Греческое общество второго тысячелетия до новой эры и его культура

Глава I ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ДОПОЛИСНОЙ ГРЕЦИИ

Блестящий расцвет ахейских царств в XVII—XII вв. приходится на начальный период существования классового общества в Греции. Еще в первой половине III тысячелетия почти во всех греческих землях сохранялись незыблемые устои первобытнообщинного строя. В политической же организации господствовали принципы родо-племенного устройства. Часть их восходила к очень давним институтам[4], созданным еще в период нерасчлененного индоевропейского языкового единства[5]. Яркие свидетельства сохранились в языке греков и многих родственных им народов. Например, во многих индоевропейских языках имеются общие названия для понятия «род», образованные от корня *gen — «рождать», что свидетельствует о развитии норм родовой организации еще в неразделившемся массиве родственных племен, носителей древнего индоевропейского языка-основы. Анализ терминов родства, обнаруживающих значительную общность во всех индоевропейских языках, позволяет заключить, что основной общественной единицей в период древнего исторического единства индоевропейских племен был род, построенный на патрилинейном счете родственных связей, хотя, как отмечает A.B. Десницкая, в некоторых языках есть общие термины, указывающие на род, основанный еще на матрилинейных связях[6].

Помимо древнейших родовых связей население Греции начала III тысячелетия унаследовало от предшествующих времен развитую систему племенного устройства. Быстрый рост населения в результате развития земледелия и скотоводства привел к тому, что в VI — V тысячелетиях произошло расчленение индоевропейского массива в связи с распространением его на обширных территориях[7]. В условиях расселения племенная организация становилась крепче и устойчивее[8]. По-видимому, развитие племенного строя отвечало насущным требованиям организации впутриобщественных отношений. Целесообразность племенных институтов находит яркое подтверждение в том высоком развитии производительных сил, которого достигли обитатели юга Балканского полуострова, особенно в период от 4000 до 3000 г.: на этой завершающей ступени неолитического хозяйства население греческих земель создало много ярких локальных культур[9], составляющих вместе стройную картину единой культурно-исторической общности.

Но последнее тысячелетие каменной индустрии на территории Греции знаменовалось не только успехами в области производства. Усложнялись формы межплеменных связей, все большие размеры приобретали военные конфликты. Поэтому отдельные племена оказались вынужденными тратить свои трудовые ресурсы на возведение мощных оборонительных сооружений. Лучше всего известны ныне укрепления IV тысячелетия в поселениях Фессалии — Димини, Сескло, Одзаки и ряде других, расположенных в самой плодородной части Северной Греции. Весьма интересны укрепления неолитического времени на маленьком острове Салиагосе в Кикладском архипелаге[10]. Здесь оборонительная стена включает ряд элементов, которые позднее выступили в фортификационных линиях крепостей раннекикладского и раннеэлладского времени.

Возведение столь монументальных сооружений (о них см. ниже, стр. 101) показывает, что между XL и XXX вв. до н. э. многие племена, обитавшие на юге Балканского полуострова, предпринимали большие усилия для защиты от неприятеля или для нападения на своих соседей.

Расширение военных конфликтов дало толчок более быстрому течению ряда процессов в производительной и в общественной жизни (правда, это относительная быстрота, так как речь идет о тысячелетнем периоде). В области социальных отношений явно обнаруживалась тенденция к усилению авторитета глав племен, особенно в обстановке острых столкновений между племенами. Приоритет вождей постепенно становился необходимостью в жизни племенного массива Греции рассматриваемого времени. Вместе с тем рост авторитета племенных властей и их неизбежное обособление от массы соплеменников постепенно подтачивали самые основы первобытной демократии — старинные общественные институты приобретали новое значение[11].

Ход изменений в социальной структуре на рубеже IV и III тысячелетий был нарушен переворотом в сфере производства, связанным с переходом к массовому изготовлению орудий из металла[12]. Внедрение меди оказывало решающее воздействие на все стороны общественной жизни. Развитие металлургии обеспечивало дальнейшее возрастание производительности труда, что способствовало накоплению излишков сверх необходимого обществу запаса продуктов и неравномерному распределению достатка внутри племени. Довольно скоро результаты этого сказались на структуре общества.

Действительно, на протяжении III тысячелетия в ряде областей Греции, особенно на островах и в прибрежных землях материка, четко выявились крупные сдвиги в сфере социальных отношений. Так, в северной части Эгейского моря, на Лемносе[13], около 2750 г. на месте скромного сельского поселения Полиохни-I появился поселок, который с полным основанием может быть назван протогородом. Этот центр, Полиохни-П, просуществовал несколько столетий, причем за это время его дважды обносили оборонительными стенами. Около 2550 г. началась новая фаза — Полиохни-III. Это был уже настоящий город, по площади в два раза больший, чем несколько более поздний город Троя-Н (2500—2200 гг.) на побережье Малой Азии. В Полиохни-III дома составляли правильные кварталы, разделенные широкими улицами, по большей части мощеными. Значительная разница между размерами домов указывает на сильную имущественную дифференциацию в среде горожан.

Оборонительные укрепления города в это время были перестроены. Новая стена, существовавшая в периоды Полиохни-III и Полиохни-IV (около 2550—2250 гг.), отличается монументальными размерами и мощными башнями.

