Грань

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ Кэйти

— Так, стань-ка… — м-м-м… ням-ням… — Рози прищелкивает языком, до того довольна моим прикидом.

— Сама — ням-ням, — дразнюсь я и показываю ей язык.

Под нямнямканье она поводит покатыми плечиками, качнув крутыми бедрами и колыхнув невероятными грудями. Проходящий мимо хорошо одетый мужчина с обреченным лицом и тряпками на вешалках — наверно, жене на примерку тащит — непроизвольно замедляется и пристально смотрит на Рози, как на нечто неопровержимое.

Она «бомбит» настолько, что от ее детонаций даже мне перепадает — он переводит взгляд на меня, стоящую перед шторками примерочной.

Чекнув в особенности мой высунутый язык, мужчина, наверно, мысленно решает, что «и вот эту, повыше, длинноногую, тоже можно, но только если вкупе с секси секс-бомбочкой поменьше, потому что тогда это вообще — и Рождество, и Пасха в одном флаконе».

Мужчина еще несколько мгновений разглядывает нас, затем в задумчивости уходит со своими тряпками.

Обычно Рози с рутинированным удовлетворением наслаждается производимым ею эффектом, но теперь даже ей не до того — она в фэшенизме. По уши.

Кроме того, ей ничего не стоит признать, что есть кроме нее еще «красотки» на этом свете:

— Не-е, на сей раз ты жестче. Однозначно. You rock.

— Ла-адно, — смеюсь я.

Нет, ей меня не переубедить — вон, дядечка меня бы взял лишь приложением к ней.

— Так, меня не волнует, если этот цвет не подходит под твои раздраи.

— Нету у меня никаких раздраев. Меня не это беспокоит. В этих цветах мы появиться нигде не сможем вместе. Только на какой-нибудь трэш-вечеринке. Бэд тейст пати. Да сейчас и таких нет, и никаких. Нигде.

На Рози почти неоново-сиреневое бархатное, в облипку, платье с моно-рукавом. На ее округлостях оно кажется волнующей частью всей Рози, этаким вкусным, мягким верхним слоем, который так и хочется потрогать, затем незамедлительно попробовать на вкус и снять губами.

Меня же эта хулиганка, не дожидаясь одобрения, сунула в ярко-алое кожаное «футляром», без рукавов и с вырезом «каш-кёр». Каш-кёр тоже вкусный, но попробовать его «хочется, да колется».

— Не будь занудой, что-нибудь придумаем. А если ты это не возьмешь — я от тебя «отпишусь», можешь мне поверить. Так, только стой…

— Чего это?

— Последний штрих.

Она ловко извлекает из своей сумочки пробник духов от Армани.

Я успеваю лишь проверещать: — Ро-о-ози-и-и!!! — а она в нескольких местах опыляет воздух вокруг моей сигнально-красной фигуры.

Я люблю ее стиль, хоть мне он и не пошел бы, люблю ее непосредственность и ее безошибочность, если речь заходит и о моем стиле тоже. Только в одном мы с нею в контрах: я абсолютно не переношу ни одних из ее духов. Вернее, ей они подходят больше.

— Ну, теперь что скажешь? Согласна? Берешь?

— Ладно, ладно…

И я начинаю преувеличенно чихать и кашлять — настолько пришиблена сильным, тошнотворно-сладким запахом, что не нахожу в себе силы что-либо возражать.

— Ужасно… — не выдерживаю и выхватываю у нее из рук картонку из-под пробника… что это? Чтоб, не дай Бог, не купить. Хотя… — вижу, кто эти духи рекламирует, — …Кэйт Блэншетт, конечно, красотка…

— …но ты гораздо ее красивее.

— Рози, красота — дело субъективное. Я имею в виду всю ее в общем, как актрису, как личность, и как женщину. Она в первую очередь обаятельная.

Рози соглашается:

— Ну, я бы скорее сказала: стильная. Заметь, она тут тоже в красном. В фильме «Не смотрите наверх» она тоже часто в красном появляется.

— Про что это?

Для малявки Рози неплохо разбирается в хорошем кино.

