Глава IV ЗНАНИЯ: СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ, ТЕХНИЧЕСКИЕ И СТРОИТЕЛЬНЫЕ; ГРАДОСТРОИТЕЛЬСТВО

Общество, на протяжении более тысячи лет создававшее непревзойденные шедевры в разных областях культуры, должно было обладать обширной суммой знаний. Совершенство изделий раннегреческих мастеров любой специальности указывает на их значительную образованность и обладание высокими профессиональными навыками. Характер имеющихся источников позволяет делать заключения преимущественно о деятельности ремесленного населения, тогда как умение и огромный эмпирический опыт земледельцев II тысячелетия до н. э. остаются в значительной мере еще в тени. Однако культурное единство, которое наблюдается в материковых и и островных греческих землях в XXII — XII вв., служит красноречивым свидетельством интеллектуальной общности всех групп населения.

В изучаемый период зависимость человека от природы по-прежнему оставалась определяющим фактором существования общества. Человек того времени понимал свои связи с природой двояким путем. Стремясь овладеть природой, он обращал колоссальные усилия на эмпирическое познание действительности. Правда, наряду с активным познавательным процессом в представлениях тогдашних греков огромную роль играло религиозно-мифологическое, иррациональное отражение действительности.

Однако особенностью духовной жизни раннегреческого общества было то, что религиозное восприятие действительности уживалось с напряженными поисками рационального проникновения в в суть окружающего внешнего мира. Поэтому вся культура Греции II тысячелетия пронизана мощным стремлением к познанию и созиданию на основе полученных знаний.

Как известно, наука — это правильное понимание природных явлений и их закономерностей. Греки эпохи бронзы многое знали об истинной природе вещей, однако можно предполагать, что наука в этом обществе лишь зарождалась. Нужен был длительный период развития производства, основанного на экспериментальной деятельности, прежде чем сложился свод определенных научных знаний. Ведь сначала существовал опыт, на основе которого и развивалось производство. Попутно заметим, что в поступательном движении производства тогда особую роль играли индивидуальная одаренность и искусство мастеров, каждое последующее поколение которых суммировало и развивало опыт своих предшественников.

Конечно, процесс накопления знаний происходил не всегда равномерно, он зависел от многих факторов, в том числе и от политических условий. Но тем не менее знания, составлявшие важную часть производительных сил и в изучаемом древнем обществе, подчинялись общим закономерностям развития этих сил, в том числе и такой закономерности, как непрерывность развития[159]. Рост знаний, как ярко демонстрирует изменение раннегреческой культуры на протяжении II тысячелетия, шел неуклонно и вширь, и вглубь. Культурный прогресс Греции эпохи поздней бронзы представляет исключительное явление не только в качественном отношении, но π с точки зрения широты распространения и количества произведенных ценностей. Эта характерная черта ранней греческой культуры во многом объясняет темпы развития и те высокие достижения, которыми отмечена интеллектуальная история греков во II тысячелетии до н. э.[160]

Мы попытаемся проследить накопление знаний в различных сферах деятельности изучаемого общества, а также выделение некоторых отраслей знаний из производственной практики. Во второй половине II тысячелетия у греков возникли не только феноменологические (описательные), но и номологические (исследующие законы) науки. Из первых надлежит упомянуть географию, а возможно, и медицину. Номологические науки представлены арифметикой, астрономией, механикой, а также зачатками химии. Наряду с этими ранними естественными знаниями в греческой культуре II тысячелетия были созданы значительные гуманитарные ценности. Богатая поэзия, право, начатки истории и музыки — все эти сферы духовной жизни получили тогда на юге Балканского полуострова такое развитие, какого они не достигали еще в других ранних обществах. В культурном отношении Крит и другие крупные острова сначала отличались более яркими особенностями, чем области материковой Греции, но тем не менее во II тысячелетии на всей этой разнохарактерной территории наблюдается расцвет единой по существу раннегреческой культуры.

Хлебопашцы, садоводы и скотоводы дополисной Греции в своей практике опирались на огромный опыт, накопленный населением Балканского полуострова за несколько предшествующих тысячелетий. Блестящий расцвет неолитических культур Греции был обязан большим успехам в земледелии: ведь переход к производящему хозяйству обитателей Юго-Восточной Европы произошел уже в последней трети VII тысячелетия[161]. Естественно, что столь длительная практика обработки земли и разведения домашних животных вооружила земледельцев II тысячелетия обширными эмпирическими знаниями.

Широкое проникновение бронзы в быт после XXIII — XXII вв. позволило сельчанам применять металлические орудия. Правда, до настоящего времени найдено очень мало их образцов, что указывает на большую ценность бронзовых изделий в деревне и в городе. Даже в самый поздний, ахейский период металлические орудия тщательно сберегались. Ярким примером может служить клад бронзовых орудий и оружия, спрятанный в расщелине скалы микенского акрополя одним из его защитников в последние дни существования «златообильных» Микен[162]. Бережливость отличала не только ахейского крестьянина — в кладовых Пилосского дворца хранились различные, уже вышедшие из употребления вещи, которые аккуратно перечислялись в описях царского имущества[163]. Можно ли удивляться тому, что небогатый житель деревни еще бережнее обращался со своими инструментами?

Набор земледельческих орудий во II тысячелетии был достаточно обширен. При пахоте употребляли орало (άροτρον). Первоначально целиком деревянный, этот инструмент с течением времени получил металлический лемех — несколько бронзовых образцов их найдено в слоях II тысячелетия[164]. Такой многосоставной плуг был тяжелым орудием, его обычно тащили два быка. Точное описание пахоты мы находим в «Илиаде»:

αλλ* ώς τ' έν νειω βόε οινοπε πηκτό ν άροτρον

Ισον θυμόν έχοντε τιταίνετον' άμφί δ' άρα σφιν

πρυμνοΐσιν κεράεσσι πολύς άνοίκηκίβι ίδρώς*

τώ μέν τ8 ζυγόν ο[ον ευξοον άμφίς έέργεί

ίεμένω κατά ώλκα' τέμει δε τε τέλσον άροόρης*

(Il., XIII, 703—707)

— «Подобно тому как по нови два буро-красных быка, обладающие равной силой, влекут прочный плуг; вот уже вокруг основанья рогов их проступает обильный пот, и одно только полированное ярмо отделяет обоих, идущих по борозде, а [плуг[ режет край нивы» (перевод наш)[165].

Медленное движение сильных быков позволяло пахарю тщательно взрыхлять почву, причем самым лучшим считалось трехкратное орание. В гомеровском лексиконе прилагательное τρίπολος («трижды вспаханный») встречается неоднократно, в том числе и в знаменитом описании пахоты, изображенной Гефестом на щите Ахилла (Il., XVIII, 542).

В гористой Греции плуг не всегда можно было применить, поэтому в ходу были и ручные инструменты. Из последних хорошо известны бронзовые мотыги, найденные в Анфедоне (Беотия) и в Микенах (клад на акрополе, опубликованный О. Монтелиусом); такие же орудия известны и на Кипре[166]. Для уборки зерновых служили серпы — это слегка изогнутые бронзовые лезвия с массивной частью, вставлявшейся в деревянную рукоятку. Обе части скрепляли заклепкой, для которой в бронзовой полосе проделывали специальное отверстие[167]. Как и пахота, жатва нашла яркое отражение в эпосе, где рассказано об уборке на теменосе басилея. Поэт-ахеянин описывает, как жнецы острыми серпами (οξείας δρεπάνας) срезали охапки (δράηχατα), которые другие работники, вязальщики, увязывали в снопы. За взрослыми шли дети и подбирали оставшиеся колосья (Il., XVIII, 550—560). Конечно, в крестьянском хозяйстве жнец сам вязал снопы.

Переносили снопы и сено вилами, изображение которых представлено на стеатитовом сосуде из Агиа-Триады[168].

Остатки культурных растений, обнаруженные при раскопках, и изображения их в живописи, мелкой пластике, упоминания в письменности позволяют составить ясное представление о богатстве видов домашних растений.

Идеограммы указывают на две основные зерновые культуры[169], которые, как показывают находки зерен, были пшеницей и ячменем. Сеяли греки и вику[170]. Отношение творцов эпических песен к пшенице отразило особенное отношение к ней населения — это был хлеб, главная пища.

Огородные культуры известны гораздо хуже. Красиво устроенные гряды упомянуты в «Одиссее» в хозяйстве царя Алкиноя (Od., VII, 127), видимо, содержание огорода в порядке считалось обязательным для хорошего хозяина. Черные бобы и горох, которые сушили, провевая лопатой на воздухе (Il., XIII, 589—591), широко употреблялись. Можно полагать, что греки во II тысячелетии использовали много разнообразных растений типа укропа, тмина, сельдерея и подобных приправ[171].

Ведение интенсивного зернового хозяйства требовало большого внимания к сохранению урожая. Особенно важно это было в горных местностях, где холодные и сырые длинные зимы создавали много опасностей припасам селян. Еще в конце III тысячелетия в качестве хранилищ служили зерновые ямы — бофры. На поселениях раннеэлладского времени применение бофров засвидетельствовано очень широко, причем в северных землях, где полевое хозяйство больше, они засвидетельствованы в значительном количестве[172]. Полное исчезновение бофров из обихода земледельцев во II тысячелетии показывает, что селяне перешли к другому, более совершенному методу хранения. Видимо, зерно хранили в каких-то хозяйственных помещениях, клетях или кладовых, которыми изобиловали дома зажиточного ахейского населения. Массивное трехэтажное зернохранилище на микенском акрополе, стоявшее внизу, у самых Львиных ворот, вероятно, следует считать лучшим образцом такого типа сооружения[173].

Садоводство ранних греков известно хорошо по археологическим и письменным источникам и по эпосу. Оно уходит в традиции садоводов еще IV — III тысячелетий. Например, в Фессалии плоды фиговых деревьев найдены в числе предметов питания еще в слоях эпохи Димини и Рахмани. В Аттике виноградные косточки обнаружены в Агиос-Космасе в слоях второй половины III тысячелетня[174].

Естественно, что во II тысячелетии садоводство получило дальнейшее развитие. Фиговое дерево, поныне хорошо растущее во всех греческих землях и доставляющее качественное сахаристое питание, было распространено по всей стране[175].

Еще большее значение имело взращивание виноградной лозы и оливковых деревьев, с XV — XIV вв. приобретшее явно товарный характер[176]. Устройство удобных кладовых, специально предназначенных для хранения больших масс жидких запасов, во дворцах сначала Крита, а затем и материковой Греции[177], показывает, что вино и масло относились к числу важных материальных ценностей в изучаемое время. Естественно, что учету этого добра было посвящено много записей в архивах дворцов Кносса, Пилоса и других ахейских столиц[178].

Переработка винограда в вино велась, по-видимому, в каждом большом хозяйстве, для чего возводили специальные давильные сооружения. Великолепная винодельня, открытая в Вафиопетри[179], позволяет судить о сложной конструкции, рассчитанной на получение виноградного сусла различного качества.

Столь же важна была и культура маслины. Широкое потребление оливкового масла отразилось как в дворцовых учетных табличках[180], так и в многократных археологических находках[181]. Стоит отметить, как критский мастер рисовал ветви цветущего оливкового дерева на фресках из Кносса[182]: тонкое реалистическое изображение этого священного дерева показывает, каким уважением пользовалась олива в раннегреческом обществе.

Скотоводство играло большую роль в производственной жизни греков изучаемого времени. Крупный и мелкий рогатый скот, лошади, ослы, свиньи, различная птица — все эти виды встречены во многих источниках как письменных, так и материальных.

Задачи животноводства в разных типах хозяйств были неодинаковы. Крестьянин держал скот двух видов: рабочий — для пахоты использовали волов, и продуктовый, доставлявший мясо, молоко, кожу, шерсть и рог.

Часть продуктового скота крестьяне должны были отдавать в качестве натуральной подати династам. Так, в дворцовой управе в Пилосе сохранились пачки документов, регистрировавших поступление четвероногих из 16 районов, подвластных тамошнему царю. В этих записях (документы серий Сс, Сп) отмечены многие сотни овец, баранов и коз, поставляемых из разных мест. Например, табличка Сп04 регистрирует 1837 баранов, 135 овец и 109 коз[183].

Еще более крупные цифры сохранили документы серии Da-Dg из Кносса. На фрагменте одной таблички упомянуто даже 19 тысяч голов мелкого скота[184].

Разведение коз и овец имело целью получение не только мяса[185], но и шерсти.. В хозяйстве мелкого земледельца, вероятно, вся получаемая шерсть потреблялась на месте. Большие отары крупных владельцев позволяли наладить производство шерсти на продажу. Видимо, поэтому в Кноссе в середине II тысячелетия до н.э. учет овец и получаемой с них шерсти велся самым строгим образом (таблички серии Dk — Dl). Шерсть исчислялась по весу, причем единица измерения ее равнялась почти 3 килограммам[186].