Развитие городской жизни ознаменовалось не только подъемом материального производства. Крупные сдвиги происходили в духовной жизни тогдашних обитателей Лемноса. Полного представления об этих процессах у нас нет, однако можно отметить некоторые характерные черты. В частности, имело место преднамеренное укрытие ценностей. Общество, видимо, вырабатывало какие-то нормы, осуждавшие недобросовестное присвоение вещей. В качестве свидетельства сошлемся на клад, найденный в слое Полиохни-V (XXIII — XXII вв.). Под глинобитным полом небольшой кладовой был закопан глиняный кувшинчик. Там лежали изящные золотые украшения: несколько пар серег, браслеты, пуговицы и булавка с головкой, украшенной двумя птицами. Как отмечает руководитель раскопок, итальянский археолог Бернабо-Бреа[14], некоторые из этих драгоценностей аналогичны по стилю ювелирным изделиям царской сокровищницы заключительной фазы слоя Троя-II (приблизительно XXIII в.).

Условия находки клада в Полиохни говорят о том, что последний владелец этих мастерски исполненных украшений не мог использовать их по прямому назначению, они сохранялись у него лишь как тайное сокровище.

Общий характер бытовых и производственных древностей из слоев Полиохни II—V ясно указывает на высокое развитие городской жизни в течение XXVI—XX вв., несовместимое с существованием норм первобытнообщинного строя. Лемнос этого времени следует уже отнести к разряду тех греческих земель, где происходило становление раннеклассового общества.

Аналогичные процессы протекали тогда же и на Лесбосе, отстоявшем от Лемноса на 65—70 км и на 10—15 км от берегов Троады. Раскопки на месте современного Ферми показали, что уже в начале III тысячелетия поселок Ферми-I был значительным меднолитейным центром. Постепенное развитие форм городской жизни привело к тому, что около XXV в. Ферми-V представлял собой крупный город с массивными оборонительными стенами, мощеными улицами и разветвленной системой водоснабжения и водосброса[15].

Столь же быстрое развитие в сфере производства и в общественной жизни характерно для истории Кикладских островов в III тысячелетии, особенно тех, которые были богаты естественными ресурсами. Сильная, ярко выраженная культура этих островов, именуемая Кикладской, в эпоху ранней бронзы играла огромную роль в развитии окружающего населения; с островов вывозили медные и бронзовые изделия. Особенно высоко была развита ранняя металлургия на островах Спросе и Паросе, как показали изыскания О. Девиса[16]. Помимо меднолитейного ремесла кикладяне создавали великолепные сосуды из камня и глины, а также мраморные фигурки человека, которые обычно клали в могилы. Интенсивное развитие мореходства также способствовало быстрому росту ремесел. В середине III тысячелетия на некоторых Кикладских островах уже существовали поселки городского типа или даже настоящие голода, как, например, Халапдриапп па Спросе[17].

Развитие ремесел и городской жизни означало неизбежное крушение основ первобытнообщинного строя. Уходили в прошлое устои первобытной демократии, в обществе все больший вес приобретали имущие круги. Из кого формировался этот слой, хорошо показывает некрополь на острове Аморгосе[18], где раскрыто несколько сотен погребений, причем каждая могила обычно содержала останки одного человека. Во многих захоронениях найдено медное или бронзовое оружие — кинжалы и наконечники копий, иногда достигающие длины в 0,32 м. В нескольких могилах встречаются серебряные кинжалы, сосуды и ленты.

Не подлежит сомнению, что обладатели металлических вещей принадлежали к многоимущему населению. Ведь в XXIV—XXIII вв., к которым относятся погребения в упомянутом некрополе Аморгоса, медное оружие представляло значительную ценность, несомненно даже большую, чем мелкие золотые украшения спустя тысячу лет.

Добавим к этому, что если воину клали в могилу оружие, имевшее определенную ценность[19], то это значит, что в доме имелся другой клинок (или клинки), переходивший к следующему поколению в этой семье. Итак, инвентарь захоронений на Аморгосе позволяет дополнить представления о состоянии кикладского общества во второй половине III тысячелетия: расцвет ремесел и развитие городской жизни[20] сопровождались выделением слоя военной аристократии.

Картина социальных сдвигов в бассейне Эгейского моря будет неполной, если не упомянуть Крит. Как известно, в период неолита этот остров значительно уступал материковой Греции в своем развитии. Положение изменилось в III тысячелетии, особенно во второй его половине. Весьма интересно наблюдение Дж. Пендлбери о том, что в 2200—2000 гг. культурное развитие сосредоточивается на севере и в центре Крита[21]. Именно в это время на острове появились отдельные небольшие царства, правители которых уже возводили первые, еще достаточно простые здания своих дворцов (в Кноссе, Маллии и Фесте; что касается недавно открытого четвертого большого дворца в Като-Закро, на восточной оконечности острова, то пока данные, относящиеся к III тысячелетию, еще не опубликованы).

Приведенные факты бесспорно свидетельствуют, что островной мир Эгейского моря в III тысячелетии переживал бурный период становления новых социальных отношений[22].

Земли материковой Греции также вступили на этот путь. В дополнение к уже высказанным соображениям об истории древнейшего греческого массива[23] добавим, что приморские области, особенно побережья Эгейского моря, развивались почти в том же темпе, что и островные районы[24]. Убедительную картину дает Лерна[25], династы которой уже в XXIV—XXIII вв. обитали в доме (здание BG), более монументальном, чем палаты современных им критских царей[26]. Весьма показательно, что в XXII в. лернейский царь начал сооружать новый дворец («Дом с черепицами»). Его планировка с полным правом может быть названа прототипом расположения ахейских дворцов II тысячелетия. И хотя здание погибло от пожара, будучи недостроенным, все же оно служит важной вехой в истории общества Южной Греции. Следует отметить, что в Пелопоннесе и во внутренних областях изучаемый период (Раннеэлладский II) был временем активного возвышения знати над рядовым населением. Ярким свидетельством служит золотой сосуд, имеющий типичную для XXIV—XXIII вв. форму «соусника». Он происходит из Гереи, на берегу Алфея, в западной части Аркадии[27].

