Гражданин Бонапарт

Заключение

Проследив жизненный путь Наполеона, еще до того как он стал императором, удивляешься его феноменальной неповторимости: сын заштатного дворянина-островитянина, в 22 года лейтенант, в 24 - генерал, в 28 - всемирно прославленный полководец, которого уже тогда ставили в один ряд с Ганнибалом и Цезарем, в 30 лет - завершитель величайшей из революций, повелитель Франции, ее реформатор и законодатель. В следующие 15 лет и 100 дней он познает еще более высокие взлеты, но уже и падения - от Москвы до Парижа и от одного острова (Эльба) до другого (Святой Елены). Как бы то ни было, о нем уже в 1799-1804 гг. можно было сказать, что мир не знал другого примера столь головокружительной карьеры. Генерал М.-С. Фуа, соратник Наполеона, так вспоминал о нем: «Подобно богам Гомера, он, сделав три шага, был уже на краю света»[1867].

В самом деле, к 1804 г. Наполеон успел поразить мир своими военными победами на просторах Италии и Египта, сразу же и навечно запечатленными в истории: Лоди и Арколе, Кастильоне и Риволи, Пирамиды и Маренго были тогда у всех на устах. Но еще более значимыми, как выяснилось впоследствии, стали и для Франции, и для всей Европы его мирные свершения: это он «упорядочил хаос» революции 1789 г., положил конец партийным распрям, политическому террору, бандитизму и роялистским заговорам, восстановил разрушенный и поруганный статус религии при полной свободе вероисповеданий и, главное, при сохранении светского характера государства. Он завоевал для Французской республики мир после 10-летнего кровопролития (оказалось, ненадолго, но в этом не его основная вина) и стабилизировал внутреннее положение в стране, закрепив стабилизацию своим Гражданским кодексом.

Выдающийся российский «наполеоновед» Е. В. Тарле подчеркивал, что вся политика Наполеона как первого консула, а тем более как императора, строилась в интересах «французской крупной буржуазии, диктатуру которой он стремился утвердить», «отметая прочь все тенденции, которые выражали демократические стремления мелкой буржуазии»; поэтому, мол, «его ни в какой степени нельзя считать “завершителем” революции, а с полным правом необходимо считать ее ликвидатором»[1868]. Такая точка зрения в советской историографии была общепринятой. Сегодня же не только зарубежные, но и российские историки в большинстве своем признают, что социальная база наполеоновского режима была гораздо шире. Она включала в себя не только крупную буржуазию («толстосумов от революции», как выразился Ж. Тюлар[1869]), но и среднюю, и мелкую, вплоть до бедных крестьян, но собственников - всех тех французов, которые значились до революции как «третье сословие» («tiers état»)[1870]. Наполеон прямо говорил: «Те, кто раньше назывался “третьим сословием” - самая здоровая часть населения, имеющая самые широкие и самые тесные связи с правительством»[1871]. Это бывшее «третье сословие» составляло громадное большинство нации. Оно решительно поддержало режим первого консула (и отчасти по инерции - императора), став его социальной опорой, поскольку обрело в результате революции и закрепило за собой по Конституции 1799 г. и Кодексу Наполеона два самых главных из жизненных благ - гражданскую свободу и собственность.

Мало того, даже люди из первых двух сословий, бывшие дворяне и священнослужители в немалом числе решили сотрудничать с первым консулом, благодаря его мудрому политическому курсу на общенациональное единение по принципу «Ни красных колпаков, ни красных каблуков!». Важную роль при этом сыграл его декрет 26 апреля 1802 г. о всеобщей политической амнистии, вследствие которого из общего числа примерно в 200 тыс. политэмигрантов до половины вернулись на родину. Наполеон был вправе похвалить себя: «Я всех завернул в мою консульскую тогу»[1872].

