Грань

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ Без обещаний

Не все на свете можно объяснить словами. Это подтвердят люди, которые верят в мистику. Я тоже подтверждаю, хоть в мистику не верю.

— Конфет… блин… вот как это вы так?.. — Рози, потряхивая головой, делает беспомощные, летательно-лавирующие движения руками.

— Так… — делаю я те же движения, при этом пожимаю плечами.

Я не собиралась ничего скрывать ни от нее, ни от кого-либо на фирме, где, впрочем, никто мной не интересуется и ни о чем меня не спрашивает.

Лишь когда Йонас утром подваливает, чтобы по установившейся привычке смачно чмокнуть в щеку и, как он сам это называет, «разогреться», я мягко отстраняюсь, даже не утруждая себя пояснениями. Когда он надвигается на меня, мне вспоминается Рик, который целовал меня позавчера. От этого грозящая близость Йонаса становится уже совершенно не в тему.

Успевший попривыкнуть к неким «привилегиям», Йонас столбенеет:

— И за что ко мне такая немилость?.. Я, кстати, не нашел тебя в субботу… А в воскресенье ты тупо не подходила…

Я пожимаю плечами и недобро зырю на него. Он обиженно-неудовлетворенно отваливает. За всем этим пристально наблюдает Рози, которой, вероятно, даже догадываться ни о чем не нужно.

Я не смотрю на себя в зеркало — почти не смотрю — но знаю достоверно: «крышесносный секс» написан у меня на лице, уже более не опухшем от пятнично-субботних эксцессов — в промежутке, то есть, в воскресенье я долго отсыпалась, принимала ванну, после этого встречалась в видео-чате с Каро. В общем, была паинькой.

Рози предельно быстро сопоставляет все в уме. Она в достаточной мере знает меня и знает, с кем (единственным) вышеупомянутый крышесносный секс у меня вообще мог случиться. Понаблюдав чуток, она болезненно скорчивается и начинает покачивать головой и даже тихонько ойкать.

В ответ на это я лишь в который раз пожимаю плечами и на обед открываюсь ей в ДольчеФреддо.

— Ты мне скажи, на кой ляд тебе так? — не наезжает — переживает Рози.

— «Так» очень даже хорошо, знаешь ли, — поясняю спокойно и беззастенчиво.

— Да я сама знаю, что хорошо. Но, во-первых, хорошо — это когда без чувств, а во-вторых…

— Сахарок, я и была почти без чувств… — произношу — вновь беззастенчиво и теперь уже непроизвольно.

Я не стращаю и не хвастаю, но Рози совсем расстраивается.

Не в пример ей лайфхакерша-Каро в воскресенье всего этого так близко к сердцу не принимала. Ей я тоже рассказала без утайки, но и без приукрашений, как стремительно начались у меня выходные.

— Мгм, — нервно закатила глаза Каро. — Мемори.

— Никакое не мемори, — возразила я и принялась было втолковывать, что, мол, все по-новому, все обновилось, включая меня.

— Мгм… Ты в блог мой не заходила?..

— Эм-м… да нет… не успела…

— Кати, я вынуждена тебя разочаровать. Так сказать, не щадить твоих нежных девичьих чувств. Уверена, ты потом сама скажешь мне за это спасибо. Итак, пункт номер раз: он не любит тебя.

— Стоп. Я тебе щас не про «любит-не-любит». Мы с ним об этом вообще не говорили. Мы…

— Пункт номер два: никаких «вы». Раньше «вы», может, и были или наклевывались, но затем самоликвидировались. И теперь никаких «вы» нет и быть не может.

Ей явно нравится смаковать мою теперешнюю ситуацию, вернее, то, что она таковой считает. Глядишь — сейчас языком начнет щелкать от удовлетворения. Надо дождаться и тайком заснять, а затем распространить на ее канале в качестве мема. Можно с какой-нибудь умной озвучкой, из ее же перлов. Языковая медитация, там… Ей — прибавка к популярности, а мне — моральное удовлетворение.

Мысль эта настолько ярко вырисовалась в моем слегка отдохнувшем мозгу, что на то, чтобы что-нибудь ответить, меня уже не хватает. Каро воспринимает это, как знак согласия с ее доводами.