Нет необходимости перечислять остальные, правда, пока еще немногочисленные[28], археологические факты, бесспорно свидетельствующие о социальных взрывах, происходивших в отдельных местностях Греции во второй половине III тысячелетия. Этот процесс нельзя представить прямолинейно и думать, что он равномерно охватывал всю территорию. Вероятно, в начальных фазах развитие шло в отдельных центрах, на периферии которых в дальнейшем происходили новые взрывы, ведшие к возникновению новых очагов.

К сожалению, нам известны лишь общие черты этой социальной революции — перехода раннегреческого общества от первобытнообщинного к раннеклассовому строю. Впервые в материковой Европе происходило формирование классового общества и государства. Естественно, что процесс этот шел медленно. О многих деталях его можно лишь догадываться.

В частности, следует отметить сложность политического аспекта происходивших изменений. Так как органы власти в племенном мире не являлись специальным аппаратом угнетения широких масс (эти органы имели авторитет благодаря устоям первобытной демократии), наступление на исконные племенные институты, очевидно, вели не все свободные общинники, но слой военной аристократии, становившийся все более активным. Конкретные условия играли большую роль в сложении групп, враждебных устоям племенной демократии. Одно несомненно — здесь не могло быть какого-то единовременного переворота, изменение политических органов шло весьма постепенно[29].

В то же время в духовной жизни общества можно предполагать конфликты традиционных норм племенного строя с воззрениями и стремлениями слоев, становившихся господствующей силой в нарождающемся новом социальном порядке. Тот принцип борьбы нового со старым, который пронизывает самые древние пласты греческой мифологии, вероятно, отчасти отражает эти давние столкновения в области идеологии.

Безусловно, рассматриваемый процесс имел паузы, а иногда и частичные отступления. Последние должны были происходить в такие периоды, когда передвижения племен или межплеменные войны выдвигали в качестве ведущей политической силы племена с более крепким первобытнообщинным строем. Отмеченные явления могли оказывать большее воздействие на обитателей материковой Греции, тогда как племена, заселявшие острова, представляли более монолитную по уровню развития массу[30]. Все же и в основном массиве греческих земель, несмотря на локальные задержки, исторический процесс не изменял главного направления — движение шло от первобытнообщинного к раннеклассовому обществу.

Рассматривая историю Греции в конце III — начале II тысячелетия, необходимо внести уточнения в предложенную нами ранее характеристику этого времени. Нельзя считать только этот период «временем гибели институтов родо-племенного строя, выразившейся прежде всего в обособлении племенной знати»[31], или полагать, что лишь в XVIII—XVII вв. завершился процесс перерастания власти племенных вождей в царскую и началось дальнейшее развитие наследственной монархии[32]. В некоторых землях начало отмеченных процессов нужно отнести еще к середине III тысячелетия, причем в отдельных очагах раннегосударственные формы жизни складываются еще в XXIV—XXIII вв. Весьма важно обстоятельство, что дворец в Лерне почти на 200 лет предшествует древнейшим критским дворцам (2100—1900 гг.). Это означает, что на материковых землях одновременно с островными шло становление раннеклассовых отношений. Разница заключалась в том, в скольких отдельных очагах происходила кристаллизация новых экономических и социальных явлений и притом в такой степени, чтобы возникло новое качество: чтобы ход исторического процесса определялся уже не первобытнообщиным строем, но качественно иными отношениями, присущими раннеклассовому устройству.

Синхронность процессов становления не означает повсеместной одновременности их завершающей фазы. На более ограниченной территории социальные пертурбации оказывались более результативными, так как полнее охватывали все население. Видимо, поэтому на Крите происходит резкий скачок еще в XXV—XX вв., тогда как в материковой Греции перелом столь же широкого диапазона приходится на XIX—XVII вв., хотя Лерна и городище и некрополь в долине Нидри являют собою примеры очень раннего вызревания новой социально-политической системы[33]. Несомненно, некоторая замедленность развития социальных форм имела место во внутренних областях Эллады, однако возможно, что скудность имеющихся ныне источников излишне усугубляет данное впечатление. Необходимо еще раз вспомнить о том, что памятников первой трети II тысячелетия известно еще очень мало. Так, более или менее крупные некрополи Среднеэлладского периода (около 2000 — около 1600 гг.) обнаружены пока лишь в 6 местах (Афидна, Аргивский Герейон, Коринф, Микены, Элевсин, Сескло), хотя отдельные захоронения внутри и вне поселений известны во всей Греции[34]. Между тем материал из массовых могильников проливает яркий свет на многие стороны социальной истории того времени.

Нам представляется весьма полезным привести данные об имущественном состоянии жителей селения, расположенного почти на месте будущего Коринфа. В середине и второй половине XVII в. на небольшом участке здесь было произведено 11 захоронений, мастерски исследованных К. Блегеном[35].

