В первых пяти главах мы обсуждали механизмы терапевтических изменений в групповой терапии, задачи терапевта и техники, при помощи которых решаются эти задачи. В этой главе мы перейдем от рассмотрения того, что терапевт должен делать в группе, к тому, каким он должен быть. Должен ли он играть какую-нибудь роль? В какой степени он волен быть самим собой? Насколько «искренним» он может быть? Насколько он может позволить себе быть «прозрачным»?
Любое обсуждение «свободы» терапевта лучше всего начинать с переноса, который может быть как эффективным орудием для терапевта, так и кандалами, затрудняющими каждое его движение. В своем первом и самом важном эссе по психотерапии (последняя глава «Исследования истерии» (1895) (1)) Фрейд отметил несколько возможных препятствий для формирования хороших рабочих отношений между пациентом и терапевтом. Большинство из них можно легко устранить, но одно из них коренится глубоко и сопротивляется попыткам избавить от него терапевтическую работу. Фрейд назвал это препятствие «переносом», поскольку оно заключается в установках к терапевту, которые, как считается, пациент «перенес» из своих более ранних впечатлений, касающихся важных людей в его жизни. Такие чувства пациента по отношению к терапевту искажены, они представляют собой новые проявления старых импульсов.
Прошло несколько лет, прежде чем Фрейд понял, что перенос — это гораздо больше, чем просто препятствие, стоящее на пути терапии, что перенос, собственно говоря, может быть самым эффективным орудием терапевта (2). Разве есть лучший способ помочь пациенту вновь пережить свое прошлое, чем позволить ему заново испытать и проиграть прежние чувства по отношению к родителям в своих текущих взаимоотношениях с терапевтом? Более того, конфликтные отношения с терапевтом, невротичный перенос подходят для проверки реальности; терапевт может лечить его, и такое лечение будет одновременно и разрешением детских конфликтов пациента. За последние пятьдесят лет в развитии психоаналитической техники произошел значительный прогресс, но до недавнего времени определенные базовые принципы, связанные с ролью переноса в психоаналитической терапии, с небольшими изменениями оставались неизменными:
1. Анализ переноса является главной терапевтической задачей терапевта;
2. Поскольку раскрытие (и затем анализ) переноса играет решающую роль, терапевт облегчает его раскрытие, нейтрализуя настоящее «я» пациента так, что он может использовать перенос так же легко, как одевать платье на манекен (это, конечно, рационализация, лежащая в основе традиционного представления о роли аналитика, как о «чистом экране».)
3. Наиболее важным типом интерпретации, который производит терапевт, это интерпретация, проясняющая некоторые аспекты переноса («изменяющаяся интерпретация» Стречера).
Однако за последние пять лет многие аналитики заметно изменили свою позицию, признав важность других факторов терапевтического процесса. Например, в передовице Американского журнала психиатрии, написанной одним выдающимся аналитиком, утверждается: «Психоаналитики в целом начали чувствовать большую свободу, вступая в активные коммуникативные диалоги с пациентами, вместо того, чтобы продолжать следовать модели безличного «нейтрального зеркала», в той или иной мере сохраняя молчание и пассивность». Он продолжает, отмечая, что терапия представляет собой процесс обучения, в рамках которого пациенты осваивают новые модели мышления, восприятия и поведения.
Эти новые модели не всегда достигаются когнитивными и сознательными путями; столь же часто ими овладевают не впрямую, а в результате открытого или скрытого внушения, неосознаваемой идентификации с терапевтом, корректирующих эмоциональных переживаний во взаимодействии с ним и при помощи оперантного научения через скрытые или открытые выражения своего одобрения или неодобрения. Успешность этого процесса обучения сильно зависит от характера и качества взаимодействия пациента с терапевтом, от реальных личностей пациента и доктора, а также от степени веры, надежды, доверия и мотивации, с которыми пациент приходит в терапию.
Мало кто будет оспаривать важность проявления, оценки и анализа переноса в индивидуальной динамической терапии[35]. Вопрос заключается в приоритетности работы с переносом по отношению к другими лечебным факторам терапевтического процесса. Проблема значительна не только потому, что такая работа дается терапевту достаточно нелегко, но и потому, что терапевт не может фокусировать свое внимание на переносе и одновременно надеяться использовать большое количество других потенциально лечебных факторов.
Эти проблемы беспокоят индивидуального терапевта, но в еще большей степени они важны для группового терапевта, перед которым, как мы видели на протяжении многих страниц, стоит так много разнообразных задач, что он не может позволить себе ограничить свою деятельность исследованием переноса.
Отличие терапевтов, которые рассматривают анализ переноса пациента как самый главный лечебный фактор, от терапевтов, которые придают равное значение интерперсональному влиянию, характерному для отношений между членами группы и связанному с множеством других лечебных факторов, заключается не только в теоретических разногласиях — на практике они отличаются используемыми техниками. Следующие две истории, взятые из группы, которую вел центрирующийся на интерпретации лидер, иллюстрируют этот момент.
Во время своей двенадцатой встречи члены группы на протяжении длительного времени рассуждали о том, что не помнят крестильных имен друг друга. Затем они стали разговаривать на тему близости, рассуждая, например, о том, как сегодня трудно встретить и по-настоящему узнать человека. Как может кто-то стать по-настоящему близким другом? В ходе дискуссии члены группы дважды исказили или забыли фамилии тех, с кем разговаривали. Это послужило основанием для терапевта сделать интерпретацию переноса, а именно: в том, что члены группы забывали фамилии других участников, проявлялись их желания устранения всех других членов группы с целью привлечения к себе безраздельного внимания терапевта.
В другой группе во время занятия, на котором отсутствовало двое мужчин, четыре женщины беспощадно критиковали одного присутствовавшего мужчину гомосексуалиста за его отчужденность и нарциссизм, который ему мешал интересоваться жизнью и проблемами других людей. Терапевт высказал мысль, что женщины атаковали мужчину за то, что он не испытывал к ним сексуального влечения; более того, он не был реальной мишенью, — на самом деле женщины таким образом нападали на терапевта за его отказ вступать с ними в сексуальные отношения.
В каждом случае терапевт использовал выборочные данные и с позиции главного в его теории лечебного фактора давал интерпретацию, которая была прагматически верной, поскольку он привлек внимание членов группы к их взаимоотношениям с лидером. Но в каждом случае интерпретация была неполной, поскольку в ней не учитывалась важная реальность отношений между членами группы; на самом деле, члены первой группы по проблеме близости друг с другом находились в состоянии конфликта и не только желали владеть вниманием терапевта единолично, они также хотели и боялись сблизиться друг с другом. Во второй группе пациент-гомосексуалист действительно вел себя нарциссично и отчужденно по отношению к женщинам в группе, и для него было чрезвычайно важно признать и понять свое поведение.
Любая установка, которая делает группового терапевта менее гибким, снижает его эффективность. Я видел терапевтов, которые ставили себя в затруднительное положение, будучи убежденными, что они все время должны быть абсолютно «искренними» и «прозрачными», и других, которые авторитетно заявляли, что они должны заниматься только переносом, или только интерпретациями групповой массы, или, что еще хуже, делать только интерпретации переноса групповой массы.
В этой главе я пытаюсь прояснить следующие вопросы, имеющие отношение к переносу:
1. Явление переноса существует в группах терапии; оно вездесуще и способно радикально влиять на характер групповой дискуссии.
2. Без учета переноса и его проявлений терапевт часто оказывается не в состоянии понять происходящие в группе процессы.
3. Если терапевт не учитывает перенос в своих отношениях с пациентами, он может неправильно понять некоторые взаимодействия и запутать их; если он видит только аспекты переноса в своих отношениях с пациентами, он посягает на их автономию.
4. Существуют пациенты, чьи терапевтические результаты заставляют усомниться в действенности анализа искажений переноса; есть и другие, чьи улучшения связаны с «интерперсональным влиянием», которое они получают не от работы с терапевтом, а от работы с другими участниками; найдется много пациентов, которые выберут альтернативные терапевтические пути в группе и получат пользу, главным образом, от других лечебных факторов.
5. Далеко не все мнения о терапевте основаны на переносе: многие соответствуют реальности, а остальные — иррациональны, но проистекают из других источников иррационального, внутренне присущего групповой динамике. (Так, Фрейд знал, что не все групповые феномены могут объясняться на основе индивидуальной психологии (6).)
6. Если терапевт сохраняет свою гибкость, он сможет использовать в терапевтических целях эти иррациональные мнения о нем самом, в то же время не пренебрегая другими своими многочисленными функциями в группе.
Каждый пациент в большей или меньшей степени неверно воспринимает терапевта из-за искажений переноса. Очень немногие свободны от конфликтов в отношении таких тем, как родительское влияние, зависимость, Бог, автономия и бунт — все, что обычно переносится на личность терапевта. Эти искажения постоянно влияют на занятия, скрываясь под покровом группового обсуждения; в самом деле, не проходит встречи, на которой бы не шла речь о сильных чувствах, включающих в себя терапевта. Когда в помещение, где собралась группа, входит терапевт, это вызывает определенные изменения. Оживленная беседа в группе, когда входит терапевт, моментально прекращается. (Кто-то однажды сказал, что занятия в группе терапии официально начинаются тогда, когда все происходящее неожиданно обрывается!) Появление терапевта не только напоминает группе о ее задаче, но также пробуждает детские чувства по отношению к взрослому, учителю, тому, кто оценивает. Без него группа может развлекаться; его присутствие воспринимается как суровое напоминание об ответственности взрослого.
