Джордж Джейкс пошел на открытие выставки афроамериканского искусства в центре Вашингтона. Он не особо интересовался искусством, но черный конгрессмен обязан был поддерживать такие мероприятия. Большая часть его работы в качестве конгрессмена представляла большую важность.
Президент Рейган значительно увеличил правительственные ассигнования на военные цели, но кому было платить? Не богатым же, которые получили существенное сокращение налогов.
Джордж любил рассказывать такой анекдот. Репортер спросил Рейгана, как он собирается увеличить расходы, сократив налоги. «Я буду вести двойную бухгалтерию», — ответил тот.
На самом деле Рейган планировал сократить расходы на социальное страхование и федеральную программу медицинской помощи престарелым. Если бы ему удалось осуществить задуманное, то безработные и неработающие матери малолетних детей, получающие на них пособие, финансировали бы крупные вливания в военную промышленность. Эта идея приводила Джорджа в ярость. Поэтому он и другие конгрессмены боролись за срыв этих планов, и до последнего времени они достигали цели.
Все это закончилось увеличением правительственных займов. Рейган увеличил бюджетный дефицит. За все эти новые вооружения будут расплачиваться будущие поколения.
Джордж взял бокал вина с подноса у официанта и окинул взглядом экспонаты, а потом дал короткое интервью репортеру. У него было мало времени. Верина должна была идти сегодня на официальный обед в Джорджтауне, и ему предстояло сидеть с их четырехлетним сыном Джеком. У них была няня, — без нее они не могли обходиться из-за ответственной работы, — но одному из них всегда приходилось оставаться дома, на тот случай, если няня не сможет прийти.
Джордж поставил бокал, не пригубив его. Бесплатное вино не заслуживает того, чтобы его пить. Он надел пальто и ушел. Пошел холодный дождь, и он, прикрыв голову выставочным каталогом, быстро пошел к машине. Его элегантный старый «мерседес» давно был продан — политики должны ездить на американских машинах. Сейчас у него был серебристый «линкольн таун кар».
Он сел в машину, включил стеклоочистители и поехал в округ Принс Джорджес. Он пересек мост Саут-Кэпитол-стрит и выехал на Сьютленд-паркуэй. Он чертыхнулся, увидев плотный поток машин, — теперь он точно опоздает.
Вернувшись домой, Джордж увидел красный «ягуар» Верины на подъездной аллее готовым к отъезду. Машину ей подарил отец на ее сорокалетие. Джордж припарковался рядом с ней и вошел в дом, неся портфель, полный бумаг, — свою работу на вечер.
Верина стояла в холле, эффектно обаятельная в черном платье для коктейлей и лакированных туфлях на высоком каблуке. Она была злая как черт.
— Ты опоздал! — выкрикнула она.
— Извини, — сказал Джордж. — На Сьютленд-паркуэй сегодня сумасшедшее движение.
— Этот званый ужин очень важен для меня — там будут три члена кабинета Рейгана, я опаздываю!
Джордж понимал, почему она раздражена. Для лоббиста шанс встретиться с влиятельными лицами бесценен в социальном отношении.
— Ну вот, я уже дома, — сказал он.
— Я не домработница! Когда мы договариваемся, ты не должен опаздывать!
Эта тирада не была чем-то необычным. Она часто сердилась и кричала на него. Он всегда старался относиться к этому спокойно.
— Няня Тиффани здесь?
— Нет, ей нездоровится, и она ушла домой, вот почему мне приходится ждать тебя.
— А где Джек?
— Смотрит телевизор в кабинете.
— Хорошо, я сейчас посижу с ним. Ты можешь идти.
Она чем-то громыхнула со злости и вышла с гордым видом.
Он немного завидовал тому, кто будет сидеть рядом с ней за ужином. Она оставалась самой сексуальной женщиной, каких он только знал. Однако сейчас он усвоил, что быть ее любовником, каким он был в течение пятнадцати лет, лучше, чем ее мужем. Раньше они за уикенд занимались любовью чаще, чем теперь за месяц. С тех пор как они поженились, их частые и бурные ссоры, обычно из-за ребенка, подточили их любовь друг к другу, как капли точат камень. Они жили вместе, воспитывали сына и делали свою карьеру. Любили ли они друг друга? Джордж уже не знал этого.
Он вошел в кабинет. Джек сидел на диване перед телевизором. Мальчик был большим утешением Джорджа. Он сел рядом с ним и положил руку на его маленькие плечи. Джек прижался к нему.
В передаче рассказывалось о каком-то приключении группы школьников.
— Что ты смотришь? — спросил Джордж.
— «Смелые ребята». Класс.
— О чем это?
— Они ловят жуликов с помощью компьютеров.
Джордж обратил внимание, что один из смельчаков черный.
Как меняется мир, подумал он.
* * *
— Нам очень повезло, что нас пригласили на этот ужин, — сказал Камерон Дьюар своей жене Лидке, когда они подъезжали на своей машине к большому дому на Ар-стрит около Джорджтаунской библиотеки. — Я хочу, чтобы мы оба произвели хорошее впечатление.
— Ты важный человек в тайной полиции, — с презрительной усмешкой проговорила она. — По-моему, им нужно производить на тебя впечатление.
Лидка не понимала, как функционирует Америка.
— ЦРУ — это не тайная полиция, — заметил Камерон. — И я не очень важная личность по стандартам этих людей.
И все же Камерон не был мелкой сошкой. Поскольку он имел опыт работы в Белом доме, сейчас он был сотрудником ЦРУ по связям с администрацией Рейгана. И ему нравилась эта работа. Он преодолел свое разочарование неудачей Рейгана в Польше. Он счел это проявлением неопытности. Рейган находился на посту президента менее года, когда «Солидарность» была разгромлена.
По его мнению, президент должен быть достаточно умным и знающим, чтобы принимать правильные решения с того самого момента, как он заступает на этот пост. Он вспомнил, что говорил Никсон: «Рейган хороший парень, но он совершенно не разбирается во внешней политике».
Но Рейган знал, что делает, и это главное. Он был ярым антикоммунистом.
— Твой же дед был сенатором! — сказала Лидка.
Это также не имело большого значения. Гасу Дьюару перевалило за девяносто. После смерти бабушки он переехал из Буффало в Сан-Франциско, чтобы быть рядом с Вуди, Бип и своим правнуком Джоном Ли. Он давно отошел от политики. Кроме того, он был демократом, а по рейгановским стандартам — крайним либералом.
Камерон и Лидка поднялись по короткому лестничному пролету в дом из красного кирпича, похожий на небольшой французский замок со слуховыми окнами в шиферной крыше и входом из белого камня, увенчанным маленьким греческим фронтоном. Здесь жили Фрэнк и Мэрибелл Линдеман, влиятельные спонсоры предвыборной кампании Рейгана и многомиллионные бенефициарии от сокращения налогов. Мэрибелл была одной из полудюжины женщин, которые доминировали в вашингтонской общественной жизни. Она принимала у себя людей, которые управляли Америкой. Вот почему Камерон был счастлив оказаться здесь.
Хотя Линдеманы были республиканцами, званые ужины Мэрибелл представляли собой транспартийные мероприятия, и Камерон ожидал увидеть сегодня важных особ с обеих сторон.
Лакей взял у них пальто. Окинув взглядом большой холл, Лидка спросила:
— Зачем им эти ужасные картины?
— Это называется западным искусством, — объяснил Камерон. — Это Ремингтон — очень ценится.
— Если бы у меня было столько денег, я не покупала бы картины с ковбоями и индейцами.
— В этом есть особый смысл. Импрессионисты не обязательно были лучшими художниками. Американские ничуть не хуже.
— Ничего подобного. Это всем известно.
— Дело вкуса.
Лидка пожала плечами: еще одна загадочная сторона американской жизни.
Их провели в большую гостиную. Она выглядела как салон XVII столетия: на полу лежал китайский ковер с драконами, тут и там стояли стулья, накрытые чехлами из желтого шелка. Камерон понял, что они пришли первыми. В тот же момент из другой двери появилась Мэрибелл, величественная женщина с пышными рыжими волосами, которые могли быть и могли не быть естественного цвета. У нее на шее было колье, как подумал Камерон, из необычно крупных бриллиантов.
— Как мило, что вы пришли рано, — сказала она.
Камерон знал, что это упрек, но Лидка этого не заметила.
— Мне не терпелось увидеть ваш замечательный дом, — выпалила Лидка.
— А как вам нравится в Америке? — спросила ее Мэрибелл. — Скажите, что, на ваш взгляд, самое замечательное в Америке?
Лидка на мгновение задумалась.
— У вас они все черные, — сказала она.
Камерон подавил стон. Что она несет?
Мэрибелл от удивления промолчала.
Лидка жестом показала на официанта с бокалами шампанского на подносе, служанку с канапе и лакея — все они были афроамериканцами.
— Они делают все: открывают двери, подают напитки, подметают полы. В Польше у нас нет никого, кто делал бы эту работу, — каждый должен делать это сам.
Мэрибелл немного опешила. Такие высказывания считались нетактичными даже в Вашингтоне Рейгана. Потом, взглянув через плечо Лидки, она увидела еще одного вошедшего гостя.
— Карим, душечка! — вскрикнула она и направилась обняться с миловидным темнокожим мужчиной в безукоризненном костюме в тонкую полоску. — Познакомьтесь: это Камерон Дьюар и его жена Лидка. А это Карим Абдулла, из саудовского посольства.
Карим пожал руки.
— Я слышал о вас, Камерон, — сказал он. — Я тесно работаю с некоторыми вашими коллегами из Лэнгли.
Карим давал знать Камерону, что он из саудовской разведки.
Карим повернулся к Лидке. У нее был удивленный вид.
Камерон знал почему. Она не ожидала увидеть на приеме у Мэрибелл таких темнокожих людей, как Карим.
Однако он очаровал ее.
— Мне говорили, что польки самые красивые женщины в мире. — сказал он. — Я не верил этому до настоящего момента. — Он поцеловал ей руку.
Лидка могла сколько угодно слушать подобного рода ахинею.
— Я слышал, что вы сказали о чернокожих, — произнес он. — Я согласен с вами. В Саудовской Аравии их нет, так что мы должны импортировать их из Индии.
Камерон видел, что Лидка озадачена тонким разграничением в расизме Карима. Для него индийцы были черными, а арабы нет. К счастью, Лидка знала, когда надо молчать и слушать мужчину.
Пришли еще несколько гостей. Карим понизил голос:
— Однако нужно быть осторожным, когда говоришь что-то — некоторые из гостей могут быть либералами.
Словно в подтверждение этих слов вошел высокий, с атлетической фигурой, мужчина с густыми светлыми волосами. Он выглядел как кинозвезда. Это был Джаспер Мюррей.
Камерон не обрадовался. Он терпеть не мог Джаспера с юности. Потом Джаспер занялся журналистикой расследований и способствовал уходу в отставку президента Никсона. Его книга о Никсоне «Хитроумный Дик» была бестселлером, и по ней был снят имевший успех фильм. В период правления администрации Картера он вел себя относительно тихо, но снова пошел в атаку, как только Рейган занял Овальный кабинет. Сейчас он стал одной из наиболее популярных фигур на телевидении вместе с Питером Дженнингсом и Барбарой Уолтерс. Только вчера вечером его программа «Сегодня» отвела полчаса поддерживаемой Америкой диктатуре в Сальвадоре. Мюррей подхватил утверждения борцов за права человека, что правительственные эскадроны смерти уничтожили тридцать тысяч человек.
Телевизионной сетью, транслирующей программу «Сегодня», владел Фрэнк Линдеман, муж Мэрибелл, так что Джаспер, вероятно, почувствовал, что не может отклонить приглашение на званый ужин. Белый дом оказывал давление на Фрэнка, чтобы он избавился от Джаспера, но до последнего времени Фрэнк отказывался. Хотя он держал большую часть акций, он должен был отвечать перед правлением и инвесторами, которые могли поднять шум, если бы он уволил одну из самых больших звезд.
Казалось, что Мэрибелл кого-то с нетерпением ждет. Потом довольно поздно прибыла еще одна гостья. Это была потрясающе обаятельная чернокожая лоббистка Верина Маркванд. Камерон не был знаком с ней, но он узнал ее по фотографиям.
Лакуэй объявил, что кушать подано, и все гости через двойную дверь перешли в столовую. Женщины издали восторженные восклицания, увидев длинный стол, заставленный сверкающим хрусталем и серебряными вазами с желтыми розами из теплиц. Камерон заметил, как Лидка широко открыла глаза. Он догадался, что увиденное ею затмило все фотографии в ее журналах домашнего интерьера. Она, конечно, никогда не видела и даже не представляла себе ничего столь роскошного.
За столом расположились восемнадцать человек, но всеобщим вниманием сразу завладела одна дама — Сузи Кэннон, репортер светской хроники. Половина того, что она писала, не соответствовало действительности, но у нее был нюх шакала на человеческую слабость. Она была консерватором, но скандал интересовал ее больше, чем политика. Для нее ничто не было личным. Камерон молил бога, чтобы Лидка держала язык за зубами. Все, сказанное сегодня, может появиться завтра в газетах.
Но, к удивлению Камерона, она направила проницательный взгляд на него.
— Как мне кажется, вы и Джаспер знаете друг друга, — сказала она.
— Не совсем так, — возразил Камерон. — Мы встречались в Лондоне много лет назад.
— Но я слышала, что вы оба были влюблены в одну девушку.
Как она разнюхала это?
— Мне было пятнадцать лет, Сузи, — сказал Камерон. — Я, вероятно, был влюблен в половину девушек в Лондоне.
Сузи обратилась к Джасперу:
— Ну а вы? Вы помните это соперничество?
Джаспер был увлечен разговором с Вериной Маркванд, сидящей рядом с ним, и рассердился, что его отвлекли от этого.
— Если вы хотите написать статью о любовных историях юности более чем двадцатилетней давности и назвать это новостью, то не иначе, Сузи, вы спите со своим редактором.
Все засмеялись: по сути дела, Сузи была замужем за редактором отдела новостей в ее газете.
Камерон заметил, что Сузи смеялась наигранно, а ее глаза сверкнули ненавистью на Джаспера. Он вспомнил, что, когда Сузи была начинающим журналистом в программе «Сегодня», ее уволили за серию недостоверных репортажей.
Сейчас она сказала:
— Должно быть, Камерон, вы с интересом смотрели вчера вечером телепрограмму, которую ведет Джаспер.
— Не столько с интересом, сколько; с тревогой, — ответил Камерон, — Президент и ЦРУ пытаются поддержать антикоммунистическое правительство в Сальвадоре.
— А Джаспер вроде как на другой стороне, не так ли? — спросила Сузи.