Погребальный обряд захоронений на Северном некрополе Коринфа ничем не отличается от заупокойного ритуала других среднеэлладских погребений, что было отмечено и самим Блегеном, и позднее Милонасом[36]. Неглубокие грунтовые могилы расположены без системы, некоторые имели стенки, обложенные рваным камнем. Погребения были засыпаны землей, сверху могилу накрывали грубоотесанной плитой, одной или двумя-тремя. Заупокойные дары во всех погребениях скудные — черта, присущая погребальным обрядам во всех землях Греции в этот период. Однако коринфский некрополь представляет и некоторые исключения — инвентарь могил № 2 и 3.

Содержание загробных даров могилы № 2 следующее: А. Изделия из серебра — браслет и проволочная петля; Б. Изделия из бронзы — перстень, 2 булавки и 3 проволочных витка; В. Украшения — 1 каменная буса и несколько пастовых; Г. Терракотовые катушки и два пряслица; Д. Три простых лепных горшка.

Судя по инвентарю, здесь было захоронение женщины из зажиточной сельской семьи, достаток которой позволял иметь немногие серебряные и бронзовые украшения. Некоторую параллель представляет мужское захоронение в могиле № 5, где обнаружен бронзовый кинжал и 4 глиняных горшка. Для представителей этого слоя сельчан бронзовые украшения и оружие составляли значительную ценность, однако семья имела, по-видимому, достаточно средств, чтобы снабдить своего усопшего родича этими вещами и для загробной жизни.

Оба отмеченных погребения выделяются качеством своего инвентаря среди остальных, однако все они далеко уступают заупокойным дарам из могилы № 3 (интересно, что здесь отсутствовала накрывающая плита). Погребенному в этой яме покойнику были положены: А. Золотые изделия — диадема длиною в 0,157 м, максимальной шириною в 0,022 м, сделанная из очень тонкого листа, украшена вдавленным точечным орнаментом; Б. Серебряные изделия — фрагмент подвески; В. Бронзовые изделия — 4 проволочных витка и 1 трубчатая буса; Г. Пастовые изделия — 4 бусы; Д. Керамика — 1 кувшин высотою в 0,314 м, сделан от руки.

Как видно из перечня даров, усопший принадлежал к семье с высоким имущественным потенциалом — золотые изделия в погребениях среднеэлладского времени (исключая ранние царские погребения в Микенах в могильном круге Б) весьма редки[37], причем существенно, что коринфская диадема представляет собой крупное изделие. Но еще более важно то, что коринфская золотая полоса-диадема является предшественницей, как отметил К. Блеген, восьми аналогичных диадем из IV могилы могильного круга Б. в Микенах[38], Указывая на то, что техника исполнения орнамента и декоративные элементы коринфской диадемы весьма сходны с более поздними микенскими диадемами, американский археолог справедливо делает вывод, что ювелирное искусство Микен имеет далекие корни, уходящие еще в среднеэлладскую старину.

Сохранение единых художественных и технических традиций в ювелирном деле Арголиды на протяжении не менее чем 40 или 30 лет (если принять, что коринфская могила № 3 относится к самому концу XVII в.) представляется нам чрезвычайно важным фактором[39]. Он говорит о том, что в среде знати не только выработались устойчивые представления о необходимости золотых украшений, но что тип некоторых атрибутов знатности получил устойчивую традиционную форму уже к середине XVII в. Нет сомнений, что для выработки такой традиции понадобится путь длиною в жизнь многих поколений: представление о равенстве членов общины и племени, имевшее давность в несколько тысячелетий, могло быть сломлено лишь длительным развитием уже набравших силу новых идеологических категорий. Иными словами, отсутствие особенно ярких свидетельств социальных перемен не должно упрощать наши представления о структуре общества Греции в начале II тысячелетия до н. э. — это было уже раннеклассовое общество.

К сожалению, имеющиеся источники не позволяют судить о том, как именно происходила первая социальная революция на греческой земле, в какие формы вылился здесь переход от одного способа производства к другому. Исходя из достаточно ясной социальной пропасти между отдельными группами в этом обществе, исследователь может говорить о глубоком расслоении населения, наступившем как следствие перехода от первобытнообщинного строя к ран-нерабовладельческому.

Сложность социального строения греческого общества XVII — XII вв. не вызывает каких-либо разногласий, в особенности после расшифровки документов XIV-XIII в. Здесь нам хотелось бы подчеркнуть тот динамизм развития, который особо отличает ход исторического процесса на юге Балканского полуострова в указанный период. Активная коренная перестройка ряда сторон общественной жизни ясно заметна уже в XVII—XVI вв., что с несомненностью свидетельствует о том, что новые отношения набрали силу.

В подтверждение можно привести примеры из истории разных социальных групп.

Носители верховной власти в XX—XVIII вв. еще сохраняли некоторую простоту своего жизненного уклада. Об этом свидетельствует монументальное погребение царя, открытое в местности Кефаловриси под Пилосом[40]. Гробница Кефаловриси № 1 представляет собой большую (3,50x2,50 м), обложенную камнем грунтовую могилу, в которой был захоронен покойник в скорченном положении. Инвентарь составляли 24 глиняных сосуда различной формы и размеров, точило, четыре ножа и 42 каменных наконечника стрел. Здесь отсутствуют изделия из драгоценных металлов, но необычные формы некоторых сосудов из глины указывают на сложные функции этих предметов в быту среднеэлладских басилеев Кефаловриси.

Для архитектуры гробницы, по мнению раскапывавшего ее Сп. Маринатоса, характерны отдельные элементы, которые связывают ее с более поздними царскими гробницами могильного круга Б в Микенах. Видимо, захоронение Кефаловриси № 1 является одним из начальных звеньев в цепи свидетельств о том, как вырабатывались представления об исключительном положении басилеев.