Наблюдения за тем, кто как сидит, часто помогают заметить некоторые сложные и сильные чувства в отношении лидера. Часто члены группы пытаются усесться как можно дальше от терапевта; параноидальные пациенты часто садятся непосредственно напротив него, возможно, чтобы наблюдать за ним с более близкого расстояния; зависимые пациенты обычно садятся поближе к терапевту. Если ко-терапевты сидят близко друг к другу и свободным остается только одно место между ними, члены группы могут не быть склонными занять его. Один участник спустя восемнадцать месяцев групповой терапии по-прежнему испытывал ужасную подавленность, если сидел между терапевтами.
В течение ряда лет я для исследовательских целей просил членов группы во время занятий заполнять анкету. Одной из задач было дать оценку по порядку возрастания или убывания каждому члену группы согласно их активности (в соответствии с общим числом сказанных слов). Рейтинги членов группы были абсолютно достоверны, чего нельзя сказать о рейтингах группового терапевта. Во время одних и тех же занятий некоторые пациенты оценили терапевта как наиболее активного участника, в то время как остальные расценили его как наименее активного. Сильные и нереалистичные чувства членов группы по отношению к терапевту не позволяют дать ему точную оценку даже в таком, относительно объективном, измерении. Одна бесхитростная, но эффективная процедура заключалась в оценивании членами группы суммы денег, находящейся в карманах у группового лидера. Оценки чрезвычайно сильно варьировались, но в целом они показали соответствие с установкой переноса.
Один пациент, когда его спросили о том, какие чувства он испытывает по отношению ко мне, сказал, что очень не любит меня из-за того, что я холоден и равнодушен. При этом он немедленно среагировал на свою откровенность, испытав сильное чувство дискомфорта. Он вообразил себе множество возможных последствий своего заявления: я мог слишком расстроиться из-за его критики, чтобы в дальнейшем продолжать вести групповые занятия, я мог удалить его из группы, я мог начать унижать его, насмехаясь над теми гомосексуальными фантазиями, которыми он поделился с группой, или же я мог использовать свое психиатрическое «колдовство», чтобы навредить ему в будущем. В другой раз группа обратила внимание на напульсники медного цвета, которые были на мне. Когда они узнали, что это для занятия теннисом, их реакция была чрезвычайно сильной. В гневе они обвинили меня в шарлатанстве. (Они месяцами ругали меня за недостаточную человечность!) Некоторые сделали вывод, что, если бы я тратил больше времени на своих пациентов и меньше на теннисный корт, для всех было бы лучше. Одна пациентка, которая всегда идеализировала меня, сказала, что видела рекламу таких напульсников в Sunset Magazine, но полагает, что мои — более профессиональные и что, возможно, я купил их в Швейцарии!
Некоторые участники характерным образом адресуют все свои реплики к терапевту, или, если они обращаются к другим членам, то обязательно украдкой поглядывают на терапевта. Они разговаривают с остальными, пытаясь обратить внимание терапевта на себя, ожидая с его стороны знаков одобрения или неодобрения всем своим мыслям и действиям. Они забывают причины, по которым пришли в терапию, когда постоянно ищут тайного зрительного контакта с терапевтом, стремятся последними покинуть занятие, прибегают к многочисленным уловкам, чтобы стать его любимым ребенком. Одна женщина средних лет описала группе свой сон, в котором помещение групповой терапии преобразилось в гостиную терапевта, выглядевшую довольно убого и не имеющую меблировки. Вместо членов группы, комната была наполнена семьей терапевта, которая состояла из нескольких его сыновей. Он представил ее им, и она испытала очень сильное удовольствие и прилив энтузиазма. Ее собственной ассоциацией на сон была радость от мысли, что для нее нашлось место в доме терапевта. Она могла не только меблировать и декорировать его дом (она была профессиональным декоратором интерьера), но, поскольку он имел только сыновей, занять комнату для дочери.
В последней главе мы рассматривали, насколько остро группа реагирует на какой-нибудь признак того, что лидер своим вниманием выделяет кого-то из группы, делает его любимчиком. В Т-группе психиатрических больных один из членов группы, Стюарт, был так шокирован напряженной групповой встречей, что, как только остальные члены покинули комнату, лидер предложил ему позвонить, если тот захочет поговорить о том, что случилось (как раз начинались двухнедельные рождественские каникулы). Стюарт позвонил для короткой беседы с лидером, который, когда группа вновь собралась спустя три недели, забыл упомянуть об этом другим членам. Прошли недели, и, когда группа стала критиковать лидера за его неприступность, Стюарт высказался в защиту лидера, упомянув о том телефонном звонке. Реакция группы была беспощадной: ее члены почувствовали себя преданными, они высмеяли оправдательную реплику лидера о том, что приглашение Стюарта к телефонному разговору было всего лишь естественным человеческим жестом без всякого особого значения и что он просто забыл сообщить об этом группе. «Где ваше бессознательное?» — глумились они. «Невинные» внезапно обнаруженные действия лидера часто имеют глубинное значение для членов группы, и скрытый от поверхности нервный кабель может без промедления заискриться аффектом.
Перенос настолько силен и настолько вездесущ, что принцип «лидер не должен иметь любимчиков» представляется очень важным для стабильности каждой рабочей группы. Фрейд (6) сказал, что групповая сплоченность, по странному стечению обстоятельств, возникает из общего желания стать любимчиком лидера. Прототипом человеческой группы является детская семейная группа. Каждый ребенок желает стать любимчиком и конкурирует с другими, требуя материнской любви. Старший ребенок хочет отобрать у младшего его привилегии или устранить его вовсе. И еще каждый понимает, что его соперник в равной степени любим родителями; поэтому он не может уничтожить того, кто рядом, не избежав при этом родительского гнева и тем самым не уничтожив самого себя. Единственное возможное решение — настаивать на равноправии: если один не может стать любимчиком, значит, не должно быть любимчика вообще. Каждому предоставляются равные права во взаимоотношениях с лидером, и из этого требования равенства рождается то, что мы называем групповым духом. (Фрейд в этом месте заботливо напоминает нам, что требование равенства применяется только к другим участникам. Каждый из них не желает быть равным с остальными в глазах лидера, совсем наоборот: они жаждут быть покорными и хотят, чтобы ими управляли. Мы еще вернемся к этому.)
Фрейд был очень чувствителен к той влиятельной и иррациональной манере, в которой члены группы воспринимают своего лидера, и сделал большой вклад, систематически анализируя этот феномен и применяя его к психотерапии. Как бы там ни было, очевидно, что психология членов группы и лидера существовала с тех пор, как древнейшие люди стали образовывать группы, и Фрейд не был первым, кто заметил это. Приведу только один пример: Толстой в девятнадцатом веке остро осознавал хитросплетение взаимоотношений между рядовым членом и лидером в двух наиболее важных группировках своего времени — церковной и военной. Его способность проникновения в природу сверхоценки лидера наполнило «Войну и мир» пафосом и великолепием. Возьмем отношение Ростова к царю (7):
Он был полностью поглощен ощущением счастья от того, что Царь был рядом. Его присутствие рядом уже само по себе компенсировало ему потерю целого дня. Он был счастлив так, как влюбленный бывает счастлив, когда наступает момент долгожданного свиданья. Не смея оглянуться с передней линии, он в экстазе почувствовал его приближение. И он почувствовал его не только по топоту копыт приближающейся кавалькады, он почувствовал это потому, что с приближением царя все вокруг становилось светлее, веселее и значительнее, все становилось праздничным. Ближе и ближе становилось это солнце, как казалось Ростову, заливая все вокруг него мягкими лучами величественного света, и вот он сам почувствовал себя объятым этим излучением, он услышал его голос, этот голос, — ласкающий, твердый, величественный и такой простой… И Ростов встал и вышел, как будто что-то хотел спросить у лагерных огней, мечтая о том, каким счастьем было бы умереть, — не спасая Императору жизнь (об этом он не смел мечтать), — но просто умереть на глазах у Императора. Он действительно любил царя и славу русского оружия, и грядущую победу. И он был не одинок в своих чувствах в те памятные дни, предшествовавшие сражению под Аустерлицем: каждые девять из десяти человек в русской армии в тот момент чувствовали любовь, может быть с меньшим экстазом к царю и славе русского оружия.
(В самом деле, создается впечатление, что всепоглощающая любовь к лидеру является, по-видимому, почти обязательным условием для войны. Какая ирония: вероятно, гораздо больше убийств было совершено под эгидой любви, чем под флагом ненависти!)
Наполеон, лидер в полном смысле этого слова, согласно Толстому, по-своему не был невеждой в отношении феномена переноса, он без колебаний использовал его для достижения победы. В «Войне и мире» Толстой так передает его речь перед войсками накануне битвы (8):
Солдаты! Я сам поведу ваши батальоны. Я не пойду под огонь, если вы с вашей привычной храбростью ударите и смешаете вражеский строй. Но если в какой-то момент победа окажется под сомнением, вы увидите своего Императора на линии самой сильной вражеской атаки, потому что альтернативы победе быть не может, особенно в этот день, когда поставлена на карту честь французской пехоты, на которой основывается достоинство нашей нации.