Можно, правда, не без оговорок, согласиться с А. 3. Манфредом в том, что первый консул после покушений на его жизнь в октябре- декабре 1800 г. «установил милитаристско-деспотическую диктатуру», придав ей, однако, «возвышенное и благородное обоснование»: первый консул - это «высший национальный арбитр», «он стоит над партиями, он выше партий, он представляет и защищает интересы нации в целом»[1873]. Разумеется, в этом «обосновании» много от демагогии, но была и видимая (в глазах миллионов граждан заслонявшая собой все) реальность. Главное, Наполеон считал незыблемыми, сохранял и защищал выкованные в огне революции новые, антифеодальные устои, дав повод Адаму Мицкевичу заявить: «Наполеон - это революция, ставшая законной властью». Тем самым он сплачивал вокруг себя нацию. Слава великого полководца, так льстившая сердцам его соотечественников, поднимала и укрепляла его авторитет. Одни французы были ослеплены его славой, другие ради нее прощали ему деспотический façon d’agir[1874].

Впрочем, пресловутый наполеоновский деспотизм в годы консульства был более исторически обусловлен и менее автократичен, чем в период империи, когда усугубится все - и экономические противоречия в недрах зарождавшегося капитализма, и феодальные амбиции европейских монархий, и, конечно же, властолюбие Наполеона (читатель, должно быть, не забыл его признания: «Моя любовница - власть»). Время консульства - самое благородное, плодотворное, светлое в жизни и деятельности Наполеона, Как-то, уже в изгнании на острове Святой Елены, он задался вопросом: «Что можно поставить мне в вину, от чего историк не сумел бы защитить меня?»[1875] На этот трудный вопрос вполне уместен простой ответ: до 1804 г. - нечего. А вот после 1804 г., когда первый консул обратился в императора, историки заслуженно инкриминировали ему многое.

Едва ли не главное обвинение, которое предъявляется не только императору Наполеону, но отчасти и первому консулу, это агрессивность его внешней политики, тот факт, что он много и неправедно воевал. Здесь повторю уже сказанное во введении обо всех десяти войнах Наполеона-императора: в восьми из них он не был зачинщиком, феодальные монархи вынуждали его воевать. Остроумно комментирует этот факт А. П. Никонов: «Мир - это все, что было нужно Наполеону. Поэтому он все время воевал»[1876]. Что же касается пяти лет консульства, за это время, как мы видели, Наполеон выиграл одну войну (у второй европейской коалиции) и был втянут в другую - с третьей коалицией, которую составили Англия, Россия, Австрия, Турция, Швеция, Дания, Неаполитанское и Сардинское королевства. Монархи стран третьей коалиции, как и двух первых, а также четырех последующих, ставили целью сохранить в Европе феодальные режимы и восстановить свергнутые Французской революцией и Наполеоном. Подробно речь об этом пойдет во втором томе моего «Наполеона», но уже могу сослаться и на специальное исследование О. В. Соколова[1877]. Заимствованная у царских и советских официозов точка зрения А. А. Орлова на феодальные коалиции как на прогрессивную «систему коллективной безопасности» в защиту «европейской цивилизации» от реакционного наполеоновского «деспотизма почти восточного (! - Н. Т.) типа»[1878] - такая точка зрения (ее, кстати, отстаивает и упомянутый мною ранее В. М. Безотосный) столь предвзята и оплошна, что ее нельзя принимать всерьез.

Итак, к 1804 г. власть и авторитет первого консула во Франции достигла апогея. В такой ситуации 23 апреля 1804 г. член Трибуната Жан Франсуа Кюре (будущий граф Бедиссиер) выступил с предложением, которое прозвучало как нельзя более симптоматично: провозгласить гражданина Бонапарта, первого консула Республики, «императором французов»[1879]. С того дня началась и далее все время ширилась, пока не закончилась коронацией 2 декабря все того же 1804 г., общенациональная кампания солидарности с предложением Кюре. «Этой инициативой Кюре обессмертил свое имя, - читаем у А. 3. Манфреда. - Его предложение дало повод для каламбура: “Республика умерла - кюре[1880] ее похоронил”»[1881].

Пожалуй, никогда - ни ранее, ни позднее - вера подавляющего большинства французов в Наполеона, в его военный и государственный гений не была такой фанатичной, как в то время, с апреля до декабря 1804 г. Славословили будущего императора - и «низы», и «верхи» - почти как Бога: «Его голова - источник великих идей наподобие того, как солнце - источник света». Один из префектов выразился тогда даже таким образом: «Бог создал Бонапарта и ушел отдыхать»[1882].

Отдохнем и мы с Вами, мой верный читатель. До свидания во втором томе «Наполеона Великого»!