О разведении крупного рогатого скота известно гораздо меньше, хотя изображения быков достаточно часты как во дворцах, так и в обиходе среднего населения. Вол был главным пахотным животным и в крестьянском хозяйстве, и в поместьях знати. Упряжка из двух животных представляла общепринятую единицу[187], как можно судить по данным эпоса.

Бык и корова относились к разряду имущества, которое не столь часто перемещалось от хозяина к хозяину. Поэтому в инвентарных записях дворцовых управ упоминания о крупном рогатом скоте немногочисленны. Идеограммы показывают, что ахейские писцы так же строго различали разные категории крупного скота, как и мелкого: бык, вол и корова обозначались различными знаками[188]. Ограниченность упоминании о крупном рогатом скоте в дворцовых описях позволяет заключить, что во II тысячелетии в Греции коровы в небольшом числе содержались в пределах каждого земледельческого хозяйства. Даже в хозяйствах знати крупного рогатого скота было немного. Некоторое подтверждение этому дают документы из Кносса: в этих табличках быков упоминают по именам. Некоторые клички были производными от расцв'етки животного, например po-da-ko-Πόδαργος («Белоногий»)(KNCh 899) или ai-wo-ro-Αιόλος («Пестрый») (KNCh 896). Такой «индивидуальный» подход указывает на то, что на скотном дворе при доме кносских царей обычно стояло немного рабочей скотины[189]. Так, на двух кносских табличках идеограмма «бык» сопровождается термином Wergatai-Fergatai («Работник»). Один из этих документов перечисляет четное количество рабочих волов, находящихся в различных пунктах, причем обычно названо 6 быков, и только в Кидонии находилось 50 голов (табличка KN С59). А в документе KN Ch896 перечислено лишь два молодых рабочих быка[190]. Сравнительно редки упоминания крупного рогатого скота в общих перечнях скота как в Кноссе, так и в Пилосе[191], причем число быков обычно весьма ограниченно. Например, в поврежденном тексте Kn Сп22 от каждой деревни поступает по 1 быку[192]; в другом документе после 125 козлов, 240 овец, 21 хряка, 60 свиней упомянуты лишь 2 быка и 10 коров (KN Со907).

Все эти данные показывают, что крупный рогатый скот в Греции эпохи бронзы представлял ценную статью богатства.

Другой вид рабочих животных — ослы — находил особо широкое применение в крестьянском хозяйстве. Термин o-no с идеограммой, изображающей ослиную голову, встречается однажды в записях кносской дворцовой управы (текст KN Са895), причем для обозначения особей разного пола и для ослят служили разные знаки[193].

Во второй половине II тысячелетия в хозяйстве греков применяюсь и мулы. Об этих работоспособных животных неоднократно упоминается в эпосе (Il., I, 50; XXIII, 115), но в ахейских документах сведений о них еще не обнаружено[194].

Разведение свиней хорошо засвидетельствовано и материальными источниками[195] и письменными. Уже Эванс выделил идеограммы, обозначающие свиней[196]; в последующее время были найдены записи с упоминанием этих животных и в материковой Греции, но не в таких больших количествах, как в Кноссе[197].

Среди домашних животных ранних греков особое место занимала лошадь. Природные условия страны делали нерациональным применение коня при пахоте, но в то же время роль лошади как транспортного животного в гористых местностях была огромна. Следующая область применения конской рабочей силы — охота на диких зверей, и в еще большей степени — война.

Коневодство представляло специализированную отрасль сельского хозяйства, предполагая наличие обширных земельных угодий и затрату большого труда. Тренировка и объезд боевых коней требовали силы и мужества. В среде ахейской аристократии собственноручный уход за лошадью считался почетным. Эпос сохранил много ярких описаний того, как басилеи и их близкие заботились о боевых конях. Так, Андромаха много раз засыпала зерно лошадям Гектора и давала им питье, добавляя в него вино[198]. У Ахилла за лошадьми смотрел Автомедонт, которого Патрокл чтил, как второго человека после своего царственного друга (Il., XVI, 146). Любовь к коню отличает многих греков ахейского эпоса и даже целая область Греции, Аргос, получила у рапсодов эпитет ίππόβοτος (Il., II, 287). Нет сомнений в том, что ахейские былины передают в литературной форме огромную коневодческую традицию[199], уходящую в седую древность балканских земель.

Ахейская традиция, сохраненная в эпосе, свидетельствует, что лошади получали собственные имена (типа Ксанф — «буланый», Подарг — «быстроногий») и что велись родословные коней[200]. Постоянное общение воина и его коней нашло отражение в легенде о разговоре Ахилла с его лошадями, одна из которых, Ксанф, напоминает фессалийскому герою о его смертном жребии (Il., XIX, 405 — 423). Полезно вспомнить, что русское былинное творчество часто наделяло богатырских коней даром вещего слова.

Сражавшаяся на колесницах, запряженных двумя лошадьми, греческая знать тем самым пользовалась большими преимуществами перед массой пеших воинов. Колесница давала перевес как в бою, так и при дележе добычи. Не удивительно, что столь важное орудие военного труда получило широкое отражение в различных источниках быта II тысячелетия. Интересно отметить полное соответствие конструкции боевой колесницы и способа запряжки лошадей, которое прослеживается при сопоставлении таринфской фрески «Девушки на колеснице» (Арголида) с замечательной терракотовой моделью боевой колесницы из склепа возле современного Мега Монастириона (Фессалия). Очевидно, по всей стране был распространен единый тип боевых колесниц[201].

Большая ценность упряжки подтверждается тем, что в Греции II тысячелетия кони лишь изредка сопровождали своих хозяев в загробную жизнь[202]. Примечательно, что в эпосе заклание четырех лошадей на могиле Патрокла (Il., XXIII, 171—172) служит доказательством глубокого горя Ахилла. Возможно, что не только материальные, но и моральные соображения препятствовали распространению этого обычая.

Поэтическое восприятие действительности отнюдь не мешало достаточно точно отображать ее, о чем убедительно свидетельствуют прозаические записи в дворцовых управах. Строгий учет конского поголовья с точки зрения пола и возраста говорит о том, что табуны коней, кобылиц и жеребят комплектовались отдельно[203]. Ахейские документы относятся к XV — XIII вв., когда особенно возросла военная активность многих царств. Лошадь играла тогда первостепенную роль в военном снаряжении греческих династов, и документы в полной мере отражают это положение: например, кносские записи из серии Sd регистрируют военные колесницы без колес, определяемые прилагательным i-gi-ja («лошадиная»), а таблички из серии Sc перечисляют колесницы, медные брони и лошадей[204]. В Пилосе упоминания о лошадях пока известны в небольшом количестве[205].

Беглый перечень данных о животноводстве показывает, что греки эпохи бронзы обладали большой суммой практических знаний в этой области производства и добились немалых успехов. Во всяком случае ахейские художники обычно изображают крупный откормленный скот. Этого достигали благодаря хорошим кормам[206] и тщательному уходу. Недаром в дворцовых описях из Кносса и Пилоса за каждое стадо овец отвечали два человека[207].

Ахейские скотоводы применяли различные приемы для улучшения породы животных. Хорошо засвидетельствовано широкое распространение практики кастрирования как рабочего скота, так и баранов, шедших в пищу.

Знание правил животноводства и уменье работать с четвероногими высоко ценились в ахейском обществе. Уважение к пастухам проявляется на самых ранних ступенях развития раннегреческого общества. Необходимость защиты домашних животных от нападений диких зверей входила в круг обязанностей ахейских воинов и знати. Уже в начале XVI в. на микенском клинке № 394 представлена полная драматизма схватка ахеян со львами. Вооружение звероловов, выступивших против хищников, показывает, что они были весьма зажиточными людьми. Выбор этого сюжета для украшения парадного царского оружия говорит о том, что в XVII — XVI вв. микенские династы часто предпринимали подобные операции[208]. Этому соответствует и эпический рассказ о борьбе Мелеагра, сына Ойнея, со страшным вепрем, опустошавшим земли Калидона в Этолии (Il., IX, 538—546). Песнь о подвигах Мелеагра относится к давним временам — видимо, она отображает жизнь еще первой половины II тысячелетия.

Ахейское общество и позднее хорошо знало о трудностях, подстерегавших скотоводов, о чём свидетельствуют два знаменитых золотых кубка, изготовленных около 1500 г. до н. э. и найденных в фолосе возле Амикл (совр. Вафио). Рельефная сцена на одном из них представляет укрощение дикого (или одичавшего) быка сравнительно безопасным путем — привлеченному коровой быку пастух быстро связывает задние ноги толстой веревкой. На другом сосуде изображен трагический эпизод: трех быков ловят с помощью сети, натянутой между деревьями. Одно из животных удалось загнать, и оно лежит, опутанное сетью, тогда как два других с яростью обратились в бегство. Два пастуха пытались удержать вырвавшегося быка, но он растоптал ногами одного человека, а другого поддел на рога.

Источники, таким образом, говорят о развитом животноводстве, которое опиралось на большую практику греков, накопивших обширные экспериментальные знания в этой области.

Следует упомянуть еще об одном виде домашних животных — о собаках. Для представителей разных слоев общества они выполняли различные функции. Пастуху и селянину-домохозяину нужны были сторожевые псы, охотники ценили легких быстроногих собак. Изображения ахейских собак указывают на значительную специализацию пород. Охотничьи псы отличались легкостью и стремительностью[209], а сторожевые — массивностью и мускулистостью. Это особенно наглядно видно в изображениях тяжелых дворовых псов и сравнительно небольших пушистых собак, принадлежавших к широко распространенной во всей Европе еще с древнейших времен породе шпицев[210].

Как и лошадь, собака в раннеклассовом обществе могла быть предметом роскоши. Знать, в особенности цари, содержала много собак, иногда сопровождавших царя на войне. Ахилл, например, имел в лагере под Троей девять вскормленных им любимых псов. Греки ценили привязанность пса к своему хозяину, что нашло отражение в эпосе: при возвращении Одиссея домой его узнал верный Аргос («Белый»), старый пес, больной и заброшенный, не имевший даже сил подняться навстречу господину (Od., XVII, 291 — 300).

Изображения собак часто встречаются на предметах обихода ахейской знати и на фресках, украшавших стены парадных зал дворцов[211]. Иногда собаки следовали за своим хозяином в могилу, Обычно убивали одного-двух псов[212]. В соответствии с этим обычаем Ахилл принес в жертву двух своих собак на похоронах Патрокла (Il., XXIII, 171—173).

Принесение лишь голов собак в жертву было связано не только с принципом pars pro toto, как полагал А. Фредин. Недавно стало известно, что жители Лерны в III тысячелетии ели собак наряду с мясом быков, овец и свиней. Этот обычай хорошо засвидетельствован и во II тысячелетии на острове Кеосе. По-видимому, тогда было принято отделять голову собаки для жертвы, а остальную часть туши употреблять в пищу. Еще одна находка черепа собаки в небогатом фолосовидном склепе в Полла Дендра[213] в Мессении (около 15 км к С-В от Пилоса) позволяет настаивать на таком объяснении приведенных фактов.

В изучаемое время значительную роль в жизни греков, гораздо большую, чем даже в классический период, играли живые, естественные ресурсы. Охота на диких животных имела целью не только охрану людей и посевов, но и снабжение мясом какой-то части населения. На это указывают даже знаки ахейской письменности — среди идеограмм животных знак 104 ясно представляет голову оленя с ветвистыми рогами. Эта идеограмма, как отметили уже Вентрис и Чадвик, встретилась лишь на трех табличках в Пилосе (PY CnO1, 868, 875). Особая ценность оленя, доставлявшего помимо мяса качественное сырье, вероятно, была причиной того, что греческие династы стали учитывать убитых в их владениях оленей.

Видимо, охота на диких кабанов не носила столь регламентированного характера — многочисленность этих животных, часто опустошавших поля, не ставила никаких пределов охотникам.

Второе тысячелетие до н. э. характеризуется в Греции большими количественными и качественными сдвигами в неземледельческой сфере. Результатом было появление множества новых отраслей производства и вместе с тем накопление массы специальных сведений. Более динамичное развитие знаний мастеров, работавших с отдельными материалами[214], вело к быстрому совершенствованию технических навыков, что в свою очередь расширяло кругозор этих работников. Особенностью, игравшей немаловажную роль, было и то, что новые познания вырабатывались теперь не только в деревне, как прежде, но и в городе. Города и поселки городского типа стали средоточием интенсивной производственной деятельности, постоянно увеличивавшей эмпирические знания в области ремесел. Интересы производства способствовали увеличению числа отраслей. Этот процесс шел двумя путями: ряд промыслов сельского населения приобретал новое качество или уже давно сформировавшаяся отрасль ремесла дробилась на несколько отдельных видов. Судя по доступным ныне источникам, отмеченные изменения особенно интенсивно происходили между XXIII и XVII вв., причем ведущими территориями выступили сначала Крит и некоторые другие острова Эгейского моря[215], затем и материковая Греция.

