Грань

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ Краденое

Весна и наши кувыркания незаметно добрасывают нас до Первомая. По-хорошему устроить бы семейный поход на Шпре-канал в Шарлоттенбурге и погрилить на Госларской набережной. Папа устраивал однажды, когда у него все поменьше были, и даже брал с собой меня. Нас с бывшим мужем.

Сейчас такое не запрещено вроде, если одной семьей, но отец то ли решил перестраховаться и не перегружать их группу, то ли просто подумал, что мне будет с ними неинтересно. Когда звоню ему намедни, он рассказывает об этом, как об «их планах». И не думаю обижаться — просто желаю им хорошо отдохнуть, а запоздалую попытку пригласить и меня, предвосхищаю, объявив, что на Первое мая собираюсь основательно выспаться, а затем встретиться с подругами.

«Работаешь много?» — сочувственно спрашивает папа, а я отвечаю утвердительно — и достоверно. Мне так приятно папино участие, что заговариваюсь: вопреки собственному правилу не грузить папу моими смехотворностями упоминаю о приближающемся завершении проекта «школа», при этом не забываю упомянуть, что новое крыло будет отдано под «физмат», а школа таким образом расширится и даже, глядишь, пополнят кадры. Папа воспринимает мой рассказ с заинтересованным одобрением и даже выражает желание на досуге приехать посмотреть, «что получилось». От папиных слов мне почти хорошо.

Да ладно, в мае помимо первого куча праздников. На самый поздний из них — Троицу — я собираюсь устроить семейный праздник и позвать всех на гриль. Теперь многие свои дни рожденья переносят на полгода, но я не дотерплю — пусть в этот раз он у меня будет весной. Так даже веселее получится, а то обычно какой гриль в декабре?.. Только главное, чтобы мне его не завинтили снова.

Еще только половина двенадцатого. Я выполнила данное папе обещание и хорошенько выспалась.

У меня горят уши — кто там вспоминает добрым словом? Узнав об их семейном походе, я давно ждала бы появления у себя Эрни, если бы еще с самого Лотоса мы с ним не были в заморозках. Может, это он сидит себе там со своими на канале, лопает барбекю или только помогает отцу жарить, а сам костыляет меня, что ко мне и не улизнешь теперь без приглашения, которого от меня не дождешься.

А может, кое-кто другой?.. Уж точно нет. После Шверина что-то у него там переменилось, уплотнился график. Как знать — возможно, у них вся хата безнадежно оккупирована пауками и прочей нечистью, которую ему приходится выкуривать. Да я никогда и не приучала себя ждать от него вестей на выходных.

От собственных ли переживаний, от того ли, что не завтракала — чувствую, что мне дико хочется есть.

Иду на кухню — сообразить что-нибудь на завтрак-обед и, может, подключить Каро — пообедать вместе. Пусть прополощет мне мозги и выслушает мои новейшие излияния.

Мне удается — Каро на удивление быстро выходит на связь. Объявляет, что в Милане, где на Первомай обычно все куда серьезнее, чем в Берлине — демонстрации, концерты, стачки — в этом году все глухо и безжизненно.

Каро перво-наперво отчитывает меня за «абсолютно беспорядочное» питание. Вернее, несколько насмешливо критикует намеченный мной обед. По моей задумке он должен будет состоять из… колбасок-гриль, поджаренных на сковородке, и берлинского «киндля».

Не даю ее усугубившемуся фанатению здоровой пищей подействовать мне на нервы или сбить с намеченной программы — открываю пиво и начинаю подготавливать свою нехитрую трапезу.

— Фу, ужас, и как ты его пьешь… — морщится Каро. Сама-то родом из Берлина, но теперь, вон, только итальянские вина свои пьет, я не могу. И это ее здоровое питание — не могу вдвойне.

Однажды — годика за два до нашей с Каро пьяной мартовской вылазки в пятнадцать — мы с ней выступали с Лариса Дэнс на «май-фесте», то есть, ежегодном майском празднике в Кройцберге.