— Что-то там про отрицание надвигающейся всемирной катастрофы. Она играет телеведущую, которая трахает гениального ученого. Гламурную суку. Бесстыжую и злую. Типичную любовницу-стерву. В жизни она совсем не такая. А в фильме у него семья, а она не прячется и даже над женой его издевается…

— Ух ты ж… — говорю.

Мы переглядываемся и, как по команде, заливаемся неистовым смехом.

— Да не-е-е… — уверенно мотает головой Рози.

— Не-е, — соглашаюсь с ней я.

— Он не женат, — продолжает она.

— Эй, а я и не гламурная сука…

— Хм-м-м… — Рози хихикает и с деланным сомнением «раздевает» меня глазами.

— Не любовница-стерва…

— Тс-с-с… — Рози уже плачет от смеха и переходит на шепот: — Я и не утверждала… — затем выдавливает из себя: — Кэйти…

Прямо на красных шпильках лезу ее щекотать и молотить кулаками, а она на таких же, только не красных — уворачиваться и носиться от меня по всему КаДеВе, вернее, KaDeWe — торговому супер-гипер-мега-центру, расшифровывающемуся, как «Kaufhaus des Westens», то есть, «Торговый Центр Запада».

Разошлась, засранка. Но развеселила. А то насчет «моих раздраев» она ж права: я медленно, но верно начинаю задалбываться со «всем этим», уже и ее достала. Вот Рози и вытянула меня сегодня на шопинг, превратившийся в догонялки на каблуках.

Продавцы посматривают на нас, полагая, очевидно, что мы с ней инфлюэнсерши и снимаем ролик для видео-блога, этакого спин-оффа какой-нибудь «лайф-соуп» из разряда «Знакомьтесь, Кардашьяны», только побюджетнее малость.

Слегка раскрасневшиеся, заваливаемся в примерочную, где на манер тринадцатилетних школьниц переодеваемся с шумными хихиканьями. Не помню, чтобы даже в школьные годы когда-нибудь так бесилась с чопорной Каро.

— Блин… — смотрю на свою светофорную шмотку, в другой руке сжимаю каблуки. Делаю вид, что раздумываю: — Как теперь обратно повесишь?.. Неудобно…

— Так, ты у меня не отвертишься. Пошли на кассу. Кэйти…

Мое бегство из Берлина после его кидалова не осталось незамеченным.

Убежала я так: приехала домой, подогнала «мини», покидала вещи в багажник и газанула в Бранденбург.

В гараже, пока лихорадочно смотрела, куда сейчас вообще можно поехать, меня поджучил видеозвонок Каро. Я ранее обмолвилась, что и следующий праздник Рик обещал провести со мной, вот она, видимо, и решила подоставать меня немножко. Не знаю.

Врать ей или кому-либо я не привыкла, поэтому с ходу призналась, что греховно-романтической поездки вдвоем не будет.

Клянусь, что в тот момент я была абсолютно спокойна, не рыдала и никого не ругала. Готова была поспорить, что недавние раздраенные эксцессы уже благополучно стерлись с моего лица да, если честно, не помнила, почему вообще так расстраивалась.

Каро молчала, слушала.

Прозвучавшее затем ее изречение обрушилось на меня подобно рушащейся двадцатиэтажке:

— Знаешь, Кати, если бы я допускала многоженство, то хотя бы при условии, чтобы меня сделали любимой женой.

И тогда я в несвойственной мне манере послала ее ко всем чертям. Нет, она не довела меня до слез, просто в тот момент я почувствовала, что с меня хватит. Наговорила ей разного… Кажется, никогда еще так с ней не ругалась.

— Если тебя достало слушать про мою жизнь — так и скажи, — сказала я ей в завершение своей тирады. — Так и скажи и не звони больше. Я не навязывалась тебе. Поверь, с меня достаточно дерьма сейчас. Пока.

Каро удивленно и полузаморожено попрощалась. Видно было, что она не столько сердится, сколько напряженно над чем-то думает. Она не привыкла слышать от меня такое и, возможно, не поняла, на что я обиделась.