В результате переноса терапевтическая группа может наделить лидера сверхчеловеческими возможностями. Его словам придают больше веса и мудрости, чем они содержат. Соответственно, вклад других членов группы игнорируется или искажается. Весь прогресс, достигнутый в группе, относится на его счет. Ошибки, ложные шаги и отсутствие терапевта рассматриваются как технические приемы, при помощи которых он стимулирует или провоцирует группу на совершение благих дел. Группы, включая группы профессиональных терапевтов, переоценивают его присутствие и его знания. Они верят в то, что каждое его вмешательство глубоко просчитано, что он переосмысливает и контролирует все события в группе. Даже когда он признается в том, что озадачен или неосведомлен, это также воспринимается как часть его техники, специально разработанной для достижения особенного эффекта в группе.
Кто станет любимым сыном лидера? Для многих членов группы это сильное желание выступает как внутренний фон, на котором возникают силуэты всех остальных событий в группе. Неважно, в какой степени каждый член группы внимателен к другим, неважно, насколько каждому нравится видеть работу других и принимать помощь, — то, что он не становится в глазах лидера единственным, является основанием для зависти и разочарований. Желание единоличного обладания лидером и вытекающая отсюда зависть и жадность глубоко коренятся в подструктуре каждой группы. Когда-то в отношении гениталий было в ходу выражение «интимный орган». Как бы то ни было, сегодня терапевтические группы с большой легкостью, даже развязностью, обсуждают темы гениталий и сексуальности. Теперь «интимным» для группы является то, как в ней пациенты платят деньги, потому что часто деньги и оплата действуют как электроды, на которых конденсируются чувства по отношению к лидеру. Структура оплаты во многих клиниках психического здоровья является предметом особого отношения, поскольку то, сколько платит каждый член группы, зависит от его экономических возможностей. Информация о том, кто сколько платит, держится в строгом секрете, поскольку разница в оплате между членами группы (то, что молчаливо и коварно влечет за собой разницу в правах, в правах собственности) угрожает самой объединяющей основе группы: равенству всех участников.
Члены группы часто надеются, что лидер чувствует их потребности; это становится для них наиболее очевидным, когда группа проводит альтернативную (без лидера) встречу (см. главу 13), во время которой участники могут почувствовать себя заброшенными и никому не нужными; нет ни одного, кто бы без наводящего вопроса знал, что он чувствует и чего хочет от группы. Один член группы написал список вопросов, которые больше всего беспокоили его; он принес его на встречу, после которой подождал терапевта, чтобы попросить его прочесть этот список. Очевидно, содержание списка мало что значило. Если бы он по-настоящему хотел поработать над перечисленными проблемами, он должен был выступить и представить их группе. Он этого не сделал, важнее всего было присутствие терапевта и его забота. Его перенос заключался в том, что он не в полной мере отделял себя от терапевта; границы их эго размылись; если он что-то понимал или чувствовал, это было равносильно тому, что терапевт понимал и чувствовал то же самое. Пациенты постоянно хранят в голове образ терапевта, он внутри них, он наблюдает за их действиями, он вступает в воображаемые беседы с ними.
Когда несколько членов группы разделяют такое ожидание лидерского всеведения, лидерской заботы обо всех, встречи приобретают характерный оттенок. Группа кажется беспомощной и зависимой. Ее члены теряют навыки общения и не могут помочь ни самим себе, ни окружающим. Потеря навыков общения особенно драматична в группе, состоящей из профессиональных терапевтов, которые неожиданно оказываются не в состоянии задать друг другу даже простейших вопросов. Например, на одной из встреч группа разговаривала о потерях. Один участник впервые упомянул, что у него недавно умерла мать. Последовало молчание. Это — неожиданная групповая афазия. Ни один не был в состоянии произнести даже: «Расскажи нам об этом». Все они ждали — ждали действий терапевта. Ни один не нашел в себе мужества сказать что-нибудь из-за страха уменьшить свой шанс получить одобрение лидера.
Случается, конечно, и обратное. Тогда члены группы постоянно ведут себя вызывающе в отношении к лидеру. Ему не доверяют, его мотивы искажаются, его третируют, как врага. Примеры такого негативного переноса довольно распространены. Один пациент, только начавший заниматься в группе, потратил много энергии, пытаясь доминировать над остальными членами группы. Когда терапевт попытался обратить на это внимание, пациент отнесся к этому вмешательству как к умышленному: терапевт препятствовал его росту, угрожал его индивидуальности, пытаясь его покорить, и, наконец, терапевт сознательно тормозил прогресс, чтобы улучшения не происходили слишком быстро и, следовательно, не ударили ему по карману. Другая параноидальная пациентка, имевшая длинную историю, связанную с расторжением договоров об аренде и судебными процессами, которые начали против нее разгневанные владельцы земли, стала сутяжничать в группе. Она отказалась оплачивать свой небольшой клинический счет, заявив, что в расчетах произошла ошибка. У нее не нашлось времени придти объясниться с администраторохм клиники. Когда терапевт по нескольким причинам напомнил ей об этом, неблагодарная молодая женщина сравнила его с евреем, владельцем трущоб, или с жадным капиталистом, наносящим такой же вред ее здоровью, как если бы она рабски трудилась по двадцать четыре часа в сутки на угольной шахте. Еще у одной пациентки, как правило, появлялись симптомы гриппа, как только усиливалась ее депрессия. Работа терапевта неизбежно сопровождалась ее подозрениями, что он обвиняет ее в симуляции заболевания точно так же, как это делали ее родители. Один терапевт пару раз взял сигарету у участницы группы; другой член группы осудил это, обвинив его как в «попрошайничестве», так и в эксплуатации женщин группы.
Существует много причин для нереалистичной критики терапевта, иногда она проистекает из того же чувства беспомощной зависимости, которое приводит к послушному поклонению, описанному выше. Некоторые пациенты («борющиеся за независимость») пытаются демонстрировать свою независимость, постоянно бросая лидеру вызов. Есть другие, которые утверждаются в своей целостности или силе, пытаясь достичь триумфа в борьбе с сильным противником; они испытывают приятное возбуждение и ощущают силу, стремясь завязать хвост тигру и остаться при этом невредимым.
Наиболее распространенное обвинение, которое члены группы выдвигают против лидера, касается его излишней холодности, отчужденности, бесчеловечности. Отчасти это соответствует действительности. По причинам как профессиональным, так и личным, о которых мы коротко скажем, многие терапевты отгораживаются от группы. Их роль комментатора процесса требует от них определенной дистанцированности от группы. Но существует кое-что еще. Хотя члены группы настаивают на том, что хотели бы, чтобы терапевт был более человечным, у них есть еще одно желание, противоречащее первому, — чтобы он был более, чем человек. Фрейд часто отмечал этот феномен и в конце концов в работе «Будущее одной иллюзии» построил свои объяснения, опираясь не на религиозную веру, а на жажду сверхсущества. По его мнению, групповая целостность зависит от существования некоего сверхчеловека, который, как мы видели, создает иллюзию, что одинаково любит всех членов группы. Прочные групповые связи при потере лидера превращаются в оковы времени. Если генерал гибнет в сражении, вступает в действие закон, по которому эта новость держится в тайне, чтобы не вызвать панику. То же самое справедливо и для главы церкви. Фрейду очень понравилась вышедшая в 1903 году новелла «Когда наступила тьма» (When It Was Dark) (6), в которой божественность Христа была подвергнута сомнению и в конечном счете опровергнута. В работе описывались катастрофические последствия, которые это опровержение повлекло за собой: прежде стабильные социальные институты развалились, как детали модели аэроплана, когда клей, которым они были склеены, вдруг перестал держать.
Итак, мы обратили внимание на амбивалентность ожиданий членов группы, касающихся человечности терапевта. Они заявляют, что он ничего не рассказывает им о себе, и в то же время они редко откровенно просят об этом. Они требуют от него быть более человечным и в то же время разносят его за ношение напульсников, за желание стрельнуть сигаретку или за то, что он забыл сообщить группе о своем телефонном разговоре с одним из членов группы. Они предпочитают не верить ему, если он выражает свою озадаченность или говорит о своей неосведомленности. Болезнь или слабоволие терапевта всегда пробуждают у участников сильный дискомфорт, как будто терапевт должен быть выше биологических законов. Если лидер оставляет свою роль, его ученики страдают. Когда шекспировский Ричард жалуется на свою «пустую корону» и, нуждаясь в друзьях, не скрывает своего уныния, его суд приказывает ему хранить молчание.
