Гринвичский меридиан

9

Телефон, стоявший на длинной полукруглой стойке, зазвонил так пронзительно, что она прямо-таки съежилась от неожиданности. Жена хозяина кафе, обычно видная только по пояс в обрамлении пачек сигарет, жевательной резинки и зажигалок, встала, обогнула вертушку с почтовыми открытками, прошла вдоль вереницы выпивающих посетителей и схватила трубку.

— Двести три — двадцать семь — двадцать, — прокричала она.

С минуту она слушала молча: в трубке что-то долго говорили. В баре сидела дюжина клиентов — четверо у стойки, восемь в зале, из них пять женщин и семеро мужчин. Хозяйка обвела взглядом последних и остановилась на Поле.

— Сейчас посмотрю, кажется, он здесь.

— Вот черт! — буркнул Поль.

— Это вас! — шумно прошептала хозяйка, отлепив щеку от трубки и заслоняя рукой дырочки в аппарате.

Он кивнул.

— Да, он здесь, — объявила она, сняв руку с дырочек.

Поль встал и подошел к стойке.

— Идите лучше в кабину, — шепнула она, снова прикрыв трубку ладонью.

Поль отправился извилистым маршрутом в направлении, указанном стрелочкой «Туалет —Телефон».

— Не кладите трубку, — посоветовала хозяйка дырочкам.

Поль вошел в кабину и в свою очередь снял трубку.

— Да? — сказал он. — Да.

Первое «да» было произнесено очень медленно, второе чуть быстрее; за ними последовало еще несколько «да»; он попытался добавить что-то к одному из них, но это оказалось невозможно, и вместо «да» он произнес «да нет!». Далее послышались «нет», «нет, да!», «возможно», звучавшие нетерпеливо или покорно, затем он сказал, что не знает, послал напоследок невидимому собеседнику еще несколько «да» и повесил трубку.

Выйдя из кабины, он с унылой миной проследовал в двойную уборную, расположенную тут же рядом. Пол был влажный и слегка лип к подошвам, стояла вонь, какой-то посетитель усердствовал над писсуаром. Поль встал рядом, на свободное место, и принял нужную позу, прислушиваясь к звону струи своего соседа. «Людей можно разделить еще и на две такие категории, — подумал он, — на тех, кто аккуратно писает на стенку писсуара, и тех, кто целится прямо в дырку, невзирая на шумный плеск, производимый струей. Вторая категория, наверное, самая многочисленная». Что же касается Поля, то он относился к первой, к тем, кто орошает стенки писсуара. Сосед удалился, Поль закончил, встряхнулся и пошел в зал.

— Ну никакого покоя! — пожаловался он. — Прямо хоть бар меняй.

— Кто звонил?

— Один друг.

Вера ответила широкой скептической усмешкой.

— Ладно, это был не друг.

— Вечно ты привираешь, — сказала она.

Оказывается, они уже перешли на «ты».

— Да, — ответил Поль, — я ужасный врун.

И они возобновили прерванную беседу. Вера описывала сирийскую религиозную службу, на которой присутствовала несколько дней назад в храме на улице Карм. Она увлекалась религиозными культами и вечно бегала по мечетям, синагогам, католическим и прочим соборам, как другие бегают по магазинам. Эти церемонии зачаровывали ее не меньше, чем цирковые представления — детей, при том что сама суть религии ее не интересовала, это было неважно. Зато она не любила театр, предпочитая ему любые религиозные обряды и находя в них блеск и величие, на которые театр был не способен. Кроме того, в церковных службах не нужно было следить за сюжетом, в ней не было ни начала, ни конца, вы могли войти или выйти в любой момент, поскольку в храмы пускают бесплатно. Короче, масса преимуществ, почти идеальное развлечение.