Представления о власти царей на протяжении 1650—1550-х гг. претерпели колоссальные изменения, как свидетельствуют данные царского некрополя в Микенах. Примечательно, что один из первых известных царей, погребенный в могиле Бета круга Б (возраст его около 40 лет, следовательно, время правления приходится приблизительно на 1660—1650-е годы), получил в загробный мир довольно скромный инвентарь: 5 глиняных сосудов, бронзовый кинжал и золотые ленты[41]. Роскошное погребение одного из его родичей спустя приблизительно 80 лет в могиле Гамма[42], на которой были воздвигнуты каменные стелы с рельефным изображением подвигов царственного покойника, показывает, что на протяжении трех поколений концепции о могуществе и богатстве носителя царской власти не только окончательно сформировались, но и получили самое блестящее оформление.

Питательной средой, особенно благоприятствовавшей развитию монархических представлений, была идеология обширного слоя (пропорционально к общему составу населения) военной знати, аристократические привилегии которой получали реальную поддержку со стороны династов. Существование этого слоя в первой половине II тысячелетия засвидетельствовано пока еще немногочисленными источниками[43], тогда как в XV—XII вв. военная аристократия[44] уже составляла важный элемент общества. Эпос того времени сохранил много данных о четко очерченном кодексе социальных понятий ахейской знати, составлявшем значительную часть общественной идеологии. Ахейские былины свидетельствуют, что высшие слои пользовались обширными привилегиями, сложившимися в результате длительной практики.

Столь же четко проступает отмеченный динамизм развития и в изменении экономического потенциала общинника. Пример некрополя Кирры достаточно красноречив: во второй половине XVII в. обитатели этого небольшого земледельческого поселения обладали довольно значительным достатком. Всей массе сельчан было доступно погребение близких в добротных плитовых гробницах. Как правило, боковые стенки ящиков и накрывавшие их плоские плиты состояли из монолитных камней[45]. Спустя лишь одно столетие, в Позднеэлладский I период, тогдашние обитатели Кирры уже не имели средств для сооружения таких основательных гробниц: теперь ящики складывали из мелких плит, обычно с дополнением небольших рваных камней[46]. Если вспомнить, что каменотесное ремесло ахеян развивалось по восходящей липни, то такой упадок конструкции плитовых гробниц может получить объяснение лишь в прогрессирующем ослаблении хозяйства среднего сельчанина.

Отмеченное явление тем более знаменательно, что зажиточные кирряне во второй половине XVII в. имели в распоряжении не только рабочие руки членов своей семьи, но использовали и труд порабощенных людей. Об этом можно судить на основании могилы № 43: в аккуратном каменном ящике из четырех плит была погребена девочка лет 12, имевшая с собою лишь одно стеатитовое пряслице. Прямо на плитах, накрывавших гробницу, лежал костяк взрослого покойника, не имевшего никаких даров[47]. Исследователи некрополя полагают, что такое двойное захоронение указывает на стремление сохранить связь между лицами, захороненными внутри и вне каменного ящика, видимо, принадлежавшими к одной семье. Однако вряд ли между покойниками могилы № 43 существовала кровная связь. В Греции среднеэлладского времени был широко распространен обычай повторных захоронений в плитовые гробницы, причем для усопших близких членов одной семьи расчищали место внутри ящика. Здесь же обнаруживается какое-то бесправное положение взрослого, более позднего покойника, для которого не сочли необходимым раскрыть и расширить каменный ящик[48]. Поэтому мы склонны полагать, что внешний костяк в могиле № 43 принадлежит рабыне, видимо, взрастившей ранее захороненную девочку.

Свидетельство о наличии рабыни в хозяйстве рядового общинника во второй половине XVII в. дополняет наши представления о сложной социальной структуре населения Греции в период XX — XVII вв. Применение принудительного труда не только знатью, ном зажиточными земледельцами не оставляет сомнения в том, что в изучаемое время рабство уже теряло свои патриархальные формы.

Распространенность рабского труда в то время не поддается пока точному определению. По-видимому, труд подневольных людей ценился уже достаточно высоко: как отметили многие исследователи, в Греции II тысячелетия случаи ритуального убийства рабов сравнительно редки[49]. Это говорит о том, что ахейское общество того времени хорошо понимало значение рабочей силы невольника. На данное обстоятельство обратил внимание еще Я. А. Ленцман, объяснявший его тем, что в обществах с развитым рабством невольники высоко ценятся как товар[50].

Итак, ахейская культура не была однозначна. С развитием социальной дифференциации стали обнаруживаться различия в духовной жизни отдельных групп общества.

Указанным процессам способствовали даже чисто демографические факторы. Например, развитие мореходства в островной Греции, а также пиратства должно было повлечь некоторую обособленность населения, жившего этими промыслами. Ряд черт, свойственных только морским профессиям, был совершенно чужд пахарю или ремесленнику. Частые пиратские нападения на прибрежные поселения постоянно питали настороженное отношение сухопутного труженика к морским авантюристам.

Ярким выражением этих представлений является легенда о Талосе, медном великане, которого Гефест подарил Миносу для охраны его владений. Три раза в день великан обходил береговую линию Крита. Если чужеземцы приближались к острову, то Талос, накалившись, встречал их и сжигал в своих объятиях[51]. Видимо, в этом предании отразились воспоминания об эффективных мерах, которые принимали критские династы II тысячелетия для защиты своих берегов от пиратских набегов. Это подтверждает и рассказ Фукидида об уничтожении пиратства в Эгейском море Миносом.