Группа психиатрических стационарных больных, которую я однажды вел, совершенно четко встала перед дилеммой. Они часто обсуждали «больших людей», существующих за пределами клиники, — своих врачей, групповых лидеров, инспекторов и представителей общества старших практикующих психиатров. Чем ближе подходил срок окончания их тренинга, тем более насущной становилась тематика «больших людей». Я поинтересовался, можно ли предположить, что они вскоре тоже станут кем-то из больших людей? Может быть, даже у меня есть свои большие люди? У них существовали два противоположных взгляда в отношении больших людей, и оба были пугающими. Первый: большие люди были реальны, они обладали сверхмудростью и сверхзнаниями и воздавали по заслугам молодым наглым обманщикам, пытающимся влезть в их ряды, и их справедливость была пугающей; или второй: большие люди сами были обманщиками, а все члены группы оказывались в роли Дороти перед лицом волшебника страны Оз[36]. Вторая возможность имела больше пугающих последствий, чем первая: она ставила их перед лицом их внутреннего одиночества и изоляции так, будто иллюзии жизни на короткое время отбрасывались прочь, обнажая эшафот бытия, — устрашающий вид, один из тех, которые мы прячем от себя за самыми темными шторами. «Большие люди» это очень темные шторы: можно их бояться в той мере, в какой пугающими могут быть их приговоры, — это гораздо менее ужасающая альтернатива, чем та, что никаких больших людей нет, а есть только конечное и абсолютное одиночество.
Таким образом, члены группы нереалистично воспринимают лидера по многим причинам, среди которых: истинный перенос или замещение аффекта, полученного от некоего, существующего ранее объекта; конфликтные мнения относительно власти, зависимости, автономии, бунта и т. д., которые воплощаются в лице терапевта; стремление наделить терапевта качествами сверхчеловека, чтобы использовать его как щит против экзистенциального (или онтологического) страха. Еще один источник нереалистичного восприятия терапевта кроется в открытом или интуитивном понимании членов группы большой влиятельной силы группового терапевта. Его присутствие и его участие, как мы уже говорили, имеет существенное значение для выживания группы и стабильности ее существования. Его нельзя сместить; в его распоряжении неограниченная власть; он может исключать участников, добавлять новых, мобилизовывать давление группы против любого по своему усмотрению.
На самом деле, источники сильных, иррациональных чувств по отношению к терапевту настолько разнообразны и так сильны, что перенос произойдет, что бы мы не предпринимали. Я не думаю, что терапевту нужно озадачивать себя созданием переносов или облегчением их развития. Лучше, если он потратит время, пытаясь использовать перенос в терапевтических целях. Ясная иллюстрация переноса приходит на ум в связи с пациентом, который часто критиковал меня за мою отчужденность, загадочное поведение и скрытность. Он обвинял меня в манипуляциях: будто бы я управлял поведением каждого члена группы, держа их всех на поводке. Я не был прозрачен и искренен. Я никогда не говорил группе, как конкретно я собираюсь их лечить. Самым потрясающим в этой иллюстрации является то, что этот пациент был членом группы, в которой в экспериментальных целях (см. главу 13) я очень доступно, очень честно, очень прозрачно записывал тезисы групповых занятий и рассылал их участникам перед каждым следующим занятием. Я думаю, еще ни один терапевт не делал более серьезной попытки демистифицировать терапевтический процесс. На той самой встрече, на которой пациент критиковал меня, он заявил во всеуслышание, что не читал тезисов и на его столе их накопилась уже целая стопка!
Перенос существует столько же времени, сколько существует лидерство. Я никогда не видел группы без богатого и сложного контекста переноса. Проблема, таким образом, состоит не в том, как избежать, а, напротив, как использовать перенос. Если терапевт хочет использовать перенос в терапевтических целях, он должен помочь пациенту распознать, понять и изменить искаженное мнение по отношению к лидеру.
Существует два главных подхода, облегчающих использование переноса в групповой терапии: совместная оценка и увеличение степени прозрачности терапевта. Терапевт может побудить пациента сравнить свои впечатления о терапевте с впечатлениями других участников. Если мнение большинства или всех членов группы совпадает с мнением пациента и его чувствами в отношении терапевта, можно предположить, что либо реакция на терапевта основывается на общих групповых силах, имеющих отношение к его роли в группе, либо реакция вовсе не является нереалистичной, и пациенты воспринимают его верно. Если же один участник из всей группы имеет свое, особое, видение терапевта, то ему следует помочь исследовать возможность того, что он видит терапевта, а может быть, и других, сквозь внутреннюю искажающую призму.
Таким образом, один метод облегчения проверки реальности — это стимулировать пациентов с тем, чтобы они сверяли свои восприятия с восприятиями других членов. Другой ведущий метод требует для своего применения личность терапевта; он разрешает пациенту утверждать или отрицать впечатления о нем, постепенно проникая в себя все глубже и глубже. Терапевт настаивает на том, чтобы пациент имел дело с ним, как с реальной личностью, такой, какой она есть здесь и сейчас. Он отвечает пациенту, разделяет его чувства, признает или отвергает мотивы или чувства, приписываемые ему, проверяет собственные слепые пятна, демонстрирует уважение к обратной связи, которую ему предлагают члены группы. По мере возрастания объема сведений о терапевте пациенту становится все труднее поддерживать ложную систему взглядов в его отношении.
Групповой терапевт постепенно испытывает метаморфозы: в начале он выполняет многочисленные функции, необходимые для создания группы, развития социальной системы, в которой могут действовать многие лечебные факторы, а также для активации и прояснения здесь-и-сейчас. Постепенно терапевт начинает взаимодействовать с каждым из членов группы; со временем он переходит к более личным отношениям с ними, и пациентам становится все труднее поддерживать прежде сформированные стереотипы восприятия терапевта. Этот процесс, происходящий между терапевтом и каждым членом группы качественно не отличается от интерперсонального влияния, которое возникает как результат взаимоотношений между каждым членом группы с другими участниками. В конце концов, терапевт не монополизирует власть, доминирование, проницательность или отчужденность, и многие участники прорабатывают свои конфликты в этих сферах не с терапевтом (или не только с терапевтом), а с другими участниками, обладающими этими атрибутами. Эти изменения в степени открытости терапевта, вне всякого сомнения, ограничены групповой терапией; однажды кто-то сказал, что, если аналитик рассказывает пациенту анекдот, можно с уверенностью сказать, что аналитик приближает свой конец. Как бы то ни было, этап, уровень, характер прозрачности терапевта и отношения между этой его деятельностью и другими задачами в группе проблематичны и заслуживают тщательного рассмотрения. Характер и уровень прозрачности терапевта рассматриваются в различных школах групповой терапии по-разному, и степень расхождения в этом вопросе сильнее, чем в отношении других интересующих нас сейчас характеристик.
Главные «устойчивые» психотерапевтические инновации появляются и исчезают со сбивающей с толку быстротой; только по-настоящему смелый обозреватель может отважиться отличить тенденции мимолетные от потенциально важных на пестрой, неортодоксальной американской психотерапевтической сцене. Тем не менее в широком спектре установок кажется становится заметной волна изменения базовой самопрезентации терапевта. Рассмотрим следующую историю.
Персонал и шестьдесят острых и хронических больных, пациентов государственного госпиталя, встретились на общем собрании, на котором обсуждались проблемы как отдельных пациентов, так и объединения в целом. Вслед за этим администрация, профессиональный персонал (психиатры, психологи, медсестры, социальные работники) и вспомогательный персонал (профессиональные и восстановительные терапевты и т. д.) встретились на час, чтобы обсудить свои профессиональные отношения. Прозвучали и личные жалобы, например, связанные с тем, что авторитарность отдельной медсестры или доктора подрывает авторитет других сотрудников в глазах пациентов, или например, что члены персонала озабочен тем, чтобы понравиться пациентам, привлечь их внимание, что они соперничают в этом с другими членами персонала. Они имели возможность дополнительно обсудить коллективные чувства фрустрации, озадаченности или обескураженности в отношении конкретного пациента, состояния пациентов или же ситуацию в целом. Такие встречи персонала уже не редкость; специальный персонал, включающий подготовленных психотерапевтов, с тех пор как были опубликованы работы Максвела Джонса (9), Стентона и Шварца (10), признал необходимость проработки внутренних трений. Необычным было только присутствие шестидесяти пациентов, рассаженных вокруг, слушающих обсуждение, происходящее в группе персонала, и наблюдающих за ней.
Терапевты, ведущие группы, за которыми производилось наблюдение через одностороннее зеркало, в конце встречи менялись ролями с пациентами. Последним позволялось наблюдать за тем, как терапевт и студенты обсуждали или «проговаривали» встречу.
В университетском тренинговом центре была разработана техника, в которой четыре стационарных психиатрических больных регулярно встречались с опытным клиницистом, который проводил беседы перед односторонним зеркалом. Пациенты обычно приглашались понаблюдать за проводившимся после этого обсуждением.
Сходным образом в течение многих лет я использовал в качестве обучающего средства технику множественного терапевтического влияния (11), в котором один пациент проходил курс лечения с несколькими терапевтами одновременно (обычно участвовали четыре пациента и двое опытных клиницистов). Одним из самых важных базовых правил здесь является то, что не нужно проводить никакой работы после встречи; все, что говорится, должно быть сказано в присутствии пациента, включая споры, связанные с постановкой диагноза, с собственно планом терапии, равно как и взаимную критику терапевтов.
Групповой терапевт начал встречу, спросив пациента, испытавшего на предыдущей встрече сильное потрясение, как он себя чувствует сегодня и было ли терапевтическое занятие полезным для него. Затем его ко-терапевт сказал ведущему: «Том, я думаю, что ты сейчас делаешь то, что я делал пару недель назад, — побуждал пациента, чтобы он рассказал мне о том, как эффективна моя терапия. По-видимому, мы оба постоянно стремимся добиться утешения. Я думаю, что на нас с тобой влияет общее смущение группы. Мне интересно, чувствуют ли члены группы давление в связи с тем, что они должны улучшать свое состояние, чтобы вдохновлять нас».