— Я на стороне правды, Сузи, — сказал Джаспер. — Насколько я знаю, вам это трудно понять.
Камерон заметил, что от его британского акцента не осталось и следа.
— Мне было жаль, — заметил Камерон, — что на одном из основных каналов ведется такая пропаганда.
— А что бы вы сообщили в донесении о правительстве, которое расправляется с тридцатью тысячами своих граждан? — отпарировал Джаспер.
— Мы не признаем этой цифры.
— Тогда сколько граждан Сальвадора, по-вашему, было убито правительством? Огласите нам оценки ЦРУ.
— Вам нужно было спрашивать, прежде чем транслировать вашу программу.
— Я спросил, но не получил никакого ответа.
— Нет ни одного идеального центральноамериканского правительства. А вы сосредотачиваетесь на тех, которые мы поддерживаем. Вы просто настроены антиамерикански.
Сузи улыбнулась.
— Вы — англичанин, Джаспер, не так ли? — спросила она с ядовитой мягкостью в голосе.
Джаспер вышел из себя.
— Я стал гражданином США более десятилетия назад. Я настолько настроен проамерикански, что рисковал своей жизнью за эту страну. Я два года служил в армии США, из них один год — во Вьетнаме. И я не просиживал свои штаны за столом в Сайгоне.
Я участвовал в боевых действиях и убивал людей. Вы этого никогда не делали, Сузи. А вы, Камерон? Что вы делали во Вьетнаме?
— Меня не призывали на военную службу.
— Тогда не лучше ли вам заткнуться?
Мэрибелл остановила их.
— Думаю, уже хватит о Джаспере и Камероне. — Она повернулась к конгрессмену от Нью-Йорка, сидящему рядом с ней. — Я слышала, ваш город запретил дискриминацию в отношении гомосексуалистов. Вы поддерживаете это?
Разговор перешел на права сексуальных меньшинств, и Камерон с облегчением вздохнул — однако преждевременно.
Возник вопрос о законодательстве в других странах, и Сузи спросила:
— А какой закон на этот счет в Польше, Лидка?
— Польша — католическая страна, — отозвалась она. — У нас нет гомосексуалистов.
На мгновение наступила тишина, и она добавила:
— Слава богу.
* * *
— Джаспер Мюррей вышел из дома Линдеманов вместе с Вериной Маркванд.
— Сузи Кэннон — настоящая нарушительница спокойствия, — сказал он, когда они спускались по лестнице.
Верина засмеялась, показав белые зубы в свете фонаря.
— Да уж.
Они вышли на тротуар. Такси, вызванного Джаспером, видно не было. Он пошел с Вериной к ее машине.
— И Сузи подложила мне свинку, — добавил он.
— Едва ли она может доставить вам неприятности — вы сейчас такая важная шишка.
— Еще как может. Против меня в Вашингтоне развернулась серьезная кампания. Нынешний год выборный, и администрация не хочет, чтобы выходили телевизионные программы, подобные той, что я вел вчера. — Ему было приятно довериться ей. Их свел случай в тот день, когда был убит Мартин Лютер Кинг. С тех пор чувство близости не проходило.
Верина сказала:
— Уверена, что вы сможете отразить нападки этой сплетницы.
— Не знаю. Мой босс — давнишний соперник по имени Сэм Кейкбред, который всегда недолюбливал меня. А Фрэнк Линдеман, который владеет каналом, с радостью избавился бы от меня под каким-нибудь предлогом. Сейчас правление побаивается, что их обвинят в предвзятости, если они выгонят меня. Одна ошибка — и меня пнут под зад.
— Вам нужно быть как Сузи — жениться на начальнице.
— Будь моя воля, я так и сделал бы. — Ои посмотрел в оба конца улицы. — Я вызывал такси к одиннадцати часам, но я не вижу его. Работа не оплачивает поездку на частных машинах.
— Вас подвести?
— Это было бы здорово.
Они сели в ее «ягуар».
Она сняла туфли на высоких каблуках и передала их ему.
— Поставьте на пол у вас под ногами, если вы не возражаете.
Она вела машину в чулках. Джаспер почувствовал сексуальный трепет. Верина всегда казалась ему чертовски соблазнительной. Он наблюдал, как она влилась в вечерний поток машин и нажала на педаль газа. Она хорошо вела машину, разве что немного быстро, хотя в этом не было ничего удивительного.
— Я доверяю немногим, — сказал он. — Я один из наиболее известных людей в Америке и чувствую себя одиноким сейчас больше, чем когда-либо раньше. Но я доверяю вам.
— У меня такое же чувство. Это с того ужасного дня в Мемфисе. Я никогда не чувствовала себя более уязвимой, чем в момент выстрела. Вы закрыли мою голову руками. Такое не забывается.
— Жаль, что Джордж познакомился с вами раньше, чем я.
Она взглянула на него и улыбнулась.
Он не был уверен, что это значит.
Они доехали до его дома, и она остановила машину на левой стороне улицы с односторонним движением.
— Спасибо, что подвезли, — сказал Джаспер.
Он вышел из машины, а потом нагнулся, достал с пола ее туфли и поставил их на сиденье пассажира.
— Отличные туфли, — проговорил он и захлопнул дверцу.
Он обошел машину и встал у ее окна. Она опустила стекло.
— Я забыл поцеловать вас на прощание, — сказал он.
Он наклонился и поцеловал ее в губы. Она сразу же разомкнула их. Поцелуй моментально стал страстным. Верина обхватила его за голову и притянула к себе. Они неистово целовались. Джаспер протиснулся немного внутрь, опустил руку под юбку ее платья для коктейлей и дотянулся до мягкого треугольника между ее ног под тканью белья. Она застонала и подалась тазом вперед навстречу его руке.
У него перехватило дыхание, и он прервал поцелуй.
— Поднимемся ко мне.
— Нет. — Она отстранила его руку.
— Встретимся завтра.
Она промолчала и вытолкнула его наружу.
— Встретимся завтра? — повторил он.
Она включила скорость.
— Позвони мне, — бросила она, нажала на педаль и с ревом укатила.
* * *
Джордж сомневался, верить ли тому, что сообщил в своей программе Джаспер Мюррей. Даже Джорджу казалось маловероятным, что президент Рейган будет поддерживать правительство, которое уничтожило тысячи жителей своей страны. Потом, четырьмя неделями позже «Нью-Йорк таймс» сенсационно сообщила, что командующий «эскадроном смерти» Сальвадора Николас Карранза является агентом ЦРУ и получает 90 тысяч долларов в год от американских налогоплательщиков.
Избиратели пришли в бешенство. Они думали, что после «Уотергейта» ЦРУ обуздали. Но оно было явно бесконтрольно и платило монстру за массовые убийства.
В своем кабинете около десяти часов вечера Джордж закончил работу с бумагами, которые принес домой. Он завинтил колпачок авторучки и еще несколько минут продолжал сидеть в задумчивости.
Никто в комиссии конгресса по разведке не знал о полковнике Карранзе, как и в аналогичной комиссии сената. Застигнутые врасплох, там все пришли в недоумение. Предполагалось, что они будут осуществлять контроль над ЦРУ. Люди думали, что они виноваты в этой несуразице. Но что они могли сделать, если шпионы лгали им?
Он вздохнул и встал. Выключив свет, он вышел из кабинета и направился в комнату Джека. Мальчик крепко спал. Когда Джордж видел своего ребенка мирно спящим, ему казалось, что его сердце сейчас разорвется на части. Мягкая кожа Джека была на удивление темной, как у Джеки, хотя его предки по линии отца были белыми. К светлокожим людям в афроамериканской общине относились благосклонно, несмотря на разговоры о том, что чернокожие красивы. Но для Джорджа красивым был Джек. Голова его лежала на плюшевом мишке, как могло показаться, в неудобном положении. Джордж подсунул руку под голову мальчика, почувствовав мягкие локоны, как у него самого. Он чуточку приподнял голову Джека, осторожно вытащил мишку, а потом опустил ее на подушку. Джек даже не проснулся.
Джордж пошел на кухню, налил стакан молока и отнес его в спальню. Верина уже была в постели в ночной рубашке. Рядом с ней лежала куча журналов — она читала и смотрела телевизор одновременно. Выпив молоко, Джордж пошел в ванную и почистил зубы.
Отношения между супругами вроде бы немного улучшились. Теперь они редко занимались любовью, но Верина стала менее раздражительной. В сущности, она могла держать себя в руках чуть ли не месяц. Она много работала, зачастую до позднего вечера: вероятно, она испытывала большее удовольствие, когда работа была труднее.
Джордж снял рубашку и поднял крышку корзины для грязного белья. Он хотел бросить туда свою рубашку, когда его взгляд упал на нижнее белье Верины. Он увидел черный кружевной бюстгальтер и под стать ему трусики. Комплект казался новым, и он не помнил, чтобы видел жену в нем. Если она покупала сексуальное белье, то почему он не видел его? В этом отношении она никогда не была стеснительной.
Приглядевшись, он увидел нечто даже более странное: светлый волос.
Его охватил страх. В животе сделалось холодно. Он достал белье из корзины.
Принеся его в спальню, он произнес:
— Скажи, что я свихнулся.
— Ты свихнулся, — проговорила она, а потом увидела, что у него в руках. — Ты собираешься постирать мое белье? — усмехнулась она, но он почувствовал, что она нервничает.
— Красивое белье, — сказал он.
— Тебе повезло.
— Вот только я не видел его на тебе.
— Тебе не повезло.
— Но кто-то, наверное, видел.
— Конечно. Доктор Бернстайн.
— Доктор Бернстайн лысый. А на твоих трусах светлый волос.
Ее кожа цвета кофе со сливками побледнела, но она держалась вызывающе.
— Ну, Шерлок Холмс, какой ты делаешь из этого вывод?
— Что ты занималась сексом с мужчиной, у которого длинные светлые волосы.
— Почему это должен быть мужчина?
— Потому что тебе нравятся мужчины.
— Мне могут нравиться и девушки. Это модно. Теперь все бисексуалы.
Джорджу стало не по себе.
— Я вижу, ты не отрицаешь, что у тебя любовный роман.
— Какой ты догадливый.
Он покачал головой.
— Ты не принимаешь это всерьез.
— Вероятно.
— Так значит, ты признаешь это? С кем ты спишь?
— Не скажу, поэтому больше не спрашивай. Джордж едва сдерживал себя.
— Ты разговариваешь так, будто не сделала ничего дурного.
— Я не стану притворяться. Да, я встречаюсь с человеком, который мне нравится. Извини, что причинила тебе боль.
Джордж был совсем сбит с толку.
— Как это могло случиться так быстро?
— Это случилось постепенно. Мы женаты уже более пяти лет. — Розы увяли.
— Что я сделал не так?
— Женился на мне.
— Когда ты стала такой злой?
— Разве я злая? Мне просто все надоело.
— Что ты собираешься делать?
— Я не стану бросать его ради супружества, которое уже почти перестало существовать.
— Ты же знаешь, что я не могу согласиться с этим.
— Тогда уходи. Тебя никто не держит.
Джордж сел на пуфик перед ее туалетным столиком и закрыл лицо руками. Его вдруг захлестнула волна сильных чувств и унесла в далекое детство. Он вспомнил, как он переживал из-за того, что был единственным мальчиком в классе, который рос без отца. Он снова почувствовал мучившую его зависть, когда видел, как другие мальчики с отцами играют в мяч, меняют проколотую велосипедную шину, покупают бейсбольную биту, примеряют ботинки. Он снова кипел от злости к человеку, который в его глазах бросил их с матерыо, не питая никаких чувств ни к отдавшейся ему женщине, ни к родившемуся ребенку. Ему хотелось кричать, ударить Верину, рыдать.
Он нашел в себе силы снова заговорить.
— Я не оставлю Джека, — произнес он.
— Дело твое, — отозвалась Верина. Она выключила телевизор, сбросила журналы на пол, выключила настольную лампу и легла, отвернувшись от него.
— Это все, что ты можешь сказать? — изумился он.
— Я собираюсь спать. У меня деловая встреча за завтраком.
Он пристально посмотрел на нее. Знал ли он ее когда-либо?
Конечно, знал. В глубине души он понимал, что существуют две Верины: одна — преданный борец за гражданские права, а другая — завсегдатай вечеринок. Он любил их обеих, и он считал, что с его помощью они станут одним счастливым, уравновешенным человеком. И он ошибался.
Он оставался так несколько минут, глядя на нее при тусклом свете от уличного фонаря на углу. Я так долго ждал и любил тебя, думал он, все те годы вдалеке от тебя. Потом наконец ты вышла за меня и у нас появился Джек, и я думал, что все будет хорошо, всегда.
Он встал, разделся и надел пижаму.
Он не мог заставить себя лечь в кровать рядом с ней.
В гостевой комнате была кровать, но не застеленная. Он пошел в холл и достал из шкафа самое теплое пальто. Вернувшись в гостевую комнату, он лег в кровать и накрылся пальто.
Но он не спал.
* * *
Некоторое время спустя Джордж заметил, что Верина иногда носила одежду, которая не шла ей. У нее было красивое платье с цветочным рисунком, которое она надевала, когда хотела выглядеть как невинная девушка, хотя на самом деле оно придавало ей смешной вид. У нее был коричневый костюм, лишавший цвета ее лицо, но она так много заплатила за него, что не хотела признавать свою ошибку. У нее был горчичного цвета свитер, делавшийее замечательные зеленые глаза мутными и тусклыми.
Джордж у всех замечал такую склонность. У него самого имелись три рубашки кремового цвета, и ему хотелось, чтобы у них скорее протерся воротничок, чтобы их можно было выбросить. По разным причинам люди носят одежду, которую они ненавидят.
Но они никогда не надевают ее, когда встречаются с поклонником или поклонницей.
Когда Верина облачилась в черный костюм фирмы «Армани» и бирюзовую блузу, надела ожерелье из черного коралла, то стала выглядеть как кинозвезда, и она знала это.
Она должна была идти на встречу со своим любовником.
Джордж чувствовал себя таким униженным, словно испытывал мучительную боль в животе. Он больше не мог выносить этого. Ему казалось, что он летит с моста.
Верина ушла рано и сказала, что будет дома рано, поэтому Джордж решил, что они собираются вместе пообедать. Он позавтракал с Джеком и оставил его на попечении няни Тиффани. Он поехал к себе на работу в офисном здании «Кэннон хаус» поблизости от Капитолия и отменил назначенные на день встречи.
В полдень красный «ягуар» Верины, как обычно, находился на стоянке недалеко от ее офиса в центре города. Джордж ждал в конце квартала в своем серебристом «линкольне», наблюдая за выездом. Красная машина появилась в половине первого. Он влился в автомобильный поток и поехал на ней.