Другим свидетельством важности этой проблемы являются данные о перемещении населения в Пелопоннесе в начале II тысячелетия. Исследованиями В. Мак Дональда и Р. Симпсона в этой части Эллады установлено, что в XX—XVIII вв. количество населенных пунктов здесь значительно возросло по сравнению с предшествующим периодом[52]. Характерно, что подавляющая часть вновь возникавших селений располагалась внутри страны, в удаленных от моря местах, хотя существовавшие еще в Раннеэлладский период прибрежные поселки продолжали свою жизнь. Последнее обстоятельство говорит о том, что растущее население обращало главное внимание на занятия агрикультурой и что мореходство привлекало в это время ограниченное число рабочих рук. Расположение поселений на изолированных, хорошо защищенных природой холмах показывает, что жители их стремились к максимальной безопасности. Как справедливо отмечали исследователи, среднеэлладское население Пелопоннеса предпочитало земледелие и скотоводство заморским сношениям и внешним связям[53].

Рост населения Эллады за счет контингентов, в жизни которых земля играла основную роль, обеспечивал преобладание земледельцев в обществе, несмотря на появление городских центров, правда, сначала не столь многочисленных. Однако новые условия вносили множество изменений в традиционные представления земледельцев. Нараставшее имущественное неравенство отдельных родов усугублялось тем, что выселявшиеся на новые места сельчане должны были затрачивать дополнительный труд и значительное время для освоения целины. Эти обстоятельства сказались на дальнейшем изменении характера внутриплеменных связей: постепенно нарастала социальная значимость самой мелкой общественной единицы — семьи.

Погребальные обычаи среднеэлладского времени свидетельствуют, что во всех слоях общества произошел переход от индивидуальных захоронений каждого общинника к практике погребений внутри обособленных семейных усыпальниц. Конечно, отмеченная перемена не носила внезапного характера, роль семейной гробницы изменялась по мере укрепления внутрисемейных связей.

Следует отметить, что семейный коллектив в эпоху усложнявшихся отношений внутри раннеклассового общества получал все большее конкретное значение для каждого социального слоя. Например, в крестьянском хозяйстве труд младших или подчиненных членов семьи доставлял очень важную подсобную рабочую силу. Работа по улучшению земли, полевой или садовой, обеспечивала благосостояние двух или трех поколений семьи пахаря. Напомним, что оливковое дерево начинает плодоносить лишь с 10—15 лет и сохраняет свою продуктивность на протяжении 70—80 лет.

В среде городского населения передача ремесленных навыков и наиболее совершенных орудий труда преемникам также способствовала усилению роли семьи как низовой общественной ячейки.

Обособлению семьи внутри общины могло способствовать развитие личной собственности. Погребальный инвентарь могил в Кирре и Коринфе показывает, что средний ахеянин уже имел в своей личной собственности мелкие, но дорогие поделки из золота, серебра, меди и драгоценных камней. Как известно, погребальный обряд связан с наиболее консервативными сторонами общественной идеологии и изменяется только после того, как в реальной жизни те или иные новшества получили полное признание. Поэтому следует заключить, что население страны уже начало осознавать последствия глубоких изменений в экономической и социальной структуре общества. Это обстоятельство должно было глубоко отразиться на представлениях людей того времени — силою хода вещей человек должен был отказываться от привычной мысли о безоговорочной общности членов своего рода и племени.

Нужно полагать, что вызревание институтов раннеклассового общества усиливало также интеллектуальную деятельность человека — теперь ему приходилось преодолевать не только производственные, но и социальные трудности. Перед каждой общественной группой вставала необходимость выработать свое отношение к новым явлениям материальной и духовной жизни. Наряду с возникновением новых понятий отрицались прежние моральные устои, становившиеся теперь непригодными. Последнее должно было происходить остро, так как обычно все общество и отдельные группы людей отказываются от старых норм лишь в результате напряженной внутренней борьбы, Короче говоря, создание нового мировоззрения требовало и от общества, и от составлявших его людей серьезных духовных усилий.

Разные слои общества направляли свои усилия в разные стороны.

Верхний пласт общества — царей и аристократии — вырабатывает особые представления о своей социальной сущности, резко отличные от аналогичных представлений широких масс свободного ахейского населения. Указанные явления прослеживаются с XVII — XVI вв. до н. э. Дошедшие от того времени памятники искусства позволяют судить о быте, воззрениях и вкусах ахейской аристократии. Можно говорить о явном стремлении знати к накоплению больших ценностей. Инвентарь погребений микенских царских семей из Круглых могильников В и А говорит об усилении такого стремления.

Можно заметить и постепенное складывание особых эстетических и этических норм в среде ахейской знати, о чем свидетельствуют памятники искусства с изображением охотничьих и батальных сцен. Очевидно в системе этических воззрений ахейской аристократии высоко ценились ловкость, смелость и сила. Для знатного ахеянина тема борьбы представлялась, по-видимому, особенно близкой — явление вполне естественное в условиях частых военных столкновений, а также борьбы за власть внутри господствующего слоя.

Вкусы микенских династов XVII—XVI вв. говорят о весьма развитых потребностях этой группы населения. Разнообразие форм и назначения предметов погребального инвентаря позволяет предполагать еще большую изысканность и роскошь в быту тогдашних правителей Микен.

