Грех и чувствительность

Глава 19

— Я не в настроении для этого, Элинор, — отрезал Валентин. — Уходи с дороги.

Она тоже была не в настроении, но девушка совершенно не собиралась позволить ему сбежать без объяснений. И что бы он не сказал, было бы лучше, если бы это позволило ей снова дышать. В настоящий момент ее горло и грудь были так напряжены, что девушке казалось, что она умирает.

— Не смей трогать с места, Фредерик, — приказала Элинор, обходя упряжку и приближаясь к дверце. — Отойди в сторону, Деверилл, и пусти меня внутрь, или я начну выражать свои чувства прямо здесь.

Прищурив глаза, Валентин распахнул дверцу на всю ширину, а затем отодвинулся назад в темноту кареты. Очевидно, он не собирался помочь ей забраться внутрь, поэтому девушка одной рукой подобрала свои юбки и вскарабкалась в экипаж самостоятельно.

Валентин уселся так далеко от нее, насколько мог, сложив руки на груди. И хотя она была очень рассержена, выражение его глаз заставило ее заколебаться. Не многие люди решались противоречить маркизу Девериллу. Не много вещей задевало его. А характер маркиза проявлялся редко и был крайне неприятным. Несомненно, Элинор сама разбудила в нем этот нрав, даже если ее братья и добавили значительную часть топлива для его разогрева. Но при этом Элинор была в ярости, и сразу по нескольким причинам. Она не лгала ему, в конце концов. На самом деле, маркиз был единственным человеком, которому она не лгала. А вот он не смог бы заявить такое же по отношению к ней.

— Ты сделала кое-какие вещи для меня более трудными, чем нужно, — заявил он.

Элинор готова была взорваться.

— Трудными для тебя? Я доверяла тебе, Деверилл.

Он фыркнул.

— Кажется, это была твоя ошибка.

В течение нескольких мгновений девушка смотрела в его глаза, пытаясь выяснить раз и навсегда, кем же был настоящий Валентин Корбетт, как будто кто-то мог когда-либо надеяться на то, чтобы полностью разгадать эту загадку. Прежде у девушки было четкое ощущение, что именно с ним она была в ту ночь у пруда для крещения, а сегодня он куда-то пропал. Но ей нужно было поговорить именно с ним, а не с этим нахальным, циничным повесой, который никогда не даст ей прямого ответа.

— Я не собираюсь рыдать и заявлять тебе о том, что ты использовал или опозорил меня. Я с широко открытыми глазами согласилась на этот опыт.

— Это ободряет, — прокомментировал маркиз.

— Помолчи. Я еще не закончила. — Девушка сделала вдох. — Все, что я хотела — это маленькую частичку свободы, одно приключение.

— Я и дал тебе это.

— Нет, не дал. Все время пока ты заявлял, что ты мой друг и симпатизируешь моим чувствам, ты следовал приказам Мельбурна. Хотя я уверена в том, что он не знает подробностей. — Если бы Себастьян знал их, то или она или Валентин были бы уже мертвы, или кого-то из них вынудили бы бежать из страны. — Все это время ты держал в голове те пределы, за которые мне нельзя было выходить, и у тебя были намерения навязать мне их. Себастьян придумал тебе занятие — удерживать меня от по-настоящему диких выходок, и ты принял это назначение.

— Именно ты решила довериться мне, это был твой выбор.

— И я больше не сделаю этой ошибки. Проклятие, Валентин, я не ребенок, чтобы меня удерживали вдали от конфет. Я — взрослый человек. И я думала, что восхищаюсь тобой. Ха. Будь уверен, что следующее приключение, которое я выберу, не будет иметь с тобой ничего общего. И это будет то, что ты не сможешь контролировать. — Она снова перевела дыхание. — Ты должен был сказать мне.

— Это принесло бы какую-то пользу? — почти неохотно спросил он, словно любопытство перевесило здравый смысл.

Отлично. Это был тот Валентин, которого она хотела отругать.

— Я нашла бы кого-то другого — кого-то, кто не был обязан доносить Мельбурну каждую мою мысль и каждый разговор.

