Графиня Кейт

Глава XIII Трудный разговор

Воскресенье в Олдбороу прошло совсем не так, как бы хотелось Кейт. Страшные сны заставили ее проснуться среди ночи с сильной головной болью. Тревога и беспокойство предыдущего дня, продолжительный голод, утоленный в булочной, путешествие с волнениями и встречами — всего этого было достаточно, чтобы привести юную графиню в жалкое и болезненное состояние.

Впрочем, здоровье Кейт не было еще до такой степени плохо, чтобы возле ее постели столпились доктора. Рядом с девочкой сидела только Мэри Вардур, которая с четырех часов утра, как только Кейт пожаловалась на головную боль, принялась усердно ухаживать за ней и осталась до того времени, пока та снова не заснула, то есть до полудня.

Когда все ушли в церковь, храбрая Мэри взяла на себя смелость написать с ранней воскресной почтой записку леди Барбаре Умфревиль, в которой упомянула, что ее маленькая кузина чувствует себя так дурно, что привезти ее в дом теток в понедельник, как обещал мистер Вардур, будет невозможно.

Сон придал сил маленькой леди. Проснувшись, она с аппетитом скушала чашку бульона с гренками и почувствовала себя вполне неплохо. Оставаться кому-нибудь дома, чтобы ухаживать за ней, уже было не нужно. Мэри не могла не пойти в церковь, так как она играла на органе и управляла хором, а потому, увидев свою больную снова на ногах, играющую с маленьким котенком, Мэри вздохнула с облегчением.

— Кейт, ничего, если мы ненадолго оставим тебя одну? Только на время церковной службы и уроков катехизиса…

Кейт смутилась и хотела попросить, чтобы с ней оставили Сильвию, но не посмела. Она чувствовала себя не настолько больной, чтобы это было необходимо, и знала, что в доме Вардуров не ходить в церковь можно было только по действительно уважительной причине.

Глупых мыслей, которые в этот час одиночества вертелись в маленькой голове Кейт, было достаточно, чтобы наполнить ими две или три книги. Во-первых, она была обижена. На нее очень мало обращали внимание как в отношении ее титула, так и в отношении тех опасностей, которые она перенесла, чтобы вернуться домой, и, наконец, в отношении ее нездоровья. С ней обращались как с простой деревенской девочкой, а не как с графиней!

Впрочем, Кейт тут же вспомнила, как Мэри нежно и внимательно ухаживала за ней утром, как она не пошла на службу и в воскресную школу, вспомнила также, как сама она гордилась прежде тем, что ее друзья ни во что не ставят ее титул. Ей стало стыдно, и она принялась читать псалмы и наставления, которых не успела прочесть утром, а потом начала пересматривать книжный шкаф, отыскивая очень старую, но любимую ею книгу для воскресного чтения.

Спустя некоторое время послышался вдруг какой-то шум. Кейт вздрогнула как от пушечного выстрела, хотя этот шум возник скорее в ее воображении. В голове девочки начали тотчас же сплетаться разные истории о разбойниках, которые идут грабить дом, хотя в это самое время она преспокойно сидела в комнате Мэри с книгой на коленях у камина, окруженная милой, старой мебелью и картинами. Вот разбойники входят наверх: тук, тук, это их шаги! Кейт затаила дыхание и расширила глаза. Сейчас они схватят ее, чтобы отобрать у нее часы! А потом в газетах появится статья: «Таинственное исчезновение молодой графини Кергвент». Тетка Барбара пожалеет тогда, что обращалась с ней так жестоко, а Мэри признает, что не должна была покидать девочку, которая пришла к ней под защиту!

В такого рода фантазиях леди Кергвент провела целый час. Она раз пять уже была схвачена и убита, когда хлопнула входная дверь. Кейт, придя наконец в себя, выскочила навстречу родственникам и принялась уверять их, что чувствует себя совершенно здоровой.