Изобилие драгоценностей в домах царей отвечало не только примитивным стяжательским инстинктам. Использование труда мастеров, превращавших золото из сокровищниц ахейских царей в высокохудожественные изделия, доказывает, что эти правители стремились создать бытовую обстановку, достойную их высокого положения. Можно сказать, что здесь находит, пусть косвенное, но все же некоторое отражение та борьба, которую вела в ту пору ахейская знать против прежнего равенства всего народа.

Борьба за признание идей исключительного превосходства династа заняла в Греции длительный период времени, так как экономическая самостоятельность общины, видимо, служила прочной основой сохранения социальной и политической независимости широких кругов свободного населения.

Нет сомнений, что ахейской знати пришлось приложить много усилий, чтобы оторваться от своего народа. Заметим, что физиономий династов XVII—XVI вв. указывают на то, что это были люди большой энергии, сметливости, хитрости и воли (см. золотые маски из царских погребений могильных кругов А и В, а также аметистовую бусу — инталью из могилы Гамма круга В).

Противопоставление ахейскими династами себя народу сказалось и в том, что в XVI в. родились новые представления о долговечности царской власти и об особой связи царей с богами. Результатом этого явилось создание нового типа загробного жилища для царей — купольной гробницы (фолоса). Появившийся сначала в Мессении фолос знаменовал дальнейшее наступление носителей царской власти на самосознание рядового ахеянина, утверждая коренное отличие анакта от простого воина. Возможно, что в жилой архитектуре такие различия проводились уже и раньше, но мы не располагаем данными об этом.

Борьба мнений, отражавшая попытки средних слоев населения противоборствовать растущей обособленности анактов, должна была найти выражение и в материальных формах жизни общества. Действительно, некоторые отголоски указанных явлений можно обнаружить в истории погребальной архитектуры. Известно, что появившиеся в конце XVI в. фолосы[54] с самого начала стали формой гробницы, предназначенной для царских семей. Однако исключительное право басилеев на круглую купольную гробницу не было сразу и безоговорочно признано средними слоями населения. В Мессении, под городом Нихорией[55], в период между 1550—1425 гг. была возведена круглая в плане усыпальница, служившая для захоронения членов семьи среднего достатка. Названная могила неглубокая, внутренний диаметр ее около 1,75 м. Стены камеры изнутри обложены аккуратной кладкой из рваного камня, уложенного в ширину в два-три ряда. Перекрытие могилы не сохранилось, так как где-то в XIV в. над ней был возведен фолос. Внутри могилы найдены остатки не менее чем 10 покойников. Только четыре костяка лежали непотревоженными — судя по фотографии, это были верхние, следовательно, самые поздние захоронения. Кости остальных покойников обнаружены беспорядочно разбросанными — видимо, между первыми и последними погребениями прошло несколько десятков лет. Семья горожан ахейской Нихории приложила заметное старание, чтобы возвести прочное загробное жилище своим усопшим сочленам, но никому из покойников не были положены какие-либо вещи. Последнее указывает на то, что в Позднеэлладские I и II периоды эта семья строго соблюдала старинные обычаи: в начале II тысячелетия в могилы обычно не клали вещей[56]. Однако, следуя среднеэлладской традиции безинвентарного погребения[57], владельцы нихорийской усыпальницы сочли необходимым придать ей круглую форму. Этот акт не может быть объяснен консерватизмом строителей гробницы, так как круглая в плане могила редко встречалась в рядовых некрополях в предшествующие столетия[58]. Скорее всего, здесь проявилось желание среднего ахеянина пользоваться теми же архитектурными формами для семейной гробницы, что и многоимущие басилеи[59]. По-видимому, в этом сказывался протест среднего социального слоя против возвышения царских семей.

Примечательно, что отмеченные консервативно-оппозиционные веяния продержались в Мессении и соседней Трифилии довольно долго: зажиточное население этих областей и позднее, в XV — XIV вв., сооружало склепы с почти круглыми камерами и сводчатыми перекрытиями[60]. Несомненно, это локальная архитектурная традиция должна была утверждать какие-то особые права возводивших названные усыпальницы семей[61].

Примерно в то же время появляется тенденция связывать происхождение царей с богами — она получила особенное распространение в среде знати в XIV—XII вв. до н. э. Энергичная идеологическая деятельность ахейской аристократии, видимо, вызывалась каким-то активным противодействием широких масс ахейского общества. Колоссальная творческая энергия, затраченная на возвеличивание царской власти, заставляет предполагать, что умонастроения в широких кругах ахейского общества были весьма сложными.

Сравнивая бытовые древности из царских дворцов и могил и из жилищ простого народа, можно заметить много общего в культуре народа и знати. Это единство материальной культуры указывает на то, что, несмотря на сепаратистские тенденции знати, в ахейском обществе еще были сильны взаимосвязи внутри класса свободных. Этому соответствуют данные эпоса о военной организации ахеян (роль вождей и их дружин, дележ добычи между всеми воинами), которые позволяют заключить, что до последних лет своего существования ахейское общество сохраняло ряд установлений, обеспечивавших некоторые права свободному ахеянину. Данное явление закономерно: новый тип общества, народившийся в Греции в XXIII — XVIII вв., должен был пройти известный путь до той поры, пока проявились заложенные в нем противоречия. Первоначально взаимосвязи внутри свободных были довольно стабильными.

Сравнительная прочность положения свободного населения создавала благоприятные условия для обогащения средних слоев. В XVI—XIII вв. можно заметить огромную тягу к ценным вещам и прочим предметам тогдашней роскоши в среде среднего ахейского населения. Видимо, и в широких кругах населения укоренилось представление о том, что богатство является одним из критериев полноценности человека наряду с его происхождением, доблестью, производственным потенциалом.