— Я этого не делал. — Валентин передвинулся. — Вот почему он был так чертовски зол этим утром. Проклятый Кобб-Хардинг заявился и попытался описать ему твои груди.

Элинор побледнела.

— Кобб-Хардинг был здесь?

— Он предложил брак как способ спасти твою репутацию. Если бы я сделал то, что должен был и рассказал Себастьяну о том, что произошло у Бельмонта, то у него было бы какое-то время чтобы подготовиться к предложению Кобб-Хардинга.

Элинор кивнула.

— Возможно так. Но, несмотря ни на что, ты не оказал мне никакой услуги.

Маркиз зло усмехнулся.

— Это не то, что ты говорила про ту ночь.

— Та ночь был мой идеей, а не твоей. Может быть, ты и держал руку на поводьях, но эта лошадь получила от тебя то, что хотела, загнал ты ее в загон или нет. — Девушка наклонилась вперед и ткнула его пальцем в колено. — А думал ли ты над тем, что я — не единственная женщина, которая использовала тебя подобным образом? Ты достаточно хорош в этом виде занятий.

— Никто не использует меня.

— Ты уверен? Возможно, те женщины, которых ты гордо соблазнил, а затем отбросил прочь, на самом деле только играли с тобой. Может быть, это ты обеспечивал им что-то — одну-единственную вещь — которую они хотели, и поэтому они использовали и отвергали тебя. — Она встала, снова открыв дверь. — Потому что, честно признаюсь, Валентин, учитывая твои поступки, я не вижу, для чего еще ты можешь годиться.

Никто никогда не разговаривал с ним подобным образом. И никто никогда не заговорит снова, поскольку он об этом позаботится. Валентин остался сидеть, главным образом потому, что он сосредоточился на том, чтобы не ударить Элинор. Он наблюдал, как она вышла из кареты и закрыла дверцу, когда спустилась вниз.

— Все в порядке, Фредерик. Отвези его домой. Я закончила с ним.

Он был сыт по горло этим проклятым семейством. До того, как экипаж смог доехать до конца дорожки, Валентин распахнул дверь и спрыгнул на землю.

— Я пойду пешком, — заявил он, пристально глядя на удивленного кучера.

— Хорошо, милорд.

Теперь была его очередь высказаться начистоту. Маркиз обернулся, но спина Элинор уже исчезла в доме, будто почувствовав ту опасность, которая может ей грозить, Стэнтон бросил на Валентина один взгляд и закрыл парадную дверь.

Отлично.

— Ты не права! — заорал он во весь голос, не обращая внимания на то, что грум и кучер настороженно смотрят на него.

Вероятно, отправиться домой пешком было хорошей идеей. Для всех заинтересованных лиц будет лучше, если он немного успокоится перед тем, как достигнет знакомой порочной атмосферы собственного дома. Маркиз зашагал вниз по улице, радуясь, что ему придется идти почти две мили. Он использует каждый фут этого расстояния.

Добрую половину мили он просто сыпал проклятиями. Итак, Элинор испытывает к нему отвращение. А он просто использовал ее для небольшого развлечения, с волнением и удовольствием, и сейчас, когда ситуация стала слишком сложной, настало время положить этому конец. Тем лучше!

Но он не был обманщиком. Валентин не лгал ей о своем участии, даже если он и позабыл рассказать ей, почему он неожиданно стал ходить за ней тенью. В настоящий момент Деверилл не хотел признавать это, но он наслаждался ее компанией. Маркизу нравилось разговаривать с ней и пытаться выяснить, как работает ее разум. Элинор Гриффин была одной из немногих знакомых ему женщин, у которых, казалось, были и другие желания в жизни, кроме того, чтобы устроиться как можно комфортнее.

А сейчас он чувствовал себя так, словно она ударила его в зубы. Что бы она не планировала делать дальше, Мельбурн никогда не делает одной и той же ошибки дважды. Он сказал, что ее восстание окончено, значит, он имел в виду именно это. Герцог, вероятно, благодарит свою счастливую судьбу, за то, что Джон Трейси появился в Лондоне. Несомненно, даже Элинор не станет возражать против брака с героем войны. Ад и все дьяволы, без сомнения, он будет давать ей столько приключений, сколько она захочет — каждую ночь в их уютной маленькой супружеской постели.