Ирландский степ, бурлеск, фламенко — к выступлению тому мы с Каро подготовились основательно: собрались устроить себе афтер-шоу-пати и протусить всю ночь. Вернее, этого захотелось мне, как более разбитной из нас обеих. Каро сомневалась до последнего, но решила-таки не отставать.

Для осуществления нашей цели мы выстроили целую систему ложных адресов, паролей и явок. Оттанцевали, но не стали смывать вызывающий шоу-макияж, а, наскоро переодевшись, унеслись в гущу первомайского праздника.

Гульванили напропалую. Перво-наперво как следует накатались на горках и каруселях, на которых Каро тогда еще не боялась кататься. Вернее, я затаскивала ее повсюду настолько решительно, что она и испугаться не успевала. Флиртовали, как умели и нас лезли катать и угощать, покупались на наш «взрослый» вид и таинственно-игривое поведение. Обошлось без алко-эксцессов — киндль у нас в ту ночь был строго безалкогольный, и тогда Каро пила его и не жужжала.

Едва мы — в благодарность за угощение-катание — сваливали от очередного знакомства, как тут же наклевывалось новое. Кульминацией наших «побед» стала встреча с пацанячьим оркестром, приехавшим из Москвы. Они цепанули нас словами: «О-о, привет, Лариса», затем поинтересовались, не боязно ли нам было выступать после них. Мы со смехом послали их, но они, естественно, никуда не пошли.

Парней было пятеро, а нас две девчонки, причем Каро в силу своего незнания русского и их незнания английского не могла принимать активного участия в разговорах. Тем не менее, «оркестровые» не спешили искать себе коллектива побольше да общения пополноценнее. Когда с двоими у нас дело дошло до «в обнимку», каждый из них, прежде чем обнять доставшееся ему плечико, вежливо спросил его обладательницу: «Ты не против?» Мы были не против.

Таким образом мы храбро продержались в Кройцберге до утра. С утреца, когда пробило «шесть», «оркестровым» срочно приспичило оставить нас «…на пять сек, тока, вы, девчат, не убегайте, а… ну плиз-з-з…» Но мы, конечно, смылись от них «золушками» под бомканье часов на башне. Рассвело и пошел стихийный майский дождь, под который мы тоже попали. Только и успели, что прыгнуть в метро, а на нем — домой, во Фридрихсхайн. Там как раз открылся «имбис», и мы позавтракали картошкой «фри» и «Currywurst» — жареной колбасой в соусе «карри». Без этой еды Берлин и представить трудно и тогда Каро даже не заикнулась, что это «вредно».

Было это так давно, а Каро с тех пор превратилась в такую невероятную зануду, что напоминать ей про ту нашу афтер-шоу-пати сейчас не хочется.

— К тебе пришли, что ли?.. — недоверчиво-недовольно спрашивает Каро, когда мне звонят в дверь.

— Звонят, — подтверждаю я, будто себе самой, и бегу спрашивать.

— Кто?.. — по Каро видно, что она сейчас лопнет от любопытства, когда я после короткого разговора жму на кнопку домофона. Хорошо, что ей не видно, что у меня при этом легонько подрагивает палец, хотя с чего бы это…

— Не-е, спускайся, — требует снизу Рик. — Гулять поехали.

— Он?.. — с укоризненным осуждением докапывается Каро.

— Слушай, мне надо собираться, — объявляю я ей. — Потом все расскажу, ладно?..

Вижу, что Рик припарковался прямо на тротуаре, и, нагруженная снедью, в легком платье выше колен, белая в цветочек, прыгаю к нему в машину.

— Че копалась так долго?.. — грубовато-весело встречает меня он.

Не успеваю пристегнуться, как он рывком трогается с места. В этот момент из-за угла заруливает эвакуатор, но кажется, Рик успевает дать деру.

— Какая-то сука вызвала… Че у вас соседи, блять, такие злые, праздник же… — усмехается он, глядя на меня с каким-то смеющимся удовольствием.