Предварительно заметим, что развивавшиеся в изучаемый период процессы выросли на почве, хорошо подготовленной историей производства и общества за несколько предшествующих тысячелетий. В самом деле, еще в период домашнего производства в пределах каждой земледельческой у общины постоянно выделялась группа членов ее, специализировавшихся на изготовлении предметов обихода. Эти более ловкие и умелые работники создавали особую производственную традицию, которую развивали и обогащали последующие поколения мастеров. Каждая община была заинтересована в успешной деятельности таких членов и создавала им наиболее благоприятные условия для работы[216]. Отмеченные процессы легче всего проследить на примере гончарного ремесла, причем источники позволяют познакомиться с его весьма древней продукцией на территории Греции. Действительно, глиняная утварь развитого неолита включает изделия, которые были изготовлены не только любым членом общины, но и особо умелыми исполнителями. Ведь ручная лепка сложных по форме и орнаментации парадных сосудов представляла собою сложную задачу, что неизбежно вело к обособлению таких скудельников от остальных работников, занятых в основном земледелием.

В одном лишь Пелопоннесе во второй половине VI — первой четверти V тысячелетия до н. э. существовало несколько видов керамики, довольно сильно отличавшихся по технологическим приемам исполнения. Согласно В. С. Титову[217], керамический комплекс этого периода (II неолитический период Южной Греции) включал:

1) красную монохромную керамику — поверхность сосудов покрывали тонким красновато-коричневым ангобом и затем лощили;

2) расписную керамику, украшенную по принципу «темным по светлому».

Сначала линейные узоры наносили прямо на поверхность сосудов. Позднее установилась традиция обмазывать сосуд белым ангобом и лощить его, так что орнамент тусклой красной краской ложился на блестящий белый фон; 3) коричневую керамику[218], или, как иногда ее называют, неолитический урфирнис. Посуда этого вида более высокого качества: она лучше вылеплена, имеет более тонкие стенки, обжиг дает твердый черепок ровного коричневого или кирпичного цвета. Поверхность изделий покрывали сплошной блестящей краской — отсюда ее название Uhrfirnis. Этот протолак имел различные оттенки, от светло-красного до коричневого и черного.

Изобретение протолака означало большой сдвиг в технологическом отношении: вместо длительного и трудоемкого процесса лощения теперь сравнительно быстро с помощью кисти, нанося блестящую краску, изготавливали столь же нарядную посуду. Выработка приема, ускорившего изготовление парадной посуды, была возможна лишь потому, что уже возникла устойчивая профессиональная традиция. Возросшее мастерство стремилось как-то ответить росту эстетических потребностей племен, населявших тогда Грецию (речь идет о периоде между 5500 и 4750 гг.).

Уровень мастерства, достигнутого тогдашними неолитическими скудельниками, весьма высок как в технологическом, так и в художественном отношении (изящество их изделий не оставляет равнодушным даже современного человека). В качестве примера назови шаровидные сосуды с цилиндрическими шейками и поддонами[219], найденные в неолитических слоях Лерны в 1957 г. Эти довольно большие вазы (высота одной около 0,19 м, двух других — около 0,21 м) привлекают внимание не только завершенностью своих очертаний, но и какой-то присущей им основательностью и добротностью (табл. 37, е). Уверенность руки скудельника, создавшего эти вазы, обнаруживает в нем работника, обладавшего не только незаурядной личной одаренностью, но и большими специальными навыками.

Распространение монохромной протолаковой керамики (неолитический урфирнис) содействовало дальнейшему развитию системы росписи сосудов. Выполненный блестящим протолаком орнамент придавал вазам особую яркость и расцвеченность[220]. Расписные сосуды этой категории (по Каскею — Neolithic Patterned Ware, later Fine Style) несут широкую ленту линейного орнамента, оставляющего свободным только самую нижнюю часть тулова и поддон вазы. Узоры, нанесенные темными жирными и бледными тонкими линиями, составлены из многочисленных вариантов полос, ромбов, зигзагов. В большом ходу было сетчатое заполнение фигур, обведенных густыми линиями.

При знакомстве со многими сосудами этого типа зритель получал впечатление большого разнообразия декора, хотя составлявшие узоры элементы немногочисленны. Столь значительный эффект не мог быть достигнут человеком, который брался бы за кисть от случая к случаю. Нет сомнения, что уже в изучаемое время нарядную посуду изготовляли люди, особо специализировавшиеся в этом деле: сила художественного воздействия их творений такова, что она обязательно предполагает наличие у мастера каких-то специальных знаний. Конечно, не каждый изготовитель простейшей глиняной утвари мог стать искусным скудельником. По-видимому, лишь особо одаренные от природы мастера могли добиваться таких успехов[221], и это обеспечивало им возможность преимущественно заниматься скудельным делом в пределах своей общины или даже небольшой области.

Отмеченное явление вело на протяжении V—IV тысячелетий к значительным изменениям не только материальных факторов в производстве, но и духовных представлений, связанных с производственной жизнью тогдашнего общества. Нет сомнений в том, что высокоодаренный мастер-скудельник выделялся среди своих соседей-общинников не только потому, что он изготовлял удобную обиходную посуду, но благодаря тому, что был творцом яркой и жизнерадостной керамики[222], и этот опыт передавал следующему поколению мастеров. Все это делало его особо почитаемым среди соплеменников.

На протяжении всей эпохи неолита можно заметить растущее стремление тогдашнего земледельческого населения украсить окружавшие человека предметы (орудия труда, оружие, утварь, одежду). Поэтому искусная обработка материалов и создание красивых обиходных предметов ставили мастеров уже в древнейшие периоды развития домашних ремесел в исключительное положение среди других общинников. И дело было не только в индивидуальной способности нести радость современникам, превращая обиходные вещи в художественно исполненные изделия[223]. Отвечая инстинктивному, часто даже неосознанному, стремлению к красоте и гармонии, эти искусники способствовали развитию более тонкого восприятия жизни во всем обществе.

Попутно заметим, что художественные и эстетические потребности неолитического человека были достаточно разнообразными, и возможно, что мы их недооцениваем. Селяне Греции того времени, будучи особенно тесно связаны с природой, силы которой они все лучше и лучше постигали, имели постоянно перед глазами ландшафты, монументальная красота которых стихийно служила как бы мерилом художественной ценности окружавших человека предметов. Помня это обстоятельство, можно понять тот большой вкус, который обнаруживают многие художественные произведения неолитических жителей юга Балканского полуострова.

Итак, уже во второй половине VI — начале V тысячелетия населявшие Грецию общины насчитывали в своей среде не только земледельцев, но и работников, трудившихся преимущественно над изделиями из камня, дерева, глины. Эти занятия современные исследователи обычно обозначают общим названием «домашние ремесла». Однако нам представляется совершенно необходимым в свете имеющихся данных выделить некоторые стороны этого общего понятия. Весьма плодотворна мысль В. М. Массона о делении эпохи производящего хозяйства, соответствующей эпохе варварства в схеме Ф. Энгельса — Л. Моргана, на три периода: архаическая экономика, экономика сложившегося земледельческо-скотоводческого хозяйства и период ремесел. Последняя ступень непосредственно предшествует сложению раннеклассового общества[224]. Построенная на материале из стран Ближнего Юга и Востока, эта периодизация представляется весьма полезной для изучения всех вообще обществ эпохи неолита, особенно в последние тысячелетия истории первобытнообщинного строя. Однако нам кажется, что наименование последней ступени следует дополнить определением «общинные». Как показывает изучение греческого неолита, на юге Балканского полуострова период общинных ремесел уходит в далекие времена, видимо, начинаясь где-то в V тысячелетии.

Складывание общинных ремесел заняло большой отрезок времени. Оно началось, как отмечалось выше, с появления среди общинников особых искусников в изготовлении бытовых предметов. Обособление названной группы в производстве постепенно настолько усиливается, что этот слой внутри сельского населения начинает обозначаться особым термином. Как нам кажется, архаическое название «уметели» лучше всего характеризует представителей данной группы. Расширение уметельства вширь и вглубь пришлось на время наибольшего расцвета общинных установлений в протогреческом племенном мире. Деятельность уметелей разворачивалась в рамках общины, которая пользовалась их искусной работой и способствовала повышению производительности труда своих членов.

Работа уметелей определялась интересами общины, запросами всего коллектива в целом и отдельных его членов. В протогреческом племенном мире это нашло точное выражение в термине «дамиург» («работающий для народа»), которым обозначали труд каждого неземледельца. Появление этого термина было возможно лишь в условиях догосударственного быта ранних греков, в период, когда племя и община были основными общественными силами. Удачно определивший важное явление в жизни общества, этот термин в своем первоначальном значении употреблялся широко во II тысячелетии — сложное δαμιο-Fεργός постоянно встречается в гомеровском эпосе в форме δηιαοFεργός. Правда, в записях XIII в. из дворцовых управ Пилоса, Микен и других царств этот термин еще не встречается, вероятно, потому, что в упомянутых документах шла речь о ремесленниках отдельных специальностей. В различных греческих диалектах I тысячелетия до н. э. демиургами именовали и ремесленников вообще и высших должностных лиц[225].

Приведенные выше археологические и лингвистические данные пока еще недостаточно освещают те глубокие корни, из которых выросло мощное ремесленное производство раннеклассовой Греции. Ниже мы остановимся лишь на некоторых отраслях, чтобы представить в общих чертах уровень знаний, достигнутый греками во II тысячелетии до н. э. Естественно, мы вовсе не претендуем при этом на исчерпывающую полноту.

Знание металлов пришло в результате огромного опыта обращения с камнем, которое накопило человечество за время неолита. Населявшие Балканский полуостров племена имели в своем распоряжении разнообразные каменные породы, среди которых попадались и самородки металлов. Ярко-желтый блеск самородного золота или разнообразные цвета минералов, содержавших медь[226], должны были рано привлечь внимание неолитических обитателей Греции. Действительно, из поздненеолитических отложений материковой и островной Греции известны подвески из самородного золота и топоры из такой же меди[227]. Изготовление орудий из металлоносных минералов, возможно, было более широко распространено, чем известно ныне, так как непрочность естественного сырья приводила к быстрому износу подобных изделий.

Важно то, что поздненеолитические племена Балканского полуострова шли теми же путями, что и их современники в странах Центральной Европы[228] или в горных областях Малой Азии[229]. От использования самородных металлов до их выплавки было уже не так далеко[230], ибо неолитические уметели давно знали могучую силу огня (см. ниже, стр. 165)

Недавно К. Ринфрю особо подчеркнул, что самым легким для выработки металлом является свинец, который плавится при 327° С, причем, как показали современные опыты, его можно выплавлять на открытом костре[231]. Свинцовые руды встречены на многих островах Эгейского моря. Ринфрю перечисляет Мелос, Кимолос, Антипарос, Фера, Анафи, Серифос, Миконос, Кеос и некоторые другие. Примечательно, что самые ранние изделия из свинца — скрепы для ремонта битой керамики[232] — указывают на глубокое понимание пластических свойств этого металла первыми эгейскими металлургами.

Видимо, факт выплавки свинца произвел огромное впечатление на тогдашнее население Греции — с самого начала из нового металла стали отливать изображения сакрального назначения. Это человеческие фигурки типично кикладского облика и довольно многочисленные модели узких длинных лодок, аналогичных по очертаниям судам, изображенным на многих кикладских «сковородах», имевших по 12 пар весел[233]. Отливка этих поделок позволяет заключить, что уже в середине III тысячелетия население Греции верило в особое магическое значение свинца — воззрения, которые сохранились на протяжении почти 3000 лет без перерыва[234].

Помимо свинца, островной и материковый греческий мир знал в III тысячелетии олово[235], золото[236] и в довольно широких размерах бронзу. Сразу же заметим, что бронза ценилась тогда очень высоко, как показывают находки вещей из этого материала: список их весьма краток[237]. Правда, в настоящее время известно не столь много литейных центров того времени, причем большая часть их засвидетельствована на островах[238]. Еще в слое Ферми II на Лесбосе встречены следы медного литья. На Сиросе в Халандриани найдены остатки медного шлака и форма для отливки из шифера; на Паросе в Ависсе также обнаружен медный шлак, равно как и в Филакопи на Мелосе[239]. Из Полиохни происходит глиняная литейная форма[240]; Остатки меднолитейного производства в Арафене (или Аскетарионе, в 2 км к югу от Рафины, на берегу Аттики) в настоящее время являются свидетельством самого известного ныне центра металлургии в III тысячелетии[241]. Там также были найдены литейные формы из шифера[242]. Следует отметить, что очертания изделий в этих формах были выполнены с большой тщательностью.

Исследование остатков бронзового литья в III тысячелетии позволило К. Ринфрю и Дж. Чарльзу сделать ряд выводов о технологических процессах, известных протогреческим металлургам.