Она пересекла Потомак и вырвалась на загородные просторы Виргинии. Когда машин на дороге стало меньше, он сбавил скорость. Было бы странно, если бы она заметила его. Он надеялся, что она не обратит внимания на часто встречающийся, такой, как у него, серебристый «линкольн». На своем приметном «мерседесе» он такого сделать не смог бы.
Около часа она съехала с дороги у загородного ресторана под названием «Вустерский соус». Джордж пронесся мимо, проехал еще милю, развернулся и вернулся назад. Он въехал на стоянку ресторана, выбрал место, с которого мог видеть «ягуар», и расположился ждать.
В голову ему лезли разные мысли. Ведет он себя глупо, мало ли чем все это может кончиться. Нужно уезжать отсюда.
Но ему нужно знать, кто любовник его жены.
Они вышли из ресторана в три. По тому, как Верина шла, он мог судить, что она за обедом выпила пару стаканов вина. Они шли к стоянке рука об руку, она смеялась тому, что сказал мужчина. И горячая ярость вскипела внутри Джорджа.
Мужчина был высок и широкоплеч, с густыми, светлыми и весьма длинными волосами.
Когда они подошли ближе, Джордж узнал Джаспера Мюррея.
— Ах ты, сукин сын, — вслух сказал он.
Джаспер давно положил глаз на Верину, с первого дня, как они познакомились в гостинице «Уиллард», когда Мартин Лютер Кинг произносил свою речь «У меня есть мечта». Но за ней приударяли многие мужчины. Джордж не мог себе представить, что из всех них предателем окажется Джаспер.
Они подошли к «ягуару» и поцеловались.
Джордж понимал, что ему нужно завести машину и уехать. Он узнал, что хотел знать. Что еще нужно?
Губы Верины были разомкнуты. Она бедрами льнула к Джасперу. Глаза их обоих были закрыты. Джордж все это видел.
Он вышел из машины.
Джаспер взял Верину за грудь.
Джордж захлопнул дверцу и пошел к ним по асфальтированной площадке.
Джаспер был слишком увлечен тем, что он делал, но Верина услышала, как хлопнула дверца, и открыла глаза. Увидев Джорджа, она оттолкнула Джаспера и вскрикнула.
Было уже поздно.
Джордж отвел назад правую руку и, развернувшись, всей силой плеч и спины ударил Джаспера. Удар пришелся в левую часть лица. Джордж с удовлетворением почувствовал, как кулак со шлепком смял мягкую плоть и в то же мгновенье наткнулся на твердую кость и зубы. Потом боль пронзила его руку.
Джаспер пошатнулся и упал на землю.
— Джордж! Что ты сделал? — закричала Верина и опустилась на колени рядом с Джаспером, не боясь порвать чулки.
Тот приподнялся, опираясь на один локоть, и ощупал свое лицо.
— Грубая скотина, — еле выговорил он.
Джорджу хотелось, чтобы Джаспер поднялся с земли и дал сдачи. Ему хотелось больше насилия, боли и крови. Он задержал взгляд на Джаспере, глядя сквозь красную пелену перед глазами.
Потом она рассеялась, и он понял, что Джаспер не собирается вставать и драться.
Джордж повернулся, пошел обратно к своей машине и уехал.
Когда он вернулся домой, Джек играл с машинками в своей спальне. Джордж закрыл за собой дверь, чтобы Тиффани не могла слышать. Он сел на кровать, накрытую покрывалом, похожим на гоночную машину.
— Мне нужно сказать тебе кое-что, о чем очень трудно говорить, — произнес он.
— Что у тебя с рукой? — спросил Джек. — Она вся красная и распухла.
— Я ударился ею. Ты должен выслушать меня.
— Хорошо.
Для четырехлетнего ребенка это будет тяжело понять.
— Ты знаешь, я всегда буду тебя любить, — начал Джордж. — Как бабушка Джеки любит меня, хотя я уже не маленький мальчик,
— Бабушка приедет сегодня?
— Может быть, завтра.
— Она привозит булочки.
— Послушай. Иногда мамы и папы перестают любить друг друга. Ты знаешь это?
— Да. Папа Пита Роббинса больше не любит его маму. — В голосе Джека послышалась грусть. — Они развелись.
— Я рад, что ты понимаешь это, потому что твоя мама и я больше не любим друг друга.
Джордж всматривался в лицо Джека, пытаясь разглядеть, понимает ли он или нет. На нем отразилось замешательство, словно происходило что-то совершенно невозможное. Сердце Джорджа сжалось. Он подумал: «Как я могу делать что-то столь жестокое человечку, которого я люблю больше всего на свете?»
Как такое может быть?
— Ты знаешь, что я спал в гостевой комнате.
— Да.
Сейчас будет самое трудное.
— Сегодня я буду спать у бабушки.
— Почему?
— Потому что мама и я не любим друг друга.
— Тогда ладно. Увидимся завтра.
— Теперь я буду спать у бабушки очень часто.
Джек начал понимать, что это будет касаться и его.
— Ты будешь читать мне книжки перед сном?
— Каждый вечер, если захочешь. — Джордж готов был поклясться, что сдержит это обещание.
Джек все еще размышлял над последствиями.
— Ты будешь разогревать мне молоко на завтрак?
— Иногда. Или мама будет разогревать, или няня Тиффани.
Джек почувствовал уклончивый ответ на свой вопрос.
— Не знаю, — сказал он. — Я думаю, тебе лучше не спать у бабушки.
Джорджу отказало мужество.
— Ну, посмотрим, — сказал он. — А как насчет мороженого?
— Да!
Это был самый тяжелый день в жизни Джорджа.
* * *
По дороге домой от Капитолия до округа Принс Джорджес мысли Джорджа были заняты заложниками. В этом году в Ливане похитили четырех американцев и одного француза. Одного из американцев отпустили, а остальные томились в какой-то тюрьме, если они вообще остались в живых. Джордж знал, что один из американцев был шеф отделения ЦРУ в Бейруте.
Похитители почти наверняка были членами экстремистской мусульманской группировки «Хезболла», основанной в ответ на нападение Израиля на Ливан в 1982 году. Финансово ее поддерживал Иран, а военной подготовкой руководила Иранская революционная гвардия. США считали, что «Хезболле» покровительствует иранское правительство, и расценивали Иран как пособника терроризма, которому нельзя поставлять вооружение. Джордж видел в этом проявление цинизма, поскольку президент Рейган спонсировал терроризм в Никарагуа, финансируя «контрас», экстремистскую антиправительственную группировку, которая осуществляла убийства и похищения людей.
Тем не менее Джорджа возмущало то, что происходило в Ливане. Он считал, что в Бейрут нужно отправить морских пехотинцев и проучить тех, кто посмел похитить американских граждан.
В необходимости таких мер он был убежден твердо, но, в сущности, они не дали бы желаемого результата. Как нападение Израиля спровоцировало создание «Хезболлы», так и американский удар по ней вызовет вспышку терроризма. Еще одно поколение молодых людей на Ближнем Востоке будет вырастать, готовое мстить сатане в лице Америки. Джордж и все здравомысляшие люди понимали, что жажда мести возникает, когда кипит кровь. Поэтому главное — не допускать этого.
Но легче сказать, чем сделать.
Джордж также сознавал, что он сам не выдержал этого испытания. Он ударил Джаспера Мюррея. Джаспер не был тряпкой, но он сознательно не поддался искушению дать сдачи. Как результат урон был ограниченный — и это заслуга не Джорджа.
Джордж снова жил у матери — в возрасте сорока восьми лет! Верина с маленьким Джеком занимала их некогда общий дом. Джордж полагал, что там ночует Джаспер, но не знал этого точно. Он с трудом привыкал жить разведенным — как миллионы других мужчин и женщин.
Была пятница, и он сосредоточил мысли на предстоящих выходных. Он ехал к Верине. Они договорились, как будут поступать в дальнейшем. Джордж забирал Джека в пятницу вечером и отвозил его к бабушке Джеки на уикенд, а потом привозил его обратно домой в понедельник утром. Джордж не хотел так растить своего ребенка, но это был лучший выход из положения.
Он думал, что они будут делать. Завтра, может быть, они вместе пойдут в публичную библиотеку и возьмут книги для чтения перед сном. В воскресенье, конечно, церковь.
Он подрулил к своему бывшему дому, похожему на те, что строили на ранчо. Машины Верины нигде не было видно — она еще не вернулась. Джордж припарковал машину и пошел к двери. Из вежливости он позвонил, а потом открыл дверь своим ключом.
В доме стояла тишина.
— Это я, — громко известил он.
В кухне никого не было. Он увидел Джека, сидевшего в одиночестве перед телевизором.
— Привет, дружище, — сказал он, сел рядом с Джеком и обнял его за плечи. — А где няня Тиффани?
— Она ушла домой, — ответил Джек. — Мама опаздывает.
У Джорджа внутри закипело.
— Значит, ты сам себе хозяин.
— Тиффани сказала, что это срочно.
— Как давно это было?
— Не знаю. — Джек еще не разбирался во времени.
Джордж пришел в ярость. Его четырехлетнего сына оставили одного в доме. О чем Верина думала?
Он встал и огляделся. Чемодан с вещами Джека на уикенд стоял в холле. Джордж открыл его и увидел все необходимое: пижаму, чистую одежду, плюшевого мишку. Тиффани собрала его в дорогу, прежде чем уйти и заняться своими срочными делами.
Он пошел на кухню и написал записку: «Джек был один в доме. Позвони мне».
Он взял Джека за руку, и они пошли к машине.
Дом Джеки находился на расстоянии менее чем в милю. Когда они прибыли, Джеки дала внуку стакан молока и домашнюю булочку. Он рассказал ей, что к ним приходил соседский кот и пил молоко из блюдца. Потом Джеки посмотрела на Джорджа и спросила:
— Что тебя гложет?
— Пойдем в гостиную, я расскажу тебе.
Они перешли в соседнюю комнату, и Джордж сказал:
— Джек сидел один в доме.
— Это никуда не годится.
— Еще бы, черт возьми.
В кои веки она не обратила внимания на бранное выражение.
— А почему?
— Верина не пришла в условленное время, а няня должна была уходить.
В этот момент они услышали скрип тормозов у дома. Они оба выглянули в окно и увидели, что из красного «ягуара» вышла Верина и побежала по дорожке к двери.
— Я убью ее, — вырвалось у Джорджа.
Джеки впустила ее. Она побежала на кухню и поцеловала Джека.
— Как ты, мой маленький? — со слезой в голосе спросила она.
— Хорошо, — беспечно ответил Джек. — Я съел булочку. Бабушка печет вкусные булочки, правда?
— Очень вкусные.
— Верина, — обратился к ней Джордж, — нам нужно поговорить.
Она тяжело дышала, и на лбу у нее выступил пот. В кои веки она нашла в себе силы проявить сдержанность и не быть высокомерной.
— Я опоздала всего на несколько минут, — воскликнула она. — Не знаю, почему эта негодница ушла, не дождавшись меня.
— Ты не можешь опаздывать, когда на твоем попечении должен быть Джек, — с серьезным видом сказал Джордж.
— Как будто ты не опаздывал? — обиделась она.
— Я никогда не оставлял его одного.
— Мне трудно одной.
— А кто, кроме тебя, виноват в этом?
— Ты не прав, Джордж, — сказала Джеки.
— Мама, не вмешивайся, пожалуйста.
— Нет. Это мой дом и мой внук, и я не могу не вмешиваться.
— Я не могу смотреть на это сквозь пальцы, мама. Она поступила неправильно.
— Если бы я все делала правильно, у меня не было бы тебя.
— Это к делу не относится.
— Я просто говорю, что мы все ошибаемся и иногда все как-то образовывается. Так что перестань упрекать Верину. Ничего хорошего от этого не будет.
Неохотно Джордж согласился, что она права.
— Но что нам делать?
— Извини, Джордж, но я просто не справляюсь, — сказала Верина и заплакала.
— Сейчас, когда мы немного успокоились, — проговорила Джеки, — давайте поразмыслим. Эта ваша няня никуда не годится.
— Вы не представляете, как трудно сейчас найти няню, — пожаловалась Верина. — А для нас особенно трудно, в отличие от большинства людей. Все нанимают незаконных иммигрантов и платят им наличными, а политикам полагается брать на работу тех, у кого есть «зеленая карта», кто платит налоги, поэтому никто не идет к нам.
— Хорошо, не волнуйся, я не виню тебя, — сказала Джеки Верине. — Может быть, я смогу помочь.
Джордж и Верина посмотрели на Джеки.
— Мне шестьдесят четыре года, — продолжала она. — Я скоро пойду на пенсию, и мне нужно будет что-то делать. Я готова быть у вас на подхвате. Если ваша няня вас подведет, привозите Джека сюда. Когда нужно, оставляйте его у меня ночевать.
— Здорово! — воскликнул Джордж. — Для меня это выход из положения.
— Джеки, это было бы замечательно! — сказала Верина.
— Не благодарите меня, дорогие. Я — эгоистка. Так я буду чаще общаться с моим внуком.
— Ты уверена, что для тебя это не будет обременительно, мама? — спросил Джордж.
Джеки презрительно хмыкнула.
— Что для меня когда-нибудь было обременительно?
Джордж улыбнулся.
— Ничто и никогда.
Таким образом, вопрос был улажен.
Слезы остывали на щеках Ребекки.
Стоял октябрь, и пронизывающий холодный ветер с Северного моря обдувал Олсдорфское кладбище в Гамбурге. Это было одно из самых больших погребальных мест в мире — тысячи гектаров печали и скорби. Здесь находился памятник жертвам нацистских злодеяний, обнесенная стеной территория, где среди деревьев хоронили бойцов Сопротивления, и братская могила 38 тысяч гамбургских мужчин, женщин и детей, погибших во время десятидневной операции «Гоморра» — бомбардировок союзнической авиации летом 1943 года.
Для жертв Берлинской стены особого участка не было.
Ребекка наклонилась, собрала опавшие листья на могиле мужа и положила на землю одну розу.
Некоторое время она постояла, глядя на надгробный памятник.
Прошел год, как не стало Бернда. Он прожил 62 года, что было немало для человека с поврежденным позвоночником. Под конец ему отказали почки — обычная причина смерти в таких случаях.
Ребекка вспоминала, как он жил. Его судьбу сломала стена и погубила травма, полученная при бегстве из Восточной Германии, тем не менее жил он хорошо. Он был хорошим школьным учителем, возможно даже выдающимся. Он не склонил голову перед тиранией восточногерманского коммунизма и вырвался на свободу. Его первая женитьба закончилась разводом, но он и Ребекка страстно любили друг друга в течение двадцати лет.