В нескольких группах амбулаторного лечения терапевты писали подробные тезисы (см. главу 13) после каждой встречи и рассылали их пациентам перед следующей встречей. Тезисы содержали информацию о задачах встречи, комментарий процесса, мнение о вкладе, сделанном каждым членом группы в занятие, но, кроме этого, там содержалось многое из самораскрытия терапевта — его мысли о том, что должно произойти с каждым участником во время групповой встречи; соответствующее занятию изложение теории групповой терапии; точный план того, что он собирается делать на встрече; описание ощущения собственной озадаченности или непонимания, которое он испытывает в отношении некоторых событий, происходящих в группе; его личные чувства, как те, о которых он говорил, так и те, о которых он не говорил во время занятия. Эти тезисы практически не отличались от тех, которые терапевт до этого писал исключительно для себя самого.
Не вдаваясь в обсуждение сильных и слабых сторон продемонстрированных в этих примерах подходов, можно сказать, что нет никаких свидетельств тому, что терапевтическое отношение или ситуация пострадали. Пациенты в учебных и в терапевтических группах, вместо того, чтобы потерять веру во всех слишком человечных терапевтов, обрели веру в процесс, в который были вовлечены сами личности терапевтов. Пациенты, наблюдавшие за дискуссиями терапевтов, узнали, что, хотя «не существует ни одного истинного пути», терапевты все равно стараются найти способы помощи своим пациентам.
В каждой из этих историй терапевты изменили своей традиционной роли и разделили собственную неуверенность со своими пациентами. Постепенно терапевт лишался священного сана, терапевтический процесс демистифицировался. Последнее десятилетие засвидетельствовало конец концепции психотерапии как исключительно психиатрической сферы. Некоторое время назад терапия в самом деле была частным и закрытым делом. Психологи находились под надзором, чтобы вместо ведения «консультаций» они не пытались практиковать «терапию»; социальные работники имели право делать «бумажную работу», но не лечить. Эра терапии зачаточного состояния, когда считалось, что пациенты такие хрупкие, а тайны техники такие глубокие, что только индивид с дипломом высшего образования может посметь их применить, прошла навсегда. Взамен этого оказалось, что в последние несколько лет разрабатываются различные программы обучения непрофессионалов (многие из этих программ финансируются Национальным институтом психического здоровья), которые смогут выполнять психотерапевтическую работу. Например, Райох (12) при Вашингтонской школе психиатрии организовал курсы подготовки домохозяек как для индивидуальной, так и для групповой терапии. Специалистов по применению психиатрических техник готовят на интенсивных курсах, финансируемых Национальным институтом психического здоровья, по окончании которых выпускники становятся групповыми терапевтами в психиатрических больницах (13). Хорошо адаптированные студенты колледжей успешно использовались в качестве психотерапевтов для страдающих психическими расстройствами подростков как в Стэнфордском университете (14), так и в Беркли (15). Бывшие наркоманы, прошедшие лишь короткую подготовку, широко используются как терапевты в группах страдающих наркотической зависимостью.
Недавний подспудно надвигающийся интерес к группам без лидеров, или пациентским группам, является следующим моментом, на котором мы остановимся. За последние несколько лет многие публикации были посвящены описанию рациональной основы этих самонаправляемых интерактивных групп (16, 17, 18, 19) (не смешивать с непрофессиональными группами, такими, как общество Анонимных Алкоголиков или Общество Реабилитации, которые носят преимущественно подавляющий и вдохновляющий характер). Наиболее полное и систематическое изложение подхода к возглавляемым пациентами группам было сделано Берзоном (18, 19), который в течение нескольких лет пытался внедрить в группу программу осуществления лидерских функций, ри помощи записанного на магнитофонной кассете учебника, содержащего инструкции для каждого занятия. (Эта работа представляет интерес и имеет значение, поэтому я в деталях разберу ее в главе 13). Хотя у нас есть немного достоверной информации о процессах, происходящих в безлидерских женских группах, мы можем смело сказать, что они распространились повсеместно, имеют существенное влияние на большинство женщин и, возможно, в будущем получат широкое распрстранение.
Подобная переоценка роли терапевта возникла не сейчас. Среди самых ранних динамических терапевтов уже были те, кто работал в этом направлении. Ференци, например, из-за своей неудовлетворенности терапевтическими результатами психоанализа постоянно сомневался в оправданности отчужденной и, по определению, роли всезнайки классического психоаналитика. В течение последних нескольких лет он открыто признал, что неспособен помочь пациенту, и, отвечая на критику, почувствовал себя достаточно свободным, чтобы сказать: «Я думаю, что вы, наверно, затронули сферу, в которой я не чувствую себя свободно. Возможно, вы сможете помочь мне понять, что во мне не так» (20). Фулкс (21) тридцать лет назад утверждал, что зрелый групповой терапевт всегда сдержан, он может искренне сказать своей группе: «Итак, мы вместе с вами находимся перед лицом реальности и базовых проблем человеческого существования. Я один из вас, не больше, но и не меньше».
Все эти подходы подтверждают, что терапия является рациональным, объяснимым процессом. В них признается гуманистический взгляд на терапию, при котором пациент рассматривается как полноправный сотрудник в терапевтическом предприятии. Нет необходимости окружать терапевта и терапевтические процедуры завесой таинственности; кроме тех улучшений, которые приносят ожидания магической помощи, здесь терять нечего, но можно многое получить, если демистифицировать процесс терапии. Терапия, основанная на действительном союзе между терапевтом и просвещенным пациентом, свидетельствует о больших способностях пациента, а также о возросшей возможности опираться на свое самосознание более, чем на легкий, но очень ненадежный комфорт самообмана.
Наибольшая прозрачность терапевта — это отчасти его противодействие старому авторитарному медицинскому целителю, который в течение многих столетий вступал в сговор с желанием страдающего человека получать помощь от высших сил. Целители вовсю использовали и культивировали эту потребность в качестве мощного средства для лечения. Бесчисленными способами они возбуждали и поддерживали веру в свое всеведение: рецепты на латыни, специализированный язык, секретные школы с длительным и строгим обучением, импозантные представители и пирамиды дипломов — все это создавало целителю имидж сильной, тайной и вездесущей фигуры.
Освобождая себя от доставшейся ему по наследству роли, современный терапевт готов порой пожертвовать эффективностью, принеся ее на алтарь самораскрытия. Как бы то ни было, опасности, связанные с прозрачностью терапевта (которые мы вкратце рассмотрим), не отвратят нас от исследования и разумного использования самораскрытия терапевта.
Первоначальное устранение препятствий, стоящих на пути прозрачности терапевта, касается, как мы уже обсуждали, традиционной аналитической веры в то, что высшим лечебным фактором является разрешение проблемы переноса между пациентом и терапевтом. С этой точки зрения, терапевту необходимо в той или иной мере оставаться безликим или непрозрачным, чтобы создать условия для развития нереалистических чувств в его отношении. Однако моя позиция заключается в том, что другие лечебные факторы, по крайней мере, не менее значимы и что терапевт, который разумно использует собственную личность, увеличивает терапевтическую эффективность группы, побуждая ее развивать эти факторы. Он выигрывает существенную ролевую гибкость и маневренность, он может, не задумываясь о том, какие роли для него не подходят, напрямую достичь групповой поддержки, заняться формированием групповых норм, перейти к активации здесь-и-сейчас и к объяснению процесса. Через децентрализацию своей позиции в группе терапевт ускоряет развитие групповой автономии и сплоченности.
Одним из возражений против самораскрытия терапевта, которое я считаю беспочвенным, является страх эскалации, опасение, что после того, как терапевт что-то раскроет, группа будет жадно требовать еще и еще. Вспомните, что в группе существуют мощные силы, которые препятствуют этой тенденции. Члены группы чрезвычайно любознательны в отношении терапевта, но в то же время они хотят, чтобы он оставался неизведанным и властным. Моя собственная клиническая работа временами осложнялась тем, что мне приходилось вести лаборатории человеческого развития (интенсивные Т-группы). «Феномен возвращения» (описанный в главе 14) часто приводит к резким, но кратковременным изменениям моей роли как лидера; кроме этого, я нахожу, что мои терапевтические группы никогда не смущались и никогда впоследствии не требовали моего раскрытия.
В качестве клинической иллюстрации этого момента рассмотрим занятие групповой терапии, которое я провел сразу после возвращения из недельной стационарной лаборатории человеческих отношений.