Охватившее ахеян стремление к обогащению, вероятно, заставило их меньше думать о нормах равенства членов племени. Но где-то около середины XIV в. в социальном сознании свободного населения появились новые черты. Жаждавший стяжать зажиточный ахеянин уже понял, что не все виды богатства ему доступны, что драгоценностями из чистого золота в большом количестве могут обладать только анакты и басилеи. Средний же ахеянин не согласен был с тем ограничением, которое ставило перед ним богатство. Стремясь обойти его границы, он обращается к имитации — в XIV—XIII вв. широко распространяется обычай пользоваться позолоченными украшениями, полностью имитировавшими изделия из чистого золота.

Итак, владение неподдельными богатствами становится теперь уделом не столь большой группы населения. Это должно было сказаться на воззрениях всего ахейского общества. Действительно, теперь часть ахеян заметила, что разделение прав и обязанностей среди членов общества неравномерно и обусловливается не только разницей между храбрым и сильным, слабым и трусливым воином либо рачительным или неудачливым хозяином. Все большую роль играют богатство и насилие богатых, которые опрокидывают установившиеся понятия справедливости.

В этих условиях не могла сохраниться та шедшая еще от давних времен патриархальная общность мировоззрения внутри свободных, которую можно наблюдать еще до XVI в. Распад свободного населения на разные группы сопровождался утратой прежней монолитности мировоззрения этого слоя. Изменение социальной сущности отдельных групп свободных ахеян противопоставляло их друг другу и порождало недовольство.

Можно привести некоторые свидетельства, намекающие на возникновение идейного разлада в ахейском обществе и зарождение сомнений в правильности общественных устоев.

Ярким доказательством этому является выраженная в ахейских былинах мысль о том, что имеющие власть попирают справедливость. Популярность гомеровского эпоса объясняется многими причинами, по одна из них, несомненно, сочувствие обиде Ахилла. Горе сына Пелея порождено тем, что Агамемнон нарушил установленное правило дележа военной добычи, отнял у Ахилла его законную долю и тем самым нанес ему бесчестие (Il., I, 356). Видимо, в последние века II тысячелетия в ахейском обществе имели место частые посягательства басилеев на права свободных людей, и это справедливо воспринималось народом как попытка обесчестить и унизить человеческое достоинство свободного ахеянина.

Правда, отношение эпоса к насилию двойственно — примитивная идеология этого общества считает силу большим достоинством, обладатель ее пользуется почетом, тогда как потерпевший теряет честь.

Еще одно свидетельство внутреннего разлада в обществе свободных дают источники по истории религиозных воззрений. С давних времен у ахеян всеобщим почтением пользовалась Великая богиня, покровительница производящих сил природы. Служение ей в среде ахейских династов к XIV—XIII вв. приняло весьма сложные и пышные формы, как показывают сцены на золотых перстнях из Микен, Пилоса, Амикл и слоновокостная статуэтка из Микен. Некоторые черты этого ритуала могли быть заимствованы ахейскими анактами с Крита.

По-видимому, широкие круги свободного населения не участвовали в этом царском культе, но продолжали чтить Великую богиню старыми, унаследованными от предков способами и весьма характерно, что именно в XIV—XIII вв. особое распространение в Греции приобретают примитивные терракотовые статуэтки, изображавшие то саму богиню, то ее почитателей. Контраст примитивности воззрений, выражаемых этими фигурками, с довольно сложными понятиями верхов ахейского общества наталкивает на предположение: упорно сохраняя простые религиозные представления предков, широкие круги свободного населения как бы противопоставляли старые патриархальные нравы новым порядкам с их усложненными социальными нормами.

Но отрицательная реакция широких масс, сохранявших многие традиционные установления, наталкивалась на все большее противодействие правящих кругов. С середины XIV в. носители монархической власти в ахейских государствах предприняли новые огромные усилия, чтобы подняться на недостижимую высоту над своими подданными. Об этом свидетельствуют монументальные большие фолосы в Микенах и Орхомене (возведены между 1350 и 1330 гг.), полная реконструкция Пилосского акрополя около 1300 г., создание архитектурных канонов царского дворца и ряд других явлений. В числе их можно упомянуть и колоссальные затраты труда на возведение укреплений вокруг царских резиденций в восточных областях страны — постройка крепостей в Тиринфе, Микенах и других местах отражала далеко зашедшее подчинение народа воле анактов. Рядовые ахеяне этого времени по своему положению в обществе заметно отличались от их праотцов времени появления классов в ахейской Греции. Столь же сильно изменились и их социальные интересы.

Усилившееся в 1500—1200 гг. обособление некоторых профессиональных групп усложнило социальные отношения по всей стране> В больших городах, от Иолка до Пилоса, набирало силу богатое население, тесно связанное с правящими кругами. Это ремесленники, купцы и работники умственного труда — грамотеи, счетчики, врачи, рапсоды, художники; среди них были искусные профессионалы.

Деревенская община испытывала вмешательство монарха в положение ее членов. В Пилосском царстве в XIII в. установились прямые связи между дворцовой управой и ремесленниками-металлургами, жившими в разных селах. Управа выдавала местным кузнецам сырую бронзу для изготовления оружия и некоторых деталей военного снаряжения (документы серии J.). Работавших по царским заказам мастеров освобождали от уплаты натуральных податей, как свидетельствуют тексты серий Ма и N из Пилоса[62]. Так создавались привилегированные группы и в среде сельских обитателей.