Состав бронзы на островах и на материке значительно отличается от того же сплава, изготовлявшегося в III тысячелетии в Троаде, где бронза включала в себя довольно большой процент олова. В греческих землях, как выяснил Дж. Чарльз, состав бронзы был иной: в сплав умышленно добавляли мышьяк. Получавшаяся мышьяковистая бронза поддавалась холодной ковке молотком гораздо лучше, чем бронза с одним лишь добавлением олова. Точно так же и горячая обработка такого металла становилась много легче[243]. Изобретение мышьяковистой бронзы говорит о расширении экспериментальных знаний в области минералогии и неорганической химии на протяжении XXX—XX вв. Очевидно, что у обитавших тогда в Греции пеласгических и протогреческих племен появились специалисты-металлурги, энергично стремившиеся к улучшению продукции. Если вспомнить, что медь плавится при температуре + 1083° С, то станет вполне ясно, что экспериментировавшие со сплавами ремесленники опирались на серьезную техническую базу, позволявшую делать такие эксперименты.

Не менее важен и другой вывод Дж. Чарльза: спустя 300 или 400 лет после изобретения мышьяковистого сплава этот вид бронзы постепенно был заменен менее вредным составом — сплавом меди и олова. Оловянистая бронза не только была менее опасной с точки зрения отравления для мастеров-металлургов[244], но также получалась более однородной по своему составу.

Приведенные данные из истории металлургии III тысячелетия указывают на большую и сложную традицию, унаследованную ремесленниками следующих столетий. Действительно, в XX—XII вв. литейное дело в Греции достигает огромного размаха. Многочисленные и очень разнообразные формы свидетельствуют о множестве видов металлических изделий. К. Ринфрю отметил, что еще в III тысячелетии металлургический кикладский район развивался своим путем. Здесь вырабатывались собственные, особые формы и типы орудий, не похожие на изделия соседних раннебронзовых цивилизаций[245]. То же самое можно наблюдать и во II тысячелетии, хотя изредка в Грецию попадали формы орудий из других стран[246]. Нет сомнений в том, что сложное и беспокойное ремесло литейщика, постоянно державшее его в напряжении из-за результатов каждой плавки, заставляло мастеров неукоснительно соблюдать основные правила, выработанные их предшественниками, работавшими с теми же рудами, что и они сами.

В додорийской Греции выплавляли основные металлы — медь, бронзу, олово, свинец, серебро и золото. Для бронзы и золота в письменности существовали специальные идеограммы, вопрос же об идеограмме для серебра еще окончательно не решен[247].

Обычно металлурги пользовались составными формами, по-прежнему резавшимися из стеатита. Известно и применение отливки изделий с помощью метода cire perdue[248].

Отлитая деталь подвергалась последующей обработке молотками, причем искусство ковки достигло высокого уровня. Особенно показательно мастерство кузнецов, работавших с бронзой. Уже в микенских царских погребениях XVII—XVI вв. были найдены вместительные бронзовые котлы, небольшие закрытые сосуды и разнообразное оружие, которые указывали на высокое искусство тогдашних ковачей.

В последующие столетия греческие ремесленники изготовляли более качественные предметы, причем не только роскошные изделия, но и обиходные вещи отличались рациональностью формы, прочностью и удобством в употреблении.

Бронзовое оружие — мечи, наконечники копий, кинжалы, ножи и наконечники стрел — представляется наиболее показательным, В раннее время мечи имели длинный клинок, достигавший 0,90 — 0,95 м, снабженный посредине продольной гранью, которая уменьшала ломкость бронзового лезвия. Около середины XIV в. появилась новая форма лезвия — без продольного утолщения; оно стало более коротким, но зато обоюдоострым. Столь же совершенны формы наконечников копий, имевших листовидную форму с ярко выраженным продольным ребром и круглым втоком. Особо следует выделить такое массовое изделие, как наконечники стрел. Обычно длина их колебалась от 3 до 4 см (по данным из Дендры). Эти мелкие изделия отличаются рациональностью и изяществом формы, независимо от места их производства[249].

Орудия из бронзы столь же примечательны своими формами. Находки из разных мест ахейского мира представляют яркие тому доказательства. Например, массивный двулезвийный топор — лабрис — из окрестностей Додоны[250] или аналогичный ему по форме кельт с острова Керкира (урочище Гермон)[251], равно как и не опубликованный еще полностью клад разнообразных орудий и оружия из Калидона[252] — все эти изделия отличаются добротностью и качественным исполнением[253].

Трудно перечислить все категории бронзовых орудий, так как в каждой отрасли производства во II тысячелетии были созданы разнообразные инструменты.

В целом набор орудий в то время уже включал все основные виды, существующие и поныне: топоры, молотки, тесла, пилы, сверла и т. д.

Работавшие с бронзой ремесленники носили специальное название, сохранившееся и в языке I тысячелетия, — медники. Судя по пилосским записям серии Jn, медники жили в различных местностях — ведь и в античное время, и в средние века в каждом большом селении должна была быть своя местная кузница.

Вопрос об отношениях медников с верховным органом власти на материале записей во дворце Пилоса в самом конце XIII в. служит предметом оживленной дискуссии[254]. Не останавливаясь подробно на этом, заметим лишь, что в последние годы существования Пилосского царства там особенно усилились централизаторские тенденции в связи с необходимостью быстро мобилизовать все ресурсы для отражения натиска более примитивных и более воинственных соплеменников — дорян.

Технологические приемы металлургов во II тысячелетии совершенствовались непрерывно. Это вызвало появление новых сплавов. Так, в XVII—XVI вв. в Микенах изготовляли электр, сплав золота и серебра[255]. Уже тогда выработали прием покрытия одного металла другим — в обиходе появились позолоченные бронзовые изделия[256], число которых к XIII—XII вв. значительно возросло.

Знание металлов проникало и в другие отрасли ремесла — например, в XIV в. до н. э. получил распространение прием покрытия тонким листовым оловом простой керамики, которую ставили в погребения в составе заупокойного инвентаря[257].

И наконец, изделия из железа. Самородное железо было известно человечеству давно, и уже в III тысячелетии некоторые племена начали особо выделять его из других минералов[258]. К среднеминойскому времени относится найденный в склепе № XVII в Мавро-Спелионе на Крите железный кубик[259]. В дальнейшем и на Крите, и в материковой Греции в ювелирном деле изредка применялось железо — как материал весьма драгоценный[260]. Особенно показательно употребление железной пластинки в кольцах (например, в трех перстнях из фолоса в Мидее — Дендре) вместе с пластинками из серебра, свинца и меди[261]. Видимо, этот новый металл считался не только ценным, но и имеющим магические свойства.

Довольно частые находки железных колец, сначала в царских усыпальницах (Вафио, Каковатос, Дендра), а затем и в склепах и могилах зажиточного населения (Асина, Микены, Дендра — пуговица и амулет) свидетельствуют, что раннегреческие металлурги обращались охотно к новому металлу[262]. Сравнивая число известных в ахейской Греции поделок из железа с упоминаниями этого металла в эпосе (например, в «Илиаде» о железе говорится в 24 местах, как подсчитал Плейнер), можно заметить совпадение в пропорциях. Уже в XI в. в Греции известны и железные мечи, и такие же наконечники стрел[263] — очевидно, в XIII—XII вв. произошел коренной сдвиг в производстве железа.

Уровень металлургических знаний и их рост на протяжении XXII—XII вв. находят полную параллель в развитии других областей производства.

* * *

Изготовление глиняной посуды отличается от многих других видов деятельности особой динамичностью. Изобилие местного сырья и хрупкость глиняной посуды ставили горшечников в некотором отношении в благоприятные условия, так как заставляли удовлетворять постоянно растущий спрос. Быстрота обновления кухонного инвентаря позволяла искусным скудельникам не только совершенствовать свое мастерство, но и сравнительно скоро вводить в широкий обиход свои изобретения.

Ныне известно, что гончарное дело возникло на Балканском полуострове раньше, чем в других странах древнейших неолитических цивилизаций[264]. Естественно, что за несколько тысячелетий этот вид труда общинных уметелей создал сильную традицию. В периоде XXX по XXIII в. гончары южных территорий Балканского полуострова достигли значительных успехов в изготовлении лепной посуды. Специализация мастеров-скудельников позволяла им вырабатывать не только обиходные сосуды разнообразных форм[265], но и очень сложную строго традиционную ритуальную посуду. К последней принадлежат так называемые «сковороды», покрытые врезным орнаментом, столь распространенные в областях развития Кикладской культуры. Искусство, достигнутое скудельниками, привело к распространению сосудов одинаковых форм и пропорций, однако изготовленных в соседних центрах гончарного ремесла. Так, в Коринфе найден лепной кувшин XVII в. до н. э., почти аналогичный такому же сосуду, найденному в Аргивском Герейоне, на расстоянии нескольких десятков километров[266]. Особенно примечательно единство очертаний раннеэлладских «соусников», ручной посуды весьма сложной формы. Но, несмотря на распространение ряда общих типов посуды, во второй половине III тысячелетия во многих областях страны появились свои местные традиции в керамическом деле[267]. Изобретение гончарного круга (известен и на материке уже в отложениях Лерна IV) в последней трети III тысячелетия открыло широкие возможности для совершенствования профессиональных скудельников[268].

Самый ранний расцвет гончарного ремесла наблюдается на Крите. Критские гончары создали множество типов посуды. Особенно интересна дорогая, украшенная изысканными росписями керамика. Изделия критян победоносно вторгались в обиход населения многих стран Средиземноморья.

Греческий материк долгое время отставал в изготовлении высококачественной посуды. Между XX и XVI вв. гончары Греции сравнительно редко использовали достижения своих критских коллег, в чем проявляется довольно значительная разобщенность критян и жителей материковых областей в среднеэлладский период. Изучение характерной для этого времени матоворасписной керамики показало, что упомянутая посуда изготовлялась раннегреческими мастерами под воздействием гончарной традиции раннекикладского времени[269]. Р. Бак считает возможным говорить о близких параллелях в области форм, стиля орнаментации, декоративных мотивов и даже самих типов линий.

На протяжении нескольких столетий в гончарном ремесле материкового населения происходил быстрый рост и дальнейшее развитие основных видов керамики: матоворасписной и минийской. Было создано много новых форм сосудов и разработано большое количество узоров. Последние включали линейные и растительные узоры.

В конце XVII в. по всей Греции распространилась роскошная критская посуда, и на некоторое время изделия ахейских керамевсов как бы стушевались. Но уже с XV—XIV вв. местное гончарное производство вновь встает на самостоятельный путь развития. Отныне, особенно после упадка Крита (около 1450 г.), раннегреческие мастера заполняют не только материковые земли, но и весь островной мир своими изделиями.

Нас прежде всего интересует гончарная техника. Сформованные сырые сосуды окрашивались и расписывались. Если же делался врезной орнамент, то его наносили костяной иглой[270]. Далее сосуды ставили в обжигательные печи. Крупные изделия переносили на кусках грубой ткани (типа мешковины), следы которой часто находят отпечатанными на доньях больших сосудов[271]. Обжиг посуды вели в печах различной вместимости. В Бербати, где изготавливались крупные сосуды, были открыты остатки обжигательных печей, однако конструкция их оставалась неясной. Гораздо лучше известны печи небольших гончарных мастерских.

Так, в Асине, в доме I открыты две овальные обжигательные печи. Под печи был вымощен галькой, скрепленной глиной, по краям укреплен рядом небольших камней. Стоящая на ребре черепица делила внутреннее пространство на две части. Свод печи был закрыт глиняной обожженной крышкой, в которой были проделаны три отверстия для воздуха[272]. По соседству с печами в том же помещении обнаружены скопления золы и угля. Видимо, здесь была сравнительно небольшая мастерская.

В XV—XII вв. мастерство ахейских гончаров достигло своего апогея. Они изготовляли большие вместительные сосуды, вес которых благодаря тонким стенкам поражает и ныне своей легкостью[273]. Они разработали технику покрытия внешней и часто внутренней поверхности сосудов светло-бежевой обмазкой, подчас очень жидкой (на сосудах попроще даже просвечивает фактура глины). Иногда же эта обмазка крайне плотная, очень тонкой отмученности и даже имеет несколько блестящую поверхность.

По плотному светлому ангобу наносили росписи матовой краской, цвет которой колебался от ярко-красного до почти черного (так случается даже на одном и том же сосуде из-за неравномерности обжига).

Ассортимент гончарных изделий раннегреческих мастеров обширен. Помимо кухонной и столовой посуды изготовляли большие вместилища — кратеры, амфоры, пифосы. Черепица и трубы, ванны и гробы (ларнаки), катушки, игрушки, статуэтки и статуи — все эти виды глиняных изделий были широко распространены в городах селах Греции II тысячелетия. Нет необходимости подробно говорить о том, сколь разнообразным было потребление древесины в Греции XX—XII вв. Дерево шло на постройку судов, жилищ, на изготовление орудий труда и обиходных предметов[274].

Судя по указаниям эпоса, обработка дерева основывалась на детальном знании качеств той или иной породы. Так, древко копья изготовляли из ясеня, лучшее ярмо ездовых лошадей полагалось делать из бука (на колеснице царя Приама было πύξινος ζυγόν. — (Il., XXIV, 269).

Широкое распространение бронзовых орудий позволило грекам значительно улучшить технологию обработки дерева. Плотничьи работы выполнялись разнообразными инструментами: топорами, пилами, стамесками[275].