Четверо участников, Дон, Чарлз, Дженис и Марта, присутствовали на двадцать девятой встрече группы. Один член группы и ко-терапевт отсутствовали; другой ее член, Питер, на предыдущем занятии покинул группу. Первой темой обсуждения была реакция группы на уход Питера. Группа обсуждала это событие очень возбужденно, явно дистанцируясь при этом от Питера, и я прокомментировал, что мне кажется, мы никогда честно не обсуждали своих чувств к Питеру, когда он присутствовал на занятиях, и что мы избегаем этого даже сейчас, после его ухода. Среди ответивших мне была Марта, которая сказала, что рада его уходу, что она чувствовала, что никогда не сможет понять его, да и вряд ли он был достоин таких попыток. Затем она обратила внимание на невысокий уровень его образования, сообщила, что даже удивилась тому, что его включили в группу, — едва скрытый выпад в сторону терапевтов. Я почувствовал, что категоричность Марты и то, что она немедленно отвергала других, никогда открыто не обсуждались в группе, и я подумал, что мог бы помочь Марте и группе выступить против данной позиции, попросив ее обойти группу и описать те аспекты каждой личности, которые она считает неприемлемыми для себя. Это оказалось для нее очень сложным, и она, вообще говоря, попыталась уйти от задачи, перефразировав свои возражения в прошедшем времени, то есть она сказала: «Мне когда-то не понравились некоторые его черты, но сейчас это не так». Когда она обошла всех пациентов, я отметил, что она забыла про меня; в самом деле, она никогда не выражала своих чувств ко мне, за исключением предпринимаемых ею скрытых атак. Она начала сравнивать меня с моим ко-терапевтом, и сравнение это было не в мою пользу, поскольку я, с ее точки зрения, был слишком уклончив и неэффективен; вслед за этим она стала быстро опровергать сделанные ею замечания, сказав, что «в тихом омуте черти водятся», и напомнив множество примеров моей чувствительности в ее отношению.
Другие участники неожиданно заявили, что они бы хотели выполнить то же задание, что и она, и сделали его; в процессе выполнения ими данной задачи, вскрылись многие групповые секреты, имевшие длинную историю, такие, как женственность Дона, неряшливость и асексуальность Дженис, слабая эмпатия Чарлза к женщинам в группе. Марту сравнили с «мячом для гольфа, покрытым эмалью». Я подвергся критике со стороны Дона за свое таинственное поведение и недостаточный интерес к нему. Затем группа попросила меня также обойти всех участников с той же целью; будучи посвежевшим после семидневной Т-группы и не испытывая восхищения от герцога Плайа Торо, который завел свою армию в западню, я согласился. Я сказал Марте, что ее быстрота, с которой она осуждала и выносила приговор остальным, не способствовала моему желанию раскрыться ради нее: я не хотел, чтобы меня тоже осудили и нашли недостатки. Я согласился с метафорой мяча для гольфа и добавил, что ее склонность осуждать не давала мне возможности приблизиться к ней, помочь в качестве технического эксперта. Я сказал Дону, что постоянно чувствовал на себе его пристальный взгляд; что знал, как он отчаянно хотел чего-то от меня, что сила его желания и отсутствие у меня возможности удовлетворить ее часто заставляли меня чувствовать сильный дискомфорт. Я сказал Дженис, что не заметил в ней дух оппозиции; она производила впечатление принимающей и возвышающей все, что я говорил настолько некритично, что мне было сложно порой относиться к ней как к независимому взрослому. Встреча продолжилась на уровне интенсивной вовлеченности, и после ее окончания наблюдатели выразили свое авторитетное мнение о моем поведении. Они почувствовали, что я безвозвратно оставил свою лидерскую роль и стал членом группы, что группа теперь никогда не будет той же самой и что я подставил своего ко-терапевта, который вернется на следующей неделе и попадет в затруднительное положение.
На самом деле ни одно из этих предсказаний не сбылось. На следующих занятиях группа углубилась в работу; потребовалась несколько недель, чтобы осознать материал, полученный на той единственной встрече. Вдобавок члены группы, взявшие на вооружение модель терапевта, стали относиться друг к другу гораздо более открыто, чем раньше, и не требовали от терапевта еще большего самораскрытия.
Существует много разных типов прозрачности терапевта, зависящих от его личного стиля и его конкретных целей в группе на данное время. Пытается ли он облегчить разрешение переноса? Является ли его эталонность попыткой установить терапевтические нормы? Пытается ли он помочь интерперсональному влиянию пациентов, прорабатывая установленные между ними и им самим взаимоотношения? Пытается ли он поддержать и продемонстрировать свое приятие членов группы, фактически говоря им: «Я ценю и уважаю вас и демонстрирую это, жертвуя собой?»
На встрече, на которой все три члена группы женского пола обсуждали то, что они своей сексуальностью привлекли к себе внимание одного из групповых терапевтов, произошел случай самораскрытия терапевта, ставший чрезвычайно полезным для группы. В данной ситуации была проделана большая работа по разным аспектам переноса женщин, сделавших все, чтобы стать привлекательными для мужчины, который был, очевидно, недостижим для них, старше возрастом, положением и т. д. Терапевт затем отметил, что у этого инцидента есть еще другая сторона. Никто из женщин не выражал аналогичных чувств в отношении другого терапевта (тоже мужчине), более того, другие пациентки, занимавшиеся в группе раньше, испытывали похожие чувства. Он не мог отрицать, что ему нравилось слышать комплименты в свой адрес. Терапевт попросил их помочь ему обнаружить свои слепые пятна, то есть понять, что он сделал такого неизвестного ему самому, чтобы спровоцировать это? Его просьба породила длительную и плодотворную дискуссию о важных чувствах, которые испытывали члены группы в отношении обоих терапевтов. Многие согласились с тем, что эти двое сильно различались между собой: один, который был объектом женской аффектации, был более самодовольным, гораздо больше заботился о своей внешности и одежде, его суждения всегда были точны и конкретны, что создало ему привлекательную ауру вежливой безупречности. Другой терапевт был более небрежен в своем внешнем виде и поведении: он говорил гораздо чаще, когда не был уверен в том, что именно он хотел сказать, он больше рисковал, хотел ошибаться и, делая все это, был более помогающим, чем другой терапевт. Обратная связь провозгласила правоту терапевта, который задал вопрос; он уже слышал подобное и раньше, о чем информировал группу. Он думал над сделанными группой комментариями в течение недели и на следующей встрече поблагодарил группу и сказал им, что они помогли ему.
Терапевт может облегчить работу группы, реагируя на видение пациентов самого себя, просто сообщая о том, что реплики пациентов заставляют его переживать, или он может сообщить, совпадают ли сообщения пациентов с тем, что есть на самом деле, и отзывается ли на услышанное его внутренний опыт: «Время от времени во мне возникает раздражение на вас, но я никогда не стремился сдерживать ваш рост, или воспринимать вашу работу в черном цвете, или замедлять вашу терапию, чтобы заработать на вас больше денег. Мое раздражение к вам не относится». Или: «Я чувствую сильный дискомфорт, когда вы смотрите на меня с почтительным уважением, — я всегда чувствую, что вы ставите себя в слишком низкое положение и смотрите на меня снизу вверх». Или: «Я никогда раньше не слышал, чтобы вы так недвусмысленно бросали мне вызов. Если хоть что-то задевает меня, это всегда придает мне силы». Или: «Я чувствую себя с вами ограниченным и очень зажатым, потому что вы дали мне власть над собой. Я чувствую, что должен перепроверять каждое свое слово, потому что вы придаете слишком большое значение моим утверждениям».
Заметьте, что все эти терапевтические самораскрытия составляют часть здесь-и-сейчас группы. В каждом самораскрытии терапевта присутствует что-то из его внутреннего мира, что он пережил в группе. Большинство терапевтов предпочитают не раскрывать аспекты своей личной жизни в группе, но некоторые делают это, подавая пациентам личный пример. Например, Бергер утверждает: «Есть случаи, когда терапевту очень полезно поделиться некоторыми прошлыми или текущими жизненными проблемами и позволить себе стать моделью для идентификации, со своей способностью решать подобные проблемы конструктивно» (22).
Многие терапевты уклоняются от самораскрытия по неизвестным для себя причинам. Наверно, терапевты слишком часто через свои рационализации маскируют под профессиональными одеждами собственные наклонности. Я не сомневаюсь, что личные качества терапевта оказывают влияние как на его профессиональный стиль, так и на выбор им идеологической школы.
Инцидент, рассматриваемый на семинаре терапевтической группы, надлежащим образом проиллюстрирует некоторые из поставленных вопросов. Опытный, квалифицированный групповой терапевт встал перед следующей дилеммой. Через несколько месяцев после завершения курса терапии пациент пригласил его на обед к себе домой. Он хотел познакомить терапевта со своей новой женой; он много рассказывал о ней, пока занимался в группе, и женился на ней почти сразу после окончания занятий. Терапевт чувствовал, что для этого пациента курс терапии оказался очень успешным: он беспрерывно и много работал и разрешил многие важные проблемы (включая искажения, вызванные переносом); действительно, терапевт не мог припомнить кого-то, чьи результаты были бы лучше, чем у него. Более того, ему нравился пациент, он был бы рад повидать его, ему было любопытно посмотреть на его жену.