А я не обиделась, просто мне снова стало тяжело, и не столько от ее слов, сколько от осознания того, что она, возможно, права. Что свободных отношений не существует, а существуют только несвободные. Даже если ты свободна.

В дороге до меня резко дошло, что на Балтику ехать нельзя — туда сейчас весь Берлин рванул и торчит в пробках на автобане. И я доехала до первого попавшегося городишки со спа-отелем, в котором никому мое появление не показалось странным.

Напредставлявшись вдоволь, как Рик раскается и будет звонить все выходные, а я буду сбрасывать с максимальным злорадством, затем сообразив, что звонить он, скорее всего, не будет, я подморозила эмоции и провела полтора дня «на отдыхе», чередуя валяния и отсыпания в номере с походами в спа и прогулками в лесу. На «до понедельника» меня не хватило.

В общем, по возвращении на работу вид у меня был, должно быть, такой, как будто никуда я не убегала. И увы, шопинг-терапия с Рози облегчила лишь мой кошелек, но не душу.

Мой эмоциональный всплеск, как видно, произвел впечатление на Каро.

Оставив меня в покое на праздники, она спрашивает теперь:

Можно тебе позвонить?

окей, — разрешаю я.

— Кати, давай-ка разберемся, что привлекло тебя в нем.

— По-моему, поздно.

— Ты не понимаешь. У вас с ним все завязано на сексе, а сексуальное влечение — это биохимия. От нее все пляшет. Мы с тобой — не биохимики и изменить ваши с ним коды ни ты, ни я не в силах. Но вот попробовать разобраться, чем он тебя взял, мы можем.

— Для чего? — продолжаю не понимать я.

— Чтобы понять, как от него избавиться. Ты ведь сидишь на нем и тебе нужно спрыгнуть. Просто необходимо. Порой достаточно установить причину заболевания, и тогда терапия прорисовывается сама собой.

— Он меня заводит, — признаю я.

— Чем?

— Всем. Тем, какой он.

— И ты готова игнорировать голос разума, все бросить и сломя голову прыгать с ним в койку, когда ему вздумается? Ты настолько на него подсела, что тебе теперь надо даже больше, чем ему…

— …ну, не до такой степени, но…

— …но это — диагноз, Кати. И симптомы. Расскажи мне, как все начиналось.

— Рассказывала уже.

— Нет, расскажи мне, что ты чувствовала. Что ощущала.

— Не помню. Просто сильно-пресильно его хотела.

— А когда он ушел от тебя, ты ж не хотела…

— Да кто ж тебе сказал?.. И тогда тоже хотела. И до сих пор хочу. По-прежнему. Но и по-новому. Прикинь?.. Ты Нине расскажи — посмеетесь вместе, — предлагаю беззлобно.

А сама не без некоторого замирания сердца замечаю, что Каро на секунду задерживает дыхание и — что это? — даже, кажется, отчаянно краснеет. Ну не до такой же степени врет скайп…

— Да ты разве не созваниваешься с ней?.. — спрашиваю самым невинным тоном.

Будто тороплю приход чего-то, чего и побаивалась, но и давно устала ждать.

Вывести в свет красный каш-кёр удается раньше, чем я думала.

Рик и я приглашены на открытие общежития. Того самого, на Курфюрстен, которое «25-7». Он сообщает мне об этом, потому что официально позвали только его, подразумевая, что я и так уже «с ним».

Я до того соскучилась по нему, что просто и не выеживаясь соглашаюсь сопровождать его. Мне не в ломы играть тот самый эскорт-сервис, играть который с Франком я наотрез отказалась.

Я «забываю» взбрыкнуть, что дала зарок никогда не встречаться больше с Резо и даже подготавливаю мини-презентацию по новому общежитию, которое тот собирается теперь строить — вошел во вкус. Я делаю презентацию на совесть, готовлю ее с какой-то страдательной, болезненно-щемящей нежностью, а сама представляю, как этот намечающийся проект обрадует Рика, сделает его счастливее. Я словно готовлю себя и свое тело к долгожданной встрече с ним, чтобы потом ему отдаться. Он что, сломал меня? Да не-е-ет. Может, просто подчинила ему эта затянувшаяся абстиненция…

Я рада, что не успеваю ничего рассказать Каро и выслушать ее упреки в мазохизме.