— Черт побери, — прорычал он.

— Деверилл! — позвал его знакомый голос.

Маркиз повернул голову в сторону дороги, когда рядом с ним остановилось ландо.

— Хеннинг, — проворчал он, кивнув, и продолжил путь.

— Какая-то дама выставила тебя на улицу, когда ее муж вернулся домой? — со смешком продолжал полный молодой человек, сделав своему кучеру знак ехать рядом с маркизом. — Позволь мне подвезти тебя.

— Благодарю тебя, но нет. Я пройдусь.

— Но…

— Я сейчас не в настроении общаться, Фрэнсис, — прервал знакомого Валентин, остатки его терпения рушились на глазах. — Доброго дня.

Хеннинг дружелюбно кивнул.

— Тогда я оставляю тебя в покое. Я видел много джентльменов с таким выражением на лице. Кучер?

Валентин остановился.

— С каким выражением? — резко спросил он.

— Выражением, которое означает, что какая-то девица вскружила им голову. Даже я сам один или два раза ощущал это. Не говоря уже…

— Никакая девица не вскружила мне голову, — прорычал маркиз. Черт, черт побери! Люцифер сейчас, должно быть, просто воет от смеха. Даже у тупоголового Хеннинга есть для него совет. — Это я кружу им головы.

— Тебе не нужно рассказывать мне об этом, — ответил Фрэнсис Хеннинг, добродушное выражение его лица слегка изменилось. — Я видел результаты. Хорошо еще, что ты разбиваешь сердца только замужних леди.

— Почему это?

— Потому что им уже слишком поздно носить по тебе траур и становиться старыми девами в твою честь.

Деверилл сомневался, что хоть кто-либо из его завоеваний когда-либо задумывался о чем-то подобном. Они переносили свое внимание на следующее завоевание — или завоевателя — точно так же, как это делал он. Точно так же…

— Отлично. — Валентин показным жестом достал карманные часы. — У меня назначена встреча. Извини.

Кивнув, Френсис снова махнул своему кучеру, оставив Валентина стоять посреди тротуара. Из всех людей, которые могли бы сказать что-то стоящее внимания, маркиз считал Фрэнсиса Хеннинга наименее вероятным кандидатом. И все же искривленная логика недоумка почти повторяла то, что ранее ему прокричала Элинор.

Но все это не имело смысла. Она должна ошибаться. Что бы она ни говорила, ни одна девица никогда не использовала его. Мысль о том, что Элинор утверждала, что она проделала это с ним — просто использовала его для того, чтобы получить свое приключение — была смехотворной. И приводила его в бешенство.

Он не был каким-то там племенным быком, которого коровы находят, когда никого лучшего нет поблизости, а затем отправляют обратно на пастбище, когда закончат с ним. Все происходит совсем наоборот. Все это знали. Он это знал.

От Элинор Гриффин было слишком много неприятностей. Другие женщины называли его бесчувственным или жестоким, но они никогда не называли его никчемным. И услышать от нее обвинение в этом было более… раздражающим, чем он мог когда-либо ожидать.

И только из-за того, что первоначальная причина искать ее компании была принуждением с чьей-то стороны, Элинор не стоило пренебрегать значимостью испытанного ею приключения. Она выбрала его, и Валентин предоставил ей возможность получить то, чего она хотела. Даже если бы у него не было обязательств перед Мельбурном, он все равно сделал бы то же самое.

Валентин нахмурился. Это не могло быть правдой. Если бы он каким-то чудом угодил в эту ситуацию, не зная ее братьев, не имея обязательств держать ее в относительной безопасности, то маркиз устроил бы ее приключение таким образом, чтобы оно отражало как можно больше того, что он хотел от нее. И в это приключение бы входило значительно больше секса и гораздо меньше внимания к тому, что, как Элинор утверждала, она ищет. То есть искала.