Соскучился, что ли?..

Провожу блиц-анализ ситуации и отмечаю сразу три момента.

Момент первый: он только что позвонил в дверь, а я ему открыла и приготовилась ждать, чтобы он поднялся ко мне, но затем дала «подобрать» себя его машине — это необычно-непривычно и мне от этого несколько неспокойно.

Момент второй: он нарисовался в праздник — значит, либо «его» куда-то уехала, либо они поругались, а я — своего рода замена, оттяг… не так ли, как раньше, когда я уезжала в командировки, не зная, не оттягивается ли он я-даже-не-знаю-с-кем?..

Момент же третий: при всем вышеперечисленном я без разговоров собралась и мигом — как бы он там ни материл меня — приметелила к нему. И я ни о чем не спрашиваю, а беззаветно радуюсь тому, что мы с ним сейчас куда-то едем. И мне хорошо сейчас.

Вместо того, чтобы спросить, в чем конкретно заключаются его планы на сегодня, коротко сообщаю:

— Хавать охота. Я как раз поесть приготовить собиралась, если честно.

— Готовить?.. Да ты че… — веселится Рик. — Не, ниче. Я гриль взял.

Но я-то знаю, как он порой ездит, и не сдаюсь:

— Если долго будешь дергать меня по городу, меня стошнит.

— Так, потерпи там с тошниловкой, — смеется он. — Ща приедем и быстренько че-нить заколбасим… че там у тебя… Пивка взяла?..

— Еще и пиво тебе таскать?.. — возмущаюсь я. — Взяла, конечно!

Посмеиваясь, Рик притормаживает на светофоре, чтобы перевалиться с водительского и жарко поцеловать меня взасос.

Так, чувствую, меня что-то ждет.

«Мне хорошо» превращается в стремительно-летящее ощущение праздника, совсем как на майских каруселях, которых нет и не будет и в этом году. А ведь я никогда и ни с кем такого не испытывала — только с ним, думаю, пока он везет нас… на Госларскую набережную. Да, ведь это близко от Панкова. Может, повстречаемся там с отцом и его семьей. Смешно. И неважно.

Как обычно с ним, даю закружить себя в порывистом вихре ощущений, благоухающем, как буйная природа на канале. И ни о чем не спрашиваю. Ведь и раньше не спрашивала.

На травке за голубоватой пеленой отовсюду дымят, пьют и шумят грилюющие и чувствуешь себя вообще-то, как на Майорке. Только, понятно, не купается никто — рано, холодно. Гуляние охраняет старая газовая станция на «том» берегу, благосклонно присматривает за гуляющими.

После обеда-гриля на траве «разрешаю» ему только одно пиво — второе, которое. Мол, «менты тормознут или машину расколотишь — твои проблемы, но мне моя жизнь дорога просто».

И мы идем прогуляться по каналу. Он обнимает меня за талию и попивает «киндль». Эпатажно пьем из одной бутылки — он то и дело «поит» меня, потом целуемся. Хоть тут и народу больше, чем людей и далеко не везде соблюдают «дистанцию», нам вдогонку несется:

— Э-э, маски где ваши… Корона ж… — а мы оборачиваемся и только нагло хохочем в ответ. И тогда «наехавшие», кажется, тоже хохочут.

Чувствую легкое, легчайшее опьянение не столько пивом, сколько им и сегодняшним днем и говорю ему после очередного страстного, «языкастого» поцелуя:

— Круто здесь. Спасибо, что вытащил.

— Захотел и вытащил, — говорит он с озорной улыбкой. — Вон, еще праздники будут — захочу и вытащу опять.

В ответ на его подкол измываюсь:

— Надеюсь, я там ни у кого этот день не украла.

— В смысле?..

— Ну, в смысле.

Если они и поругались, то говорить об этом он явно не хочет. Но ведь не просто так он подарил этот день мне. Ну не верю я, чтоб просто так. Ну не захотелось же ему просто пошляться сегодня в обнимочку по набережной, посасывая пиво, а она, типа, оказалась против таких мероприятий.