«Каш-кёр… скажи, ты — кожа или латекс?..»

Мне решительно наплевать на сегодняшний дресс-код и на то, подразумевался ли вообще таковой: мой выбор платья продиктован состоянием буйной лихорадки. Лихорадочно собираюсь, а когда еду на открытие, меня продолжает лихорадить. Сказала ему, чтобы не заезжал за мной, мол, сама доберусь до места.

Приезжаю, как в тумане, ковыляю к общежитию, как пьяная, но на входе мысленно даю себе крепенького пенделя, напяливаю маску и не без торжественности вхожу внутрь.

Заставляю себя осмотреться и заценить, что и как «мы» сделали, потому что проект этот планировала и координировала только на бумаге. Заставляю себя мысленно похвалить Рика и даже поздравить для проформы.

За стоячими столиками в вестибюле народу, вполне нарядного, совсем не много. Среди них чиновники-чиновницы из строительного ведомства и представители/-льницы социально-жилищного фонда. Знают ли они, что не кто иной, как я, подала идею с общежитием? Испытываю тайную гордость тем, что не ошиблась.

Мое появление провоцирует всеобщий ступор. Все, кажется, смолкают на мгновение, мужчины — восхищенно, женщины — возмущенно. Они тут все без масок — тогда и мне можно, и я стягиваю свою. Обстановка несколько разряжается, когда кто-то вполголоса поясняет, что это же ж «фрау Херрманн».

Плевать. На всех плевать. Не плевать только на него, во-он на того, которого.

Я даже не сразу узнаю его — черт, неужели так давно не виделись?.. Или просто прикид его сбил с толку — одет в темную рубашку и светло-серые джинсы. Сексуален до моей голодной невозможности. Ничего, сейчас он у меня попляшет.

Рик не ищет меня глазами, явно не переживает, где ж это я хожу и почему меня до сих пор нет. Он разговаривает с Резо и мое появление замечает не сразу.

Но вот все вокруг них вдруг смолкают, и он это видит. Он видит, что они смотрят в сторону входа, и тоже смотрит. И видит меня в «красном» и «красных». И… со жгучим удовлетворением подмечаю, что заводится с полувзгляда и забывает обо всем на свете.

— Кати!

О, а это Франк. Франк, как обычно, моложав, стилен и шикарен. Ума не приложу, как он-то сюда попал. Он достал меня, я помню. Но сейчас, когда он оказывается рядом со мной, улыбается — впечатлен, мол, без спроса целует в щеку на жгучую зависть всем присутствующим теткам… Франк, козлина, да как ты кстати…

Подставляю щеку, не давая, однако, взять себя ни за руку, ни под руку — хорошего понемножку — а сама внимательно смотрю в сторону.

О, да. Возбуждение на лице у Рика сменяется лютой яростью, которая тут же переходит в жалобно-загнанную, звероватую угрюмость. Недавно он так же смотрел, когда я при нем говорила про Франка. Так он ревнует… ведь ревнует же…

Франк, очевидно, не отдавая себе отчета в том, каким местом я здесь и какую роль в строительстве общаги сыграл Рик, норовит утянуть меня с собой, но я не собираюсь с ним идти. Но и вырываться и бежать от него, бежать к Рику тоже не собираюсь. Пусть сам придет.

Он идет. Звероватая угрюмость на его лице сменилась холодным безразличием — но он идет. Он направляется ко мне типа спокойно, с индифферентной миной — но меня не про-ве-де-е-ешь, думаю со сладко-яростной нежностью.

Надолго его не хватает. Он подходит — глаза его горят, а губы кривит едва заметная ухмылка. Я его торкнула, а значит, уже ради этого стоило приезжать. Пусть даже он не скажет ни слова, пусть даже вида не подаст.