Остаток дня прошел тихо и приятно. Кейт наслаждалась каждой минутой, проведенной в доме, где выросла, окруженная друзьями и любимыми книгами. Мистер Вардур пришел в гостиную, чтобы побеседовать с детьми, и Кейт с удовольствием уселась рядом с Чарли, Сильвией и маленькой Лили.

Священник тихим голосом рассказывал им о Господе, укрощающем волны и бури живой природы и успокаивающем необузданные душевные страдания. Говорил он и о том, как все боязни и страхи, все глупые фантазии и горячие характеры смягчились бы и утихли, когда бы человек пробуждал в своем сердце мысль о Боге.

«Смогу ли я вспомнить об этом, когда сочту себя несчастной?» — спрашивала себя Кейт и не находила ответа.

В настоящее время до несчастья было далеко. Все было как в чудесном сне, который она старалась как можно дольше продлить. На столе оказалась старая Библия с картинками, которые все дети Вардуров, как только встали на ноги, рассматривали каждое воскресенье и которые могли бы описать теперь с закрытыми глазами. Кейт с благоговением смотрела на них, прислушиваясь к звонкому голоску маленькой Лили. Отрадно было видеть, как это крошечное дитя, скрестив сзади пухлые ручки, чтобы не соблазниться желанием дотронуться пальцем до картинки, подробно перечисляет всех тварей, которым Адам должен был дать названия, показывает, как идет вся процессия в ковчег и как к Иакову сходят ангелы.

Затем принесли чай, и, к великой радости Кейт, было решено, что она может идти к вечерней службе. Вечернюю службу девочка всегда любила: церковь была освещена, пение было какое-то особенное, ласкающее ее слух и сердце. Сегодня оно необычайно трогало слабые струны ее сердца, и, когда она вспомнила о том, как мало ценила все это прежде, как радовалась, уезжая в Лондон, и как все это ей дорого теперь, на молитвенник, который Кейт держала в руках, вдруг упали крупные капли. Первый раз в жизни причиной ее слез были не раздражительность и не выговоры, и она радовалась этому так, что даже не пыталась вытереть щеки. Кейт испытывала какое-то незнакомое прежде счастье, казавшееся ей даже лучше радости и веселья.

Плакала ли Кейт от усталости или вследствие утреннего нездоровья, но во всяком случае, когда она после благословения вернулась домой, то чувствовала страшное утомление, глаза ее распухли и болели, и она способна была только лечь в постель и крепко проспать безо всяких снов до следующего утра.

Она проснулась, чувствуя себя совершенно здоровой, спустилась вниз и объявила Сильвии:

— Давайте выбросим все из головы и постараемся думать весь день, что все вокруг точно так же, как в прежние времена, и что я ваша старая Кейт. Я буду готовить свои уроки, пойду в школу, буду веселиться и совершенно забуду все страшное…

Но до счастливого возвращения к былым временам должно было еще кое-что случиться. Как только закончился завтрак, мистер Вардур позвал Кейт к себе.

— Теперь мне нужно с тобой поговорить, — сказал он.

Кейт понимала, о чем пойдет речь. Но теперь она уже не была взволнована, как прежде, и потому смотрела на свой «подвиг» и на его причины совсем другими глазами. Она была бы рада избежать разговора, но ей столько нужно было сказать приемному отцу!

Остаться с ним наедине в кабинете было немного страшно, но вместе с тем так хорошо и отрадно!

— Ну, — мистер Вардур обнял подошедшую к нему Кейт, — теперь расскажи мне все по порядку. Что привело тебя к такому грустному и странному поступку?

Кейт опустила голову, и пальцы ее заиграли по резьбе стула.

— Почему могло так случиться, моя милая? — продолжал спрашивать мистер Вардур.

— Это случилось потому, — начала Кейт, становившаяся смелее и увереннее в своей правоте при звуке собственного голоса, — это случилось потому, что тетя Барбара приказала мне написать неправду… А я никогда не буду лгать, никогда, ни для кого!

Глаза девочки засверкали.