И хоть сейчас и правда «зашибись» все, но ведь и я — это я и чтоб совсем не подколоть — я ж так не умею…

— Или, может, это аванс за что-то?.. — не унимаюсь. — А то я уже и забыла-то, когда это было в последний раз, чтоб не краденое.

— Зараза, — смеется он. — Ты зараза, Катька. М-м-м, за-ра-за… — и лезет ко мне — чмокаться и даже кусаться.

«Значит, я тебе под стать» — «думаю» ему своими озорными голубыми глазами, высунув кончик языка. «И значит, на самом деле мы подходим друг другу».

Думаю эту мысль впервые и почти пугаюсь ее, как если бы умела по-настоящему пугаться.

— А значит, я должен хорошенько наказать тебя, такую заразу, — продолжает он между тем несколько изменившимся тоном, более страстным, проникновенным и многообещающим. И целует меня преувеличенно крепко, крепко тиская попу.

А ко мне в развеселившиеся мозги просится мысль о том, что не люблю и не привыкла я красть и что должна взять себя в руки, приструнить себя и приструнить его. Чтоб он не считал меня заразой и маленькой такой воровкой, такой сладкой сучкой, которую кайфово наказывать и которую можно не жалеть и не уважать совсем.

Мы возвращаемся к своим вещам аккурат, когда откуда-то издалека раздается сирена и через пару секунд на Госларскую набережную «наезжает» полиция. Кажется, у кого-то с кем-то произошла пьяная стычка с мордобоем, а может, кому-то показалось, что здесь самым что ни на есть микробным образом разбушевалась «корона-пати».

— Валим скорее, я бухал… — смеется Рик, и мы драпаем в спешном порядке, не дожидаясь поголовной проверки документов, масок или прививочного статуса.

Впопыхах собравшись, со смехом заваливаемся в машину.

— Так че, ты — норм? — подкалываю его я, а на самом деле наихалатнейшим образом не забочусь о том, не слишком ли он пьяный, чтобы водить машину.

— Ну, на крайняк на пару кони двинем, детка… — грубовато смеется он и перед тем, как газануть, снова жарко и сладко целует и на сей раз еще и пробирается ладонью ко мне в трусики. Я пьяно и возбужденно смеюсь.

Я-то знаю, что он думает, что полностью контролирует себя, хоть и пил. И все-таки, когда он так грубо шутит насчет пьяной аварии с двойным смертельным исходом, меня морозом по коже пробирает мысль:

«Он не жалеет меня».

От этой мысли мне становится холодно и жарко, хорошо и плохо, горько и сладко одновременно. Мне кажется, я начинаю чувствовать на себе запах «его» духов, которыми забыла побрызгаться сегодня. Они сложные и довольно пряные, как и он сам, как наши с ним отношения, те, прошлые и эти, настоящие.

Он не жалеет меня.

Он не жалеет меня, не разделяет моих мытарств и душевных смятений. Да я, только что сказав про краденое, пожалуй, и сама в первый раз показываю, что хоть с чем-то несогласна. Хотя это еще как посмотреть — кто у кого крадет.

Я не воровка, мне чужого не надо, твержу себе, когда мы едем в их машине, и от моих мыслей, от его прикосновений и от него самого у меня кружится голова. Я не стану звонить ему, не стану требовать, чтоб приехал — пауков у меня из квартиры убирать или еще там чего-то. Мне «мое» нужно. Чтоб… мой был… мой… ой. Ну, или тогда совсем никакой. Ой…

Пусть наш с ним праздник — подарок мне за то, что оказалась… да блин, свободна для него, что согласилась провести с ним этот день, как ему захочется. Пусть… да мало ли, только кого-то замещаю — ведь сам он так не думает. Ведь разве можно с ней так поржать и так ее потискать. А мне не жалко — кайфово, наоборот.