Неужели Валентин каким-то образом испортил все это для нее, просто не рассказав Элинор о том, что кто-то другой попросил его присматривать за ней? И какого дьявола это вообще должно его беспокоить? Она оскорбила его, ее братья оскорбили его, и у него есть сотня других женщин, которых маркиз может использовать, чтобы прогнать Элинор из своего сознания. Или они могут использовать его, если то, что она сказала, было правдой.

Деверилл снова выругался, игнорируя испуганные взгляды проходящих рядом людей. Она что-то сделала с ним. Она сделала его безумным. Вот почему он никак не мог перестать думать о том, что Элинор сказала, не мог не думать о ее чертовом приключении, не мог не думать о ней. И это, конечно же, приводило маркиза к размышлениям о том, когда Мельбурн пригласит к себе Трейси, и согласится ли Элинор на этот брак просто назло или, что даже хуже, потому, что ей нравится этот чертов герой войны. Вероятно, его она никогда не назовет бесполезным.

— Проклятие.

Маркиз поднял голову, остановившись, когда осознал, что пропустил свой поворот и оказался на Саут-Одли-Стрит перед скромной часовней рядом с Гросвенор. Вероятно, он проходил мимо тысячу раз, но так как это была церковь, то он не обращал на нее никакого внимания.

Церковь. Маркиз намеревался побывать в принадлежащем Богу здании только два раза в жизни: первый раз — когда он найдет женщину, которая сможет родить ему наследника, и второй раз — когда его соберутся хоронить, если только освященный потолок не треснет в ужасе, когда его внесут внутрь.

Застенчиво оглядевшись, Валентин распахнул ворота и вошел на территорию церкви. Молния не поразил его, но, тем не менее, он продолжал двигаться с осторожностью. Арка из переплетающихся роз отмечала вход на маленькое кладбище, в то время как еще больше распустившихся красных цветов окаймляли маленькую дорожку, ведущую к четырем парадным ступеням строения из дерева и камня. Глубоко вздохнув, маркиз уселся на самую нижнюю из гранитных ступеней.

— Доброе утро, сын мой, — произнес тихий мужской голос сзади и выше него.

Что же, это определенно не сам Господь Бог. Валентин наклонился через плечо, чтобы посмотреть, кто это.

— Отец. Прошу извинить за беспокойство. Мне просто нужно было время, чтобы подумать.

Высокий худой мужчина, одетый во все черное, кивнул ему.

— Вы ведь лорд Деверилл, не так ли? Валентин Корбетт?

— Это я.

— Ах. Полагаю, я прочитал одну или две проповеди про вас.

Если Валентин чего и не ожидал, так это юмора от представителя духовенства.

— Для меня это честь.

— Да, небольшое упоминание о грехе всегда заставляет паству внимательнее прислушиваться. — Пожилой священник с ворчанием опустился на ступеньку выше той, на которой сидел Валентин. — Я давно хотел спросить — вас назвали в честь святого?

Маркиз пожал плечами.

— Полагаю, что так. Я родился в день святого Валентина. Кажется, мой отец всегда считал это какой-то шуткой. Я не понимал этого, пока не подрос.

— Да, полагаю, что святой Валентин гораздо легче проникает в более чистое сердце, чем ваше — если судить по репутации. Неужели только необходимость подумать привела вас сюда?

— А вы всегда прячетесь у порога, поджидая язычников, которых можно обратить?

Священник усмехнулся.

— Если хотите знать, я собирался поливать розы. Тем не менее, я приветствую любого входящего в эти ворота. Не торопитесь, сын мой. Думайте о чем хотите.

Снова заворчав, священник поднялся, спустился по оставшимся ступеням и неуклюже направился к маленькому навесу в саду. Валентин наблюдал за тем, как он появился с лейкой и продолжил путь к маленькому колодцу посреди сада.

— Если это какой-то знак, то он довольно слабый, — прокомментировал свое появление здесь маркиз, ни к кому не обращаясь, а затем встал, чтобы помочь священнику поднять воду из колодца. Несколько недель назад он даже не стал бы затруднять себя этим, однако Валентин сомневался, что несколько недель назад он вообще ступил бы на церковную землю.