Ей не нужно было приходить сюда и вспоминать его. Она думала о нем каждый день. Его смерть была невосполнимой утратой: она все время удивлялась, что его нет рядом. Оставшись одна в квартире, где они так долго жили вместе, она часто говорила с ним, рассказывала, как провела день, делилась новостями, сообщала, что происходило с ней, была ли она голодна, или чем-то обеспокоена, или устала. Она ничего не переделала в помещении, сохранив веревки и ручки, которые давали ему возможность передвигаться. Его кресло-каталка стояло рядом с кроватью, чтобы он мог сесть в него. Когда она мастурбировала, она представляла, что он лежит рядом, обнимает и целует ее.
К счастью, работа увлекала ее и требовала напряжения сил. Теперь она была заместителем министра иностранных дел Западной Германии. Поскольку она говорила по-русски и жила в Восточной Германии, она специализировалась по Восточной Европе. У нее было мало свободного времени.
Прискорбно, что объединение Германии отодвинулось еще дальше назад. Непримиримый восточногерманский лидер Эрих Хонеккер казался непоколебимым. Людей продолжали убивать при попытке бежать в Западный Берлин. А в Советском Союзе смерть Андропова привела к власти еще одного семидесятилетнего лидера, Константина Черненко. От Берлина до Владивостока советская империя была болотом, в котором люди барахтались, часто тонули, но никогда не добивались успеха.
Ребекка спохватилась, что в своих рассуждениях далеко ушла от Бернда. Пора было возвращаться.
— До свидания, любовь моя, — негромко сказала она и медленно отошла от могилы.
Она плотнее закуталась в теплое пальто, обхватила себя руками и направилась к выходу. С чувством исполненного долга она села в машину и завела мотор. Она все еще ездила на универсале с подъемником для кресла-каталки. Пора было менять его на нормальную машину.
Она подрулила к своему дому. Перед ним красовался черный «мерседес S500», рядом с которым стоял шофер в фуражке. Ребекка приободрилась. Как она и ожидала, Валли поднялся в квартиру, открыв дверь своим ключом. Он сидел за кухонным столом и постукивал ногой в такт поп-музыке, доносившейся из включенного приемника. На столе лежал последний альбом «Плам Нелли», называющийся «Толкование снов».
— Рад, что застал тебя, — сказал Валли. — Я еду в аэропорт. Лечу в Сан-Франциско.
Он встал и поцеловал ее.
Через два года ему должно было исполниться сорок лет, и он выглядел великолепно. Он продолжал курить, но не употреблял наркотики и спиртное. На нем была желтовато-коричневая кожаная куртка поверх синей рубашки из грубой хлопчатобумажной ткани. Девчонки должны но нему сходить с ума, подумала Ребекка. От утех с ними он не отказывался, но обзаводиться семьей не спешил.
Когда она целовала его, она дотронулась до его руки и заметила, что кожа на куртке мягкая, как шелк. Вероятно, она стоила баснословно дорого. Ребекка сказала:
— Но вы только что закончили свой альбом.
— Мы отправляемся в турне по Штатам. Три недели будем репетировать на ферме «Дейзи». Открывается турне в Филадельфии через месяц.
— Передай привет ребятам.
— Обязательно.
— Вы уже давно не устраивали гастролей.
— Уже три года. Поэтому так долго будем репетировать. Но концерты на стадионе — это самое оно. Не то что турне всех рок-звезд, когда двенадцать ансамблей исполняют по две-три песни каждый перед двумя тысячами человек в театре или гимнастическом зале. А тут собирается пятидесятитысячная масса людей.
— Вы будете выступать в Европе?
— Да, но мы еще не знаем когда.
— А в Германии?
— Почти наверняка.
— Дай мне знать.
— Обязательно. Я устрою для тебя бесплатный билет.
Ребекка засмеялась. Поскольку она была сестрой Валли, к ней относились, как к члену королевской семьи, когда она поднималась за кулисы на концертах «Плам Нелли». Участники ансамбля часто рассказывали в интервью о своих выступлениях в Гамбурге много лет назад, как сестра Валли приготовила им хороший обед и они единственный раз досыта наелись. За это она прославилась в мире рок-н-ролла.
— Желаю вам успеха, — сказала она.
— Ты как будто собираешься лететь в Будапешт?
— Да, на конференцию на политическую тему.
— Там будет кто-нибудь из восточных немцев?
— Да, а что?
— Как ты думаешь, возьмется ли кто-то из них передать альбом Алисе?
Ребекка пожала плечами.
— Не знаю. У меня не очень теплые отношения с восточногерманскими политиками. Они считают меня приспешницей капиталистов, а я убеждена, что они политиканы, которых никто не избирал и которые правят методами террора и держат людей в застенках.
Валли улыбнулся.
— Значит, точек соприкосновения между вами немного.
— Да. Но я попробую.
— Спасибо. — Он дал ей диск.
Ребекка взглянула на фотографию на конверте четырех мужчин средних лет с длинными волосами и в синих джинсах. Пополневший распутный бас-гитарист Баз. Лысеющий, нетрадиционной сексуальной ориентации барабанщик Лy. Лидер группы Дейв с посеребренными сединой волосами. Признанные, успешные и богатые. Она помнила голодных парней, которые пришли сюда, в эту квартиру: худые, неряшливые, остроумные, полные надежд и чаяний.
— Вы пробили себе дорогу, — сказала она.
— Да, — согласился Валли.
* * *
В последний день Будапештской конференции для делегатов устроили экскурсию в винные погреба с дегустацией токайских вин. Погреба находились в восточном районе города Пеште и принадлежали государственной разливочной компании. Делегатам предложили различные сорта белых вин: сухие, крепленые, слабоалкогольный напиток «Токайская эссенция» и известное вино медленного брожения «Асу».
Повсюду в мире государственным чиновникам редко удавалось устраивать интересные экскурсии, и Ребекка боялась, что это будет скучное мероприятие. Однако старинные погреба с арочными потолками и уложенными штабелями бутылками оставляли приятное впечатление, которое дополняли острые венгерские закуски: клецки, фаршированные грибы и колбаски.
Ребекка выбрала одного из восточногерманских делегатов и одарила его завлекающей улыбкой.
— Наши немецкие вина лучше, не правда ли? — сказала она.
Она кокетливо разговаривала с ним несколько минут, а потом задала вопрос:
— У меня есть племянница в Восточном Берлине, и я хочу послать ей пластинку с поп-музыкой, боюсь, как бы ее не повредили при отправке почтой. Не смогли бы вы передать ее?
— Да, наверное, смог бы, — неуверенно ответил он.
— Я дам ее вам завтра за завтраком. Вы очень добры.
— Хорошо.
У него был немного встревоженный вид, и Ребекка подумала, что он может просто отдать диск Штази, но попытка — не пытка.
Когда вино расслабило всех, к Ребекке подошел венгерский политик Фредерих Биро. Он был ее возраста и понравился ей. Специализировался он, как и она, в вопросах внешней политики.
— Мне хотелось бы побольше узнать о вашей стране, — сказала она ему. — Как, в самом деле, живут люди?
Он посмотрел на часы и сказал:
— Мы недалеко от вашей гостиницы. — Он хорошо говорил по-немецки, как большинство образованных венгров. — Если вы не возражаете, я провожу вас.
Они взяли пальто и пошли пешком. Их путь лежал по набережной широкого и полноводного Дуная. На другом берегу огни средневекового города Буды романтически поднимались по склону холма с дворцом на вершине.
— Коммунисты обещали процветание, и люди разочарованы, — рассказывал он на ходу. — Даже члены компартии недовольны правительством Кадара. — Ребекка догадалась, что ему легче говорить на улице, где их не могли подслушать.
— Какой же выход? — спросила она.
— Странное дело — все знают ответ. Нам нужно децентрализовать механизм принятия решений, ввести ограниченную рыночную систему и узаконить полулегальную «серую экономику», чтобы она могла развиваться.
— Кто стоит на пути этого? — Ей показалось, что она задает ему один вопрос за другим, как на заседании суда. — Извините меня, — сказала она. Вы не возражаете, что я допрашиваю вас?
— Вовсе нет, — улыбнулся он. — Мне нравится, когда говорят без обиняков, это экономит время.
— Мужчинам часто не нравится, когда с ними в такомтоне говорит женщина.
— Я к ним не отношусь. Можно сказать, у меня слабость к настойчивым женщинам.
— Вы женаты на одной из таких женщин?
— Когда-то был. Я разведен.
Ребекка подумала, что это ее не касается.
— Вы собирались сказать, кто стоит на пути реформ.
— Примерно пятнадцать тысяч бюрократов, которые потеряют власть и работу. Пятьдесят тысяч высших партийных руководителей, которые принимают почти все решения. И Янош Кадар, который является нашим лидером с 1956 года.
Ребекка вскинула брови. Биро говорил удивительно откровенно. Ей пришла мысль, что его искренние высказывания не спонтанны. Может быть, этот разговор был запланирован?
— Есть ли у Кадара альтернативное решение? — спросила она.
— Да, — ответил Биро. — Для поддержания уровня жизни венгерских рабочих он заимствует все больше и больше денег у западных банков, в том числе германских.
— И как вы будете выплачивать кредиты по этим займам?
— Это хороший вопрос, — сказал Биро.
Они оказались вровень с отелем Ребекки через проезжую часть набережной. Она остановилась и облокотилась на парапет.
— Кадал — это недвижимый атрибут?
— Не обязательно. У меня хорошие отношения с перспективным молодым человеком по имени Миклош Немет.
Ага, — подумала Ребекка, — вот цель этого разговора: сообщить немецкому правительству, тихо неофициально, что Немет — соперник Кадара с реформаторскими взглядами.
— Ему за тридцать, и он весьма толковый, — продолжал Биро. — Но мы боимся повторения у себя советской ситуации: Брежнева сменил Андропов, вместо него пришел Черненко. Это как очередь в туалет в доме для престарелых.
Ребекка засмеялась. Ей нравился Биро.
Он наклонился и поцеловал ее.
Она не очень удивилась. Она почувствовала, что он увлекся ей. Ее удивило, как она разволновалась от его поцелуя. И она ответила ему тем же.
Потом она отстранилась от него. Она положила ему на грудь руки, слегка оттолкнула и стала разглядывать его в свете фонаря. Ни один пятидесятилетний мужчина не выглядел как Адонис, но у Фредерика было лицо, свидетельствующее о незаурядном интеллекте, сочувствии и способности понимать юмор. У него были коротко подстриженные седые волосы и голубые глаза. На нем было темно-синее пальто и яркий красный шарф: консерватизм с оттенком нарядности.
— Почему вы развелись? — спросила она.
— Я позволил себе завести роман, и жена оставила меня. Можете осуждать меня.
— Не буду, — сказала она. — Я ошибалась.
— Я пожалел, когда было слишком поздно.
— Дети?
— Двое, взрослые. Они простили меня. Марта вышла замуж, а я все еще холост. Как у вас сложилась личная жизнь?
— Я развелась с первым мужем, когда узнала, что он работает на Штази. Мой второй муж получил травму, преодолевая Берлинскую стену. Он пользовался инвалидной коляской, но мы были счастливы вместе двадцать лет. Он умер в прошлом году.
— Клянусь, вы заслуживаете счастья.
— Может быть. Вы не проводите меня до входа в гостиницу?
Они перешли через дорогу. На углу квартала, где уличные фонари не светили так ярко, она снова поцеловала его. На этот раз это доставило ей еще больше наслаждения, и она прижалась к нему.
— Проведите со мной ночь, — сказал он.
Она была вовсе не прочь.
— Нет, — произнесла она. — Это слишком быстро. Я практически не знаю вас.
— Но завтра вы уезжаете.
— Я знаю.
— Мы можем никогда не встретиться.
— Я уверена, что встретимся.
— Вы могли бы поехать ко мне. Или я поднимусь к вам в номер.
— Нет, но я рада познакомиться с вами. Доброй ночи.
— Ну что же, доброй ночи.
Она повернулась к входу.
— Я часто бываю в Бонне и буду там через десять дней.
Она оглянулась и улыбнулась.
— Вы поужинаете со мной? — спросил он.
— Мне бы очень хотелось. Позвоните мне.
— Обязательно.
Она вошла в вестибюль гостиницы, продолжая улыбаться.
* * *
Лили была дома, когда как-то днем к ним в грозу пришла Алиса за книжками. Ее не приняли в университет несмотря на отличные оценки на экзаменах, из-за того что ее мать тайно выступала с песнями протеста. Однако Алиса решила заняться самообразованием и изучала английский язык по вечерам после окончания смены на заводе. После бабушки Мод у Карлы остались книги на английском языке. Лили оказалась дома, когда пришла Алиса, и они пошли в гостиную наверх вместе поискать книги, в то время как дождь барабанил по окну. Как поняла Лили, это были старые довоенные издания. Алиса выбрала сборник рассказов о Шерлоке Холмсе. Лили посчитала, что она будет представительницей четвертого поколения читателей.
— Мы подали заявление с просьбой разрешить нам поехать в Западную Германию, — между делом сказала Алиса.
— Кто «мы»? — спросила Лили.
— Гельмут и я.
Гельмут Каппель, ее парень, был старше нее — недавно ему исполнилось двадцать два года — и учился в университете.
— Какую причину вы указали?
— Мы написали, что хотим увидеться с моим отцом в Гамбурге. Дедушка и бабушка Гельмута живут во Франкфурте. А «Плам Нелли» совершают гастрольное турне по разным странам, и нам хочется увидеть моего отца на сцене. Может быть, нам удастся подгадать так, чтобы наша поездка совпала с его выступлением в Германии, если оно состоится.
— Я уверена, состоится.
— Как ты думаешь, нам разрешат поехать?
— Вдруг вам повезет.
Лили не хотела гасить оптимизм молодости, но что им повезет, она сомневалась. Ей самой всегда отказывали. Немногим давали Разрешение на выезд. Власти подозревали, что люди такого возраста, как Алиса и Гельмут, не собирались возвращаться.
У Лили тоже были такие подозрения. Алиса часто с грустью говорила о жизни в Западной Германии. Как большинство молодых людей, она хотела читать нецензурированные книги и газеты, смотреть новые фильмы и спектакли и слушать музыку, независимо от того, одобрил ли ее семидесятидвухлетний Эрих Хонеккер. Если ей удастся выехать из Восточной Германии, зачем тогда возвращаться?
— Ты знаешь, — сказала Алиса, — большинство того, из-за чего эта семья попала в немилость у власти, произошло до моего рождения. За что им наказывать меня?
Но ее мать Каролин продолжала петь те песни, подумала Лили.