Слегка оскалившись, Рик здоровается со своим шефом. Со мной же не здоровается вообще, как будто мы не прощались, а просто властно обнимает за талию. Не знаю, догоняет ли Франк, что таким образом («Моё-ё-ё…») меня только что пометил самец, с которым лучше не связываться. Может, он никогда не воспринимал Рика, как соперника.

Перекинувшись с Риком парой слов и кивнув мне, Франк оставляет нас и идет к Резо. До меня доходит, что он, вероятно, подумывает купить у того общежитие, поэтому и появился здесь сегодня. Кажется, он тут не один такой желающий. Кажется, мы только что забыли о нем.

То есть, я забыла.

Рик, снова оскаливаясь, заглядывает мне в глаза, ловит мой взгляд, оглядывает меня всю, облизывает взглядом мое тело.

— Вау, детка… да ты — жесть… — бормочет он и, не дожидаясь моей реакции, притягивает к себе и смачно целует, а рука его со спины скользит вниз и поглаживает мою попу в облегающе-красной коже.

Даю себя облизывать и лапать, как будто мы здесь одни. Как будто мы вообще не здесь, а где-нибудь на свежем воздухе. Как будто он раздел меня, как будто всю меня, все мое тело щекочет-будоражит ветерок и в этом ветерке я чувствую прикосновения его рук на обнаженной коже.

Посреди этого полу-маниакального «петтинга» даю себе припомнить, как он по телефону отфутболил меня намедни, от этого с болючим щелчком включается рассудок и толкает «помстить» ему немножко.

— Нам же еще вечер отстоять… — глухо наезжает он, Рик (мой сладкий). — Презентация ж, блять…

— …готова, — произношу одними губами, а в глазах включаю-выключаю лукавый призыв.

— Бля… как я ваще терпеть должен… засранка…

— Как хочешь, — с усмешкой отклеиваю его от себя, — но я сюда на официальное открытие приехала. Типа.

Со жгучим удовольствием вижу вспышку голодной ярости — янтарно-злой огонь у него в серых глазах. Стараясь сдерживать дыхание, собираюсь гордо прошествовать вперед, может, даже по направлению к Франку, но — а ну-ка, рядом, сказа-ал… — это цепко и зло хватают меня за руку его пальцы.

О, да…

— Че, с ним приехала, что ли? — слышу у себя над ухом яростный хрип.

— Не, — безразлично дергаю плечиком.

Пальцы его еще больнее впиваются в мою руку:

— Он че — ждал тебя здесь? Договорились?

— Да не.

— Какого хуя он здесь? Почему я не знал?

— Он не для ЭфЭм, наверно, а для чего-то своего купить хочет.

— Ты откуда знаешь? Он трахает тебя? — рука на моей руке молниеносно прыгает вверх, хватает меня за затылок. Прихватывает волчьей хваткой.

Возбужденно-влажная боль у меня между ног становится почти невыносимой, но я упиваюсь ей, находя в этом своеобразное наслаждение. И нахожу наслаждение в его бешеной, яростной ревности. Гад такой. Сладкий. Мой. Дурак — и я ведь его тоже, разве он не знает?.. Не понял?.. Какой, на хрен, Франк?.. Глупый.

— Нет, — говорю просто. — Не трахает. Но хотел бы.

Левая у меня на затылке не лезет душить — начинает массировать, а я лениво-сладко нежусь в ней. Он снова оскалился и смотрит не мигая, как будто тешится моей подначкой.

— Многие хотели бы, — поясняю, лукаво глядя на него.

— Да ты че… — стебется он, будто «прозревает». И снова глаза его горят-сверкают, снова светится мне в них его нежная ярость и сладко и беззвучно подкалывает эпитетом «зараза».

Может, я и зараза. Такая же, как он.

Изначально я планировала устроить ему «наказание» и сделать это следующим образом: мы с ним выстаиваем презентацию, выстаиваем весь нещадно-долгий вечер, во время которого я веду себя с ним по-максимуму нейтрально, а к поползновениям его, если буде таковые вообще случатся, остаюсь безразличной до железобетонности. Франк, как я уже сказала, явился как нельзя более кстати — этакой жгуче-пряной изюминкой дополнил мой план.