— Скажите мне, отец, — проговорил он минуту спустя, поднимая полное ведро воды, чтобы наполнить лейку, — есть ли какой-то грех в том, чтобы не рассказать кому-то, что ты защищаешь его, когда этот кто-то находится под впечатлением, что ты безудержно участвуешь в его приключениях?

— Грех? Нет, это не один из смертельных, конечно. Я бы сказал, что это ложь.

— Да, для ее собственной пользы.

— Это зависит от кое-чего.

— О, в самом деле? От чего, умоляю, расскажите?

— Кто решил, что эта ложь будет для ее пользы? А это препятствовало тому, чего эта леди намеревалась достичь?

— А что если то, что она намеревалась достичь, было грехом?

Священник посмотрел на него.

— Вы не просили меня обсуждать мораль — только поступки.

Валентин поднял полную лейку и потащил ее к ближайшим розовым кустам.

— Поступки. Да, думаю, то, что я скрывал настоящую причину своего присутствия там, могло препятствовать ее осознанию настоящего… духа своих поступков.

— Тогда вы были неправы.

— Даже так? — ответил маркиз, приподняв бровь.

— Я подумал, что вы сможете оценить прямой ответ. Я мог бы рассказать вам притчу, если вы это предпочитаете.

— Благодарю вас, не нужно. — Валентин ненадолго сосредоточился на поливке, достаточной для того, чтобы сделать лейку легче. — Значит, я должен предпринять какие-то шаги, чтобы исправить ситуацию.

— Я, несомненно, не могу посоветовать вам, как действовать в манере, поощряющей грех. — С небольшой усмешкой священник взял наполовину пустую лейку, чтобы продолжить поливать цветы. — Но исправление ситуации кажется мне более достойной задачей, чем ее ухудшение.

— И к тому же гораздо более трудной. Благодарю вас. Это определенно была весьма неожиданная беседа, отец…

— Майкл. Отец Майкл. И я сам нашел наш разговор очень интересным, лорд Деверилл. Не стесняйтесь заходить, чтобы поговорить в любой понедельник или четверг.

— Почему в понедельник или четверг?

— Потому что в эти дни я поливаю розы.

Валентин усмехнулся. Приподняв свою шляпу, он направился обратно к парадным воротам. Однако на полпути еще один вопрос возник в его голове. Этот вопрос ужаснул его, но ради Люцифера — или, скорее, ради Бога, учитывая место, где он находился — это был всего лишь вопрос. Это ещё ничего не значило, к тому же маркизу определенно не у кого было больше спросить.

— Отец Майкл?

— Да, сын мой?

— Если я приведу кого-нибудь с собой, можете вы… — У него во рту пересохло, и он сглотнул. Просто вопрос, напомнил он себе, ни на мгновение не поверив этим словам. — Можете вы поженить нас?

— Нет, если не было произведено оглашение или не получено специальное разрешение из Кентербери. Если вы настолько отчаянно решили воздерживаться от греха, то я могу посоветовать Гретна-Грин. — Отец Майкл нахмурился. — Хотя мы не поощряем таких вещей. Слишком они скандальные.

Кивнув, Валентин закрыл за собой ворота и зашагал по улице в сторону Корбетт-Хауса. Его потрясло даже то обстоятельство, что он смог выговорить слово «поженить», не говоря уже о том, что он продолжал рассматривать эту возможность. Тем не менее, в одном маркиз был уверен; он не хочет, чтобы Элинор вышла замуж за лорда Джона Трейси.

И даже священник сказал, что у Валентина есть обязательство все исправить. Элинор хотела приключение, что-то дикое и неконтролируемое, и абсолютно без всякой безопасности и защиты. Что ж, он собирается предоставить ей одно такое приключение — если только мысли об этом не доведут его сначала до удара.

Элинор прямо с подъездной дорожки промчалась вверх по ступеням. Все три ее брата следовали за ней, и девушка забаррикадировалась в своей спальне. Пока Закери барабанил в дверь, она даже перетащила свой туалетный столик, чтобы преградить вход, и прислонила к нему одно из мягких кресел.

— Уходите прочь! — закричала она, направляясь к оставшемуся креслу рядом с окном и упав на него.