В дверь позвонили, и минутой позже они услышали взволнованные голоса в холле. Они спустились вниз и увидели Каролин в мокром плаще. Непонятно почему она принесла с собой чемодан. Дверь ей открыла Карла, которая стояла рядом с ней в фартуке поверх рабочей одежды.
У Каролин было красное и заплаканное лицо.
— Мама! — воскликнула Алиса.
— Что случилось? — спросила Лили.
Каролин сказала:
— Алиса, твой отчим оставил меня.
Лили ахнула. Одо Фосслер? Невозможно было поверить, чтобы тихоня Одо бросил жену.
Алиса обняла свою мать, ничего не говоря.
— Когда это случилось? — спросила Карла.
Каролин вытерла нос платком.
— Он сказал мне три часа назад. Он хочет развестись.
Бедная Алиса, подумала Лили, два раза остаться без отца.
Карла с негодованием произнесла:
— Но пасторам не разрешается разводиться.
— Он также отказывается от духовного сана.
— Какой ужас!
Лили почувствовала, что их семью потрясло стихийное бедствие.
Первой оправилась от потрясения Карла.
— Пойдемте на кухню. Алиса, возьми у мамы пальто и повесь, чтобы оно подсохло. Лили, приготовь кофе.
Лили поставила кипятить воду и достала из шкафа кекс.
Карла спросила у Каролин:
— Что нашло на Одо?
Каролин опустила голову.
— Он… — Ей было трудно объяснять. Пряча глаза, она продолжила: — Одо сказал мне, якобы он понял, что он гомосексуалист.
Алиса негромко вскрикнула.
— Ну и ну, — проговорила Карла.
Лили вдруг вспомнила один случай. Пять лет назад, когда вся семья собралась вместе в Венгрии и Валли впервые увидел Одо, Лили заметила странное выражение на лице Валли, мимолетное, но отчетливое. Неужели в тот момент Валли интуитивно почувствовал, что с Одо не всё так просто?
Сама Лили всегда подозревала, что Одо не питает к Каролин страстную любовь, скорее это была у него христианская миссия. Если бы кто-то решился сделать предложение Лили, ей не хотелось бы, чтобы это шло от сердечной доброты. Он должен был бы желать ее так сильно, что не мог бы дня прожить без нее: вот это есть причина делать предложение.
Каролин подняла голову. Сейчас, когда открылась ужасная правда, она могла смотреть в глаза Карлы.
— Меня это не потрясло, — сказала она. — Я, в общем, знала.
— Каким образом?
— После того как мы поженились, у нас бывал очень симпатичный молодой человек по имени Пауль. Он ужинал у нас раза два в неделю, они читали Библию в ризнице, а днем в субботу они прогуливались по Трептов-парку. Вероятно, они ничего такого не делали — Одо не обманщик. Но когда мы занимались любовью, я чувствовала, что он думает о Пауле.
— Что же произошло? Как это кончилось?
Лили резала кекс и слушала. Она положила ломтики на тарелку. Никто не прикоснулся к ним.
— Я всего толком не знаю, — сказала Каролин. — Пауль перестал приходить к нам домой и в церковь. Одо никогда не говорил почему. Возможно, они отошли от физической любви.
— Будучи пастором, Одо, должно быть, переживал ужасную трагедию, — заметила Карла.
— Я знаю. Мне бывает так жалко его, когда я не сержусь.
— Бедный Одо.
— Но Пауль был лишь первым из полдюжины мальчиков, очень похожих друг на друга, ужасно симпатичных и истинных христиан.
— А сейчас…
— Сейчас Одо нашел настоящую любовь. Он умоляет меня простить его, но решил больше не противиться своей натуре. Он собирается поселиться у какого-то Юджина Фрейда.
— Что он будет делать?
— Он хочет преподавать в теологическом колледже. Он говорит, это его призвание.
Лили налила кипяток в кофейник с молотым кофе. Она подумала, что будет делать Валли теперь, когда Одо и Каролин разошлись. Конечно, он не мог начать снова жить с Каролин и Алисой из-за проклятой Берлинской стены. Но захочет ли он? Семьей он так и не обзавелся. Лили казалось, что Каролин — его настоящая любовь.
Но это все домыслы. Коммунисты решили, что они не могут быть вместе.
— Ели Одо отказался от пасторства, вам придется освободить ваш дом, — заметила Карла.
— Да. Я бездомная.
— Не говори глупости. У тебя всегда есть дом здесь.
— Я знала, что вы это скажете, — проговорила Каролин и расплакалась.
Раздался звонок в дверь.
— Я открою, — вызвалась Лили.
На пороге стояли двое мужчин. Тот, что был в шоферской форме, держал зонт над другим человеком — Гансом Гофманом.
— Позвольте войти, — сказал Ганс и вошел в холл, не дожидаясь ответа. Он держал квадратный пакет размером примерно 30 сантиметров в длине и ширине.
Его водитель вернулся к черному ЗИЛу, стоящему перед домом.
Лили неприветливо спросила:
— Что вам надо?
— Поговорить с твоей племянницей Алисой.
— Откуда вы знаете, что она здесь?
Ганс улыбнулся и не удостоил ее ответом. Штази знала все.
Лили пошла на кухню.
— Это Ганс Гофман. Он хочет видеть Алису.
Алиса встала, побледнев от страха.
— Отведи его наверх, — сказала Карла. — И останься с ними.
Каролин приподнялась на стуле.
— Я пойду с ней.
Карла удержала ее за руку.
— Тебе незачем иметь дело со Штази.
Каролин послушалась и села на место. Лили придержала дверь для Алисы, когда та выходила в холл. Обе женщины стали подниматься по лестнице, а Ганс последовал за ними.
Из вежливости Лили чуть было не предложила Гансу кофе, но спохватилась. Пусть он засохнет от жажды.
Ганс взял оставленный Алисой на столе сборник рассказов о Шерлоке Холмсе.
— На английском, — констатировал он, словно этот факт подтверждал подозрения. Он сел, подтянув на коленях брюки из тонкой шерсти, чтобы не было складок. Он положил квадратный пакет на пол рядом со стулом. — Итак, юная Алиса, ты хочешь поехать в Западную Германию. Зачем?
Теперь он стал большой шишкой. Лили не знала точно, как называется его должность, но он не был просто сотрудником тайной полиции. Он выступал с речами на митингах и давал интервью прессе. Однако он не был столь важным, чтобы преследовать семью Франков.
— Мой отец живет в Гамбурге, — ответила Алиса на его вопрос. — И моя тетя Ребекка.
— Твой отец — убийца.
— Это случилось до моего рождения. Вы наказываете меня за это? Разве это в духе того, что вы называете коммунистической справедливостью?
Ганс ехидно усмехнулся.
— Ты бойка на язык, как твоя бабушка. Эта семья не способна усваивать уроки.
Лили сердито заметила:
— Мы усвоили, что мелкие чиновники в коммунистической системе могут мстить, пренебрегая справедливостью и законом.
— Ты полагаешь, что своей болтовней ты убедишь меня дать разрешение Алисе на поездку?
— Ты уже все решил, — безнадежно сказала Лили. — Ты собираешься отказать. Ты не приехал бы, чтобы сказать «да». Ты приехал позлорадствовать.
— Где в работах Карла Маркса написано, что в коммунистическом государстве рабочим не разрешается ездить в другие страны? — спросила Алиса.
— Складывающиеся условия вызывают необходимость в ограничениях.
— Ничего подобного. Я хочу видеть отца. А вы мне препятствуете. Почему? Только потому, что вы можете. Это не имеет никакого отношения к социализму, а к тирании имеет отношение прямое.
У Ганса перекосился рот.
— Вы буржуи, — с отвращением выдавил из себя Ганс. — Вы не выносите, когда другие имеют над вами власть.
— Буржуи? — возмутилась Лили. — У меня нет шофера в форме, который держал бы надо мной зонт, когда я иду от машины к дому. И у Алисы также. В этой комнате только один буржуй, Ганс.
Он поднял пакет с пола и отдал Алисе.
— Вскрой его.
Алиса удалила коричневую оберточную бумагу. Внутри был последний альбом ансамбля «Плам Нелли» «Толкование снов». Ее лицо засияло.
Какую свинью на сей раз решил подложить Ганс, подумала Лили.
— Почему бы тебе не послушать пластинку отца? — сказал Ганс. Алиса вынула белый конверт из цветной обложки. А потом двумя пальцами достала черную виниловую пластинку из конверта.
Она сразу развалилась надвое.
— Кажется, она разбилась. Какая жалость, — добавил Ганс. Алиса заплакала.
Ганс встал.
— Я знаю, где выход, — сказал он и ушел.
* * *
Унтер-ден-Линден это широкий бульвар, тянувшийся через Восточный Берлин до Бранденбургских ворот. Под другим названием он шел дальше по Западному Берлину, пересекая парк Тиргартен, но с 1961 года Унтер-ден-Лиден заканчивался тупиком у Бранденбургских ворот, перегороженный Берлинской стеной. Из парка с западной стороны вид на Бранденбургские ворота портил высокий, уродливый, серо-зеленый забор, исписанный граффити и с предупреждающим щитом: «Вы покидаете Западный Берлин».
За ограждением находилось простреливаемое пространство.
Бригада рабочих, обслуживающих гастроли «Плам Нелли», соорудила сцену прямо перед уродливым ограждением и поставила мощные динамики, обращенные в сторону парка. По распоряжению Валли такие более мощные динамики направили в противоположную сторону, на Восточный Берлин. Он хотел, чтобы Алиса слышала его. Один журналист сказал ему, что восточногерманское правительство возражает против динамиков. «Передайте им, что если они снесут свою стену, я уберу свою», — заявил он, и его слова попали во все газеты.
Первоначально они планировали устраивать гастроли в Гамбурге, но когда Валли услышал, что Ганс Гофман разбил пластинку Алисы, в ответ он попросил Дейва переориентироваться на Берлин, чтобы миллион восточных немцев услышал песни, которые Гофман не дал послушать Алисе. Дейву понравилась эта идея.
Сейчас они стояли вместе и смотрели на сцену со стороны, а тысячи поклонников собирались в парке.
— Мы будем звучать громче, чем когда-либо, — сказал Дейв.
— Отлично, — обрадовался Валли. — Я хочу, чтобы мою гитару слышали даже в Лейпциге.
— Помните, как было раньше? — спросил Дейв. — Маленькие динамики на бейсбольных стадионах.
— Нас не могли слышать — мы сами себя не слышали.
— Теперь сотни тысяч людей могут слушать музыку, которая звучит так, как задумали.
— Это просто чудо.
Ребекка ждала Валли в его гримерной.
— Фантастика, — сказала она, когда он вошел. — В парке, должно быть, сто тысяч человек.
Она была с седовласым мужчиной примерно ее возраста.
— Это мой друг Фред Биро, — представила она его.
Валли пожал ему руку, и Фред сказал:
— Большая честь познакомиться с вами. — Он говорил по-немецки с венгерским акцентом.
Валли обрадовался. Так значит, его сестра завела роман в пятьдесят три года! Это хорошо. Мужчина вроде бы в ее вкусе, интеллигентный, но чересчур важный. И выглядит она моложе, с прической в стиле принцессы Дианы и в лиловом платье.
Они немного поговорили и оставили его, давая ему возможность приготовиться к выходу на сцену. Валли переоделся в чистые голубые джинсы и огненно-красную рубашку. Глядя в зеркало, он подвел глаза, чтобы придать им больше выразительности. Он с отвращением вспомнил, как раньше дозировал потребление наркотика: немного перед выступлением для тонуса, а после солидную порцию как вознаграждение. Он ни на секунду не хотел возвращаться к тем привычкам.
Вчетвером они приготовились выйти на сцену: Дейв, Валли, Баз и Лy. Вся семья Дейва сидела в первых рядах, от всего сердца желая им успеха: его жена Бип, их одиннадцатилетний сын Джон Ли, родители Дейва — Дейзи и Ллойд, и даже его сестра Иви. Все они с гордостью смотрели на Дейва. Валли был рад, что они все здесь, но их присутствие служило горьким напоминанием, что он не может видеть свою семью: Вернера и Карлу, Лили, Каролин и Алису.
Но при удачном стечении обстоятельств они будут слушать на другой стороне стены.
Музыканты вышли на сцену, и толпа бурно приветствовала их.
* * *
Бульвар Унтер-ден-Линден был забит тысячами поклонников «Плам Нелли», старых и молодых. Лили и ее семья, включая Каролин, Алису и ее парня Гельмута находились там с раннего утра. Они заняли место недалеко от барьера, установленного полицией, чтобы толпа не приближалась к стене. По мере того как толпа росла в течение дня, на улице воцарилась праздничная атмосфера: незнакомые люди разговаривали друг с другом, угощали принесенными закусками и проигрывали на портативных плеерах записи «Плам Нелли». Когда опустились сумерки, они открыли бутылки пива и вина.
Ансамбль заиграл, и публика восторженно взревела.
Восточные берлинцы не могли видеть ничего, кроме четверки бронзовых коней, впряженных в квадригу богини победы Виктории на арке. Но они прекрасно все слышали: как барабанил Лу, как звучали бас-гитара База и ритм-гитара Дейва, илучше всего — баритон Валли и лирические интонации его гитары. Знакомые мелодии разносились из динамиков и заводили подтанцовывающую толпу. Это мой брат, не переставая, думала Лили, мой старший брат, поющий всему миру. Вернера и Карлу переполняла гордость, Каролин улыбалась, а глаза Алисы сияли.
Лили бросила взгляд на правительственное учреждение поблизости. На небольшом балконе стояли полдюжины человек при галстуках и в темных пиджаках. Их было хорошо видно при свете уличных огней. Они не пританцовывали. Один из них фотографировал толпу. Должно быть, они из Штази, догадалась Лили. Они берут на заметку предателей, не лояльных режиму Хонеккера, а это по нынешним временам значит, почти всех.
Присмотревшись, она узнала одного из сотрудников тайной полиции, высокого и сутуловатого — Ганса Гофмана, она в этом была почти уверена. Он что-то со злостью говорил и делал рубящие жесты правой рукой. В одном из интервью Валли сказал, что группа хочет играть здесь, потому что восточным немцам не разрешают слушать их пластинки. Ганс, должно быть, знал, что причиной этого концерта и стечения огромной толпы была разбитая пластинка Алисы. Неудивительно, что его распирало от злости.
Она видела, как Ганс отчаянно взмахнул руками и ушел с балкона в здание. Закончилась одна песня и началась другая. Толпа начинала одобрительно кричать, когда узнавала первые аккорды популярных композиций «Плам Нелли». Из динамиков раздался голос Валли:
— А эта для моей маленькой девочки.