Поль слушал ее весьма рассеянно. Он оглядывал зал, следил за столбиком пепла своей сигареты, стараясь не стряхивать его как можно дольше, ерошил, а потом разглаживал брови двойным симметричным движением большого и указательного пальцев. А Вера все говорила и говорила, приводя массу ненужных подробностей. Поль объединил три или четыре из них и попытался воссоздать целостный образ; потом стал выделять из ее речи лишь те детали, которые соответствовали этому образу, и получил некую текучую, слегка расплывчатую, туманную форму, возникшую под мерный, убаюкивающий голос Веры.

— Да ты меня не слушаешь.

— Как это не слушаю! — возмутился он.

Она недоверчиво взглянула на него и продолжила рассказ. Поль уставился вниз, на линолеум. Его рисунок состоял из кубиков, как бы поставленных на угол, с черными, белыми и серыми гранями. Благодаря этому в первый момент достигался интересный зрительный эффект: касаясь пола, вы словно шагали по кубическим яйцам; однако он тут же исчезал, ибо глаза быстро различали цемент в щелях между квадратами линолеума, которые, даром что хитро задуманные, были тем не менее такими же плоскими, как любые другие, и сообщали полу его обычное ровное состояние. Поль интересовался поверхностью полов так же, как Вера — храмами, иными словами, их вкусы легко было оспорить. Под столом линолеум был почти чистым и незамусоренным, если не считать пары окурков и скомканного клочка целлофана.

Вера находила, что Поль слушает отвратительно. Незаметно для него она стряхнула левой ногой правую туфлю, каковая операция сопровождалась тихим чувственным шорохом; к сожалению, под столом никого не было, чтобы оценить этот приятный звук. Осторожно подняв разутую ногу, она уперлась пальцами в генитальный орган Поля, который застыл от неожиданности, криво улыбаясь. Нога медленно перемещалась туда-сюда, достигая на своем извилистом маршруте желаемого эффекта.

— Вот теперь ты меня слушаешь, я это вижу.

Он едва взял себя в руки: ему хотелось немедленно, сейчас же опрокинуть стол, схватить Веру, швырнуть ее на полукруглую стойку и вонзиться в ее тело сверху или снизу, как получится... а впрочем, никак не получится, в данный момент это невозможно.

— Ладно, стоп! — сказал он, махнув рукой.

Нога нехотя вернулась на свое место, в туфлю.

— Не сердись, у меня проблемы.

— Ну тогда расскажи дальше свою историю, — попросила Вера.

— На чем мы там остановились?

— На том, что Форсайт и Макгрегор, переодетые индусами-торговцами, проникают в город Мохаммед-хана, чтобы попытаться освободить молодого Стоуна, сына старого Стоуна.

— Ага, вспомнил, — сказал Поль.

Он провел пальцами по глазам и горбинке носа, где задержался, словно хотел сконцентрировать в этой точке все подробности своего рассказа.

— Мохаммед-хан был не дурак. Он сразу же распознал под обличьем торговцев коврами офицеров английской армии. Он пригласил их во дворец, якобы желая рассмотреть их товар, который, по его словам, очень ему приглянулся. Молодым людям пришлось туго: один только Форсайт прилично говорил на хинди и мог вести беседу. Макгрегор притворился немым.

Далее Поль подробно описал сцену трапезы во дворце, в присутствии шпионки Тани, и рискованный диалог Форсайта и Мохаммед-хана, в результате которого этот последний по окончании десерта срывает маски с агентов британского империализма.

— На сегодня хватит, следующий эпизод слишком ужасен.

Наступило молчание, нарушаемое лишь гулом машин, по-прежнему застревающих в пробке на кольцевом бульваре. Большинство из них включили габаритные огни. В черном небе парил самолет, заметный только по двум светящимся точкам — мигающей белой и постоянной красной, едва видным сквозь запотевшее окно бара. Атмосфера была пронизана сыростью: стоило провести рукой по оконному стеклу, как из-под пальцев текли крупные капли, которые сбегали вниз, оставляя за собой блестящие вертикальные бороздки, более или менее параллельные, хотя иногда и сходившиеся вместе.

— Пошли отсюда, — сказала Вера. — Я что-то проголодалась.