Но, сам того не зная, Рик в очередной раз доказывает, что строить планы с ним бесполезно — он в них не вписывается и играет только по своим правилам.

Я так его раскрутила, что мой план кажется мне неслыханно дерзким, рисковым даже. Поэтому я, например, не успеваю составить пошаговой схемы своего хладнокровного ухода с этой вечеринки. Да-да, я собираюсь кидануть его по полной. И Франка сюда внедрить: уйти отсюда не одной, а с ним. Выйти, по крайней мере.

И… ничего у меня не выходит, ясное дело. Каро права — я по уши, по самую макушку завязла в нем, залипла в вожделении его, как в сладком джеме, и это вожделение у меня примерно того же цвета, что и мое платье.

Ведь я не для того оделась так сегодня, чтоб бомбануть чиновников. Я для того так сегодня оделась — все показать ему. Чтоб, не дай Бог, он меня не пропустил. Чтоб вспыхнуть и напомнить о себе, забытой, а он бы вспомнил, как сильно ему меня не хватало.

Это удается на все «сто», но на то, чтобы довести мой план до конца, у меня не хватает сил. Да я, кажется, и не собиралась.

Рик то и дело трогает меня — берет за руку, проводит пальцем по щеке, а я у всех на виду отдаюсь этим его мимолетным ласкам, отвечаю на его поцелуи, а если чувствую его руки на своей заднице, глажу его по тому же месту, что и он меня.

Презентация проходит настолько успешно — чиновники изъявляют желание тут же поехать на новый объект, посмотреть коллективно.

Наверно, для всех вокруг я его шлюха или «женщина». Но веду я себя с ним с такой нахальной естественностью, что все принимают это, как должное. В первую очередь Резо, очевидно, привыкший воспринимать женщин не иначе, как бесплатное приложение для мужчин. А Франк, очевидно, переговорив с Резо и убедившись, что я «занята» сегодня и больше ему тут ловить нечего, незаметно сваливает.

Первую половину вечера Рик говорит со мной только по делу и совсем не шепчет на ухо грязно-сладких пошлостей. После презентации он лишь идет со мной «покурить», не выпуская моей руки, и…

Тут-то и оказывается, что второй половины делового вечера может попросту не случиться. Вернее, он переносит ее в номер, который для нас снимает, посадив меня к себе в машину и увезя отсюда. Нам скоро придется ехать дальше на объект, но сейчас он переносит нас на «через пару улиц».

Он снова делает все, как я хочу. Снова и снова. Всегда так делал и всегда так будет делать. За что я его хочу? — мысленно переспрашиваю у Каро, пока мы в каком-то похотливом тумане добираемся до номера — да за это и хочу.

А еще за то, что он не набрасывается на меня, как подобает его породе и его состоянию, а держит себя в лапах. Выпускает мою руку уже в номере, чтобы поднять, донести до постели и аккуратно и красиво разложить меня перед собой. И всласть мной налюбоваться.

Я пока не раздвигаю ног, а выгибаюсь — будто позирую перед ним. Благодарю его за то, что тормозит, обуздывает себя, дабы вкусить жаркую эстетику алого кожаного платья на моей матово-белой коже. Я свожу вместе колени и провожу по простыне красным стилетом, в котором из-под прозрачно-красного в красную точечку туфля мерцает моя ступня.

«Ты помнишь?» — спрашиваю его одними только глазами. — «Впервые у тебя в квартире. Я почти тебя не знала и отдавалась тебе на грязных простынях, в холодных, крепких сумерках, таких же, как твой запах сигарет. Я отдавалась жарко и бесстыдно, а ты брал меня неистово и жадно. Я была твоя, а ты был мой. С тех пор прошло полтора года. Ты давно уже не мой и тебе не нужно, чтобы я была твоя, но я твоя все равно. Сменились кулисы, и я вспыхнула красным заревом перед тобой. И ты все так же хочешь меня».

«Все так же» — отвечают мне его глаза.