Он запел «Я скучаю по тебе, Алисия».
Лили посмотрела на Алису. Слезы текли по ее лицу, но она улыбалась.
Уильям Бакли, американец, которого похитила «Хезболла» 16 марта 1984 года, был официально объявлен сотрудником политического отдела посольства США в Бейруте. На самом деле он был заведующим отделением ЦРУ.
Камерон Дьюар знал Билла Бакли и считал его хорошим парнем. Стройный, с густыми седеющими волосами, он носил строгие костюмы фирмы «Брукс брадерз» и был похож на красавца актера, имеющего много поклонниц. Кадровый военный, он воевал в Корее, служил во Вьетнаме в составе сил специального назначения и вышел в отставку в звании полковника. В шестидесятых годах поступил на службу в отдел спецопераций ЦРУ. Этот отдел занимался организацией убийств.
В пятьдесят семь лет он был холост. По слухам, ходившим в Лэнгли, он имел давние отношения с женщиной по имени Кэндаси из Фармерсвилла, штат Северная Каролина. Она писала ему любовные письма, а он звонил ей по телефону со всех концов света. Как говорили, они встречались как любовники, когда он бывал в США.
Как все в Лэнгли, Камерон негодовал по поводу похищения и очень хотел, чтобы Билла вызволили. Но все попытки оказались тщетными.
Пришли еще худшие новости. Один за другим стали исчезать агенты и информаторы Билла в Бейруте. «Хезболла» явно получала их имена от Билла. А это значило, что его пытают.
ЦРУ знало методы «Хезболлы» и догадывалось, что происходит с Биллом. Его постоянно держали с завязанными глазами, надевали кандалы, клали в ящик наподобие гроба. Все это делали изо дня в день, неделю за неделей. После нескольких месяцев подобных пыток он буквально лишится рассудка: будет нести несуразицу, что-то бормотать, закатывать глаза, время от времени вскрикивать.
Наконец, к радости Камерона, был получен план действий против «Хезболлы».
Он зародился не в ЦРУ. Его разработкой занимался советник по национальной безопасности президента Бад Макфарлейн. В его подчинении находился отчаянный подполковник Оливер Норт, известный как Олли. Среди людей, которых Норт привлек к работе, был Тим Теддер. Он-то и рассказал Камерону о плане Макфарлейна.
Камерон сразу же отвел Тима к Флоренс Гиари. Тим был бывшим агентом ЦРУ и ее старым знакомым. Как всегда, он носил короткую стрижку, словно все еще служил в армии, и на нем был костюм «сафари», по стилю настолько близкий к военной форме, насколько может быть гражданская одежда.
— Мы намерены работать с иностранным контингентом, — объяснил Тим. — Намечается создать три группы, по пять человек в каждой. Это не будут агенты ЦРУ и даже не американцы. Но ЦРУ возьмет на себя их подготовку, оснащение и финансирование.
Флоренс кивнула.
— И что будут делать эти группы? — бесстрастно спросила она.
— Идея заключается в том, чтобы выйти на похитителей до того, как они начнут действовать, — продолжал Тим. — Узнав, что они готовят похищение, взрыв или какой-либо другой террористический акт, мы направляем одну из групп для ликвидации преступников.
— Так. Давайте внесем ясность, — сказала Флоренс. — Эти группы будут убивать террористов до того, как они совершат преступление.
По всей видимости, на нее не произвел впечатления план, как на Камерона, и у него возникло плохое предчувствие.
— Совершенно верно, — подтвердил Тим.
— Тогда у меня есть один вопрос. — Флоренс сверкнула глазами. — Вы двое что — спятили?
Камерон возмутился. Как Флоренс может быть против этого?
Тим негодующе сказал:
— Я согласен, это необычно…
— Необычно? — перебила его Флоренс. — По законам любой цивилизованной страны это — убийство. Без соблюдения должной процедуры, без доказательств, по вашему собственному решению вы собираетесь уничтожать людей, которые ничего не сделали, а лишь подумали о совершении преступления.
— Собственно, это не убийство, — попытался возражать Камерон. — Мы будем действовать как полицейский, который стреляет первым в преступника, нацелившего на него оружие. Это называется упреждающая самооборона.
— Значит, ты это утверждаешь как юрист, Камерон.
— Это не мое мнение, а Споркина. — Стэнли Споркин был главным юрисконсультом ЦРУ.
— Так вот, Стэн не прав, — заявила Флоренс. — Потому что мы никогда не видим направленного на нас оружия. Мы не имеем пи малейшего представления, кто собирается совершить теракт. У нас нет разведывательных данных такого качества в Ливане. Так что не может быть и речи об убийстве людей, которые, как мы подозреваем, могут замышлять терроризм.
— Мы подумаем, как улучшить работу, чтобы наши сведения были более надежными.
— А как насчет надежности иностранного контингента? Кто войдет в состав этих групп из пяти человек? Бейрутские плохие парни? Наемники? Всякий европейский спецназовский сброд? Как вы можете доверять им? Как вы можете держать их под контролем? Иначе все, что они сотворят, будет на нашей ответственности — особенно если они убьют невинных людей!
— Нет-нет, — запротестовал Тим. — Вся операция будет без каких-либо прослеживаемых связей, и в причастности к ней можно легко отказаться.
— Для меня это звучит очень неубедительно. ЦРУ собирается готовить их, оснащать и финансировать их деятельность. А подумали ли вы о политических последствиях?
— Будет меньше похищений и терактов.
— Как вы можете быть такими наивными? Если мы нанесем такой удар по «Хезболле», вы думаете, они успокоятся и скажут: «Эти американцы круче, чем мы думали. Может быть, нам отказаться от терроризма». Нет. Они начнут мстить. На Ближнем Востоке насилие всегда порождает еще большее насилие. Неужели вы не уяснили это? «Хезболла» взорвала казармы морских пехотинцев в Бейруте — почему? По утверждению полковника Джерати, который командовал морскими пехотинцами в то время, это было сделано в ответ на обстрел 6-м американским флотом мусульманской деревни Сук-эль-Гарб. Одно злодеяние несет за собой другое.
— Так значит, вы хотите сдаться и сказать, что ничего нельзя сделать?
— Сделать можно, но будет нелегко. Потребуется тяжелая политическая работа. Мы понижаем температуру, сдерживаем обе стороны и сажаем их за стол переговоров, снова и снова, не имеет значения, что они встают и уходят. Мы не прекращаем свои усилия, что бы ни происходило, мы не занимаемся эскалацией насилия.
— Думаю, мы можем…
Но Флоренс еще не закончила.
— Это преступный план. Он нереален, он может иметь ужасные политические последствия на Ближнем Востоке и угрожает репутации ЦРУ, президента и США. Но это еще не все. Есть еще нечто, что полностью исключает его.
Она замолчала, и Камерон был вынужден спросить:
— Что?
— Президент запретил нам совершать убийства. «Ни один человек, находящийся на службе у правительства Соединенных Штатов или действующим от его имени не должен быть причастным к убийству или входить в сговор о его совершении. Указ президента 12333. Подписан Рональдом Рейганом в 1981 году.
— Я думаю, он забыл об этом, — сказал Камерон.
* * *
Мария встретилась с Флоренс Гиари в центре Вашингтона в универсальном магазине «Вудворд энд Лотропс», который все называли «Вудис». Местом встречи они выбрали отделбюстгальтеров. Большинство агентов были мужчинами, и любой мужчина, который пришел бы за ними сюда, вызвалбы подозрение. Его даже могли арестовать.
— У меня был обычно размер 34 А, — сказала Флоренс. — Теперь же 36 С. Что случилось?
Мария прыснула. В свои сорок восемь лет она была немного старше Флоренс.
— Вступай в клуб женщин среднего возраста. — отозвалась она. — У меня всегда были большие ягодицы и симпатичные маленькие груди, которые высоко держались сами собой. Теперь мне нужно поддерживать их.
За два десятилетия в Вашингтоне Мария усердно обзаводилась контактами. Она рано узнала, как много достигается — на благо и во вред — через личные знакомства. В те годы, когда ЦРУ использовало Флоренс как секретаря, вместо того чтобы готовить ее в качестве агента, как они обещали. Мария по-женски сочувствовала ее участи. Знакомства Марии обычно составляли женщины, всегда либералы. Она обменивалась с ними информацией, заранее предупреждала о таивших угрозу шагах политических оппонентов и тайно помогала им, зачастую придавая первостепенную важность проектам, которые в противном случае могли быть оттеснены консервативными мужчинами. Мужчины во многом поступали так же.
Они выбрали по полдюжины бюстгальтеров и пошли примерять их. Во вторник утром, когда это происходила примерочные были свободны. Тем не менее Флоренс заговорила негромко.
— Бад Макфарлейн предложил совершенно безумный план. — сказала она, расстегивая блузу. — Но Билл Кейси втянул в это Дело ЦРУ. — Кейси, один из старых друзей Рейгана, возглавлял ЦРУ. — И президент сказал «да».
— Какой план?
— Мы будем готовить группы иностранцев на роль убийц для ликвидации террористов в Бейруте. Они называют это упреждающими контртеррористическими действиями.
Мария поразилась.
— Но это же преступление по законам нашей страны. Если план будет осуществляться, Макфарлейн, Кейси и Рейган будут убийцами.
— То-то и оно.
Обе женщины сняли свои бюстгальтеры и встали рядом друг с другом перед зеркалом.
— Вот видишь, — сказала Флоренс. — Они уже не такие упругие.
— Мои тоже.
А когда-то я ни за что не стала бы делать это с белой женщиной, подумала Мария. Может быть, времена действительно меняются.
Они начали примерять бюстгальтеры. Мария спросила:
— А Кейси проинформировал комиссию по разведке?
— Нет. Рейган решил поставить в известность председателя и заместителя председателя каждой комиссии, а также лидеров фракции республиканцев и демократов в палате представителей и сенате.
Марии стало понятно, почему Джордж ничего не знал об этом. Рейган сделал хитрый ход. В комиссиях по разведке имелась квота на либералов. Это служило гарантией, что будут услышаны хотя бы некоторые критические вопросы. Рейган нашел способ, как обойти критиков и проинформировать тех, кто поддержит его.
— В настоящее время в Штатах находится одна из таких групп. Они проходят двухнедельную подготовку.
— Значит, дело поставлено на широкую ногу.
— Точно. — Флоренс посмотрела на себя в черном бюстгальтере. — Фрэнк доволен, что мой бюст изменился. Он всегда хотел жену с большой грудью. Он говорит, что пойдет в церковь благодарить Бога.
Мария засмеялась.
— У тебя хороший муж. Надеюсь, ему понравится твой новый бюстгальтер.
— А что у тебя? Есть кому оценить твое белье?
— Ты же знаешь, я карьеристка.
— Ты всегда была такой?
— У меня был один парень — давно, но он умер.
— Сочувствую.
— Спасибо.
— И с тех пор никого?
Она ответила, не задумываясь.
— Один был, да сплыл. Ты знаешь, я люблю мужчин и мне нравится секс, но я не готова пожертвовать собой и стать домашней хозяйкой. Твой Фрэнк, очевидно, понимает это, в отличие от многих мужчин.
Флоренс кивнула.
— Ты все правильно поняла, дорогая.
Мария нахмурилась.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала по поводу этих групп наемных убийц?
Ей пришло в голову, что Флоренс — агент секретной службы и что она узнала или догадалась, кто является источником информации для Джаспера Мюррея. Хочет ли она, чтобы и эти сведения попали к нему?
Но Флоренс сказала:
— Я не хочу, чтобы ты что-то делала сейчас. Этот план — все же глупая затея, и ее, может быть, пресекут в корне. Я просто хочу, чтобы кто-то вне разведывательного сообщества знал об этом. Если вдруг что-то всплывет и Рейган начнет врать об убийствах, как Никсон врал о взломе и проникновение в штаб-квартиру его противников, по крайней мере, ты будешь знать правду.
— А пока будем молиться, чтобы этого никогда не произошло.
— Аминь.
* * *
— Вы выбрали себе первую цель, — сказал Тим Теддер Камерону. — Важная птица.
— Фадлалла?
— Он самый.
Камерон кивнул. Мухаммад Хусейн Фадлалла был ведущим мусульманским ученым и аятоллой. В своих проповедях он призывал к вооруженному сопротивлению израильской оккупации Ливана. «Хезболла» считала его своим вдохновителем, не более как, а ЦРУ было убеждено, что он организатор кампании похищений. Камерон был бы рад, если бы с ним покончили.
Камерон и Тим сидели в кабинете Камерона в Лэнгли. На его столе была фотография в рамке его самого и президента Никсона, погруженных в разговор. Лэнгли являлось одним из немногих мест, где человек мог еще гордиться тем, что работал с Никсоном.
— Фадлалла планирует еще больше похищений? — спросил Камерон.
— Папа римский планирует еще больше крещений. — сказал Тим.
— Ну а как группа? Она заслуживает доверия? Их кто-нибудь держит под контролем? — Возражения Флоренс Гиари отвергли, но ее опасения не были лишены здравого смысла, и Камерон сейчас вспомнил, что она говорила.
Тим вздохнул.
— Камерон, если бы они заслуживали доверия и были бы ответственными людьми, которые уважали бы законную власть, их не стали бы привлекать в качестве наемных убийц. Они надежны настолько, насколько надежны такие люди. И мы держим их более или менее под контролем, пока что.
— По крайней мере, мы не финансируем их. Я получил деньги от саудовцев — три миллиона долларов.
Тим вскинул брови.
— Молодец.
— Спасибо.
— Можно было бы подумать о том, чтобы весь проект технически перевести под контроль саудовской разведки — якобы мы к этому не имеем отношения.
— Хорошая идея. Но нам понадобится легенда прикрытия, даже после того как Фадлалла будет убит.
Тим немного подумал и сказал:
— Обвиним Израиль.
— Правильно.
— Все охотно поверят, что подобную штуку устроил Моссад.
Камерон нахмурился.
— И все-таки мне неспокойно. Хотелось бы знать, как они собираются сделать это.
— Лучше не надо. Я должен знать, Может быть, я поеду в Ливан. Чтобы бьггь в курсе.
— В таком случае будь осторожен, — сказал Тим.
* * *
Камерон взял напрокат «тойоту-короллу» и поехал из центра Бейрута на юг в самый мусульманский квартал Бир-эль-Абед. Он представлял собой джунгли уродливых бетонных многоквартирных жилых домов, между которыми возвышались красивые мечети, — каждая посередине обширного участка земли, словно стройное реликтовое дерево, тщательно ухоженное, на поляне в окружении леса грубых сосен. Хотя страна была бедной, движение на узких улицах шло плотным потоком и толпы народа осаждали магазины и уличные ларьки. Солнце основательно припекало, но Камерон ехал с закрытыми окнами в машине без кондиционера, опасаясь местного населения с буйным нравом.