Многие источники говорят о значительном развитии столярного ремесла в додорийской Греции. Мебель, ларцы, шкатулки, блюда — все эти предметы изготовлялись мастерами самой высокой квалификации. Глиняные модели изделий мебельщиков свидетельствуют не только об умелом обращении мастера с сырьем и инструментом, но и о том, что ахейские ремесленники тщательно учитывали строение человеческого тела и стремились создать вещи, удобные для пользования[276]. Среди столяров существовала и группа, вероятно, немногочисленная, мастеров-краснодеревцев, изготовлявших изысканную мебель для ахейской знати. Пилосские записи содержат упоминания о столах, стульях и табуретках — в 13 документах серии Та перечислены изящные изделия краснодеревцев, украшенные инкрустацией из слоновой кости или расписанные[277]. Конечно, приемы инкрустации и применения вставок для украшения мебели были особенно развиты в городских столярных мастерских.

Следует особо остановиться на изобретении токарного станка, который, как полагают некоторые ученые, был известен ранним грекам уже в XVII—XVI вв. до н. э.[278] Основанием для этого предположения служит найденное в V могиле круга А в Микенах плоское блюдо из кипарисового дерева. В центре этого блюда сделано круглое точеное отверстие, позднее заткнутое пробкой. Широкое применение гончарного круга на островах и в материковой Греции вполне допускает применение какого-то приспособления с круговым движением для просверливания отверстий. Особенно важен такой прием при изготовлении круглых отверстий во втулках колес, где требовалась большая точность. Многие изображения показывают, что ахейские колесники выпускали весьма совершенные изделия этого рода. Поэтому нет оснований сомневаться в употреблении токарно-сверлильного станка, пусть в самой простейшей форме, в Греции эпохи поздней бронзы.

Прядение и ткачество имели столь же широкое развитие у ранних греков, как и у остальных народов на аналогичной ступени развития. Пряжа, льняная и шерстяная, изготовлялась с помощью веретен, на которые одевали пряслица[279]. Во всех поселениях и городах II тысячелетия глиняные и каменные пряслица встречаются в изобилии, причем в XV—XIII вв. форма их становится более округлой, сами же поделки получали теперь и орнамент[280].

С многих тысяч овец каждый год в стране настригали значительное количество шерсти. Как показали работы Киллена, в дворцовых управах Кносса и Пилоса это сырье строго учитывали. И хотя не всю шерсть обращали в пряжу, все же ее было много. Дальнейшая обработка шла на ткацком станке, видимо, вертикальном. Обычно нити на таком станке оттягивали с помощью грузил, образцы которых находили неоднократно. Ткацкие станки стояли во всех домах Греции — судя по эпосу, ткачество занимало большое место в деятельности женщин всех слоев населения, начиная от царицы и включая порабощенных невольниц. Руки искусных ткачих создавали нарядные красочные ткани, украшенные обильно узорами. Фрески второй половины II тысячелетия позволяют заключить, что технология ткачества была весьма совершенной — материи получались мягкими, пластично облегавшими тело.

О сортах тканей пока ничего не известно, однако можно думать, что в ходу были и гладкие, и узорчатые материи[281].

Часть пряжи перерабатывали путем вязанья. Великолепная вязаная шаль изображена на плечах женских фигур в знаменитой слоновокостной группе, найденной Уэйсом в Микенах[282].

Краткий обзор позволяет сделать вывод, что в ахейской Греции производство материи, как тканой, так и вязаной, было рассчитано для удовлетворения не только каждодневных нужд, но и достаточно изощренных требований, особенно представительниц зажиточного и знатного населения. Рост роскоши способствовал некоторой специализации в производстве тех или иных тканей[283].

Кожевенное дело представляет отрасль ремесла, одинаково необходимую и в городе, и в деревне. Технология обработки кож и шкур почти неизвестна, хотя в «Илиаде» подробно рассказано о ручном растягивании сырой кожи, которое осуществляет мастер со своими помощниками (XVII, 389—393). Потребление воловьей кожи было у греков весьма разнообразно — из нее изготовляли шлемы (Il., X, 257—259), нагрудники, ремни, ею обивали щиты. Часть кожи шла на уключины весел. Особо тонкие сорта кожи выделывались для шитья нарядной обуви. Глиняная модель из Вулы в Аттике показывает[284], что ахейская знать, особенно жившая в городах, пользовалась башмаками из тонкой, легко поддающейся шитью кожи. Скорняжное ремесло также занимало известное место в производстве. Одежда из шкур животных упоминается в эпосе[285], на фресках в Пилосском дворце изображено много фигур, одетых в шкуры животных[286]. Можно полагать, что в горных областях, где холода сильны и продолжительны, меховую одежду употребляли постоянно. Красильное дело развивалось в прямой связи с теми отраслями производства, где применялась полихромия. В языке тогдашних греков встречаются обозначения разных цветов[287]. Один из сильных растительных красителей, шафран, в большом количестве разводили на Крите еще в конце III тысячелетия, о чем говорит появление рисунка шафрана среди знаков письменности[288]. Сырье у красильщиков было и минерального, и растительного происхождения.

Любовь ранних греков к красочному окружению нашла отражение в многоцветных росписях стен ахейских дворцов. Здесь использовали красный, голубой, желтый, черный и другие цвета. Сначала на Крите, а затем и во всей остальной Греции широко применяли технику росписи фреской. Следовательно, уже тогда понимали, что сырая штукатурка, покрытая водной краской, может сохранять краску очень долго. Толстые канаты и тонкие веревки постоянно употреблялись и в хозяйственном, и в военном быту, а также в обиходе моряков и рыболовов. Веревки изготовляли с помощью самого простого станка, основанного на вращении, при котором скручивались вместе несколько прядей пакли. Никаких следов таких станков пока еще не обнаружено, но применение их в Греции II тысячелетия представляется нам бесспорным: великолепная сеть для поимки быков, изображенная на кубке из Амикл (Вафио), сплетена из толстого ровного каната, который мог быть сделан лишь с помощью этого несложного механизма. Поскольку здесь повторялся тот же принцип, что и при прядении нитей, нет никаких сомнений в существовании такого станка у ранних греков.

Рог и кость принадлежат к древнейшим известным человеку материалам. Доброкачественность ахейских изделий из этого сырья показывает, что греческие мастера II тысячелетия в полной мере владели технологической традицией, унаследованной ими от прежних поколений.

Использование рога до некоторой степени было ограничено следующим обстоятельством: бычьи рога очень рано получили сакральное значение как на Крите, так и в материковой Греции[289]. Видимо, поэтому они редко употреблялись в качестве сырья для простых обиходных вещей. Иное дело — сакральные предметы или использование естественных рогов в качестве культовых символов в частных домах или в святилищах. Связь бычьих рогов с религиозным ритуалом ясно выступает в композиции серебряного ритона в форме головы быка из IV могилы круга А в Микенах (XVI в.). Этот фигурный сосуд украшен великолепными рогами, покрытыми листовым золотом[290].

Иное отношение ранних греков к рогам диких животных демонстрируют многие источники. Как свидетельствует эпос (Il., IV, 105 — 113), рога дикой козы (или каменного козла) применялись для изготовления луков. В таком луке (сложном) главная сила натяжения приходилась на роговые части, что делало это оружие гораздо более эффективным, чем простой лук из чистого дерева. Видимо, с развитием военной экспансии ахеян возросла ценность сырого рога — в документах из Кносса, как уже давно отметил А. Эванс[291], встречаются изображения рогов дикой козы, указывающие на строгий учет этого ценного сырья, хранившегося в царских кладовых. Примечательно, что в небольших городках или поселениях городского типа изделия из рога встречаются не так часто: например, в Мальти на протяжении более чем двух тысяч лет (от последней фазы неолита до конца эпохи бронзы) обнаружены лишь 10 роговых шильев. В отложениях среднеэлладского времени найдены два куска трубок из рога благородного оленя.

Если обработка рога велась на основе местных ресурсов[292], то развитие костерезного ремесла шло по двум руслам: использование простой кости и изготовление дорогих поделок из импортной слоновой кости.

Простая кость шла на изготовление обиходных орудий — игл, булавок, крючков, изредка костяные пластинки употреблялись для пиксид (костяная коробочка была найдена в Дорионе). Незамысловатые формы костяных орудий обнаруживают достаточно простые приемы работы мастеров, изготовлявших эти вещи в селах и городах Греции II тысячелетия. Сравнительно редко из простой кости изготовляли небольшие фигурки[293], гораздо чаще она встречается как материал для вставок и инкрустаций.

Употребление слоновой кости в островных землях хорошо известно в первой половине III тысячелетия — на Крит названное сырье поступало тогда из Африки благодаря коммерческим связям с Египтом[294]. В материковрй Греции этот материал получил широкое распространение лишь после XX в.

Находки в Като-Закро (Восточный Крит) показывают, что владельцы дворцов в XV в. до н. э. покупали целые бивни слонов и хранили их в своих кладовых наравне с другими ценными припасами[295].

Бивни распиливали, и в дальнейшем мастера с помощью режущих инструментов придавали изделиям нужные очертания. Трудно перечислить все виды ахейских поделок из слоновой кости: статуэтки, печати, гребни, навершия для кинжалов, шкатулки (пиксиды), рукоятки ножей, оправы зеркал, вставки для украшения мебели, колесниц[296], конской сбруи. Поверхность изделия обычно полировали — вероятно, мягкой кожей. Детали наносили нарезкой — острием ножа или шила. Иногда, как это заметно на некоторых пластинках из Спаты, фигура круга наносилась сначала острием циркуля, затем ее резали ножом.

Орнамент на слоновой кости делали не только врезным, но и рельефным, иногда изображения исполнялись в технике высокого рельефа, как, например, фигура воина на пластинке с Делоса[297]. Весьма искусны были мастера и в изготовлении круглых слоновокостных скульптур: группа из двух женщин с мальчиком, найденная Уэйсом в Микенах[298], служит ярким образцом. Высокое профессиональное мастерство создателей этих скульптур обнаруживают находки в костерезной мастерской, открытой в служебно-жилом крыле кносского дворца[299]. Фрагменты слоновокостных миниатюрных фигурок гимнастов (наибольшая высота их 0,30—0,35 м) показывают, что круглые скульптуры изготовлялись из множества отдельных кусков, очень точно пригнанных друг к другу. Детали фигур скрепляли стержнями или шипами, для которых выдалбливали специальные пазы[300]. Шипы иногда вырезывали как отросток той детали, к которой присоединяли следующую часть[301].

Слоновокостные скульптуры украшали волосами из золотой фольги, которую прикрепляли металлическими шипами: на голове акробата из Кносса виден правильный ряд круглых отверстий для закрепления локонов[302].

В особых случаях мастера использовали целый бивень (или его большую часть) для изготовления драгоценного сосуда — такой роскошно орнаментированный ритон был найден X. Цунтой в одном из микенских склепов[303]. Афинские пиксиды и коробочка из фолоса Мирсинохори свидетельствуют, что для изготовления дорогих туалетных сосудиков мастера прибегали к поперечной распилке бивня.

Изделия из слоновой кости были всегда предметом большой роскоши. Полезно сравнить насыщенность слоновой костью культур, ного слоя в Микенах (там открыты в нижнем городе целых два больших здания, где велась обработка кости, — «Дом Сфинксов» и «Дом щитов»), Пилосе или Фивах с частотой слоновокостных изделий в небольших поселениях или городках Греции изучаемого времени. Отсутствие изделий из названного импортного материала в средне-и позднеэлладских отложениях скромных селений Кирры, Кораку или Зигуриеса вполне соответствует редкости этого вида кости в Дорионе.

Характерно, что в Дорионе известны только две слоновокостные находки: подвеска-амулет и навершие кинжала[304].

На материке ограниченность применения слоновой кости связана и с хронологическими границами: элефантинные поделки известны лишь с XVII в., следовательно, с того времени, как быстро растущая ахейская знать стала энергично накапливать материальные ценности.

Развитие этой отрасли ремесла в Греции в XVI—XII вв. достигло высокой ступени. Примечательно, что изделия микенских мастеров вывозились тогда даже в те страны Восточного Средиземноморья, где были собственные давние традиции обработки слоновой кости[305].

В заключение следует упомянуть о приеме окраски слоновокостных вставок для конской сбруи — по свидетельству эпоса, женщины Меонии (Лидии) и Карий красили эти детали пурпуром (Il., IV, 141 — 145). Возможно, что и ахейские мастера применяли подкраску слоновокостных изделий — ведь полихромия была широко тогда распространена.

Что касается янтаря, то по сравнению с другими видами сырья греки II тысячелетия меньше пользовались этим приятным по цвету и по фактуре душистым материалом (добавим, что легкий вес украшений из ископаемой смолы должен был увеличить ее привлекательность). В греческие земли янтарь привозили с севера — химический анализ указывает на балтийское происхождение сукцинита, который обрабатывали ахейские ювелиры[306]. По-видимому, другие древние месторождения — в Румынии и в Сицилии — не были тогда известны. Обработка янтаря состояла в том, что ножом вырезали изделие нужной формы и затем полировали с помощью пемзы или какого-либо другого материала. Хрупкость ископаемой смолы и наличие природных изъянов часто затрудняли работу мастеров.