Тем не менее он отклонил приглашение. Он посчитал, что это было бы неверно и недальновидно с профессиональной точки зрения, кроме этого, были еще трудности, более очевидные, чем эти. Во время дискуссии на семинаре возникло несколько тем. Может быть, это не подорвало бы терапевтических взаимоотношений? А если пациенту вновь понадобился терапевт? Не должен ли терапевт находиться на профессиональной орбите неподалеку от пациента, чтобы быть доступным для его прямого обращения? (При том, что пациент успешно закончил курс терапии, и нет причин ожидать, что потребуется новое лечение.) Не вызовет ли это при некоторых заболеваниях ретроспективное уничтожение результатов терапевтической работы? Не будет ли вредным для пациента увидеть терапевта в ином свете? (При том, что пациент проработал и разрешил для себя вопросы переноса, и суггестивный метод в его отношении не применялся — не было ни «трансферентного», ни «искаженного лечения» во фрейдовском смысле.) Если терапевт продолжает видеться с пациентом, не означает ли это, что терапевт отрицает факт завершения занятий для пациента? (Часто это бывает именно так. Но этот пациент работал долго и успешно, чтобы завершить курс.) Не является ли это плохой практикой с точки зрения остальных членов группы? Разве выделение любимчиков не вносит раскол? (Довольно справедливо, однако, что данный пациент закончил курс терапии много месяцев назад, и с тех пор, как многие другие члены группы спустя несколько месяцев тоже закончили свой курс, группа уже прекратила свое существование.) Разве терапевт не мог распоряжаться своим свободным временем? Может быть, не стоит безмерно усложнять жизнь и терапию, смешивая социальную и профессио-нальную роли? (Скорее всего. Ведь пациент больше не пациент, а терапевт хотел пообедать с ним.)
По-видимому, каждая «профессиональная» причина поведения терапевта рационализируется. Истину помог раскрыть другой терапевт, близкий друг первого. Он сказал, что чувствовал бы сильный дискомфорт, если бы ему пришлось есть на глазах пациента или вести с ним светскую беседу, не производя привычного «введения» и «заключения». Истина была в том, что терапевт хотел защитить не пациента, а самого себя! Защитить себя от одиозного обвинения в человечности, в том, что он ест и вовсе не уверен в себе, — короче, в том, что он не Бог.
Многие терапевты отказываются раскрывать себя группе из-за страха неизвестности, незнания, куда это может его завести. Какую информацию могут потребовать у него пациенты? Я часто задавал этот вопрос пациентам, успешно закончившим курс лечения. Большинство выразили желание, чтобы терапевт был более открыт, чтобы он лично участвовал в делах группы. Никто не захотел в группе обсуждать его личную жизнь или личные проблемы. Терапевту, я думаю, не стоит бояться, что его разденут и попросят, дрожащего, предстать перед группой обнаженным.
Реальный страх лежит где-то в другом месте. Одной пациентке (той, что уподобила терапевта еврею, владеющему трущобами) приснилось: «Мы все /группа/сидели вокруг длинного стола, который возглавлял терапевт. В руке он держал листок бумаги, на котором было что-то написано. Я попыталась выхватить его, но терапевт был слишком далеко». Через несколько месяцев, когда она переживала кризис и поворотный пункт своей терапии, она вспомнила сон и добавила, что она знала все, что было написано на том листе, но не хотела говорить об этом перед группой. Это был его ответ на вопрос: «Ты меня любишь?» Я думаю, это тот вопрос, который действительно угрожает терапевту. Еще более угрожающе он звучит в своем групповом варианте: «Как сильно вы любите каждого из нас?» Эти вопросы угрожают самим рамкам психотерапевтического контракта. Они бросают вызов некоторым принципам, которые обе стороны согласились не проявлять. Они находятся в стороне от модели под названием «покупка дружбы». «Если вы действительно заботитесь о нас, будете ли вы видеть нас, если у нас не будет денег?» Они опасно близки к последнему, ужасному секрету психотерапевта, который заключается в том, что напряженная драма, разыгрывающаяся в групповой комнате, на самом деле играет очень малую роль в его жизни. Подобно тому, как Розенкранц и Гил-денстерн, ключевые фигуры одноименной драмы, мгновенно превра-шаются в призраков, так же и терапевт стремительно перемещается на сцену другой драмы.
Только однажды я в какой-то мере богохульно обнажил проблему перед группой. Терапевтическая группа стационарных психиатрических больных оставалась в течение нескольких месяцев без меня. Сам я в течение этого времени находился в состоянии прощания со множеством пациентов и несколькими группами, некоторые из которых эмоционально были мне более близки, чем амбулаторные группы. Завершающий этап работы оказался трудным, и члены группы отнесли многие трудности на счет того, что я оказался настолько вовлеченным в группу, что мне трудно было попрощаться с ней. Я признал это, но представил им факт, который они знали, но отказывались признавать, а именно, что я был намного более важен для них, чем они для меня. Они очень хорошо понимали эту несбалансированную псевдовзаимность терапевта с его пациентами, но не могли применить ее к себе самим. В комнате стало трудно дышать, как только эта истина, это опровержение избранности, эта внутренняя жестокость психотерапии вернулись к ним.
Означает ли все вышесказанное, что в терапии нет места тайне? Что наиболее помогающие терапевты — это те, которые наиболее последовательно и полно раскрывают себя? Давайте теперь рассмотрим границы прозрачности терапевта.
Некоторое время назад я наблюдал группу, которую вели два неопытных групповых терапевта, увлекшиеся в то время идеями прозрачности лидера. Они сформировали амбулаторную группу и вели ее в непоколебимо открытом стиле, с первых же встреч открыто выражая собственные сомнения относительно групповой терапии, самих себя и раскрывая личную тревожность. Однако функция поддерживания группы осталась за бортом; большинство членов группы разбежалось в первые же шесть занятий.
Распространенные в последнее время «группы марафона» (см. главу 9), в которых встречи продолжаются от двадцати четырех до сорока восьми часов подряд, ставят самый сильный акцент на самораскрытии. Крайнее физическое утомление лишает способности сопротивляться и провоцирует на максимальное раскрытие как членов группы, так и терапевтов. Тайны тех, кто еще не раскрепостился, взламываются физически и психологически. Многие психотерапевты с энтузиазмом провозглашали об «обнажающей групповой терапии», и средства массовой информации (например, «Time Magazine» (23)) сообщали, что всю Южную Калифорнию охватили нудистские марафоны[37]. И в самом деле, на съезде Американской психиатрической ассоциации в аудиторию, в которой сидели тысяча семьсот человек, пыталась прорваться полуторатысячная толпа, для того чтобы посмотреть запись нудистской марафонской терапии. В таких группах использовались специальные методы (чуть ли не ректоскопия[38]), которые вели к предельному раскрытию члена группы (так, например, группа могла растянуть человека в позе «расправившего крылья орла», чтобы добиться максимального раскрытия гениталий).
Многие неподготовленные лидеры возглавили группы, взяв на вооружение в качестве центрального организующего принципа единственное кредо «Будь собой», вокруг которого формировалась вся техника и стратегия. То, что происходило, было не свободой, но тиранией. Парадокс в том, что узкая и ограниченная роль лидера может привести к крайней форме свободы и спонтанности, как и в случае традиционного лидера в образе «чистого экрана». Под современным лозунгом «все сойдет, если это истинно» (в любое время, вплоть до любой степени) лидер жертвует гибкостью своей роли. Рассмотрим вопрос времени. В первом примере неопытные, совершенно откровенные терапевты не поняли, что лидерское поведение, которое может быть подходящим для одной стадии терапии, может совершенно не подходить для других стадий. Если пациентам требуется исходная опора и структура, чтобы сохранить группу, эта терапевтическая задача должна быть выполнена. Это ситуации, о которых Маслоу (25) сказал так: «Хороший лидер должен держать свои чувства при себе, пусть даже они выжигают все его внутренности; он не должен пытаться получить облегчение, поделившись ими с учениками, которым он, будучи сомневающимся, не может сразу же помочь».
Лидер, который старается создать мистический эгалитаризм между участником и им самим, может в конечном счете не обеспечить функций лидерства вообще. Наивно и ошибочно думать, что ролевое поведение лидера является эффективным, если оно неизменно; по мере развития и созревания группы требуются все новые и новые формы руководства. Более того, «откровенным» комментарием увлеченного лидера может оказаться прагматически корректная реакция, а не огульное выражение, возможно, искаженного или ошибочного восприятия терапевта. В конце концов, как утверждает Парлофф (26): «Честный терапевт — это тот терапевт, который стремится обеспечить пациента тем, что тот способен ассимилировать, верифицировать и использовать»[39]. Несколько лет назад Ференци доказал необходимость адекватного подбора времени. Аналитик, говорил он, не должен проявлять свою неуверенность и нерешительность слишком рано. Прежде всего, пациент должен почувствовать достаточную уверенность в своих возможностях, прежде чем он будет поставлен перед лицом недостатков того, на кого опирался (20).
В некотором смысле может произойти так, что прозрачность лидера станет настолько заветной и настолько надуманной, что достигнет состояния независимости; тогда она рассматривается как конец, а не как средство достижения конца. В работах Моурера (16) и Столлера (28) предпринята попытка возвысить эту трансформацию. Авторы представляют самораскрытие как краеугольный камень слишком упрощенного подхода к психопатологии и терапии. Джурард, например, утверждает, что «люди становятся клиентами потому, что не раскрываются до некоторой оптимальной степени перед другими людьми в своем окружении» (29). В итоге психотерапия должна полностью перевернуть этот процесс до, того, что терапевт будет ведомым своим личным примером.