Я не спросила о его планах на сегодня — ими оказывается затяжной секс у меня дома, такой, какого у нас с ним здесь давно не было, такой, который мы начинаем, раздевшись уже в прихожей, условно, чтобы не пахло дымом в комнате, а потом он несет меня на руках под душ, а затем — в спальню.

«Праздник… Какой дурак спрашивает, чем заслужил праздник…» — поет во мне все с радостными стонами, поет во время оргазмов и до, и после них. «Праздник — он ведь сам по себе… просто отмечать надо уметь…»

Рик вскользь упоминает, что ему нужно будет уехать во столько-то, я даже не запоминаю, во сколько, но, когда у нас все затягивается, спонтанно остается на ночь.

Стою голиком на кухне и готовлю нам с ним перекусить. Темно, поздно. Во мгле за окном сладостно благоухает сирень.

Ей рано еще цвести в наших краях. Но откуда-то я ведь чувствую ее запах — или это духи все-таки… Они, что ли, как по команде начинают пахнуть, когда источаешь гормон — чего, счастья?.. Радости?.. Сексуального удовлетворения?.. Так это ж, кажется, один и тот же гормон…

Слышу, как он — тоже голиком, или, может, поверх накинул что-то — стоит с сигаретой на балконе, звонит Нине и спокойно объявляет ей, что приедет только завтра утром или ближе к обеду. Не знаю, как у него получилось все это сегодня со мной, благодаря чему мне был подарен этот день — вот оно: подарен, не украден. Не знаю, что он скажет, когда она спросит, где он был, но тон его сейчас такой спокойный и безапелляционный, что, будь я на ее месте — тоже «съела» бы все без вопросов.

Не собиралась подслушивать, но незаметно для себя самой застываю за нарезанием кусочков и ломтиков и вздрагиваю, когда он вдруг появляется за мной, обнимает сзади, руки его находят груди, пах — мою попу, которая сама, как по команде, прижимается к нему. Голову я откидываю назад, вжимаю ему в грудь, и он тут же начинает тыкаться носом у меня в волосах, трогать их губами. Глаза мои закрываются сами, а его губы целуют мои веки, спускаясь, целуют щеки, нос, а там уже их, открывшись с улыбкой, ждут-встречают мои губы.

Пусть забивает ноздри его запах — запах курева, прохладной ночной улицы и совсем немного — отголосков нашей недавней близости, но сильнее всего — курева — со сладкой, дрожащей готовностью отвечаю на его поцелуи, накачиваюсь запахом, слизываю вкус — языком с языка, кожей снимаю с кожи.

Отпрошен на «до завтра». Отпрошена и я у самой себя, хоть собиралась приструнять… а, неважно…

Плывем в полосе отчуждения вне времени и пространства. Нас с ним не хватятся, а если хватятся, мы не отзовемся — сейчас, в этой душистой сиреневой ночи зовем мы только друг друга, тела наши зовут. И слышат.

Хоть это он только что вернулся с балкона, но я замерзла, кажется, сильнее. Он замечает — поднимает на руки, несет обратно в спальню и укладывает на кровать. Лижет совсем недолго и вскоре входит в меня — знает, что от этого согреваешься быстрее. Он успевает, и я прихожу к нему согретая.

После я приношу-таки нам с ним перекус, и мы подкрепляемся в постели.

Сиреневая ночь — такое было уже, кажется, между нами, но было по-другому. Мне кажется, тогда мне не хотелось так отчаянно остановить ее, задержать, завязнуть в запахе — и в нем.

Проводим друг в друге остаток ночи, как будто нас с ним везет куда-то ночной поезд. Занимаемся любовью в основном сидя, на полустанках у «любви» разговариваем и лопаем на сон грядущий.

Рассвет — конечная. Не дожидаемся его — ложимся, чтобы, не дай Бог, не застать. Чтобы не застал нас он.

Глоссарик к ГЛАВЕ СОРОК ДЕВЯТОЙ Краденое

Киндль — Berliner Kindl, берлинская марка пива