Самой распространенной формой украшения из янтаря были бусы (в виде уплощенных чечевиц) и плоские пронизи. Последние примечательны системой многих параллельных канальцев для нитей, просверленных так, что они соединены в толще пронизи маленькими канальцами, встречающимися под углом[307]. Относительно места изготовления пронизей со сложной системой просверлин возникла большая дискуссия[308]. Поскольку аналогичные пронизи встречены в южногерманских землях и в Англии в поселениях того же времени, то возникли предположения, что эти изделия были привезены в Грецию с севера, из германских или британских земель. Недавно B. Милойчич выдвинул убедительное, на наш взгляд, предположение, что пронизи из могилы Омикрон в Микенах были сделаны в Греции и что европейские находки также созданы руками ахейских мастеров[309]. Тонкость сверлильной работы и изощренность замысла указывают, как нам кажется, на производство этих пронизей именно в греческих землях.

Янтарные бусы обнаружены, начиная с XVI в. до н. э., во многих местах материковой[310] и несколько позже — островной[311] Греции. Первоначально янтарные украшения были доступны лишь высшим ахейским кругам, только в XV—XII вв. зажиточное население Греции стало употреблять поделки из ископаемой смолы. После 1400 г. появилось много новых видов бус: мастера отказались теперь от прежних, несколько бесформенных очертаний, и янтарные бусы получали такие же правильные формы, что и другие изделия ювелиров. Иногда бусины украшали продольными желобками. Изредка янтарь применяли для изготовления резных печатей[312].

Все же сукцинит нельзя отнести к разряду широко распространенных материалов. Некоторое подтверждение этому дает эпос: тэ ήλεκτρον упоминается лишь два раза в «Одиссее» (XV, 460; XVIII, 296). Такое отношение к янтарю, видимо, точно отражает ахейскую действительность — в последорийские времена янтарь продолжал оставаться в обиходе сравнительно широкого круга населения не только на материке, но и на Крите[313]. Правда, в больших массах он встречается в Греции уже в VIII—VII вв., как отмечает Д. Стронг[314]. Проблема дорог в Греции с достаточно пространной сухопутной территорией очень рано должна была стать острой. Для перевозки грузов пользовались массивными телегами на четырех колесах, причем такие повозки были известны уже между 2200 и 1700 гг., как показывает глиняная модель из Палайкастро на Крите[315]. Четкое различие конструкции легкой военной колесницы (известной по рельефам уже в XVI в. в Микенах) и тяжелых телег говорит о том, что греки уже в начале II тысячелетия до н. э. выработали несколько различных типов повозок, имевших каждая определенные функции.

Развитие государственного хозяйства сопровождалось улучшением сети дорог. Сначала на Крите из Кносса на юг были протянуты мощенные камнем дороги[316], затем и в материковой Греции ряд важных путей получил каменное покрытие. Особенно детально ахейские дороги XV—XIII вв. изучены в Пелопоннесе[317]. Здесь открыты и прочные каменные мосты, обеспечивавшие возможность сообщения в любое время года.

Заботы ахейских династов о мостах и дорогах доказывают, что проблема устройства наилучших путей сообщения рассматривалась как один из важных вопросов государственного хозяйства.

Обеспечение связи между жителями многочисленных островов Эгейского моря осуществлялось не только по морю. Как свидетельствует эпос, островитяне имели обыкновение в случае нападения врага на город ночью зажигать πυρσοί επήτριμοι («огни, следующие один за другим») и таким образом вызывать соседей на помощь (Il., XVII, 207—213). Эта система частых огневых сигналов, возвещавших об опасности, была весьма важна в тот период, когда на море было развито пиратство.

Вполне возможно, что огневая сигнализация возникла у островитян еще во время, предшествовавшее критской талассократии, следовательно, еще в III тысячелетии, так как тогда особенно сильны были взаимосвязи островного населения.

* * *

Искусство строителей во II тысячелетии достигло высокой ступени. И в этой области ремесленной деятельности в полной мере сказывалось многообразие общественной жизни ранних греков. Так, если в городах в XX—XIII вв. уже сложилась мощная архитектурная традиция, то в отдаленных деревнях и в конце эпохи бронзы пользовались весьма архаическими строительными приемами[318].

Изобилие строительных материалов открывало огромные возможности перед мастерами. Дерево, камень, сырая и обожженная глина были известны очень давно. Строительные растворы применялись уже в конце III тысячелетия в островном мире и на материке (например в Лерне).

Конечно, критяне в период между XXII и XVI вв. вырвались Далеко вперед в строительном деле, но в дальнейшем мастера, работавшие на материке, не только догнали критских собратьев, но и значительно продвинулись в своем искусстве.

Дерево в строительстве применялось широко. Обработанное топором, а в нужных случаях и зубилом[319], оно шло на каркасы домов, на стропила и перекрытия каменных зданий[320], а также на всякого рода строительные детали, например колонны, двери или обрамления. Весьма важную функцию выполняли деревянные балки и прокладки, введенные в толщу массивных каменных кладок, — таким приемом ахейские строители добивались высокой сейсмоустойчивости крупных зданий. Тщательное изучение кладок в Кноссе, Тиринфе и Пилосе показало, что правила антисейсмизма аккуратно соблюдались на протяжении всего изучаемого периода[321].

С развитием монументального строительства в городах основным сырьем стал камень. Изобилие каменных пород в стране[322] позволило использовать не только обычные известняки, но и цветные породы, в том числе и мраморы.

При обработке камня применяли различные способы. Ломка пород уже в начале изучаемого периода велась таким образом, что добывали не только камень с грубыми рваными очертаниями, но сразу выламывали крупные плоские плиты[323]. Орфостатная кладка из таких плит нашла широкое употребление. Однако по большей части ломали камень грубых очертаний, который шел на кладку стен[324].

Очень рано в Греции появилась техника кладки из штучного камня, изготовление которого стало возможным после того, как камнетесы применили массивные бронзовые топоры и зубила[325] в качестве инструментов. Великолепные дворцовые сооружения в Кноссе, Фесте, Маллии, Като-Закро и других местах были возведены при помощи тесаных плит уже в начале II тысячелетия. В дальнейшем штучный камень нашел повсеместное применение — от Фессалии до Милета и Пилоса.[326]

Точность, которой достигали строители эпохи развитой бронзы, вызывает удивление. Швы между рядами кладки и сейчас сохраняют горизонтальность на протяжении десятков метров (в кносском дворце). Широкие лестницы во дворцах на Крите (особенно в Фесте) до сих пор, спустя почти четыре тысячи лет, состоят из строго параллельных ступеней. Качество строительного материала следует оценить высоко еще и потому, что работники того времени пользовались сравнительно небольшим набором инструментов. Это отвес, линейка, угольник, циркуль, изображения некоторых из них сохранились в ахейской письменности[327]. Большое значение имел рычаг, помогавший передвигать тяжести и обеспечивавший точную постановку на место крупных плит. В эпосе рычаг, μοΧλός, упоминается довольно часто как орудие при спуске или вытаскивании на берег кораблей (например, Od., X, 332).

Следует отметить, что раннегреческие строители не всегда стремились пользоваться тесаным камнем. Мастера применяли рваный камень даже в таких сложных постройках, как царские купольные гробницы — фолосы. Эти круглые сооружения обычно выводили из многих рядов столь аккуратно подобранных нерегулярных камней, что стены с внутренней стороны имели довольно гладкую поверхность. Правда, в XIV—XIII вв. самые богатые династии возводили усыпальницы из штучного камня (например, в Фивах, в Микенах).

Особо надо сказать о применении рваного камня при строительстве оборонительных сооружений. Стены ахейских крепостей в XV—XIV вв. сооружались из довольно крупных, иногда даже грубо отесанных камней, тогда как в XIII в. фортификационные линии стали возводить из огромных глыб. Самым ярким примером служат укрепления Тиринфа. Киклопическая кладка этих стен свидетельствует о высоком искусстве ахейских строителей, сумевших в сравнительно короткий срок организовать ломку огромных глыб[328], их доставку и чрезвычайно эффективно употребить, чтобы быстро укрепить тот невысокий холм, на котором располагались Дворцовые здания.

Сырцовый кирпич, простой и недорогой материал, применяли чаще в сельской местности для жилищ небогатых слоев населения, уродские жители отводили сырцу роль вспомогательного материала — в виде постели фундаментов стен[329] или в качестве прокладки между фундаментом и кладкой стены. Например, дворец в Тиринфе был возведен так, что основания стен (сложенные из камня, скрепленного известью) были покрыты слоем сырцовых кирпичей, поверх которых шла кладка стен. Иногда сырцом заделывали ямы 172. На Эвбее, в Левканди, недавно найден целый сырцовый кирпич, высота которого равна 0,10 м[330]. Видимо, с начала II тысячелетия размеры сырцовых кирпичей уменьшились почти вдвое по сравнению с предшествующим временем (тогда в Зигуриесе делали кирпичи примерно 0,15 X 0, 20 X 0,30 м).

Блестящих результатов добились раннегреческие мастера в области строительных растворов.

Традиция применения глиняных обмазок известна на Балканском полуострове еще в эпоху среднего неолита[331]. В III тысячелетии это покрытие употребляли и на материке (например, в Агиос-Космасе или Лерне, где в «Доме черепиц» обнаружены двуслойные обмазки), и на Крите[332].

После XXI—XX вв. появился новый, специально изготавливавшийся материал, состав которого в основном одинаков по всей стране — тонкий песок смешивали с раствором извести[333]. При затвердевании образовывалась столь твердая и прочная водонепроницаемая масса, что спустя 35 веков она во многих случаях не утратила ни фактуры, ни других своих качеств. Таким раствором обмазывали полы, цистерны, водопроводы, водостоки. Применение раствора позволяло покрывать значительные площади сравнительно быстро и при не столь больших затратах. Помимо стен ахеяне штукатурили алтари, очаги, каменные скамьи.

В зависимости от достатка домовладельцев оштукатуренные поверхности окрашивали однотонно или расписывали полосами, а позднее — полихромными фресками. Сохранившиеся куски этих росписей указывают на высокий расцвет фресковой живописи во II тысячелетии, особенно в столичных городах.

Наивысший расцвет строительного мастерства на Крите приходится на XIX—XV вв., в материковой же Греции — на XVI — XIII вв. В эти столетия на акрополях раннегреческих городов возвышались великолепные дворцовые комплексы, включавшие обширные парадные залы, комфортабельные жилые комнаты, многочисленные кладовые, подсобные помещения и связывавшие их воедино пространные внутренние дворы и длинные коридоры[334]. В этих комплексах нашли применение самые передовые методы тогдашней строительной техники. Критские и ахейские зодчие с успехом решали сложные строительные задачи, что позволяет утверждать, что уже во II тысячелетии существовала богатая архитектурно-строительная традиция, в устной форме передававшаяся в течение многих веков. Локальные отличия отдельных школ (заметные при сравнении критской и материковой архитектуры дворцов) еще больше подчеркивают наличие этих строительных традиций[335]. Наличие общих инженерных канонов обнаруживается при сравнении потайных систем водоснабжения, возведенных во второй половине XIII в. в ряде крепостей. Закрытые источники водоснабжения сооружали в городах еще в среднеэлладское время. Так, на Кеосе в XVI в. в Агиа-Ирини[336], у внешней стороны оборонительной стены, была устроена каменная лестница в 13 ступеней. По ней спускались в подземный колодец, выбитый в материковой скале. Над самим колодцем было устроено перекрытие из больших блоков. Воду доставали через отверстие в 0,40 X 0,60 м.

Искусство сооружения подобных систем водоснабжения особенно проявилось в то время, когда ахейские династы готовили свои укрепленные резиденции к длительной осаде (возможно, дорянами) и в Микенах, Тиринфе, Афинах были приняты меры к обеспечению каждой крепости водой из подземного источника. Выбитые внутри скалы удобные подземные лестницы (в Микенах она состояла из четырех маршей и более чем из 50 ступеней) красноречиво свидетельствуют о смелости и точности расчетов ахейских строителей. Знание основных законов гидравлики позволило соорудить подземный резервуар в Афинах, открытый в 1937—1938 гг. О. Брониром[337]. Ахейские строители использовали глубокую природную расщелину. Соорудив восемь маршей лестницы, они на глубине 34,5 м достигли уровня подземного резервуара, в котором обильно скапливалась вода.

Размещение царских резиденций на крутых склонах и вершинах холмов привело к развитию террасной планировки, одним из лучших образцов которой является комплекс на микенском акрополе.

Зрелость и самостоятельность архитектурной мысли ахеян сказываются не только в великолепных ансамблях внутри крепостей[338]. Она выражается и в облике раннегреческих деревень и городов.

Деревенское строительство отличалось добротностью, прочностью и некоторым консерватизмом — например, в Элевсине еще в XVIII—XVII вв. длинные, отдельно стоящие дома сохраняли апсидальную стену, по одной из коротких сторон, тогда как на противоположном конце дома часто был открытый портик[339]. Эта среднеэлладская деревня состояла большей частью из однокомнатных домов, самые пространные здания были разделены поперечной стенкой на главную и меньшую, вторую, комнату.