Раньше он бывал в этом районе, — возил его тогда один из сотрудников ЦРУ, и и сейчас он быстро нашел улицу, на которой жил аятолла Фадлалла. Камерон медленно двигался мимо высотного многоквартирного дома, потом объехал весь квартал и остановился в ста метрах от дома на противоположной стороне.
На той же улице стояли еще несколько жилых домов, кинотеатр и, самое главное, мечеть. Каждый день после полудня в одно и то же время Фадлалла шел из своего дома в мечеть на молитву.
Вот тогда они его и убьют.
Только, ради бога, без каких-либо срывов.
На коротком отрезке пути Фадлалла будет проходить мимо припаркованных у тротуара одна за другой машин. В одной из них находилась бомба. Камерон не знал, в какой.
Где-то поблизости скрывался человек, который должен был привести в действие взрывной механизм. Как Камерон, он наблюдал за улицей и ждал аятоллу. Камерон пробежал глазами по машинам и выходящим на улицу окнам и не заметил человека с взрывателем. Это хорошо. Убийца умело скрывался, как ему и следовало.
Саудовцы заверили Камерона, что не пострадает никто из ни в чем не повинных прохожих. Фадлаллу всегда сопровождали телохранители: некоторые из них непременно получат ранения, но они всегда не позволяли обычным людям близко подходить к их лидеру.
Камерон сомневался, можно ли так точно предсказать взрывное воздействие бомбы. Во время войны гибнет и гражданское население. Взять, к примеру, женщин и детей, убитых в Хиросиме и Нагасаки. Конечно, США воевали с Японией, что не может идти в сравнение с Ливаном, но Камерон убеждал себя, что применяется тот же принцип. Если несколько прохожих получат порезы и синяки, цель все равно оправдывает средства.
Все же число прохожих не оставляло его в покое. Машина, начиненная взрывчаткой, более подходила к безлюдному месту: Здесь снайпер с мощной винтовкой подходил бы больше.
Сейчас слишком поздно.
Он посмотрел на часы. Фадлалла опаздывал. Это раздражало. Камерону хотелось, чтобы тот поторопился.
На улице вдруг стало много женщин и детей, и Камерон удивился почему. Потом он понял, что они выходили из мечети. Видимо, был какой-то особый семейный случай: мусульманский аналог собрания матерей. К сожалению, они заполонили всю улицу. Не пришлось бы отменить взрыв.
Сейчас Камерон надеялся, что Фадлалла появится даже позже.
Он внимательно посмотрел по сторонам, разыскивая глазами старающегося быть незаметным человека с механизмом, по радио приводящим в действие взрыватель. На этот раз ему показалось, что он заметил его. В трехстах метрах напротив мечети в боковой стене многоквартирного дома было открыто окно на втором этаже. Камерон не заметил бы этого человека, если бы послеполуденное солнце, движущееся по западной половине неба, не сместило тени и не осветило фигуру. Камерон не мог различить черты человека, но он понял, что выражала его поза: напряжение, собранность, настороженность, испуг. К тому же человек двумя руками держал предмет, который мог быть транзисторным приемником с длинной антенной, — вот только никто так отчаянно не вцеплялся в транзисторный приемник.
Из мечети выходило все больше и больше женщин, некоторые из них были в головных платках-хиджабах, а другие — в скрывающих всю внешность паранджах. Они шли по тротуару в обоих направлениях. Камерон надеялся, что скоро эта толкотня закончится.
Он посмотрел в сторону дома Фадлаллы и, к своему ужасу, увидел, что аятолла выходит в окружении шести-семи человек.
Фадлалла, небольшого роста старик с длинной белой бородой, был в белых одеждах и круглой черной шляпе. Лицо его выражало тревогу и интеллект, он слегка улыбался чему-то, что сказал сопровождающий его человек, когда они вышли из дома и пошли по улице.
— Нет, — вслух сказал Камерон. — Не сейчас. Не сейчас!
Он посмотрел вдоль улицы. Тротуары были все еще заполнены женщинами и девочками — они разговаривали и смеялись, вo всем их облике чувствовалось воодушевление, какое бывает у людей, выходящих из священного места после торжественной службы. Они исполнили свой долг, освежили свои души и были готовы продолжать земную жизнь в предвкушении вечера, ужина, разговоров и веселья в кругу семьи и друзей.
Но кому-то из них суждено вот-вот умереть.
Камерон выскочил из машины.
Он отчаянно замахал руками в сторону дома, в окне которого маячила фигура человека с взведенным радиокурком, но ответная реакция не последовала. И неудивительно: Камерон находился слишком далеко, а тот человек сосредоточил свое внимание на Фадлалле.
Камерон посмотрел через улицу. Фадлалла быстрым шагом удалялся от Камерона к мечети и укрытию убийцы. До взрыва оставались считаные секунды.
Камерон побежал по улице к многоквартирному дому, но продвигался он медленно из-за толпы женщин. На него бросали удивленные и враждебные взгляды — по виду явно американец бежит через толпу женщин. Он поравнялся с Фадлаллой и увидел, что один из телохранителей показывает на него другому. Еще несколько секунд, и его перехватят.
Он побежал дальше, забыв об осторожности. В пятнадцати метрах от дома он остановился, закричал и замахал убийце в окне. Сейчас он мог ясно видеть этого человека: молодого араба с редкой бородой и испуганным выражением лица.
— Не делай этого! — закричал Камерон, зная, что он сейчас подвергает опасности и свою жизнь. — Остановись! Ради бога, не надо!
Сзади кто-то схватил его за плечо и что-то резкое сказал на арабском языке.
Прогрохотал ужасный взрыв.
Камерона швырнуло на землю.
Он едва дышал, словно его ударили доской по спине. Голова болела. Он слышал крики, стоны и шуршащий звук градом падающих на землю обломков камней. Он перекатился и с трудом встал на ноги. Как он понял, он серьезно не пострадал. У его ног без движения лежал араб, очевидно, тот, который схватил его за плечо. Он принял на себя всю силу взрыва, заслонив своим телом Камерона.
Он окинул взглядом улицу.
— О господи, — проговорил он.
Повсюду лежали тела людей, ужасно изуродованные и кровоточащие. Те, кто устоял на ногах, пытались остановить кровотечение из ран, кричали и искали своих близких. С некоторых людей сорвало просторные восточные одежды. Тела многих женщин, принявших насильственную смерть, были непристойно обнажены.
Взрывом повредило фасады двух домов, и на улице в грудах битого кирпича и фрагментов плит валялись стулья и телевизоры. В нескольких домах возникли пожары. Проезжую часть завалило искореженными машинами, словно они попадали с высоты.
Камерон сразу понял, что бомба была большой силы, очень большой силы.
На другой стороне улицы он увидел белую бороду и черную шляпу Фадлаллы, которого быстро уводили в дом телохранители. Аятолла чудом не пострадал.
Операция провалилась.
А какое количество человеческих жертв! Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, прикидывал Камерон. И сотни раненых.
Он должен убираться отсюда. Придя в себя, люди начнут думать, кто устроил это. Хотя его лицо было в ссадинах и одежда порвана, они признают в нем американца. Он должен исчезнуть, прежде чем кому-то придет в голову незамедлительно отомстить.
Он быстро вернулся к машине. Все окна выбило взрывом, но, похоже, она могла ехать. Он открыл дверцу, все сиденье было засыпано битым стеклом. Он снял с себя пиджак и смел им осколки. Потом он сложил его и положил на сиденье на случай, если на нем остались мелкие осколки. Он сел в машину и повернул ключ зажигания.
Она завелась.
Камерон тронулся с места, развернулся и уехал.
Он вспомнил слова Флоренс Гиари, которые тогда емупоказались истерически преувеличенными: «По законам любой цивилизованной страны это — убийство». Но это было не просто убийство. Это было массовое убийство.
А виновник — президент Рональд Рейган.
И Камерон Дьюар.
* * *
Воскресным днем в доме Джеки Джейкс, сидя за маленьким столом в гостиной, Джек складывал пазл с крестной Марией, а его отец смотрел на них. Они все вместе ходили в Вефильскую евангелическую церковь, а вернувшись домой, ели свиные отбивные в луковом соусе и с горохом. Потом Мария достала пазл, не очень легкий и не очень сложный для пятилетнего ребенка. Скоро Мария уйдет, а Джордж отвезет Джека домой к Верине. Когда он вернется, он сядет за кухонный стол со своими бумагами и часа два будет готовиться к предстоящей рабочей неделе в конгрессе.
Но сейчас был момент тишины и спокойствия, когда нет ничего срочного. Послеполуденный свет падал на две склоненные над пазлом головы. Джек будет красивым, подумал Джордж. Высокий лоб, широко расставленные глаза, прелестный носик, чуть припухлые губы, аккуратный подбородок — все в пропорции. По выражению лица виден его характер. Сейчас он полностью поглощен мыслительным процессом. А то вдруг, когда он или Мария правильно ставит фрагмент, лицо его озаряется радостной улыбкой. Джордж никогда не видел ничего более очаровательного и трогательного, чем это — как развивается сознание его ребенка, как он усваивает новые понятия, числа и буквы, как он знакомится с механическими устройствами, людьми и социальными группами. Чудом казалось видеть, как Джек бегает, прыгает, бросает мяч, но еще больше Джордж поразился напряженной умственной сосредоточенности, отразившейся на лице сына. От этого на глаза Джорджа навернулись слезы гордости и благоговейной признательности.
Он был признателен и Марии. Она навещала их примерно раз в месяц, всегда с подарком, всегда проводила время со своим крестником, читая ему, что-то рассказывая или играя с ним. Мария и Джеки привносили стабильность, утраченную из-за развода родителей. Уже прошел год, как Джордж ушел из их общего дома. Джек больше не плакал, проснувшись среди ночи. Он привыкал к новому образу жизни, хотя Джордж не мог не сознавать возможные долгосрочные последствия.
Они закончили собирать пазл и позвали бабушку Джеки полюбоваться законченной работой. Потом она повела Джека на кухню, чтобы дать ему молока с булочкой.
Джордж сказал Марии:
— Спасибо за все, что ты делаешь для Джека. Ты величайшая из крестных на свете.
— Это не жертва, — отозвалась она. — Для меня радость общаться с ним.
Марии в следующем году должно было исполниться пятьдесят лет. У нее никогда не будет своих детей. У нее были племянницы и племянники в Чикаго, но объектом ее материнской любви был Джек.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — добавила Мария. — Что-то важное.
Она встала и закрыла дверь в гостиную. Джордж настороженно смотрел на нее.
Она снова села и сказала:
— Это по поводу позавчерашнего взрыва в Бейруте.
— Это ужасно, — заметил Джордж. — Восемьдесят человек убито и двести ранено, в основном женщины и девочки.
— Бомбу подорвали не израильтяне.
— А кто же?
— Мы.
— О чем ты говоришь?
— Это была контртеррористическая акция по инициативе Рейгана. Осуществили ее ливанские националисты, но их готовило финансировало и контролировало ЦРУ.
— Господи. Но президент по закону обязан сообщать моей комиссии о тайных операциях.
— Думаю, ты сможешь выяснить, кто проинформировал председателя и его заместителя.
— Это ужасно, — сказал Джордж. — Но ты говоришь с полной уверенностью.
— Мне дал знать об этом кое-кто из высоких чинов в ЦРУ Многие старейшие сотрудники управления были против всей этой программы. Но президент настоял на ней, и Билл Кейси дал ей ход.
— Как такое им взбрело в голову? — поразился Джордж. — Они совершили массовое убийство.
— Им хотелось во что бы то ни стало положить конец похищениям. Они думают, что за этим стоит Фадлалла. Они пытались убрать его.
— И они облажались.
— Вот и хорошо.
— Это надо предать гласности.
— Я об этом и думаю.
Вошла Джеки.
— Наш молодой человек готов ехать к своей маме.
— Сейчас поедем. — Джордж встал. — Хорошо, В сказал он Марии. — Я займусь этим.
— Спасибо.
Джордж сел с сыном в машину и медленно поехал по пригородным улицам к Верине домой. Бронзовый «кадиллак» Джаспера Мюррея стоял на подъездной дорожке рядом с красным «ягуаром» Верины. Если Джаспер был там, то очень кстати.
Верина вышла открывать дверь в черной майке без рукавов и линялых голубых джинсах. Джордж вошел, и Верина повела Джека в ванную. Джаспер вышел из кухни, и Джордж сказал ему:
— Надо поговорить. Не возражаешь? — Джаспер настороженно посмотрел, но сказал:
— Конечно, нет.
— Пойдем… — Джордж чуть не сказал «в мой кабинет», но потом спохватился: — В кабинет.
— Пойдем.
Джордж с болью в сердце увидел, что пишущая машинка Джаспера стоит на его старом письменном столе, а рядом с ней стопка справочных книг, которые могут понадобиться журналисту: «Кто есть кто в Америке», «Атлас мира», «Энциклопедия». «Альманах американской политики».
В небольшом кабинете стояло одно кресло. Никто не хотел садиться на стул, стоящий за столом. После неловкой заминки Джаспер выдвинул стул из-за стола и поставил его напротив кресла, и они оба сели.
Джордж рассказал, что он услышал от Марии, не упомянув ее имени. Пока он говорил, в голове у него крутился вопрос, почему Верина предпочла Джаспера ему. По мнению Джорджа, Джаспер обладал корыстной безжалостностью эгоиста. Джордж задал этот вопрос своей матери, и она ответила: «Джаспер — телезвезда. Отец Верины кинозвезда. Она семь лет работала у Мартина Лютера Кинга, который был звездой движения за гражданские права. Как знать, может быть, она хочет, чтобы ее мужчина также был звездой».
— Это динамит, — проговорил Джаспер, когда Джордж ему все рассказал. — Ты уверен в своем источнике?
— Он такой же, как и источник информации, которую я тебе давал. Абсолютно надежный.
— Тогда выходит, что Рейган совершил массовое убийство.
— Да, я знаю, — сказал Джордж.
В то воскресенье, когда Джеки, Джордж, Мария и маленький Джек были в церкви и пели «Мы соберемся у реки», в Москве умер Константин Черненко.
Это случилось вечером в двадцать минут восьмого по московскому времени. Димка и Наталья находились дома, ели за ужином фасолевый суп с дочерью Катей, школьницей пятнадцати лет, и Димкиным сыном Гришей, студентом университета двадцати одного года. В семь тридцать зазвонил телефон. Наталья взяла трубку. Как только она сказала «Алло, Андрей», Димка догадался, что случилось.