Итак, нам пытаются доказать, что терапевт, полностью самораскрываясь, устанавливает бесценную для пациентов поведенческую модель. Да кто сказал, что полное раскрытие возможно или желаемо в терапевтической группе или где-то еще? Напротив, личное и межличностное утаивание и обман представляются неотъемлемыми ингредиентами любого функционирующего социального порядка. О’Нил показал это в драматичной форме в пьесе «Разносчик льда грядет» («Iceman Cometh»). В этой пьесе группа изгоев живет, как она есть, в течение двадцати лет, в комнате позади бара. Это в высшей степени стабильная группа с многочисленными, хорошо разработанными групповыми нормами. Каждый человек поддерживает себя набором иллюзий (О’Нил называет их «мечтами из трубки»). Одна из наиболее глубоко разработанных групповых норм — ни один член группы не должен сомневаться в «мечтах из трубки» другого. Затем появляется Хики, разносчик льда, странствующий торговец, абсолютно просвещенный и просвещающий терапевт, лжепророк, который верит в то, что станет причиной исполнения желаний и прочного мира для каждого человека, заставив его отбросить иллюзии и неотрывно и честно глядеть на солнце своей жизни. Хирургия Хики искусна. Он заставляет Джимми Завтра (чьеу «мечтой из трубки» было забрать костюм из ломбарда, протрезветь и устроиться на работу «завтра») действовать сейчас. Он дает ему одежду и отсылает его, а затем и остальных из бара, посмотреть в лицо дня. Это производит ужасающий эффект на каждого из них и на группу в целом. Один совершает самоубийство, другие впадают в жестокую депрессию, «жизнь выходит из-под контроля», члены группы критикуют иллюзии других, групповые связи рушатся, и группа начинает распадаться. Неожиданно, в последнюю минуту судорожной активности, группа обзывает Хики психом, прогоняет его и постепенно восстанавливает свои старые нормы и сплоченность. Эти «мечты из трубки» или «обманы жизни», как называл их Ибсен, нередко важны для личной и социальной целостности. Их нельзя развенчивать и импульсивно отбрасывать в угоду честности.
Комментируя социальные проблемы США, Виктор Франкл однажды предложил уравновесить статую Свободы на восточном побережье статуей Ответственности на Западном побережье. В терапевтической группе свобода становится возможной и конструктивной только тогда, когда она сочетается с ответственностью. Никто из нас не свободен от импульсов и желаний, которые, будучи выраженными, могут оказаться разрушительными для других. Я бы сказал, что мы побуждаем пациентов и терапевтов говорить свободно, устранять всех внутренних цензоров, все фильтры, кроме одного, — фильтра ответственности.
Это не значит, что ни одно неприятное чувство не будет выражено; в реальности рост не может происходить в отсутствие конфликта. Однако это означает, что по значимости впереди стоит принцип ответственности — не свободы. Терапевт несет конкретный тип ответственности — ответственность перед своим пациентом и перед своей терапевтической задачей. Пациенты несут человеческую ответственность по отношению друг к другу, а по мере терапевтического прогресса, с уменьшением солипсизма, с увеличением эмпатии, они приходят к тому, что начинают нести ответственность за свои взаимодействия друг с другом.
Таким образом, главной задачей терапевта не является откровенность или аутентичность. В моменты, когда терапевт не знает, как себя вести, он может ненадолго вернуться назад и вспомнить свою главную задачу в группе. Самораскрытие терапевта представляет собой содействие группе, потому что оно задает модель для пациентов и потому что оно помогает некоторым пациентам проверить свои чувства к терапевту с помощью тестирования реальности. Терапевт может спросить себя: на какой стадии сейчас находится группа? Является ли она скрытной, осторожной группой, которой пойдет на пользу лидер, моделирующий свое самораскрытие? Или это группа, которая уже установила четкие нормы самораскрытия и нуждается в помощи другого рода? Терапевт должен, как мы сказали, решить, не помешает ли его поведение ему же самому выполнять функцию поддержания группы. Он должен знать, когда отступать на задний план. В отличие от индивидуального терапевта групповой терапевт не должен быть стержнем терапии. Отчасти, он является повивальной бабкой группы: он может ориентировать терапевтический процесс на движение и может, если он настаивает на централизме, сдерживать прогресс группы.
Чрезмерно ограниченное определение роли группового терапевта, основывается ли она на прозрачности или, как было показано выше, на других критериях, может привести к тому, что лидер упустит из виду индивидуальные потребности каждого пациента. То же самое относится кбезлидер-ским группам, или группам, в которых пытаются создать автоматизированного лидера. Вне зависимости от своей групповой ориентации лидер должен сохранять определенный индивидуальный фокус: не всем пациентам требуется одно и то же. Некоторым — возможно, они составляют большинство — необходимо снизить самоконтроль, им нужно научиться выражать свои аффекты — ярость, любовь, нежность, ненависть. Остальным требуется обратное, им нужно научиться контролировать свои импульсы, потому что их жизнь уже наполнена неустойчивостью и несдержанностью аффектов, сопровождающих действия.
И наконец, есть еще одно последствие более или менее неограниченной прозрачности терапевта: когнитивные аспекты терапии могут оказаться совершенно заброшенными. Как мы отметили ранее, катарсис сам по себе не является корректирующим опытом. Когнитивное познание или переструктурирование (которое по большей части обеспечивает терапевт), по-видимому, необходимо пациенту для того, чтобы он был в состоянии распространять собственный групповой опыт на свою внешнюю жизнь; без этого переноса мы сможем преуспеть только в создании лучших, добрейших участников групповой терапии. Без приобретения некоторых знаний об общих паттернах в его межличностных взаимоотношениях пациенту придется каждый раз заново изобретать колесо в последующих межперсональных трансакциях.
1. Breuer, Freud. Studies in Hysteria.
2. Freud S. Five Lectures on Psychoanalysis. Standard Edition. London: Hogarth, 1955. Vol. 2.
4. Rycroft C. A Critical Dictionary of Psychoanalysis. New York: Basic Books, 1968.
5. Sandier J., Dave G., Holder A. Basic Psychoanalytic Concepts: Ш Transference // Brit. J. Psychiatry. 1970. 116. P. 667–672.
6. Freud S. Op. cit. Group Analysis. No. 2.
7. Tolstoy L. (1865—69) War and Peace. New York: The Modern Library, Random House, Inc. P. 231.
8. Tolstoy L. Op. cit. P. 245.
9. Jones M. The Therapeutic Community. New York: Basic Books, 1953.
10. Stanton A. H., Schwartz M. S. The Mental Hospital. New York: Basic Books, 1954.
11. Yalom I.D., Handion J.H. The Use of Multiple Therapists in the Teaching of Psychiatric Residents // i. Nerv. Ment. Dis. 1966. 141. P. 684–692.
12. Rioch M. J., Elkes E., Flint A. A., Usdansky B. S., Newman R. G., Silber E. National Institute of Mental Health Pilot Study in Training Mental Health Counselors 11 Am. J. Orthopsychiat. 1963. 33. P. 678–689.
13. Ebersole G. O., Leiderman P. H., Yalom I. D. Training and Non-Professional Group Therapist: A Controlled Study //]. Nerv. Ment. Dis., in press.
14. Hilgard J. R., Moore U. S. Affliative Therapy in the Treatment of Withdrawn Young Adolescents // J. Acad. Child Psychiat., in press.
15. Goodman G. Companionship as Therapy: The Use of Non-Professional Talent // №w Directions in Client-Centered Psychotherapy / Eds. J. T. Hart, T. M. Tomlinson. Boston: Houghton-Mifflin, 1968.
16. MowrerO. H. The New Croup Therapy. Princeton: D. Van Nostrand, 1964.
17. Harrow M. et al. Influence of the Psychotherapist on the Emotional Climate in Group Therapy 11 Human Relations. 1967. 20. P. 49–64.
18. Berzon B., Solomon L. N. The Self-Directed Therapeutic Group; Three Studies// J. Counsel. Psychol. 1966. 13. P. 4.
19. Berzon B. Self-Directed Small Group Programs: A New Resource in Rehabilitation 11 Final Narrative Report, Vocational Rehabilitation Administration Project RD 1748, January 1968. La Jolla, California: Western Behavioral Science Institute. P. 1—107.
20. Green M. (ed.) Interpersonal Analysis: The Selected Papers of Clara M. Thompson. New York: Basic Books, 1964.
21. Foulkes S. H. A Memorandum on Group Therapy //British Military Memorandum, ADM., July 1945.
22. Berger M. M. The Function of the Leader in Developing and Maintaining a Working Therapeutic Group. Unpublished mimeograph, 1967.
23. Times, February 23, 1968. P. 42.
24. Bellow S. Seize the Day. New York: Viking Press, 1956.
25. Maslow A. H. Notes on Unstructured Groups at Lake Arrowhead. Unpublished mimeograph, 1962.
26. Parloff M. Discussion of Accelerated Interaction: A Time-Limited Approach Based on the Brief Intensive Group // Int. J. Croup Psychother. 1968. 28. P. 239–244.
27. Hesse H. Magister Ludi. New York: Frederick Unger, 1949. P. 438–467.
28. Stoller F. Accelerated Interaction: A Time-Limited Approach Based on the Brief Intensive Group // Int. J. Croup Psychother. 1968. 28. P. 220–235.
29. Jourard S. The Transparent Self. Princeton: D. Van Nostrand, 1964. P. 21.