— С этим еще не закончено, Нелл, — послышался голос Себастьяна, хотя, кажется, он был немного дальше от двери, вероятно, прислонился к стене, позволив Закери пытаться выломать дверь и войти.

— Я не слушаю. Может, у меня и есть за что отвечать, но тебе тоже есть за что. И ты не заставишь меня угрозами ничего сделать. Когда я все обдумаю, тогда выйду, и у нас будет спокойная дискуссия, как подобает взрослым людям. Один на один. Не будет никакого ошеломляющего численного превосходства.

— А тем временем ты будешь прятаться здесь? — ответил низкий голос герцога, в его тоне наконец-то слышался сарказм.

— Я не стала бы прятаться, если бы вы прекратили преследовать меня. Уходите прочь, и позвольте мне спокойно подумать. — Вспомнив, что она только что подслушала из громкого рева Мельбурна при беседе с Девериллом, Элинор вскочила с кресла и снова подошла к двери. — И ко всему прочему ты мошенник, Мельбурн. Не думай, что ты выиграл! — прокричала она.

— Я не думаю, что кто-то вообще выиграл, — послышался его негромкий голос. — Мы будем внизу, Нелл. Никто не покинет дом, до тех пор, пока мы не уладим этот вопрос. И я действительно имею в виду «уладим».

Элинор схватила подушку со своей кровати и прижала ее к лицу так, чтобы была возможность закричать в мягкую поверхность. Это помогло немного облегчить терзавшую ее неукротимую ярость, и она сделала это еще раз.

Когда ее гнев, побуждавший девушку беспокойно метаться или ударить кого-нибудь, остыл, глубокая боль, скрывавшаяся под ним, начала наполнять тяжестью ее грудь. Вместо того чтобы кричать в подушку, девушка прижала ее к себе. Рыдание вырвалось из ее горла, за которым последовало еще и еще одно, до тех пор, пока она не начала дрожать от слез.

Это было не из-за Стивена Кобб-Хардинга, который явился и угрожал ее семье. Они смогли бы справиться с этим. Как бы зол не был Мельбурн, он не позволил бы пострадать репутации Гриффинов или их положению в обществе. Для него это означало абсолютно все.

Нет, она знала слишком хорошо, почему плачет. И от того факта, что она рыдает и убита горем из-за него, ей было еще хуже. Почему она доверяла ему? Почему она просто предположила, что ни о чем не заботящийся маркиз Деверилл внезапно заинтересуется дружбой с ней? Потому что она хотела этого. Вот почему.

— Глупая, — отрывисто пробормотала девушка, промокая свое влажное лицо подушкой. Валентин разбивал сердца с тревожной регулярностью, а она просто предположила, что неуязвима. А он искал ее компании только потому, что Мельбурн заставил его это сделать. И все те советы и примеры, которые Деверилл приводил — те вещи, которыми она начала восхищаться в нем — все они были даны из-за обязательств перед Мельбурном.

А ее приключение, эта ночь с ним… Верно, она просила его и о том, и о другом, но… Ох, Элинор не знала, что думать. И к своему удивлению, ей захотелось снова поговорить с Валентином. Не кричать на него еще раз, а выяснить, о чем он на самом деле думал, и, что более важно, что он чувствовал, пока они были вовлечены в ее так называемое восстание.

Однако после того, что она наговорила ему, было весьма вероятно, что Валентин никогда снова не заговорит с ней. Никогда не поцелует и не прикоснется к ней, и не побеседует с ней, а завтра, возможно, он будет держать под руку какую-нибудь хорошенькую, пустоголовую девицу, притворяясь, что вообще никогда не интересовался Элинор. Если вообще интересовался.

Девушка закрыла лицо руками, раскачиваясь взад и вперед в своем удобном кресле. Какой бы разговор не произошел между ней и Мельбурном, когда, предположительно, она все логически обдумает, Элинор уже знала, каков будет его конечный результат. Ее брат вручит ей список из двух или трех имен, предоставляя ей сделать выбор так, словно она имела свободу выбирать, а затем устроит свадьбу. Если ей повезет, то будет сделано настоящее предложение, хотя, конечно же, ее присутствие будет самой незначительной частью сделки.