— Пункт номер три: никаких обновлений я здесь не вижу. И хочешь знать мое мнение? Я не одобряю. До этой злополучной пятницы-субботы ты шла по нарастающей. Главное — путь, а не цель. Это так же верно, как то, что, пока живы, мы не должны останавливаться на достигнутом. Ты шла по нарастающей, потому что шла твоим путем. Теперь же ты дала загнать себя на чей-то чужой путь, который не избирала. И что получается? Теперь ты если не пятишься назад, то, по крайней мере, топчешься на месте. Вот на какой путь ты дала себя загнать. И никаких обновлений.

В ответ на это я не острила, не язвила и не ерничала, ведь и Каро не наезжала. Вместо этого я сделала вид, что услышала и, может быть, прислушалась. Даже благодарность попыталась на лице изобразить за ее неравнодушие к участи подруги.

— Приезжай давай, — потребовала я вместо реакции на ее трехступенчатый приговор.

Потому что как подоходчивей объяснить ей, что неравнодушие ее и участливость дорогого стоят? Что у него, неравнодушия множество обличий — когда, к примеру, чувствуешь себя одинокой, забытой и всеми заброшенной, кинутой-покинутой дурнушкой… старушкой… но — о, чудо, к тебе вдруг клеем клеится молодой коллега-вуменайзер, а потом о тебе, о-тоже-чудо-но-в-сто-раз-чудеснее, вспоминает бывший. Не просто вспоминает. Нет, его воспоминание — не долбаное мемори. Ведь… ведь… на самом деле он подсознательно, по-видимому, понял, чего вам обоим не хватало, когда вы были вместе. Первый понял. Вот и прибёг. Как-то так.

Но объяснить это, да еще так, чтобы Каро не объявила без обиняков, что я попросту слаба на передок, показалось мне задачей трудной.

Вот я и сказала ей просто:

— Приезжай давай.

Так и условились — я ее жду и в ожидании ее особо по жесткачу не гуляю. Слова «грешить» мы с ней, кажется, обе не приемлем.

С Рози все заметно проще, по крайней мере, в объяснении:

— Он что, наобещал тебе, что ее бросит?

— Нет. Наоборот — он сказал, что вообще-то неплохо в нее внедряется, а я ему мешаю.

— Офигеть. Он тоже требовал, чтоб ты от него отстала, а ты не отстала… и потом вы и…

— Сахарок, сахарок… — смеюсь. — Полегче. Забыла, кто я?

— М-да, ты права. Ладно, значит… значит… ой, каз-зе-е-ел… он двух захотел… его от этого прет… так, что ли?

— Не знаю. Позавчера он говорил мне, что его от меня прет. Позапозавчера, вернее. Но позавчера, кажется, тоже.

— Да он, наверно, просто тупо поскубался с ней? А?.. — чуть не хлопает себя по лбу Рози и смотрит на меня в отчаянии. — Решил с тобой выпустить пар.

На самом деле я не рассматривала этот вариант.

Да даже если и так — разве теперь это важно? — мысленно вопрошаю откуда-то оттуда, со своих олимпийских верхов. Мы ведь… на такой уровень новый вознеслись… мы с ним… мы оба… что нам не надо этого… этих условностей… чтоб над этим париться… и подумать смешно… эм-м-м… или…

— Блин, думаешь, правда? — спрашиваю у Рози, еле дыша.

— Да легко! — она полна уже не отчаяния, а трагизма.

— Ну что ж, помирятся. Мне похер.

Стараюсь придать своему голосу максимум убедительности и рассуждаю резонно:

— Что я ему — наложница какая-нибудь? Извечно зареванная, ждущая, что он «с женой разведется»? Я, вон, сама с мужем развелась, когда мне приспичило.

— Как же, помним.

— А они и не женаты. Но — в добрый час.

— А хорошенько он тебя… торкнул, — замечает Рози. — Обновил, как же… Блин, аж интересно, что вы там…

— Поверь мне, Рози, ничего особенного. По крайней мере, по твоим меркам.

— Я, между прочим, тебя понимаю.

— Понимаешь? — усмехаюсь.

— Понимаю. У меня так же… — Рози сует в рот невероятно огромную порцию мороженого: —…с моими диетами, — проглатывает, прежде чем успеваю остановить ее — все это не стоит застуженного горла. — Калории на сегодня вроде исчерпала, эпп хавать не велит, да вроде давным-давно уже привыкла к своим порциям. Но вот какая-нибудь сволочь разворачивает перед тобой шоколадку, прям под нос сует… Ты ломишься сначала взвесить шоколадку, затем — сосчитать калории, чтобы потом отполовинить да угостить кусочком от своей половинки кого-нибудь другого, но руки сами — в рот! И ты — ам!