Черненко умирал с тех пор, как он стал руководителем всего тринадцать месяцев назад. Сейчас он лежал в больнице с циррозом и эмфиземой. Вся Москва с нетерпением ждала, когда он скончается. Наталья подкупила Андрея, брата милосердия в больнице, чтобы он позвонил ей, как только Черненко испустит дух. Сейчас она повесила трубку телефона и подтвердила это.
— Он умер, — сказала она.
Наступил момент надежды. В третий раз менее чем за три года умер старый, утомленный консервативный лидер. Снова появился шанс прийти к власти новому молодому человеку, который превратит Советский Союз в такую страну, в которой, как того хотел Димка, жили бы Гриша и Катя и растили бы его внуков. Но эта надежда не сбылась дважды. Неужели опять произойдет то же самое?
Димка отодвинул свою тарелку.
— Нужно действовать сейчас, — сказал он. — Вопрос о преемнике решится в ближайшие несколько часов.
Наталья кивнула в знак согласия.
— Все дело в том, кто будет председательствовать на следующем заседании Политбюро, — заметила она.
Димка подумал, что она права. В Советском Союзе именно так и происходило. Как только один претендент вырывался вперед, никто не поставит на другую лошадь в гонке.
Михаил Горбачев был вторым секретарем и поэтому официально считался заместителем руководителя. Однако его назначение на этот пост оспаривала старая гвардия, которая хотела поставить московского партийного босса, семидесятилетнего Виктора Гришина, который не относился к числу реформаторов. Горбачев победил в гонке, получив на один голос больше.
Димка и Наталья встали из-за стола и пошли в спальню, чтобы не обсуждать это перед детьми. Димка стоял у окна, глядя на московские огни, а Наталья сидела на краю кровати. Времени у них было немного.
— Сейчас, когда Черненко не стало, — сказал Димка, — в Политбюро ровно десять членов, включая Горбачева и Гришина. — Это был узкий внутренний круг советской власти. — По моим подсчетам, они делятся пополам: у Горбачева четыре сторонника и у Гришина столько же.
— Но они не все в городе, — заметила Наталья. — Двое из людей Гришина отсутствуют: Гербицкий в Соединенных Штатах, а Кунаев у себя дома в Казахстане, откуда сюда пять часов лету.
— И один из людей Горбачева: Воротников в Югославии.
— Пока у нас большинство из трех человек против двух — на ближайшие несколько часов.
— Горбачев должен созвать заседание членов Политбюро сегодня вечером. Я предложу, чтобы он сказал: мол, это для организации похорон. Созвав заседание, он может председательствовать на нем. А раз так, то автоматически он председательствует на всех последующих заседаниях и становится лидером.
Наталья нахмурилась:
— Ты прав, но мне бы хотелось закрепить это. Нельзя допустить, чтобы отсутствующие прилетели завтра и заявили, что все нужно обсудить снова, потому что они не были здесь.
Димка задумался.
— Не знаю, что еще мы можем сделать, — сказал он.
Потом Димка позвонил Горбачеву домой. Тот уже знал, что Черненко мертв, — он также имел своих информаторов. Он согласился с Димкой, что должен созвать заседание немедленно.
Димка и Наталья надели зимние пальто и теплые ботинки и поехали в Кремль.
Часом позже самые влиятельные люди в Советском Союзе собирались в комнате Президиума. Димка все еще беспокоился. Группе Горбачева нужно было изловчиться так, чтобы решение о лидерстве Горбачева было окончательным.
Перед началом заседания Горбачев поразил всех неожиданным ходом. Он подошел к своему сопернику и официально предложил:
— Виктор Васильевич, не хотели бы вы председательствовать на заседании?
Димка, стоявший достаточно близко, чтобы слышать это, поразился. Что делает Горбачев — признает поражение?
Но Наталья, стоящая радом с Димкой, ликующе улыбалась.
— Блестяще! — негромко сказала она. — Если Гришина предложат председателем, другие все равно забаллотируют его. Это липовое предложение, коробка без подарка.
Гришин на мгновение задумался и, очевидно, пришел к тому же выводу.
— Нет, — сказал он, — вам нужно председательствовать.
И тогда Димка осознал с радостным чувством: Горбачев захлопнул западню. Сейчас, когда Гришин отказался, ему было бы трудно изменить свое решение и потребовать председательства завтра, когда прибудут его сторонники. Любое предложение избрать Гришина председателем встретит возражение, что он уже отклонил такое предложение. А если он будет оспаривать этот довод, то дискредитирует себя непоследовательностью.
Таким образом, заключил Димка, широко улыбаясь, Горбачев станет новым лидером Советского Союза.
Так и произошло.
* * *
Когда Таня пришла домой, ей не терпелось изложить Василию свой план.
Два года они неофициально жили в некотором смысле вместе. Женаты они не были: если бы они стали законной супружеской парой, им никогда не разрешили бы вместе выехать из СССР. А они твердо решили уехать из советского блока. Оба чувствовали себя в безвыходном положении. Таня продолжала рабски писать для ТАСС статьи, которые не расходились с партийной линией. Василий теперь писал сценарии для популярного телесериала о геройских агентах КГБ с квадратными челюстями, разоблачающих тупых американских шпионов-садистов. И они оба горели желанием сообщить миру, что Василий был прославленным писателем Иваном Кузнецовым, последняя книга которого «Дом престарелых» — острая сатира на Брежнева, Андропова и Черненко — стала бестселлером на Западе. Иногда, говорил Василий, значение имеет лишь то, что он писал правду о Советском Союзе в рассказах, которые читали повсюду в мире. Но Таня знала, что он хотел получить признание за свой труд и гордиться, вместо того чтобы скрывать сделанное им, как тайное извращение.
Хотя Таню распирало от восторга, она позаботилась о том, чтобы включить радио на кухне, прежде чем начать говорить. Она не думала, что их квартира прослушивается, просто это была старая привычка, и к тому же зачем рисковать.
Радиокомментатор рассказывал о посещении Горбачевым и его женой фабрики по пошиву джинсов в Ленинграде. Таня обратила внимание на значение этого мероприятия. Прежние советские лидеры посещали сталелитейные заводы и судоверфи. Горбачев прославлял потребительские товары. Советские производства изделий народного потребления должны быть не хуже, чем на Западе, повторял он, о чем даже не мечтали его предшественники.
И он брал в поездки свою жену. В отличие от жен прежних лидеров, Раиса была не просто приложением к мужу. Приятной внешности, она хорошо одевалась, как первая леди Америки. Она также обладала высоким интеллектом: она преподавала в университете, до того как муж стал первым секретарем.
Все это вселяло надежду, но являло собой не намного большее, чем символику, думала Таня. Приведет ли это к чему-нибудь, будет зависеть от Запада? Если немцы и американцы признают либерализацию в СССР и будут поддерживать перемены, Горбачев сможет чего-нибудь достичь. Но если ястребы в Бонне и Вашингтоне увидят в этом проявление слабости и сделают угрожающие или агрессивные шаги, советская правящая элита снова вернется к ортодоксальному коммунизму и военному противостоянию. Тогда Горбачев окажется рядом с Косыгиным и Хрущевым на кладбище потерпевших неудачу кремлевских реформаторов.
— В Неаполе проходит конференция сценаристов, — сообщила Таня Василию, в то время как радио продолжало болтать.
— А! — Василий сразу понял смысл сказанного. В Неаполе к власти пришло правительство коммунистов.
Они сели вместе на диван, и Таня сказала:
— Они хотят пригласить писателей из советского блока и доказать, что Голливуд не единственное место, где делают телесериалы.
— Конечно.
— Ты самый известный сценарист художественных телефильмов в СССР. Ты должен поехать.
— Союз писателей решит, кто будет этим счастливчиком.
— Конечно, по совету КГБ.
— Ты думаешь, у меня есть шанс?
— Подай заявление, и я попрошу Димку замолвить словечко.
— А ты сможешь поехать?
— Я попрошу Даниила послать меня спецкором ТАСС на конференцию.
— И тогда мы оба будем в свободном мире.
— Да.
— А что потом?
— Я еще не обдумала все детали, но это будет самое легкое. Из номера в гостинице мы можем позвонить Анне Мюррей в Лондон. Как только она узнает, что мы в Италии, она прилетит первым же рейсом. Мы ускользнем от наших соглядатаев из КГБ и поедем с ней в Рим. Она расскажет всему миру, что Иван Кузнецов — на самом деле Василий Енков, и он и его дама сердца просят политического убежища в Великобритании.
Василий помолчал.
— Ты думаешь, это реально? — спросил он, почти как ребенок, который спрашивает про сказку.
Она взяла обе его руки.
— Не знаю, — сказала она, — но я хочу попробовать.
* * *
Теперь Димка занимал большой кабинет в Кремле. В нем стоял огромный письменный стол с двумя телефонами, стол поменьше для совещаний и два дивана перед камином. На стене висела фотокопия в натуральную величину известной советской картины
«Запись добровольцев на борьбу против Юденича на Путиловском заводе».
Димка принимал у себя министра венгерского правительства Фредерика Биро, человека с прогрессивными взглядами. Он был на два-три года старше Димки, но выглядел напуганным, когда сел на диван и попросил у его секретаря стакан воды.
— Меня пригласили сюда, чтобы отчитать? — спросил он с натянутой улыбкой.
— Почему вы так думаете?
— Я один из тех, кто считает, что у венгерского коммунизма выходит сбой. Это не секрет.
— Я не собираюсь отчитывать вас за это или что-либо другое.
— Тогда похвалить?
— И хвалить не собираюсь. Как я понимаю, вы и ваши друзья создадите новый режим в Венгрии, когда Янош Кадар умрет или уйдет в отставку, и я желаю вам удачи, но я пригласил вас сюда не для того, чтобы сказать это.
Биро поставил стакан, не сделав и глотка.
— Позвольте успокоить вас. Горбачев ставит задачу улучшить советскую экономику за счет сокращения военных расходов и производства большего количества потребительских товаров.
— Хороший план, — осторожно заметил Биро. — Многие хотели бы сделать то же самое в Венгрии.
— Единственная наша проблема в том, что он не работает. Или, точнее сказать, не работает достаточно быстро, что, собственно, одно и то же. Советский Союз разорился, обанкротился, прогорел. Падение цен на нефть — причина надвигающегося кризиса, но долгосрочная проблема — в неэффективности плановой экономики. А аннулировать заказы на ракеты и делать больше голубых джинсов в целях оздоровления экономики слишком тяжело.
— Какой же выход?
— Мы перестаем субсидировать вас.
— Венгрию?
— Все восточноевропейские страны. Вы никогда не платили за высокий жизненный уровень. Мы финансируем вас, продавая вам нефть и другое сырье по ценам ниже рыночных и покупая ваши дрянные товары, которые никто не берет.
— Конечно, это так, — согласился Биро, — но это единственный способ утихомирить население и удержать коммунистическую партию у власти. Если их уровень жизни понизится, пройдет немного времени, и они будут задаваться вопросом, зачем им коммунизм.
— Я знаю.
— Тогда что нам делать?
Димка выразительно пожал плечами.
— Это не моя проблема, а ваша.
— Наша? — недоверчиво спросил Биро. — О чем вы говорите?
— О том, что вы должны сами найти решение.
— А что, если Кремлю не понравится решение, которое мы найдем?
— Не имеет значения, — сказал Димка. — Теперь вы сами по себе.
Биро презрительно хмыкнул.
— Вы говорите мне, что советское господство в Восточной Европе подходит к концу и мы будем независимыми странами?
— Вот именно.
Биро долго и пристально смотрел на Димку, а потом сказал:
— Я не верю вам.
* * *
Таня и Василий пошли навестить в больнице Танину тетю — физика Зою. Ей было семьдесят четыре года, и она болела раком груди. Как жена генерала, она лежала в отдельной палате. Навещать разрешалось по два человека за один раз, так что Таня и Василий ждали в коридоре с другими членами семьи.
Вскоре из палаты вышел дядя Володя, опираясь на руку тридцатидевятилетнего сына Коти. Сильный мужчина с героическим военным прошлым, Володя теперь был беспомощным как ребенок: шел, куда его вели, непроизвольно рыдая в платок, уже мокрый от слез. Они были женаты сорок лет.
Таня вошла со своей кузиной Галиной, дочерью Володи и Зои. Ее потряс внешний вид тети. Зоя когда-то была головокружительно красива даже в шестьдесят лет, но сейчас она была худой как скелет, почти лысая, и жить ей оставалось несколько дней, если не часов. Она то погружалась в сон, то просыпалась и, как казалось, не страдала от боли. Таня догадалась, что ей кололи морфин.
— Володя ездил в Америку после войны, чтобы узнать, как они сделали атомную бомбу, сказала Зоя, не сдерживаясь под действием наркотика. Таня хотела, сказать, чтобы она больше не разговаривала, но потом подумала, что эти тайны больше ни для кого ничего не значили. — Он привез каталог «Сире и Робак», — продолжала Зоя, улыбаясь воспоминаниям. — В нем было полно красивых вещей, которые мог купить любой американец: платья, велосипеды, пластинки, детские теплые пальто, даже тракторы для фермеров. Я не поверила этому, думая, что это пропаганда, но Володя был там и знал, что это правда. С тех пор я хотела поехать в Америку, только чтобы увидеть это. Только чтобы взглянуть на это изобилие. Наверное, мне уже не придется. — Она снова закрыла глаза. — Не важно, — пробормотала она. Казалось, что она снова заснула.
Через несколько минут Таня и Галина вышли, и двое внуков заняли их места у кровати.
Пришел Димка и присоединился к группе ожидающих в коридоре. Он отвел Таню и Василия в сторону и негромко сказал Василию:
— Я рекомендовал вас на конференцию в Неаполе.
— Спасибо.
— Не благодарите меня. У меня ничего не вышло. Я сегодня разговаривал с неприятным типом — Евгением Филипповым. Он сейчас занимается этого рода делами, и он знает, что вас сослали в Сибирь за антисоветскую деятельность в 1961 году.
— Но Василия реабилитировали, — вмешалась Таня.
— Филиппов знает это. Реабилитация — это одно, сказал он, а поездка за рубеж — другое. Об этом не может быть и речи. — Димка дотронулся до Таниной руки. — Извини, сестренка.
— Значит, мы застряли здесь, — проговорила Таня.
— Листовка на митинге поэзии четверть века назад, и меня все еще наказывают, — сказал с горечью Василий. — Мы думаем, что наша страна меняется, а она на самом деле остается прежней.
— Как тетя Зоя, мы никогда не увидим мир за пределами наших границ, — вздохнула Таня.
— Не теряй надежду, — сказал Димка.