Элинор была уверена, что никогда прежде она не ощущала себя такой одинокой, и в глубине своих мыслей она продолжала считать Деверилла тем человеком, с которым ей больше всего хотелось поговорить, его она считала компаньоном и другом. Все происходило так, словно ее сердце отказывалось принять то, что так хорошо понимал ее разум — маркиз отбросил ее прочь, как слишком большую неприятность, и что ей нужно позволит ему уйти и сконцентрироваться на том, чтобы сделать свое будущее настолько сносным, насколько это возможно.

— Проклятие.

Самое худшее было в том, что она сделала это сама. Она хотела новых ощущений, нового взгляда на жизнь, но очевидно, как Мельбурн и заявил ей, ничто из этого не было настоящей свободой. Ей только хотелось, чтобы этот факт был продемонстрирован ей с меньшим шумом и убеждением.

— Тетя Нелл? — послышался тихий стук в дверь.

Итак, они послали Пип на переговоры. Трусы.

— В чем дело, моя дорогая?

— Ты собираешься спуститься вниз на обед?

Элинор заморгала, поворачиваясь, чтобы выглянуть из окна. На улице ее приветствовала темнота, освещенная редкими газовыми фонарями, горевшими вдоль тихой улицы. Господи, да она просидела весь день, безучастная ко всему. Но если она сейчас спустится вниз, то ей придется вступить в еще одно сражение, а она была просто не готова к этому. Пока не готова.

Девушка поднялась и наклонилась через свой туалетный столик, который все еще стоял перед дверью.

— Нет. Пожалуйста, попроси Хелен принести мне немного супа и хлеба, я тебе буду очень благодарна.

— Элинор, ты не можешь вечно оставаться взаперти.

У нее было подозрение, что Себастьян скрывался где-то поблизости.

— Я знаю. Только до завтра.

Ее брат долго молчал.

— Очень хорошо. Ты не находишься под арестом. Я только хочу, чтобы ты оставалась в доме до тех пор, пока мы не оценим ущерб, нанесенный Кобб-Хардингом.

— Я никуда не собираюсь, — ответила девушка, положив ладонь на дверь. — Спасибо за то, что дал мне немного времени.

— Увидимся утром.

— Спокойной ночи, тетя Нелл. Не грусти. Если ты хочешь, чтобы я помогла тебе накричать на кого-то завтра, дай мне знать.

— Благодарю тебя, Пип. Спокойной ночи.

Хелен принесла Элинор суп и хлеб, и помогла отодвинуть мебель обратно на место.

— Мне разобрать вашу постель, миледи?

— Нет. Я сама это сделаю. На самом деле, ты можешь идти. Я выставлю посуду за дверь.

— Хорошо, миледи. В какое время мне разбудить вас утром?

Элинор выдавила улыбку. Некоторые вещи никогда не меняются, не важно, какой хаос царит в ее жизни.

— В половине восьмого, если тебе будет удобно. Спокойной ночи, Хелен.

Горничная сделала реверанс.

— Спокойной ночи, миледи.

Усевшись за туалетный столик, Элинор начала есть суп. Это был ячменный суп с цыпленком, тот, что она обычно предпочитала, но после первой ложки девушка едва замечала его вкус. Ее сознание не хотело отказываться от сценариев и разговоров, в которых она встречалась с Валентином, а тот опускался на колени, чтобы признать, что он заботится о ней и умоляет о прощении за свой обман. Она вздохнула. Это выглядело так мило, но невозможно было представить себе что-то более невероятное.

После того, как она закончила есть, Элинор убрала посуду, а затем провела целый час, бесцельно слоняясь по комнате, четыре раза попытавшись сесть и начать читать, и еще три раза — заняться своей корреспонденцией, но каждый раз терпела сокрушительную неудачу.

— Пропади все это пропадом, — пробормотала она. — Просто иди в постель, Элинор. Утром все будет выглядеть лучше.

Она не верила в это, но поскольку девушка дурачила себя, то с таким уже успехом могла делать это с помощью каких-то приятных вещей. К несчастью, одновременно самой приятной и самой неприятной вещью, о которой она могла думать, оказывался Валентин Корбетт.