Строительство в деревне велось одинаковыми приемами на протяжении всего II тысячелетия. Как показали раскопки в Кирре, здесь принципы строительного дела оставались неизменными от раннеэлладского времени. Дома имели каменный фундамент, кладка которого состояла из одного-двух рядов камней, скрепленных глиной. Каменные основания завершались ровной горизонтальной поверхностью, на которой возводили верхнюю часть стен из сырцовых кирпичей. Примечательно, что до XVII в. селяне Кирры обычно делали каменные цоколи стен на высоту 0,40—0,50 м (при средней толщине 0,40 м), тогда как в Среднеэлладском-III В периоде каменные кладки основания достигали 0,90—1,20 м при ширине в 0,50 м[340]. Кирряне возводили прямоугольные дома мегаронного типа, разделенные на 2, иногда на 3 горницы. В середине большей комнаты обычно устраивали очаг.

Гораздо более сложные архитектурные формы встречаются в городском строительстве ранних греков.

Вопрос о существовании города в додорийской Греции еще до недавнего времени вызывал ожесточенные споры. Решение его связано с анализом широкой проблемы развития городской жизни в обществах эпохи бронзы.

Следует отметить, что в последнее десятилетие усилился интерес ученых к ранним формам города[341]. Известный исследователь Ю. Неуступный, прослеживая возникновение городских начал на территории Чехословакии, указывает, что первые различия между открытыми и укрепленными поселениями относятся еще к эпохе позднего неолита: открытые поселения располагались среди полей, а укрепления — на высоких местах, вдали от пашен. Это означает, что если в первых жили земледельцы, то население укреплений было занято деятельностью иного рода[342].

Изменение характера населенных пунктов в связи с различиями занятий отдельных групп населения прослеживается и в греческих землях довольно рано. Укрепленные центры появились здесь также в эпоху развитого неолита. Во второй половине IV тысячелетия на акрополе Димини (Фессалия) были возведены простые по конструкции, но шестирядные, круглые в плане оборонительные сооружения. Вскоре Сескло (другой центр) было укреплено четырехрядной каменной стеной. Эти фессалийские крепости, возвышавшиеся лишь на 16—20 м над окрестными поселениями, надо признать начальными вехами[343] того длительного пути, который прошло развитие городских начал в Греции в доахейский период. Как известно, город в развитом виде выполнял многообразные функции, являясь политическим, административным, экономическим и культурным центром той или иной территории. На самых первых порах[344] возникновения поселений городского типа, когда общественное разделение труда еще не зашло далеко, в этих протогородах были развиты отнюдь не все стороны городского быта. Часто ремесленная слобода располагалась в наиболее удобных для производства местах (например, возле воды[345] или глинищ), а военно-административные центры возникали на труднодоступных высотах. Понадобилось много веков для того, чтобы протогорода[346] того или иного типа превратились в полноценные городские центры.

И в III тысячелетии по всей Греции продолжалось возведение укрепленных поселений. Яркие памятники такого рода известны на Кикладских островах в 2600—2400 гг. до н. э. Цитадели этого времени открыты на Сиросе (Кастри, возле Халандриани), Делосе (Кинфос), Керосе (Даскалейон), Наксосе (возле Панорма). Строители применяли различные приемы, возводя крепостные стены и жилые постройки. Кладка оборонительных линий велась насухо, тогда как в стенах домов в качестве связующего материала использовалась глина[347]. Глиной же обмазывали внутренние стены домов. Сходные приемы встречаются и на Крите — в поселении Миртос сырцовые стены домов, лежавшие на каменных кладках фундаментов, обмазывали изнутри глиной, иногда покрытой красной краской[348].

Различие сырья обусловило раннее возникновение локальных строительных традиций: жители Киклад и Крита имели в своем распоряжении камень-плитняк и поэтому не знали системы кладки «елочкой», которая широко применялась в Аттике (в Агиос-Космасе).

Протогорода эпохи ранней бронзы известны во многих областях страны. В островной Греции можно назвать Филакопи I на Мелосе[349]. Полиохни на Лемносе, на Эвбее вырос Левканди[350], где уже в первом слое найдена керамика, изготовленная на гончарном круге. Примечательно, что Крит несколько отставал в области развития протогородских начал. Лишь в Василики, где в раннеминойское время были сооружены массивные большие дома[351], можно видеть эмбрион города. Для остальных критских поселений самым типичным пока остается Миртос с его характерным деревенским обликом.

На территории материковой Эллады во второй половине III тысячелетия встречаются протогорода различного характера. Некоторые представляли собой рядовые укрепленные пункты с развитым ремеслом, например Аскетарион, Рафина, Маника. Другие, подобно Лерне III в Арголиде или городищу на Эгине, были обнесены мощными стенами, укрепленными выступами и башнями. Наличие царского дома, «Дома черепиц» в Лерне говорит о том, что здесь возник военно-административный центр, господствовавший над значительной территорией. Именно такие укрепленные резиденции царей, уже тогда славившихся своими сокровищами[352], явились начальной формой будущих столичных городов II тысячелетия. Но эти же протостолицы в первую очередь подверглись захвату и разграблению, когда в XXIII—XXII вв. во многие области Пеласгии вторглись переселявшиеся греки. Гибель Лерны III и других однотипных и современных ей протогородов показывает, что данное управление градообразования местами было тогда насильственно остановлено.

Правда, очень скоро появились новые эмбрионы городов, возникновение которых, видимо, было обусловлено не столько военно-политическими, сколько производственными факторами.

Уже на рубеже III и II тысячелетий на материке выросли поселения городского типа, в которых ремесленная деятельность носила явно недеревенский характер. Назовем в Пелопоннесе Нихорию, открытую недалеко от современного Ризомило на северо-западном побережье Мессенского залива. Около 2000 г. здесь было развито интенсивное металлургическое производство, о чем свидетельствуют найденные обломки глиняных тиглей с остатками меди и бронзы, шлаки и тонкая серая зола[353]. На северо-западе Эгины около 2000 г. существовала ремесленная слобода, в которой гончары уже пользовались глиняными дисками для быстрого вращения изготавливаемого сосуда. Диск, выставленный в музее Эгины, имеет с нижней стороны отверстие для насаживания на вращаемую рукоятку[354].

Наряду с протогородами ремесленного характера в некоторых важных военно-стратегических пунктах вновь стали вырастать укрепленные центры, теперь быстро превращавшиеся в ранние города.

Эта эволюция хорошо прослежена Н. Валмином в Дорионе. Здесь около 2200 г. на месте разрушенного раннеэлладского Дориона II выросло средиеэлладское поселение Дорион III, видимо, включившее часть предшествующего населения, которое сохранило и развило многие черты жизни эпохи Ранней бронзы[355]. Дорион III представлял собой густонаселенный поселок, просуществовавший недолго. Очень скоро он был перепланирован и укреплен массивными оборонительными стенами с мощными башнями[356] — теперь здесь высился сильный город-крепость Дорион IV, правитель которого господствовал над значительной территорией.

Крепости того же времени известны в Аттике на месте Браврона, в Аргосе на месте Аспида. Видимо, и в Микенах тогда же появились первые укрепления — на северной окраине акрополя открыт участок каменной стены, сходной по типу с оборонительной стеной Дориона IV, что позволяет предполагать в ней следы ранних Микенских стен[357]. И на Эгине город средиеэлладского времени был укреплен стенами, причем здесь частично были использованы оборонительные сооружения предшествующего времени[358].

В островном мире Эллады в начале II тысячелетия шло более интенсивное градостроительство. Только некоторые острова оказались в сфере военных или переселенческих конфликтов, как, например, Полиохни на Лемносе. Во многих местах переход от высокоразвитой культуры ранних Киклад к эпохе Средней бронзы происходил без каких-либо катастрофических явлений, что в соединении с расширяющимся мореходством обеспечило более интенсивный рост форм городской жизни. Так шел исторический процесс на острове Паросе, где открыт небольшой, но хорошо спланированный городок Паройкия (Фрурион), развившийся непосредственно из раннекикладского поселения[359].

На Мелосе поселение Филакопи I, испытавшее небольшое разрушение, возможно, из-за землетрясения[360], было сразу же восстановлено, и очень скоро здесь вырос город Филакопи II, существование которого восходит еще в XXI в. Этот мелосский центр, защищенный мощными стенами из грубо обработанных камней, был снабжен водосточными каналами, что свидетельствует о систематическом надзоре за городским благоустройством[361]. В XVIII — XVII вв. Филакопи II приобрел ярко выраженный характер столичного города, в котором возвышался царский дворец.

На Кеосе, в урочище Агиа-Ирини, с 1960 г. ведутся раскопки еще одного города эпохи Средней и Поздней бронзы[362]. Здесь в III тысячелетии существовало поселение, жители которого занимались не только земледелием, но и ремеслом. Об этом свидетельствует небольшая гончарная печь. Уже в конце раннекикладской эпохи здесь было возведено массивное каменное здание. По мнению исследователя Агиа-Ирини Дж. Кэскея, переход от Ранней бронзы к Средней происходил без каких-либо насильственных событий[363]. Следовательно, на Кеосе среднекикладский город явился непосредственным преемником поселения III тысячелетия.

Агиа-Ирини расположен на возвышенном полуострове, с трех сторон омываемом морем. Еще в самом начале среднеэлладского времени, около 2100—1900 гг., город был защищен массивными каменными стенами. Примечательно, что башни здесь имели такие же апсидальные очертания, как и башни раннекикладских крепостей в Лерне III, Арголиде и Кастри на острове Спросе. Видимо, строители Агиа-Ирини следовали старинной традиции пеласгических времен. Одна из башен «W», выступавшая наружу почти на 5 метров, имела внутреннее помещение. Дж. Кэскей особо подчеркнул великолепное качество кладки ранней фортификации Агиа-Ирини. Зодчие, возводившие эти линии, предусмотрели также меры по сбросу дождевых вод — под стеной местами были устроены дренажные отверстия.

Среди ранних построек особого внимания заслуживает здание храма, также возведенного в начале эпохи Средней бронзы[364]. Дома горожан того времени иногда включали небольшие полуподвальные помещения (или погреба), причем их стены имели лицевую поверхность, обращенную внутрь. Все эти особенности указывают на заботу тогдашних горожан об охране всего города и о длительном сохранении припасов, хранившихся отдельными хозяевами.

В XIX—XVIII вв. город продолжал расти, и в последней фазе Средней бронзы вокруг Агиа-Ирини была возведена новая оборонительная стена, охватывавшая большую территорию. Эти поздние стены имели массивные прямоугольные башни. В северо-восточном углу крепости к башне примыкал бастион, в котором находились коридор и две прямоугольные комнаты[365]. Эти нижние помещения, как отметил Дж. Кэскей, являлись кладовыми, над которыми находились комнаты со стенами, украшенными фресками. Кладка всей фортификационной линии XVII в. велась насухо из крупных блоков, тщательно выломанных и подогнанных[366].

В восточной части укреплений находились ворота, для которых в крепостной стене был сделан проем около 3 м шириной. От ворот внутрь города шел мощеный проход.

Сам город Агиа-Ирини достиг наивысшей степени процветания также в конце Среднеэлладского периода. В это время внутри крепостных стен находились монументальные многокомнатные дома, некоторые из которых имели вторые этажи. Особенно примечателен дом А, расположенный вблизи городских ворот. В нижнем этаже этого здания располагалось 39 помещений различных размеров — кладовые, коридоры, лестницы. Точное назначение этого сооружения еще неизвестно. В его верхнем этаже (или этажах) находились комнаты, стены которых были расписаны фресками с изображением птиц, дельфинов, охоты на оленя и других сюжетов[367]. В ряде других домов также были стены, расписанные фресками или окрашенные одной краской.

Как и раньше, в Агиа-Ирини городское благоустройство поддерживалось тщательно: вдоль улиц и переулков тянулась разветвленная система крытых водостоков, заканчивавшаяся специальными выводными каналами под стенами города[368].

Два сильных землетрясения подорвали благосостояние города. Первое произошло в конце Позднеэлладского-П периода, между 1450 и 1425 гг., второе — около 1400 г. Население Агиа-Ирини сильно пострадало от этих бедствий, выпавших на долю двух поколений. В XIV—XIII вв. в городе было мало жилых домов. Основным центром оставалось лишь святилище, о котором подробно будет сказано ниже (см. стр. 155).