Быть может, сейчас даже сильней, чем прежде. Он склоняется надо мной и страстно, сладко целует. Голова моя кружится, когда танцую языком с его языком, вплетаю пальцы в его волосы, а его руки гладят мое тело в кожаном платье, ползут под него, а мое тело радостно приветствует их.

Как это — не мой? Рик, ты мой, конечно. А я твоя.

Он поднимает платье, и, секунду полюбовавшись, снова опускает и из-под платья медленно стягивает с меня алые кружевные трусики, абсолютно мокрые. Понаблюдав, как они скользят по мне, вновь приподнимает платье, задирает его на мне до пояса, плечи и грудь тоже оголяет.

— Ты — полный улет, Катюха, — замечает он.

У меня до того уже ломит в паху, что я не выдерживаю — начинаю, медленно извиваясь, вытанцовывать бедрами перед его носом. Сердце же не выдерживает медленного темпа — скачет тремя ударами в одно извивание.

Я так сильно хочу секса с ним, что дрожу и выгибаюсь. Будто боюсь, что сейчас-сейчас — обвал, сейчас не выдержу, сейчас ворвется некая сила, чтобы помешать.

Самым невероятным образом оказываюсь права: срабатывает таймер, который сообщает, что мы слишком долго возились и нам полагается выехать через пятнадцать долбаных минут. Которые как раз «время пошло».

От огорчения мне хочется плакать и злиться одновременно. Выходит, опять все не по-моему, и я расклеиваюсь до некоего полупьяного, полуистерического состояния.

— Расслабься, детка. Все успеем, — уверяет Рик — и принимается лизать.

Так я и думала. Я слишком «вкусная» без трусиков и в этом платье, которое он превратил в кожаный пояс, и он не может оставить этого так.

Он углубляется в поедание моей киски жадно — оголодал. Сам виноват.

— Рик, блин… — стону я. — Времени нету ни хера-а… а-а-а…

— И хер щас будет, — заверяет меня он, успокаивает. — Ща, налижусь…

— Да на хрен мне щас это лизалочное кончалово, ну-у… — почти плачу я. — Мне ж после него будет щекотно, — и пискляво-недовольно дергаю его за волосы.

А он систематически вылизывает меня, не обращая внимания на мои наездливые, беспомощные стоны. Гад такой, да он мне мстит за то, что так нещадно заводила его весь вечер?!..

Рик ездит лицом от моих половых губ до промежности, вылизывает анальное отверстие и снова возвращается между половых губ, как будто хочет залезть лицом в меня. Как будто слился ртом с моим влагалищем, стал частью меня, моим продолжением.

О-о-о Боже-е-е… Я извиваюсь навстречу ему, и бешеное наслаждение во мне идет накатами, бежит к нему, сейчас столкнется, сейчас сшибется с ним.

Звонит мой телефон, а я не соображаю ни черта, думаю — какого-хрена-я-еще-думаю — что это потому, что нас до сих пор нет на месте. Хватаю телефон: отвадить, успокоить.

Не понимаю, почему сотка оказалась не на «мьют», еще меньше — каким образом я взяла ее — наверно, совсем уже никакая.

— Привет, Катарина. Это…

Я узнаю — и перестаю извиваться и стонать. Напротив — остываю по-резкому. Не знаю, почему она… почему это звонит сейчас.

Рик пока не понимает и продолжает впахивать или, как он сам только что изволил выразиться, «нализываться».

Мне отрезают приветствие — а и не больно надо было. Мое экстремально-распаленное состояние творит чудеса: мне удивительным образом удается сосредоточиться, молниеносно отметить абсурд сложившейся ситуации, чтобы тут же перепрыгнуть через этот абсурд.

— Катарина, я хотела с тобой поговорить. Давно хотела. Думаю, ты знаешь, о чем. О ком.

Могу придумать сотню ответов, один остроумнее и искрометнее другого, но вместо этого спокойно соглашаюсь:

— Да, Нина, знаю. Слушаю.

Насколько это возможно в моем состоянии. А так — бомби.

Рик прекрасно слышал, кто звонит, но не выныривает из моей киски, не приостанавливает своих «нализываний» и не замедляет даже. Он заставляет меня самостоятельно разруливать возникший ситюэйшн. Сволочь.