— Тише, тише, Кейт, — священник взял ее за руку. — Я спрашиваю не о том, чего ты не будешь делать, но хочу знать то, что ты уже сделала. Какого рода была эта ложь?

— Видишь ли, папа… Та, другая Сильвия, знаешь, Сильвия-Джоанна, ну, нынче день ее рождения… Мы с ней еще в Борнмуте условились провести этот день вместе. В субботу, услышав об этом, тетя Барбара сказала, что не желает, чтобы я с ними сближалась, что я не должна к ним ехать. И заставила меня написать в записке, что она уже этим днем распорядилась за меня…

— А вдруг она действительно что-то запланировала для тебя на этот день?

— Ах, папа, этого не может быть! Потому что, когда я ей говорила, что не стану писать неправду, она ни разу меня не остановила и никак не упомянула о своих планах!

— И ты вот в таких выражениях и сказала это своей тетушке?

— Да, — Кейт опустила голову, — я очень разгорячилась.

— Тогда я не удивляюсь, что леди Барбара потребовала беспрекословного послушания и не захотела больше ничего обсуждать с такой дерзкой девочкой.

— Но, папа, она же лжет для приличия! — воскликнула Кейт. — Она говорит, что ее дома нет, когда она дома, и…

— Постой, Кейт! Не тебе судить о том, что делают взрослые. Может быть, я или Мэри не сказали бы так в подобном случае, но обычно, когда говорят, что нет дома, то хотят этим сказать только, что не желают принимать гостей. Точно так же и тут: твоя тетушка Барбара, сказав, что распорядилась прежде уже за тебя понедельником, хотела, вероятно, только повежливее отказать Вардурам. А ты даже не знала, точно ли она распорядилась этим днем или нет.

— Правда, мой учитель рисования хотел прийти в понедельник, — пробормотала Кейт, — но он не условился об этом заранее.

— Ну, Кейт, кто же теперь преувеличивает? Ты нас заставила поверить, будто леди Барбара заперла тебя, чтобы принудить тебя солгать.

— Право, папа, я не говорила «заперла», это Чарли и Сильвия сказали!

— Но разве ты их поправила?

— Ах, папа, папа! Я сделала это без намерения. Я теперь всегда дурная, даже хуже, чем была прежде дома! Это совершенная правда, теперь я никогда не веду себя, как следует. Папа, папа, неужели ты не можешь вытащить меня из всего этого? Если бы ты мог меня взять опять домой! Я не думаю, чтобы тетки хотели оставить меня у себя. Они говорят, что я такая дурная, такая страшная, что от меня занемогла тетя Джейн! Забери меня назад, папа!

Мистер Вардур взял Кейт на колени и прижал ее к своему сердцу.

— И желал бы это сделать, друг мой, — сказал он, — и хотелось бы взять тебя назад, но это невозможно. Тебе предназначено другое положение на свете, и жить у меня в доме, где нет никого старшего, кроме Мэри, чтобы присмотреть за тобой, тебе не позволят. Если бы моя жена была жива, тогда… — при этих словах Кейт обняла его, — тогда мой дом был бы и твоим собственным… Но при настоящем положении вещей я не могу устроить своего хозяйства так, как потребуют это люди, заботящиеся о твоей судьбе. Да притом еще, бедное дитя мое, мне кажется, что это мы развили в тебе те самые недостатки, которые составляют теперь твое несчастье.

— О нет, нет, папа, ты меня исправлял! А вот тетя Барбара, она делает все, чтобы я… ненавидела ее!

Да, право так, что же мне делать, если я не могу себя вести там хорошо?

— Что ты хочешь этим сказать, друг мой? В чем состоят твои затруднения? Скажи, я постараюсь тебе помочь.

Когда дело дошло до подробных объяснений, бедная Кейт поняла, что сделать это совсем непросто. «Тетка всегда была сердита», — вот единственная, самая отчетливая мысль, образовавшаяся в ее голове. Тетка никогда не была ею довольна. Ей не нравилось все, что делала Кейт. Она не наказывала девочку, но гораздо хуже этого… А что именно?