— В рот — и ам! — подтверждаю, старательно отгоняя саму мысль о пошлостях.

— А дальше — вопрос техники…

Февраль на исходе.

Меня, конечно, во многом можно упрекнуть, но только не в том, что я врала.

Я не врала Рози, я не врала Каро — нас с ним будто подменили.

Предположение Рози насчет Нины не ранило меня — легонько царапнуло коготком любопытства. Женщины — любопытные заразы. Еще с тех самых пор, с яблоком. По-видимому, во мне тоже не искоренился этот библейский атавизм.

В следующий раз мы с ним отлеживаемся у меня «после». За окном дубак, такой сухой, морозный февральский день. Рик как раз тихонько теребит мои соски, покручивает то один, то другой, а сам говорит ей по телефону:

— Да. Ладно, я за тобой заеду.

Ее ответ слышен невнятно — кажется, что-то типа «соскучилась».

— Мгм. Пока.

— Помирились? — спрашиваю его затем просто.

— Мгм, — отвечает он так же просто.

Затем смотрит на часы на телефоне и, убедившись, что в его распоряжении еще достаточно времени, ставит его на «мьют» и откладывает в сторону. Перекатившись ко мне, дает обнять себя ногами и нависает надо мной.

После долгих поцелуев взасос Рик занимается со мной любовью, лишь вскользь посетовав, что перед финалом нужно надевать презерватив. Когда уезжает, я даже провожаю его, и мы снова долго целуемся в дверях. На том и удовлетворяется мое проснувшееся было женское любопытство.

Я для него запретнее, чем он для меня. В этом, пожалуй, наше единственное различие. Хотим же мы друг друга с одинаковой силой. Как будто вернулась былая сумасшедше-страстная влюбленность, удесятерилась теперь.

Мне кажется, мы узнали друг от друга все претензии и, оттолкнув их, как ненужные, ушли друг в друга. Еще мне кажется, что наши встречи — своего рода дополнение, недостающая деталь от наших жизней.

Отсутствие стыда вскарабкалось на новый уровень — нет человека, в обществе которого мне было бы теперь неловко повстречаться с Риком. Поцеловать его при встрече. У него со мной то же самое. Правда, Нины при этом не бывает.

Я не встречаюсь с Ниной. Если бы ворошила в памяти тот наш с ней телефонный разговор и то, как она бросила мне, что Рик ей никогда обо мне не рассказывал, то сейчас с удовлетворенной желчностью могла бы бросить ей то же самое.

Могла бы. Но я, как оказалось, независтлива и злорадствовать не умею. К тому же я так и не завела привычки вообще о ней вспоминать. Возможно, для нее теперь настали не самые простые времена. Запариваюсь над этим, наверно, еще меньше, чем сам Рик.

А может, Нина знает или догадывается о нашей связи и пилит его дома, однако он приезжает и преспокойно оттягивается со мной, ни на секунду не задумываясь. Я же задумываюсь еще менее, чем «ни на секунду».

Когда плаваешь в кругосветном путешествии, которого так долго ждал, то станешь ли расстраиваться, если узнаешь, что кто-то из других пассажиров страдает страшной морской болезнью? Тем более, если пассажиров этих на палубе ты не видишь, а о том, каково им, можешь лишь догадываться. Максимум, что ты отмечаешь — это некий прилив нейтрально-равнодушного сочувствия, потому что сочувствие это не чуждо тебе в принципе и ты, возможно, читал, в каких случаях надлежит его испытывать.

Нет, он не думает уходить от Нины. Оттого ли, что я не звала его вернуться ко мне? Или может, для познания наших с ним новоявленных радостей это попросту ненужно. Они «гражданские» или как их там еще, а мы любовники. Я врастаю в это сразу, стремительно и незаметно, поэтому самой мне поначалу кажется, что мне плевать.

— Не ожидала от тебя. Ты ж поощряешь многоженство, — талдычит мне Каро.

— Я поощряю исполнение собственных желаний, — возражаю я.

Которые совпадают с его желаниями. Оттого нам с ним так хорошо, как это ни парадоксально.