— Она моя жена, — сказал Рук, однако почувствовал сомнение и добавил: — Была женой. И я не мог… мой господин, позволить ей уйти от дома так далеко одной.

— И вы не требовали от нее остаться дома, чтобы хранить очаг семейной жизни?

Рук чувствовал стыд и позор от того, что не смог заставить ее остаться дома, что он, муж, не смог приказать своей собственной жене.

— Ее видения призывают ее, — сказал он в отчаянии. — Она слуга самому Господу.

Его слова замерли, и воцарилась абсолютная тишина. Он чувствовал, что в душе все смеялись над ним, над его странными объяснениями.

— И вы дали ей торжественную клятву целомудрия пять недель назад по дороге в Реймс?

Рук беспомощно смотрел на епископа.

— Повинуясь видениям этой женщины, — настойчиво повторил епископ, — вы храните целомудрие в вашем браке?

Рук опустил голову:

— Да, — пролепетал он, глядя на яркие кафельные плиты пола. — Да, мой господин.

— О! Не думаю, — произнес веселый женский голос. — Он совсем не целомудрен. Наоборот, он готов к прелюбодеянию и даже совершает его.

Потрясенный Рук застыл, не веря своим ушам.

— Нет, я никогда не… — слова застряли у него в горле, когда он, повернувшись, понял, кто обвинял его. Это была та самая дама с соколом. Сейчас она стояла в одном роде (5, 03 метра) от него.

Она шагнула вперед, бросила взгляд на него через плечо и сделала реверанс епископу. Ее глаза, окруженные длинными черными ресницами, были светло-голубыми. Не чисто голубыми, а отливающими сиреневым оттенком ее платья. Ее возраст трудно было определить. С одинаковым успехом она могла оказаться юной, как Изабелла, или старой, как вечность. На клобучке ее сокола сияли изумруды.

Рук почувствовал, что его лицо запылало.

— Я не прелюбодействовал, — сказал он хрипло.

— А разве мысль не такой же грех, как деяние? — спросила она, обращаясь к епископу, но глядя на Рука. Ее чистый голос резонировал в зале.

— Это справедливо. Но если у вас нет иных свидетельств, то это дело касается отпущения грехов на исповеди.

— Конечно, — она улыбнулась равнодушной и спокойной улыбкой и, приподняв свои юбки, стала отступать. — Боюсь, что я зашла слишком далеко в своих предположениях. Я просто лишь хотела уберечь ваше святейшество от оскорбления слышать такие заявления о целомудрии от такого человека. Он слишком смело на меня смотрел вчера, смутив меня.

Слабый звук протеста вырвался у Рука, но он не мог отрицать этого, ведь он и вправду смотрел. Значит, он совершил прелюбодействие в своем сердце. Он возжелал ее — смертный грех! Его глаза встретились с ее взглядом, и он почувствовал, что она насквозь видела его и осознала, что и он догадался об этом.

— Мне жаль, что вы были обеспокоены в святом месте, моя госпожа, — произнес прелат. Однако его тон не выказывал особого беспокойства или недовольства.

— Скромность в манере поведения и в платье, дочь моя, умерит храбрость недостойных мужчин. Но ваше замечание весьма ценно. Сир Руадрик, вы можете поклясться в том, что вы чисты не только в действиях, но и в мыслях?

Рук подумал, что, видно, сам Господь Бог пожелал подвергнуть его этому унижению и страданию. Зачем бы еще нужно было присутствие такого большого количества людей. Ведь он был никем и ничем для них всех.

Он не мог себя заставить отвечать здесь, перед всеми и перед ней. Ведь, может быть, она — посланец Божьей истины, хотя, по правде говоря, ему казалось, что ей подходит больше роль посланца дьявола, чтобы смущать мужчин.

Молчание висело в зале, как приговор. Рук посмотрел на даму, затем на влажное от слез лицо Изабеллы, закрыл глаза и покачал головой:

— Нет.

— Сир Руадрик, — жестко молвил епископ. — Своим признанием того, что вы нечисты, клятва, данная вашей жене, не может считаться верной.

Когда переводчик закончил перевод, Изабелла зарыдала, причитая…

— Молчание! — прогремел епископ, и даже Изабелла умолкла, захваченная врасплох. В возникшей тишине он продолжил: — Вам нужно исповедаться, сир Руадрик. Пусть там отпустят вам ваш грех. В отношении же другого… — Он посмотрел на Изабеллу, которая успела подползти к нему и теперь лежала у его ног, моляще ухватившись за подол его мантии. — Обычно один супруг не может принять клятву целомудрия, если другой не согласен поклясться в том же. Само согласие недостаточно, поскольку без утешения подвергнуть свое тело такому ограничению за благо быть ближе к Богу, соблазны плоти могут оказаться слишком великими. — Он посмотрел на Рука. — В отсутствии настоящей преданности слову, вы понимаете разумность таких требований, сир Руадрик?

Рук весь горел. Он кивнул. Епископ поднял руку.

— Тем не менее, эта женщина кажется мне особым случаем. И я позволю ей вступить в монашество и жить в согласии с его законами без клятвы мужа. После того, как я проверю истинность ее суждений и глубину веры и при условии удачного исхода испытаний, ей может быть дарована возможность служения Богу.