Кейт не знала, как объяснить, и могла только повторять еще и еще раз, что «все идет дурно и что она очень несчастлива».

Мистер Вардур тяжело вздохнул. Ему было очень грустно за этого ребенка, которого он любил, как своего собственного. Задумавшись, вспомнил он при этом о своей жене, которая так ласкала маленькую сироту, дочку своей сестры.

— Когда возвратится домой твой дядя Джайлз, все пойдет лучше, — попытался он утешить Кейт.

— О нет, папа, не может быть! Дядя Джайлз еще строже тети Барбары. Тетя Джейн сколько раз говорила мне, что не могла видеть, как жестоко он обращался со своими сыновьями.

— Я никогда не видел полковника в собственном семействе, — проговорил мистер Вардур задумчиво, — но знаю одно, Кейт: твой отец уважал его больше, чем кого-либо. И после его смерти только Джайлз помогал тебе и твоей матери. К тому же он очень похож на твоего отца…

— Лучше бы он был похож на тебя, папа, — вздохнула Кейт. — О, если бы я была твоей дочерью!

— Не будем говорить о том, чего нет, — сказал мистер Вардур. — Вернемся к тому, что есть. Нужно видеть вещи в их истинном свете. Богу было угодно дать тебе, моя крошка, такое положение, когда от тебя будет зависеть благосостояние многих людей, когда ты будешь примером для окружающих. Поэтому строгое воспитание будет тебе только на пользу…

— Но это ведь не исправляет меня, а, напротив, портит и делает дурной!

— Нет, Кейт. Ничто не может сделать тебя дурной. Ничто не в силах этого сделать!

Поняв, что хотел этим сказать мистер Вардур, Кейт опустила голову.

— Друг мой, я верю, что ты чувствуешь себя одинокой и грустной и что тебе недостает той любви, которая окружала тебя здесь. Но думала ли ты когда-нибудь о том Друге, который ближе всех к нам и который особенно милостив к маленьким сиротам?

— Я не могу… я не могу чувствовать этого, папа, не могу!.. Зачем же тогда случилось так, что я должна уйти от вас и от всего, что мне дорого?

— Ты не можешь видеть этого теперь, но со временем увидишь, — ответил священник. — Если будешь действовать как должно, то награда тебе будет после. А пока придется поверить мне на слово так же, как ты веришь моей любви к тебе, несмотря на то, что я отвезу тебя все-таки назад к теткам.

— Да, ты меня любишь… Я это чувствую, — сказала Кейт.

— Милое дитя мое, Отец Небесный тоже тебя любит. Если ты станешь молиться от всего сердца и попросишь у него помощи и утешения во всех твоих настоящих затруднениях и горестях, то, поверь мне, как бы ничтожны они ни были, ты почувствуешь Его нежное сострадание и любовь к тебе!

— Но я ведь такая нехорошая…

— Он может переменить тебя, Кейт. Ведь до сих пор тебе казалось скучным учение молитв, не правда ли?

— Да, исключая те, что похожи на поэзию. Последние всегда казались мне прекрасными, — прошептала Кейт.

— Вот и приложи теперь свое сердце к молитвам. Поищи в псалмах священные песни, относящиеся к твоему одиночеству. Вспомни, что мы соединяемся мысленно друг с другом в то время, когда читаем те же молитвы или те же наставления или когда думаем друг о друге. А еще лучше, поверяй свои скорби Богу, и когда почувствуешь его помощь, то сама гораздо лучше, чем бы я мог тебе объяснить, узнаешь, в чем она состоит.

Кейт ответила на эти слова только продолжительным вздохом, как бы чувствуя, что не может еще понять этого наслаждения, но уже решилась его испытать.

— Теперь, — заговорил священник, — я должен тебе сказать, что отвезу тебя домой завтра же и поговорю с тетушкой Барбарой, чтобы выпросить у нее для тебя прощение. Мне кажется, Кейт, что ты не совсем еще понимаешь, как тяжек тот проступок, который ты совершила.