Она «бомбит» про стародавнее старье, напоминает, что:

— …ты говорила, ты его не держишь. Но даже если ты к нему охладела, и он для тебя уже совсем ничего не значит…

Ага, думаю, совсем ничего не значит, пока Рик, этот засранец, так незначительно но верно прорабатывает, двигает меня к оргазму.

— …разве ты не женщина?

Пошла ты с такими вопросами. Пошла ты. Видела б ты меня сейчас и видела б, насколько я сейчас женщина. Насколько я с ним женщина. Хотя если б ты увидела, тебя бы хватил удар, так что лучше тебе не видеть.

— Неужели тебе настолько безразлично его счастье?

— Счас… тье?.. — осведомляюсь неровным голосом.

— Счастье со мной! — горячо втолковывает мне Нина. — Я способна дать ему любовь. Семью.

— Давай… — разрешаю. — А я тут причем?..

— Оставь его в покое. Хватит соваться к нему. Хватит морочить ему голову.

Похоже, он все-таки добьется своего. Этот гад, думаю, продолжая трепать его взмокшие патлы, сейчас добьется своего. Взорвать хочет, чтоб прямо сейчас и в голос? Тогда разговор с его официальной бабой, его без пяти минут семьей будет по-непристойному коротким.

— Послушай-ка… Нина… — говорю, продолжая ерошить голову Рика — достало не повышать голоса, сдерживать тон в рамках нейтрального. — Я ничего ему… не морочу… Тебе н-надо — сама с н-ним разбирайся!..

Деланно «повышаюсь», как будто достала она меня. На самом деле это он ведет меня к финишной прямой.

…И, милая моя, это не я суюсь — это он суется. Он постоянно в меня суется, а стоит случиться затяжной паузе — суется особенно ожесточенно.

Мне — прогонять?.. Какого хера — для тебя?.. К тебе?.. Что, замуж хочешь? Вперед. Я там была, побудь и ты. А вот будет у тебя — замужем, не замужем — будет у тебя такой, будет соваться, ты и гони его. А если твой куда залез, сама его вытаскивай.

Ничего из этого сказать ей у меня уже нет сил, и я лишь безапелляционно объявляю финиширующей скороговоркой:

— Не звони больше. Потер-ряй-мой-те-ле-фон-ты-по-ня-ла?..

А после сбрасываю. И кончаю — наконец-то можно… с криком, переходящим в болезненный стон… еще стон… и еще один… и смех… и стон опять… со вскидыванием и извиванием, словно в невыносимых муках…

Кто из нас дрянь — я из нас дрянь?.. Кто сказал — она?..

Она много чего говорила и теперь, и раньше. Будто из пейнтбольного ружья пятнами ляпала, болючими, яростными и яркими. Но я ярче. Она ляпала, а я смою.

Так, кажется, ему сейчас похер, что мы задерживаемся?.. Тогда мне еще похерее…

Она же только что пиздела о том, что я кого-то там держу, суюсь или морочу? Так пусть ей будет неповадно. Решаю сделать так, чтобы она не зря пиздела и почти жалею, что она этого не увидит. Еле удерживаюсь от того, чтобы не сфотографировать нас с ним и не послать ей фотографию.

Едва во мне отгромыхал «нализанный» оргазм, тяну его на себя:

— Иди ко мне.

— Че?.. — не понимает Рик. — Че, пошли уже?..

— Ты нужен мне.

— А-а… — соглашается он тогда и, выпроставшись, вныривает ко мне между раздвинутых ног.

Потом, все нужное со мною переделав, спрашивает, будто о погоде:

— О чем вы там говорили?

— О любви, — отзываюсь, успокоившись. — О семье. О твоем счастье.

Глоссарик

you rock — по английски «ты жжешь»

бэд тейст пати — bad taste party, «вечеринка дурного вкуса», по дресс-коду которой следует одеваться безвкусно, вульгарно или смешно

каш-кёр — по-французски cache-cœur, вид глубокого треугольного выреза на декольте