Когда Изабелла услышала этот перевод, она стала целовать низ одежды епископа, явно собираясь впасть в экстаз. Епископ сделал знак рукой, и Рука подхватили и повели к двери. Он вырвал руку из объятий клирика и повернулся назад, но толпа уже двинулась и отгородила его. Уже в коридоре он увидел, как дама с соколом, досадливо морщась, с лицом, полным страдания, зажимала себе уши, в то время как Изабелла кричала во весь голос. Дверь затворилась.

Какой-то церковный служитель обратился к нему, заявив, что он должен сделать взнос в тридцать семь золотых флоринов, который пообещала Изабелла, и проинформировал, что этот взнос должен быть уплачен сразу же.

Тридцать семь золотых флоринов — это были все его деньги, которые он сумел накопить, получив выкуп за двух французских рыцарей, плененных им в битве при Пуатье. Служащий взял их, тщательно пересчитал и проверил, пробуя каждую монету на зуб, прежде чем бросить ее в святой кошелек.

Рук шагал на свой постоялый двор точно во сне. Там он вначале отправился в конюшню, чтобы удостовериться хотя бы в реальном существовании своего коня и меча, когда все остальное, казалось, изменилось и исчезло.

— Уже забрали, — сказал хозяин постоялого двора.

Рук схватил его за горло, отшвырнув метлу, которую тот держал.

— Клянусь небом, я заплатил тебе сполна! — Он оттолкнул хозяина, и тот грохнулся спиной о стену. — Где они?

— Священник! — крикнул тот, быстренько отползая на безопасное расстояние. — Священник приходил сюда, чтобы забрать их, сир! Ваша добрая жена… — Он поднялся на ноги. — Она разве не собирается стать монахиней? У него же была печать епископа! Дар церкви, от ее имени. Он сказал, что вы не возражали. Печать епископа, мой добрый господин. Иначе бы я не позволил им забрать все это. Ни за что на свете!

Рук чувствовал себя так, словно его ударили секирой — все еще на ногах, но голова уже идет кругом.

— Они забрали моего коня? — спросил он чужим голосом.

— Оружие и доспехи тоже. — Стоя на безопасном расстоянии, владелец постоялого двора позволил себе усмехнуться. — Кровопийцы! Они еще заставили меня сбегать наверх, чтобы я им принес вашу кольчугу и шлем.

Изабелла оставила его безоружным.

Тридцать семь золотых флоринов. Как раз столько, сколько, как ей было известно, было у него в кошельке. И еще коня. Меч. Доспехи.

Он обхватил голову руками и поднял лицо к небу. Тяжелый стон вырвался у него из груди, жуткое рычание, которое эхом отразилось от стен каменных построек, как крик раненного зверя. Слезы бессильной ярости навернулись на глаза Рука. Он прислонился спиной к стене и медленно опустился на землю. Там, в грязи, он сидел не замечая времени, обхватив голову руками.

— Вы можете подать на них прошение в суд. И если они были не правы, вам все вернут, — любезно продолжал хозяин постоялого двора.

Рук только зло рассмеялся в ответ:

— Сколько все это может продлиться?

— А кто знает? Пару лет, наверное.

— Да, и стоить это будет столько, что хватит на двенадцать кобыл.

— Это верно, — с готовностью согласился тот.

Рук продолжал сидеть на земле в том же положении. Он слышал, как хозяин ушел, слышал, как какие-то люди говорили, проходя мимо. Он не хотел двигаться. Ему некуда было идти. У него больше не было ни жены, ни денег. Ничего. Он все еще никак не мог осмыслить всю чудовищность случившегося.

По его плечу кто-то тихонько похлопал, но даже от этого слабого прикосновения он чуть было не упал. Он отнял от лица руки. Он не знал, сколько прошло времени, но, видно, немало, так как тени на улице стали заметно длиннее.

По плечу снова постучали, и он, не думая, схватил с проклятием чью-то руку. Перед ним стоял тот самый немой горбун, которому он дал деньги, и первой его мыслью было потребовать деньги назад.

Попрошайка протянул ему мешок. Рук зло посмотрел ему в лицо. Горбун потряс мешочек и протянул его ближе к Руку. Он ждал, с надеждой глядя, как тот взял его.

В нем оказалась свернутая бумага и мелкая монета. Нищий все еще стоял рядом и ждал. Рук подержал монету в руке и, повинуясь гордости или тщеславию, швырнул ее нищему. Тот широко улыбнулся и, зашаркав прочь, жестами поблагодарил его.

Рук грустно смотрел, как удаляется его обед и ночлег в постоялом дворе. Удаляется по узкой улице с горбатым попрошайкой. Затем он развернул бумажку и подскочил от изумления — ему в глаза ударил сноп зеленого пламени.

«Я нанимаю тебя на службу. Возьми это сейчас в виде оплаты. И не подведи меня в этом.»

Он смотрел на письмо и на два изумруда в своей ладони. Один был маленьким — не больше глаза у стрекозы. Зато другой оказался таких размеров, что на него можно было купить коня, оружие и доспехи, да еще оплатить услуги одного оруженосца за целый год. По размеру это было похоже на изумруд, украшавший горделивую грудку сокола.

Он сжал камни в руке и стал смотреть, как в них вспыхивают и мигают лучи. Он знал, что ему бы сейчас следовало направиться в ее дворец и бросить их ей в лицо. Добрый, благочестивый человек так бы и поступил. Благочестивый человек не стал бы связываться с такой, как она.

Он отдал свою жену Богу.

И еще своего коня, доспехи, деньги.

Рук сжал в ладони ее камни и произнес клятву о том, что посвящает себя служению этой дочери архидьявола.