— Нет, я знаю, что нехорошо было так думать и так говорить о тете Барбаре. Я признаюсь ей в этом, — сказала Кейт дрожащим голосом.

— Да, это будет очень хорошо. Но я говорю не о том, я говорю о твоем… о твоем побеге.

— Да ведь я к тебе пришла, папа!

— Это так, Кейт, но думала ли ты о том, как дерзок был твой поступок? Есть что-то особенно грустное в том, когда маленькая девочка или даже взрослая женщина откидывает вдруг в сторону всякую скромность и пускается в свет одна, без защиты, и против всяких общепринятых правил приличия. Знаешь ли ты, что это меня так испугало, что, не увидевшись еще с тобой, я не хотел даже оставлять тебя вдвоем с Сильвией?

Все лицо и шея Кейт побагровели от стыда, досады и смущения. Мистеру Вардуру стало даже жаль девочку.

— Да, — поспешил он прибавить, — я считаю своей обязанностью сказать тебе об этом. Тебе надо знать, что все это дурно само по себе, а другим будет казаться еще гораздо худшим. Так что если ты увидишь когда-нибудь к себе недоверие или если кто-то будет смотреть на тебя свысока, то не считай это несправедливым и жестоким, а старайся терпеливо покориться. И учись быть менее ветреной и более благоразумной. Мне жаль, друг мой, что твое возвращение не принесло нам общей радости. Когда-нибудь, Бог даст, это будет иначе, а пока я повторю: если у тебя на душе будет печально или потребуются какие-нибудь объяснения, ты всегда можешь написать мне.

— Писать — не то, что говорить!

— Конечно, нет, но одно другое вполне может заменить. Теперь иди, друг мой. Я займусь делами, а ты воспользуйся временем, которое тебе осталось провести с братьями и сестрами.

У Кейт отлегло от сердца, и хотя ей предстояло пережить еще много страха, неприятностей и печалей, но такого спокойствия, как теперь, не чувствовала она давно. Ее приемный отец давно уже не был с ней так нежен, и она знала теперь, что он ее простил.

Девочка вернулась в гостиную. До самого вечера она была тихой и кроткой. В течение вечера Кейт перепробовала понемногу все свои любимые игры, только для того, чтобы хотя бы раз еще поиграть в них. Да, этот вечер был прекрасным, лучше всех проведенных когда-либо Кейт. Она знала теперь, как наслаждаться обществом друзей, сознавала, как они ей дороги, а утренний разговор и страх перед будущим утомили ее так, что не было опасности, что она снова придет в возбужденное состояние.

А еще юная графиня поняла разницу между настоящей любовью Сильвии, на которую всегда можно было положиться, и простой привычкой ласкаться Сильви и — Джоанны.

— О, Сильвия! — сказала она, когда они шли наверх рука в руку и останавливались на каждой ступеньке, чтобы продлить время. — Как могла я тогда радоваться, уезжая отсюда?

— Мы же не знали, как все будет, — ответила Сильвия.

— Да, не знали! — и они подвинулись еще на ступеньку. — Сильвия, ты будешь обо мне думать всякий раз, как пойдешь спать? Вот здесь, на этой ступеньке? — спросила Кейт.

— Хорошо, — кивнула Сильвия, — непременно. И, пожалуй, будет неплохо, если я еще прошепчу коротенькую молитву о том, чтобы ты была счастлива и добра.

— Конечно, это не мешает. Только не можешь ли ты также помолиться о том, чтобы мне вернуться домой?

— Не знаю, — Сильвия задумчиво остановилась на ступеньке. — Богу угодно, чтобы ты была добра и счастлива, в этом мы можем быть уверены. Но если тебе не должно вернуться домой, а мы будем об этом слишком усердно молиться, ведь это неправильно…

— Да, я не подумала об этом, — сказала Кейт, и обе девочки расстались тихо и серьезно.

Кейт все-таки успокаивала себя тем, что если и ожидает ее впереди горе, то молитвы доброй и любящей Сильвии принесут ей утешение.