Градостроительство самого большого острова — Крита — в конце III — начале II тысячелетия переживало стремительный подъем. Около 1900 г. в Кноссе, Фесте, Маллии и Като-Закро[369] были возведены первые дворцы. Остатки этих ранних комплексов свидетельствуют о высоком уровне строительного мастерства. К сожалению, рядовой город того времени почти неизвестен. Из небольших раскопок вокруг Феста, Маллии и Кносса, а также в Палайкастро, Гурнии и других местах совершенно очевидно, что качество городских построек было также весьма высоким. Это подтверждают и данные последних раскопок в Маллии[370], где к западу от дворца раскрыта часть квартала, разрушенного в конце XVIII в. Здесь находилось большое многокомнатное здание. В его подвальном и первом этажах многие помещения служили кладовыми. Как отметил Ж. Пурса, все сооружение возведено по единому плану, учитывающему правила симметрии. Примечательно, что зодчий этого здания имел в своем распоряжении недорогие строительные материалы: весь дом был сооружен из кирпича и битой глины, связанных местами горизонтальными деревянными балками; камень употреблен лишь в особо важных местах, например в основаниях лестниц. Стены и полы были покрыты штукатуркой. Это некоторое несоответствие архитектурного мастерства и материальных возможностей строителя в какой-то мере отражает, как нам кажется, те сложные социальные процессы, которые происходили тогда в критском обществе. Быстрый рост имущего населения породил спрос на обширные городские сооружения, которые стремились возводить в возможно сжатые сроки при наличии достаточных, но не избыточных средств.

Около 1700 г. Маллия испытала, как и другие критские центры[371], землетрясение, после которого была восстановлена и просуществовала до XIII в. (Позднеминойский-III В период). В это время Маллия продолжала оставаться процветающим городом, где сохранялась центральная площадь для городских собраний[372] и было много солидных домов[373].

Сейсмическая катастрофа на рубеже XVIII—XVII вв. отчасти способствовала дальнейшему подъему строительного мастерства критян: необходимость быстрого восстановления многочисленных зданий заставляла мастеров совершенствовать все приемы зодчества. Резко возросшая тяга царей и знати к роскоши вынуждала имущие слои тратить все большие средства на монументальное строительство. В этих условиях архитектурная мысль критян и их строительное мастерство сделали большой шаг вперед[374].

Достижения критских зодчих были перенесены критянами на подвластные им острова — Киферу, Феру и некоторые другие.

Ряд приемов критских строителей нашел применение на других островах и на материке, где с XVI—XV вв. появляется большое число городов. Помимо крупных центров, прославленных в греческой традиции (Иолк, Фивы, Орхомен, Микены, Тиринф, Аргос, Пилос), теперь стали известны многие другие. Назовем в Пелопоннесе города у современных Каковатоса, Вафио, Тейхос Димайон (Ахайя), где возвышался мощный город[375]. В Фессалии раскрыт город у современной Филии[376].

Исследования мелких пунктов типа Бербати[377] показали, что тогда существовали и небольшие городки-слободы, в которых основным занятием жителей было одно или несколько видов ремесла. Примечательно, что Бербати было мирно оставлено жителями в середине XIII в., видимо, из-за упадка спроса на производившиеся здесь гончарные изделия или истощения глинищ.

Известен еще один тип городов на материке — столицы баси леев средней руки. Такова была в Мессении Нихория, которая в XV—XIII вв. превратилась в процветающий город[378]. Жители его строили тогда добротные дома из толстых каменных стен (в 0,55—0,60 м). Размеры плиты, служившей порогом одного из домов: 1,30 X 0,50 X 0,10 м, что указывает на крупный дверной проем.

Расположенный на холме город имел несколько террас, которые поддерживались солидными подпорными стенами[379]. Одна из таких стен была возведена еще в 1500—1450 гг.

Нихория была ремесленным и административным центром. Правившая здесь между 1400 и 1300 гг. династия имела немалые доходы, судя по дарам, положенным в царскую усыпальницу[380].

Степень комфортабельности жизни в небольших центрах материка известна еще мало. Некоторые свидетельства, как, например, терракотовая ванна в обычном доме в городке Палайохорафе[381] (в 15 км к северо-востоку от Пилоса), позволяют говорить о том, что в те времена заботились о гигиенических удобствах.

Пиратство в Эгейском бассейне наложило печать на градостроительство островной Греции. Для него характерно возведение хорошо укрепленных городов. На Эгине под основаниями храма Афродиты открыты стены и башни крупной ахейской крепости. На Наксосе обнаружены руины большого города у современного Наксоса[382], другой ахейский город стоял на месте современной Лигаридии[383]. Город Агиос-Андреас на острове Сифносе защищала мощная цитадель с 8 башнями и тремя воротами[384]. Наличие стольких ворот указывает на весьма интенсивное движение и перемещение многих групп горожан и сельчан.

Особое внимание было уделено укреплениям Милета, основанного на берегу Малой Азии еще критянами, но с XV в. ставшего ахейским городом.

Даже краткое перечисление известных ныне ахейских городов показывает, сколь интенсивным было градостроительство во II тысячелетии. Многочисленность этих центров говорит о важных изменениях, происшедших в общественной жизни. В сфере материального, производства это свидетельствует о подъеме производительности сельского хозяйства: труд земледельцев доставлял столько продукции, что уже значительная часть общества могла совершенно отойти от обработки земли. Происходил сложнейший процесс дифференциации сельского и городского населения. Различие интересов земледельцев и ремесленно-торгового населения городов не достигало еще особой остроты, но все-таки уже наблюдалось некоторое обособление среди этих двух групп свободных в силу далеко зашедшего разделения труда.

Скопление большого числа жителей в городах ставило особые задачи перед ахейскими зодчими. Градостроители должны были думать об упорядочении дорог возле городов, искать способы наилучшей планировки и размещения домов на пересеченной и сравнительно ограниченной территории. В крупных городах, таких, как Микены, в центральных кварталах нижнего города дома или имели смежные стены (например, Дом сфинксов и Дом маслоторговца), или были разделены узкими переулками (между Домом маслоторговца и Западным домом тянется проход шириною около 1,5 м). На окраине, судя по дому I, раскопанному в 1962 г., дома стояли более свободно[385].

Нам уже приходилось писать об искусных расчетах зодчих, которые обнаруживает планировка акрополей в столицах ахейских царств в XIV—XIII вв. Эти комплексы возводили лучшие мастера своего времени, которых в пределах каждого поколения насчитывалось, вероятно, не больше четырех-пяти десятков на всю страну. Но сколь бы ни были гениальными эти одаренные инженеры, они не могли бы поднять строительное искусство на такую высоту, если бы во всей Греции не работало тогда значительное число, пусть более скромных, но все же очень умелых строителей. Именовавшийся обычно τέκτων, такой мастер, судя по эпосу, пользовался большим уважением современников. Примечательно, что, сравнивая борцов в «Илиаде», поэт пользуется образом, навеянным практикой строителей. Одиссей и Эант схватили друг друга так крепко, словно стропила, которые в кровле высокого дома сплачивает прославленный строитель, противоборствуя силе ветров (Il., XXIII, 712—713). Видимо, эта картина была особенно близка слушателям аэдов, ценившим искусство строителей. Хотя в эпосе упоминаются два вида крыши, плоская и двускатная, все же поэт обратился к седловидному перекрытию, более сложному по конструкции. Вообще, в эпосе сюжеты, связанные со строительством, излагаются всегда с большой обстоятельностью и любовью, причем им уделено много места.

По проектам рядовых мастеров (часто и с помощью их собственных рук) в селах и небольших городках возводили свои жилища люди среднего достатка и более бедные слои. Частые землетрясения на юге Балканского полуострова заставляли предъявлять особые требования к прочности домов, оборонительных сооружений, улиц и даже дорог. Как показывают раскопки многочисленных селищ и городищ, рядовой ахейский строитель успешно справлялся с этими задачами.

Чтобы иметь более ясное представление о градостроительстве широких слоев населения, полезно остановиться на описании ставшего недавно известным небольшого прибрежного городка в Лаконии.

Городище расположено на южном берегу полуострова Малея, на окраине плодородной долины Ватика[386]. Так как за прошедшие три тысячи лет уровень воды в Средиземном море поднялся почти на 4 метра, то ныне низменные районы городка оказались под водой, а более возвышенная южная часть его образует в настоящее время островок Павлопетри, отделенный от материка полосой мелководья шириною около 200 м.

Лежащий в 700 м к югу от современного берега материка гористый остров Элафонисос также был в древности частью суши — в I тысячелетии он составлял полуостров Онугнаф, «Ослиная челюсть»[387]. Таким образом, исследуемый ахейский городок лежал в глубине большого залива (современный Ватикский залив). Защищенность этого места от бурь и штормов весьма высокая, как показывает хорошая сохранность остатков домов на глубине всего лишь 2—3 м, видимо, сюда не доходили даже сильные волны[388].

Еще В. Лиик, побывавший на месте в 1806 г., видел древние могилы, вырубленные на склоне известняковых скал[389], омываемых морем. Движущиеся песчаные дюны в значительной мере закрывают теперь этот прибрежный некрополь.

Городище Павлопетри прослеживается в основном на затопленной морем площади, начинаясь приблизительно в 50 м к юго-западу от линии современного берега. При этом восточная часть объекта плохо доступна обозрению, так как и здесь происходит образование песчаных наносов. Строительные остатки четко выступают на площади около 300 X 100 м., но все городище было значительно больше (исследователи полагают, что оно достигало 10 га).

В основном городок располагался на низменной местности, но гористый участок современного островка Павлопетри был также заселен. На нем были найдены черепки начиная от Раннеэлладского времени[390]. Примечательно единство форм и техники изготовления посуды III тысячелетия в Павлопетри и приемов керамического дела на островах — на ближней Кифере и на Сиросе[391].

Подъемный материал эпохи Средней бронзы повторяет посуду среднеэлладского времени из двух областей Лаконии, с острова Кифера и ряда Кикладских островов[392]. Все эти данные о заселении территории Павлопетри в III — первой половине II тысячелетия указывают на длительную традицию обитания. Поэтому весьма важно отсутствие каких-либо следов особо монументальных сооружений XVI—XIII вв. на самой возвышенной части всего урочища (судя по цифрам на рис. 3, островок достигает 36 м в высоту над современным уровнем моря, следовательно, в ахейские времена он возвышался приблизительно на 40 м). Данный факт позволяет предполагать, что в таком небольшом приморском городке не существовало членения на акрополь и нижний город. Иными словами, здешнее административное звено ахейской государственной системы было столь незначительным, что оно не требовало выражения посредством особых градостроительных форм.

Предварительное изучение сохранившихся под водою руин показало, что во второй половине II тысячелетия городок состоял из многих кварталов. Главная улица (№ 1), тянувшаяся с юго-запада на северо-восток, имела в среднем ширину в 3 м. Под прямым углом к ней подходили улицы № 2 и 4. В южном конце улица № 1 делает изгиб, и здесь под углом в 30° к ней подходит улица № 3, частично мощеная[393]. В других частях городища прослеживаются следы еще нескольких улиц. Таким образом, городок состоял из четко обозначенных кварталов.

Дома были сложены из солидных стен шириною до 0,60 м, причем мастера так хорошо подбирали камень, что нет никакой разницы между кладкой внутренних и внешних стен.

Здания стоят довольно свободно, при двух домах (II и VIII) имеются дворы, обнесенные каменной оградой.

Жители ахейского Павлопетри заботились об удобном жилье — хотя дома здесь не имели строго прямоугольного плана, однако они были пространные (в 225, 192, 130, 220, 140, 160 кв. м.) и многокомнатные. В некоторых случаях заметно, как по мере надобности к дому пристраивали новые помещения. Примечательно, что мегаронная планировка здесь почти отсутствует (лишь здание VII имеет помещение, сходное с мегароном). Все 13 домов изучаемого времени сходны по характеру, что указывает на примерно одинаковый уровень благосостояния их владельцев. Здания Павлопетри значительно крупнее, чем дома того же времени в поселении Кораку, где большинство жилищ имело 2—3 комнаты и лишь дом ρ насчитывал 6 помещений[394]. Очевидно, это зависело от разницы в материальном достатке сельчан и горожан.

Даже беглое знакомство с планировкой столь небольшого городка, как ахейский Павлопетри, показывает, что тогдашние градостроители с успехом применяли свои знания для создания наиболее благоприятных условий не только в столицах, но и в скромных центрах, заселенных ремесленниками, моряками и отчасти земледельцами. Вместе с тем характер жилищ в этом окраинном городке резко отличается от более строгих очертаний частных домов столичных городов, таких, например, как Микены[395].

В эпоху Поздней бронзы ряд необитаемых ранее мест был заселен ахеянами. Выше названы такие пункты в Мессении. И на островах происходили аналогичные процессы. Например, новое поселение возникло с XIV в. на сстрове Итака у современного Трис Лангадас[396].

Итак, изучаемый период был наполнен напряженной созидательной деятельностью. В XXIII—XIII вв. значительно продвинулись вперед познания в одних областях производства, а в других — возникли совершенно новые отрасли знаний. Отмеченный процесс нашел яркое отражение в мировоззрении ранних греков. Впервые в истории человеческой мысли они сформулировали идею о том, что человек добивается знаний и овладевает стихийными силами природы лишь своей силою и смелым дерзанием. Образ Прометея, давшего людям познание и мастерство ценою собственных мучений, выражает глубокую веру греков эпохи бронзы в могущество разума и труда.

Загрузка...